Текст книги "Не лучший день хирурга Панкратова"

Часть вторая
Будни хирурга: экстренные операции и «восточный эксцесс»

Жизнь шла своим чередом

Через сорок минут Андрей Викторович вместе с помощником мыли руки в предоперационной. Через стекло было видно, как Петр обрабатывает йодонатом операционное поле. Он был полностью экипирован для операции.

– Иди-ка сюда, Петролио! – махнул он ему рукою.

– Послушай, ну куда тебя несет? Я же сказал, что эта операция крайне опасна, и не только для пациента, но и для хирурга. Упаси боже, если поранишь руку. Пойми, с этой инфекцией не шутят. Лучше займись своими больными. У тебя там проблем полно, – придумал он. – Совсем запустил лечебное дело, все носишься, как угорелый, не остановить тебя. – Он это сказал намеренно в таком тоне, зная, что по-другому говорить бесполезно. Однако на Петра это не подействовало.

– Ничего подобного, нет у меня никаких проблем, не надо придумывать. А этим больным я занимался всю ночь, готовил его к операции, – абсолютно независимо заявил он. – Хорошо, согласен, тяжелый больной, оперировать его не претендую. Но хотя бы ассистировать на операции я могу? Вы же знаете, Андрей Викторович, за этот год я сделал самостоятельно две ампутации. Удачно, между прочим.

– Не в этом дело, Петя, не зли меня. Кто сомневается в твоем профессионализме? Намотался ты уже сегодня, отдыхать нужно. В общем, дуй отсюда, и баста, – разозлился Панкратов.

– Никуда не пойду, – набычился Антошкин, переступая с ноги на ногу.

– Дурачок, я же за тебя беспокоюсь, еще успеешь наоперироваться, все у тебя впереди.

– Не надо мне вашей милости. Я вел больного и должен хотя бы участвовать в операции. Ваши, кстати говоря, установки. Надо быть последовательным в своих заявлениях.

– Ну, ладно, – буркнул Панкратов и, посмотрев на своего помощника, засмеялся, – я таким же был в его возрасте. Ничего не поделаешь, Виктор, прости, что побеспокоил. Спасибо.

– Мне-то за что? – стал снимать маску Виктор.

– За поддержку.

– Да брось, Андрюша, мы с тобой и не такое видали.

– Это верно. Иди, попей кофейку, да попробуй у меня в кабинете пирожки, Марина нам принесла.

– Не нам, а тебе, Андрей, а? – хитро улыбнулся Виктор.

– Не важно, кому. А попробовать советую, дважды приглашать не буду.

Наблюдая краем глаза, как Петр продолжает обрабатывать конечность, Панкратов с симпатией подумал: «Антошкин если вцепится, так намертво». Он быстро вошел в операционную. Сестра надела ему халат и перчатки.

– Давай вторую пару, Кефирыч велел, – неожиданно для себя Панкратов назвал его подпольное прозвище. Сестра не удивилась.

– Он сегодня уже дважды об этом напоминал.

Вообще-то при сестрах не принято было подобным образом говорить, Панкратов не раз делал сотрудникам замечания. Ему стало неудобно, и он смутился. К счастью, под маской этого никто не увидел.

– И ты, – кивнул он в сторону Петра, – тоже надевай вторую пару и работай осторожно. Если что, потом не оправдаешься перед твоими родителями, – заявил Панкратов.

Антошкин, конечно же, не мог пропустить подобного унижения, как он считал, по возрастному признаку и моментально отреагировал:

– О чем это вы, Андрей Викторович? Я самостоятельный человек и давно отвечаю сам за себя.

– Ну ладно, ладно, – проворчал он. – Работаем быстро, но аккуратно. Можно начинать, Наталья Петровна?

– Давайте!

– Ну, вперед под фанфары, с Богом! Скальпель, зажим, сушить, – отдал Панкратов обычные для начала операции краткие команды. Все работали споро и четко. Через тридцать минут конечность была вынесена из операционной.

– Фу, дышать стало полегче, – вздохнул Петр.

– Ты, как всегда, прав, Петручио, – поддержал его Панкратов. – Жить стало лучше, жить стало веселее! Именно так провозглашал усатый генералиссимус, отправляя партию приличных людей на эшафот задолго до твоего рождения. Дыши полной грудью.

– А для этого надо было всего-навсего отчекрыжить одну ногу, шеф. Представляете, как все просто в этом мире?

– Ну, ты даешь, Петр, – удивленно произнес Панкратов, не зная, как ему реагировать на ремарку своего помощника. Как наш пациент, Наталья Петровна? – спросил он анестезиолога, продолжая быстро ушивать рану.

– Пока все показатели стабильны, будто бы и не было никакой операции.

– Сплюньте, дорогая.

– Тьфу, тьфу!

– Так-то лучше. Больной спит?

– Спит, как младенец.

– Это потому что он еще не успел понять, что с ним. Мы с Петром сегодня по-стахановски работаем. Раз-два! Сердце сюда, нога туда, – пошутил он. – Знаешь что, Петр, ты зашивай кожу, а я, пожалуй, пойду, дел еще невпроворот. Эх, быстрее бы на пенсию.

– Да разве вы когда-нибудь уйдете на пенсию, Андрей Викторович? Ни за что не поверю. А если и выйдете, то все равно будете бегать в операционную. Я-то вас хорошо знаю, – весело заметила анестезиолог.

– Точно! И так же не будете допускать меня к операционному столу, хотя тогда я уже наверняка буду заведовать отделением. А вы все равно будете повторять – рановато вам, батенька, идите лучше в приемное отделение, – съязвил Петр, повторяя интонации своего шефа.

– Молчи, Петро, убью! – искренне рассмеялся Андрей Викторович. Он снял перчатки, на ходу сбросил халат, шапочку и маску. В раздевалке растянулся в кресле и, забросив ноги на стул, задумался: «Надо же, сколько дел ни делаешь, а они никак не убавляются. – Он стал считать на пальцах, что ему еще на сегодня осталось. – Итак, консультация в терапии, прием больных, заседание в комиссии по внутрибольничной инфекции. И… забежать в урологию, посмотреть тяжелого больного. Вот, по-моему, и все. Хотя, стоп! – Он даже вскочил. – Забыл эту консультацию за городом. Машина обещана к четырем. Да еще о Вальке Андронове с его бездомным псом надо побеспокоиться. – Он поднялся. – Ничего, с Божьей помощью как-нибудь справимся. Так что, давай, Андрей Викторович, полный вперед. Нас ждут великие дела!»

Едва он начал стягивать рубашку, как из операционной донеслись какие-то странные, не свойственные этому месту, тревожные крики. Обнаженный по пояс, с рубашкой в руках, Панкратов бросился туда и оцепенел. Петр, в алом от крови халате, зажимал рану на месте ампутированной конечности. Сквозь его пальцы била упругими струями кровь, стекая со стола на пол. Еще не сообразив, как ему поступить, Панкратов в два прыжка достиг операционного стола, автоматически зажал рану, даже не надев перчатки. Кровотечение сразу же остановилось.

– Зажим, – сказал Панкратов абсолютно спокойным голосом. – Чего замер, как удав перед кроликом? – толкнул он локтем Петра в бок. – Лучше помоги, разведи рану. Так, потихонечку, отпускай. – Струя крови неожиданно вырвалась из-под его руки, ударила ему в грудь, полностью залив ему глаза. Он вслепую, на ощупь наложил зажим, продолжая прижимать сосуд рукой. Затем, медленно убрав руку, убедился, что кровотечение остановлено. Глубоко вздохнув и утвердительно, будто бы вбивая гвоздь, произнес: – Вот так, вот так, и не иначе, -продолжая сушить рану салфеткой.

– Давай иглу с шелком, прошьем покрепче эту вражину, -протянул он руку сестре. Дважды прошил и перевязал сосуд. -Вот так будет понадежнее. Наталья Петровна, какая общая кровопотеря?

– Вместе с последним эпизодом – полтора литра, – бесстрастным голосом сообщила она.

– Это для вас эпизод, – пробурчал Панкратов, – а для нас целая жизнь, правда, Петручио? – Он убрал салфетку с раны, удовлетворенно сказал: – Все в полном порядке, так и держать. А теперь, я думаю, ему вполне будет обоснованно перелить литр крови. Как, Наталья Петровна, вы не возражаете?

– А я что, по-вашему, делаю? – недовольно пробурчала она, нагнувшись над больным.

– Ну что, господа, мне кажется, я вам больше не нужен, позвольте откланяться. На сей раз, думаю, окончательно. А ты, Петр, зашивай дальше и давай без шуток, а то так недолго и инфаркт с миокардом схлопотать. А мне самое время прямиком в баню. – Панкратов стоял по пояс голый, весь в крови. Две сестры со всех сторон обтирали его марлей, смоченной в растворе. – Да подождите вы, вот напали, в самом деле, – отодвинул одну из них в сторону. – Все равно сейчас под душ.

– Андрей Викторович, – вдруг всполошилась сестра, – у вас из пальца левой руки кровь течет!

Панкратов посмотрел на руку. Действительно, из среднего пальца левой руки струйкой стекала кровь.

– Ну вот, всех предупреждал, чтобы работали осторожно, а сам как мальчишка порезался, – горестно заметил он. – Е-мое! Дайте йод хотя бы, – скомандовал он сестре. – Теперь оденьте мне перчатку на руку, чтобы не замочить. Пойду в душ. – Панкратов уже взялся за ручку двери, но остановился. – Да, прошу всех воздержаться от комментариев. Я сам доложу руководству. Дело не новое – лигатура соскочила. К сожалению, такое у нас случается. У каждого хирурга хотя бы раз в жизни подобное бывает.

Он открыл дверь и вышел из операционной, но после душа опять вернулся.

– Ну, как он? – спросил у Натальи Петровны.

– Да ничего. Давление держит, а это сейчас самое главное. Потихоньку льем кровь. Не переживайте, Андрей Викторович, все будет нормально. Да и Бог его не должен его оставить, ведь он обиженных и униженных любит и защищает.

– Только и остается, что на Бога да на наших доблестных реаниматологов надеться. А Кефирыча я попрошу, чтобы он перенес ваш отгул на какой-то другой, удобный для вас день.

Наталья Петровна кивнула.

– Марья Ивановна, – позвал Панкратов операционную сестру. Та вошла со стерильными инструментами в руках.

– Да у вас… руки стерильные. Попросите кого-нибудь из девочек еще раз меня перевязать.

– Сейчас скажу, – она пошла к двери.

– И пусть салфетку получше смочат йодом, будем инфекцию травить, – прокричал он ей вслед. Его так же аккуратно перевязали две юных девчонки, наверное, практиканты. Они прямо набросились на него вдвоем. Он для вида проворчал: – Во напали, только держись, – улыбнулся и вышел из операционной.

У дверей он увидел встревоженную Марину. Скрывая слезы на глазах, она бросилась к нему, но, сдержавшись, остановилась.

– Андрей Викторович! Как вы? – спросила она дрожащим голоском.

– Ничего. А что случилось? Ты чем так взволнована? – Панкратов удивленно поднял он брови.

– Нет, ничего. Я просто… – засмущалась она. – Что у вас с рукой?

– Да так, – улыбнулся он, – небольшая производственная травма. Пойдем, Мариша, попьем кофейку, а если получится, то и с твоими пирожками. Ты прости, утром, сама понимаешь, я не мог в одиночестве жевать их. Хотя, признаюсь, страшно хотелось… Запах у них совершенно особенный. Мама такие по праздникам пекла. – Они пошли по коридору. – А ты почему сегодня не в институте?

– Сегодня у нас исключительно лекции, а я их в два раза быстрее прочту дома на диване. Туда можно не тащиться. А здесь у вас прием вместе со студентами. Очень интересно… Мне очень интересно, – немного засмущалась она. – У нас в институте так не преподают. – Панкратов пытался ей что-то сказать, наверное, пожурить за пропущенные лекции, но она не дала ему этого сделать. – Нет, нет, не надо мне ничего говорить, прошу вас. Я совершенно самостоятельный человек.

– Так, я что-то подобное сегодня уже слышал от твоего друга Петюхи, он мне про свою самостоятельность все уши прожужжал. Кстати, парень он хороший. Правда, иногда слишком самостоятельный…

– Петя, действительно, хороший парень. Я, кстати, сегодня уже договорилась о том, чтобы поработать на приеме вместе со старшей сестрой приемного отделения. Вас послушаю, заодно и деньги заработаю. Если вы, конечно, не возражаете.

– Я? Да ты что! Буду только рад, по крайней мере, наведешь там порядок. Мне, правда, не нравится, что ты лекции прогуливаешь, плохой из тебя терапевт получится.

– Не получится. Вообще не получится.

– Это как же, позволь, тебя понимать?

– Дело в том, Андрей Викторович… – она на секунду замолчала, но потом посмотрела ему прямо ему в глаза и словно бросилась с обрыва. – Я хочу стать хирургом и…

– И что «и», договаривай.

– И работать вместе с вами, если, конечно, вы возьмете меня.

– Вот, что называется, приехали, – озадаченно почесал затылок Панкратов. – Вообще-то, Мариночка, хирургия – дело не женское. Грубое дело, жесткое. Ты же сама видишь, каково женщинам у операционного стола. Они, как бы это правильнее сказать… Становятся грубыми, что ли… Конечно, если ты не собираешься выходить замуж, а решила обручиться с хирургией, тогда тебя можно понять, а так… «Ну и хитрец ты, Андрей Викторович, – похвалил он сам себя, – знаешь, как переубедить девушку». – И добавил: – Я бы не хотел для тебя такой участи. Мы ведь вроде здесь Боги – все можем, а за каждую неудачу кусочком души расплачиваемся. Вот она и каменеет. Иначе не выдюжить. Вот так вот, моя дорогая Марина Андреевна.

Последний аргумент особенно озадачил Марину. Она надолго задумалась.

– А может быть тебе лучше в анестезиологи пойти? Хорошая профессия. Ты посмотри, без твоей любимой Натальи Петровны я как без рук. Она так же наравне с хирургами сражается за жизнь больного, только с другой стороны шторки, ограждающей нас от анестезиологов. Подумай об этом. Вот и будем работать вместе.

– Да, – заинтересованно произнесла Марина, – вы знаете, мне это в голову не приходило.

– Дарю тебе эту идею. Времени у тебя еще ой как много. Да и с папой посоветуйся, ведь он у тебя врач. И мама, может, что-то дельное скажет.

– Обязательно, – согласилась Марина.

– Кстати, – продолжал Панкратов, – Наталья Петровна в молодости была очень интересной женщиной. Весь мужской коллектив клиники в полном составе за нею увивался. Да только зря, она лишь одному всю жизнь была верна. Он, кстати, хирургом был. Так и прожили они вместе более тридцати лет, и хорошо прожили, в любви и взаимопонимании. И главное, всегда поддерживали друг друга, особенно в трудных ситуациях. А последнее, как ты сама понимаешь, важно в нашем деле. Да, а что касается хирургии, – он улыбнулся, – имей в виду, в качестве хирурга я тебя к себе не возьму. Больно мне надо лишнего конкурента у себя растить! К тому времени я уже стану старым, а ты человек напористый, умный, любишь добиваться своего в жизни. И попрешь меня на пенсию за будь здоров. Нет, нет, так дело не пойдет! – намеренно сурово закончил Панкратов. Марина только улыбнулась, по достоинству оценив шутку Андрея, но глаза ее смотрели на Панкратова как-то печально.

Он глянул на завитки, выбивающиеся из-под шапочки, упрямые рыжеватые бровки и ощутил прилив нежности и желание заботиться о ней.

– Не волнуйся, я постараюсь не очень состариться к тому времени, тебя подожду.

– Точно, обещаете? – обрадовалась Марина, заглядывая в его насмешливые глаза.

За разговором они незаметно подошли к кабинету. В нем всегда сидел кто-нибудь из коллег Панкратова. Здесь проходили самые горячие дискуссии и беспристрастные обсуждения. Поэтому дверь почти никогда не закрывалась. Такое демократическое отношение к кабинету перешло к Панкратову по наследству от прежнего заведующего, уважаемого всей клиникой человека. Андрей не стал ломать заведенную традицию и отваживать привыкших к уютному местечку докторов. Даже кофеварку он приобрел и поставил именно здесь для общего пользования. А вот курить категорически запрещал и держать форточки задраенными – тоже.

Когда Панкратов открыл дверь, то к своему удивлению увидел доктора Линькова. Он, как и прежде, сидел у стола, писал что-то в истории болезни, пил кофе и дожевывал, похоже, последний пирожок. По крайней мере, на тарелке не было больше видно ни одного из его сородичей. Доктор сидел к ним спиной и поэтому не мог видеть огорченных лиц Панкратова и Марины. Однако это продолжалось недолго, уже через секунду они переглянулись и улыбнулись друг другу.

– Скажи хоть, с чем были пирожки? – спросил Андрей шепотом.

– С капустой, – так же тихо ответила она. – Да вы не огорчайтесь, – очевидно, все-таки он не смог скрыть своего сожаления в связи с произошедшей потерей, – я вам еще напеку, но принесу только завтра.

– Да, ну что ты, Марина, переживем это несчастье. Не утруждай себя, как-нибудь обойдусь без пирожков. А если быть честным, то именно сейчас пирожок я бы съел. Тем более с капустой! – От досады Панкратов даже крякнул. Доктор Линьков обернулся и, увидев их, попытался встать, но Андрей Викторович жестом остановил его.

Линьков обратился к Марине и, сияя от счастья, произнес:

– Мариночка, – при этом он противно икнул, – у вас просто дивно получились пирожки. Андрей Викторович, – Линьков кивнул в его сторону, – почему-то не захотел их попробовать. А зря! Пришлось его выручать.

– Я рада, что вам они понравились, – вежливо произнесла Марина.

– Напишите мне рецепт их приготовления, – продолжал Линьков. – Я в приказном порядке обяжу супругу научиться их готовить. И вас угощу. Вот тогда вы, Андрей Викторович, уже не посмеете отказаться, обещаю вам.

«Вовсе я не отказывался, – подумал Андрей Викторович, -с чего это он взял?» Но вслух неожиданно для себя сказал:

– А вы, Михаил Феклистович, похоже, так и не оторвались от насиженного места?

Линьков тут же встал, стал что-то невразумительное говорить.

– Да сидите, чего уж там, до конца работы немного осталось, – ради приличия стал останавливать его хозяин кабинета.

– Нет, нет, прежде всего работа, – озабоченно засуетился Линьков. – Пойду все-таки больных посмотрю. Еще раз спасибо вам, Мариночка.

Андрей Викторович без теплых интонаций в голосе согласился с ним:

– Конечно, сходите, Михаил Феклистович, дело нужное и полезное.

Было видно, как Марина еле сдерживает улыбку.

После слов начальника Линьков наконец-то покинул их. Панкратов отдернул сине-полосатую штору и вопреки своим же распоряжениям форточку захлопнул.

– Ну и колотун здесь у нас, – он зябко передернул плечами. – Тебе, Марина, разве не холодно?

– По-моему, даже наоборот. – Она постелила на стол Панкратову чистую салфетку, поставила чашку кофе и вазу с печеньем.

– Ого! Вот попируем. А где твоя чашка?

– Нет, я не буду, спасибо. Пойду, у меня еще много дел. Надо все успеть до начала приема, – заторопилась Марина.

– Ладно, – Панкратов сунул печенье в рот. – Мне ведь тоже мчаться надо – труба зовет! Да не хмурься, Марина. Сама знаешь, что…

Он сделал паузу, и она сразу же подхватила любимую его присказку:

– …завтра будет лучше, чем вчера! Обязательно будет, Андрей Викторович, надо только верить в это. А я верю.

Он как-то неуверенно кивнул, мысли его уже были в поликлинике, где предстояло провести прием больных со студентами.

– Подтягивайся, Марина, без тебя не начну.

Прием в поликлинике – дело особое

Войдя в коридор поликлинического отделения, Панкратов сразу же окунулся в толпу людей, большинство из которых еще не были его пациентами, но уже не относились к здоровой части населения. Здесь проходила грань между здоровыми, или лучше сказать, между людьми, у которых не было проблем со здоровьем, и теми, которым предстояло пройти через все круги ада. Кто-то подходил к нему, напоминая ему, что он обещал посмотреть его или его родственника. Кто-то просто здоровался, спрашивал, как дела. Тем самым напоминая, что они раньше были знакомы.

Как и оказалось, перед кабинетом, где шел прием, творилось нечто непонятное. Стулья вдоль стены, на которых должны были сидеть пациенты, ожидавшие вызова, были пусты. А все люди толпились перед дверью кабинета, где вел прием Виктор Антошкин. Порядка, естественно, никакого не было и в помине.

Больные спорили, в основном из-за очередности. Все стремились попасть на прием в первых рядах. Андрей Викторович извиняясь стал пробираться к кабинету. Его многие узнавали, здоровались, после чего, смущаясь, отходили от двери. Некоторых из них Панкратов ранее оперировал.

В кабинете, где он обычно проводил занятия со студентами, царил полнейший хаос.

Виктор Кирюхин – человек необычайной мягкости и застенчивости, сидел в окружении по крайней мере пяти больных, да еще и их родственников. А на свободных местах сидели еще человек пять больных, ожидающих консультации. Их тоже сопровождали родственники. Виктор что-то говорил, озабоченно почесывая розовую лысину.

Панкратова всегда удивляло умение его друга каким-то образом управляться с этой неорганизованной толпой. А что уж он там диагностировал и как осматривал больных, оставалось для Андрея полнейшей загадкой. Тем не менее сестра вносила записи в амбулаторную карту. Периодически доктор Кирюхин ее поправлял и даже объяснял что-то больным.

Не обнаруживая себя, Андрей заглянул за ширму. На топчане лежала полная женщина, голая по пояс. Кожа покрылась мурашками, ладони обхватили дрожащие плечи, пытаясь согреть их, а глаза тревожно бегали по сторонам в поисках доктора. Андрей Викторович прервал разговор Виктора с сестрой, что-то шепнул ей на ухо. Она моментально покрылась пятнами, вскочила и стала активно и настойчиво освобождать от больных кабинет. Виктор искренне обрадовался появлению друга:

– Они меня здесь прямо атаковали, Андрюша, держу оборону от превосходящих сил противника, – пожаловался он.

– Жаль, что заодно и не раздели. Холодно у вас здесь, -поежился он. А сам подумал: «Похоже, я подхватил где-то простуду. Знобит меня что-то сегодня. – Посмотрев на присутствующих, отметил, что все были одеты легко, и никто не испытывал холода. – Странно, – опять промелькнуло у него в голове, – чего это меня колотит? Прямо как моего больного с гангреной».

– Это ты, Андрюша, к чему насчет раздевания сказал? -очнувшись от спячки и не понимая ситуации, спросил его дружок.

– А к тому, – еле сдерживая себя, чтобы не взорваться, произнес Андрей, – иди, посмотри. – Он показал знаком на ширму. – Тебе, похоже, это будет интересно.

Виктор не без любопытства заглянул за нее.

– Это же надо, – искренне удивился он, – совсем про нее забыл. А она ведь была одной из первых на сегодняшнем приеме, а потом как налетели… – шепнул он другу.

Андрей ухмыльнулся, осуждающе покачал головой и произнес:

– Ну, ты даешь, Витя.

После чего он принялся разбирать амбулаторные карты. Он прервал свое занятие и с удивлением поднял голову, услышав радостный возглас женщины за ширмой:

– О, доктор, вы про меня, по-моему, совсем забыли. Наступила тишина. Затем последовал оправдывающийся

голос Виктора. Вначале он говорил совершеннейшую невнятицу. Слышались отрывистые фразы о невероятном наплыве больных, неразберихе в очереди. В общем, нес полнейшую белиберду. А затем, очевидно, поняв, что пациентка несмотря ни на что не обиделась на него, по-деловому спросил:

– И на что вы жалуетесь, что-то я совершенно забыл? -искренне признался он.

Андрей опять улыбнулся, затем попросил сестру выйти в коридор и успокоить больных.

– Объясните всем, что я и доктор Кирюхин будем вести прием в двух кабинетах. И чтобы люди не волновались, скажите, что тех больных, которых я ранее оперировал, обязательно приму сам. Никого не пропустим, всех посмотрим. Да, и не забудьте сказать, что у меня сегодня на приеме будут студенты.

Он подмигнул, а когда сестра вышла, объяснил:

– Таким образом, припугнув студентами, мы разделили с тобой поток больных по-братски – тебе легких, но их больше, мне – тяжелых, зато поменьше. Ну как, усек логику? Не каждому хочется рассказывать о своих болезнях, да и показываться перед толпой молодых, жизнерадостных людей. Те, кто не пожелает претерпеть муку публичного осмотра, пойдут, естественно, к тебе. Самые стойкие страдальцы явятся на обозрение Панкратова и молодняка. Здесь дела долгие и серьезные.

Между тем Виктор, осмотрев женщину за ширмой, попросил ее одеться. Сказал, что ей показана операция, и объяснил, как нужно оформить документы на госпитализацию. Причем дама не только не обиделась на него, но даже наоборот, была крайне довольна его вниманием. Без какой-либо обиды она покинула кабинет, предварительно поблагодарив Виктора Евгеньевича за проявленное, как ни странно, внимание к себе. Здесь Андрей не удержался, позволив себе заметить:

– Как ты, Виктор, ведешь прием, не понимаю? У тебя только на голове не сидели пациенты. И знаешь почему?

– Нет, – опять искренне ответил тот.

– А потому, что там бы они просто-напросто не удержались, а скатились на пол, – торжествующе засмеялся Андрей.

И в этот раз его друг только непонимающе пожал плечами. Андрей Викторович в который уже раз пытался повлиять на Виктора, но, похоже, и сейчас он потерпел фиаско.

– Что-то у вас здесь свежо, – поежился Панкратов и подумал: «Ага, докторишка поганый, опять свою любимую простуду прихватил! Вон как меня колотит, прямо как Вальку Андронова».

– Да все закрыто наглухо! Это ты к чему, Андрюша, температурой помещения интересуешься? – оживился Виктор.

– Что-то я замерз, сам не пойму… – сказал Панкратов. -Пожалуй, это на меня так вид твоей больной подействовал. Ладно, вот тебе десять больных, – протянул он Виктору амбулаторные карты, – иди во второй кабинет, там свой бордель разводи. А я уж здесь останусь. И еще, Витя, если возникнут какие-то вопросы в отношении госпитализации, зови меня. Как говорит Кефирыч – времена пришли другие, капитализм на дворе. Класть больных только обследованных и только на операцию. Койка дорого стоит, – похоже изобразил он Сергунова, и Виктор прыснул.

– Только заведующий отделением пока я. И сам решу, капитализм у нас или что.

– Можно мне присоединиться? – вошла Марина и зорким взглядом осмотрела кабинет.

– Весьма кстати. Здесь полный бардак, – подтвердил Андрей Викторович.

– Это я мигом ликвидирую! – Марина начала наводить порядок: повесила чистое полотенце, сменила простыни, смахнула пыль со стола и полок, открыла окно, проветрила кабинет. В заключение вытащила из горшка с чахлой геранью окурки, которые там втихаря прятал куривший Виктор. Уже через несколько минут в кабинете стало по-домашнему уютно.

«Как это у настоящих женщин получается все просто, – подумал Панкратов. – Просто и естественно», – его снова зазнобило.

– Бр-р! – сказал он виноватым голосом. – Ангинка, что ли? Марина тревожно взглянула на него и наглухо закрыла форточку.

– И давай, Марина, начнем работу. Пригласи, пожалуйста, Петушкова Г.И., я его в прошлом году оперировал.

Вместо больного Петушкова в кабинет, можно сказать, ворвалась заведующая терапевтическим отделением Белла Вячеславовна Гонополая.

Вид у нее был крайне взволнованный. По всему было видно, что ночь она провела в заботах. Белла Вячеславовна была хорошо известна широкой медицинской общественности тем, что вечно конфликтовала с начальством, причем как с отдельными представителями руководства, так и со всеми одновременно. Еще про нее было известно, что в молодости она была весьма привлекательной женщиной и нередко, как говорят англичане, если я правильно здесь привожу их выражение, fall down in love. То есть она как бы падала в любовь. И еще она это делала чисто по-русски – наотмашь. Нередко ее жертвами становились начальники, и даже отдельные светила этой самой медицинской общественности. Кстати, не по злобе, а исключительно из чувства исторической справедливости заметим, что у нее был бурный роман и с нашим Кефирычем, закончившийся его предынфарктным состоянием и последующим обсуждением их отношений всей больницей, включая нянечек и работниц пищеблока. Вы спросите, в чем причина ее вечно напряженных отношений с начальством? Да, в общем-то, особых причин не было. Ну, может быть, имело значение предвзятое отношение Беллы к бывшим своим возлюбленным, которые в свое время нередко стояли перед ней на коленях, целовали руки, умоляя о свидании. А теперь пытались ею командовать и даже иногда повышать голос.

Предвзятое отношение к начальству проявлялось у Беллы и тогда, когда не было причин для этого. Но если причина имелась, то все, тогда держись! Могла дойти до самого министра! А уж настроение она всем портила вообще элементарно и как бы между прочим. Начальство считало ее сквалыгой и невозможным человеком в общении, однако искренне побаивалось ее. По этой причине ее выбирали во все мыслимые и не мыслимые общественные организации и депутации. А врачи, сестры и нянечки в принципе любили и поддерживали ее. И тут же вставали грудью на защиту Беллы, если кто-то из неумных руководителей пытался ее приструнить. Оставалось только загадкой, когда она находила время, чтобы заниматься больными. Хотя в штате ее отделения были резвые лошадки-ординаторши в количестве четырех внешне симпатичных, но крайне склочных женщин, чем-то напоминавших их начальницу. Были еще субординаторы и студенты старших курсов, которые также помогали вести больных.

В конце концов сердце Беллы Вячеславовны успокоилось депутатской работой на районном уровне. Но и там она продолжала так же, как и прежде, вести активные нападки, но теперь уже на местное начальство, ко всеобщей радости руководства больницы. Сведущие люди уверяют, что без активного вмешательства Дмитрия Дмитриевича в проталкивании ее в депутаты дело не обошлось. Вот уж кто действительно был настоящим и тонким политиком, так это Дмитрий Дмитриевич! Он сразу понял, что такую эмоциональную даму победить в обычном понимании этого слова невозможно. И дабы устранить реальную угрозу своему существованию в качестве главы больницы, он занялся ее выдвижением в районную власть. Те же сведущие люди уверяют, что его заветной мечтой остается продвижение Беллы как минимум в депутаты Мосгордумы или даже еще выше. Но это задача стратегическая, так что придется еще какое-то время подождать.

Так вот, влетев в кабинет, Белла сразу же взяла, что называется, быка за рога. То есть сразу же вцепилась, причем мертвой хваткой, в Андрея Викторовича:

– Я вас умоляю, помогите нам с Гришей. Только вы это можете сделать, – буквально взмолилась она. Гриша – это ее последний супруг, тихий и добрый старичок, до ухода на пенсию работавший заведующим физиотерапевтическим отделением. Он был старше жены лет на двадцать.

– Гриша очень болен, – продолжала Белла с истерикой в голосе. – У него третьи сутки не проходят боли в животе. А вдруг аппендицит? Я вас прошу, посмотрите его. Он сейчас у меня в кабинете. Все надежды только на вас, Андрей Викторович! -заломила она в исступлении руки.

Конечно же, все старались увильнуть от лечения ее родственников и знакомых, поскольку Белла просто не давала этого делать. Она во все вмешивалась, постоянно отменяла и назначала препараты. Все доктора были едины во мнении, что с Беллой лучше не связываться, если не хочешь головной боли на длительное время. Андрей Викторович с тоской посмотрел на чашку с дымящимся чаем, приготовленным Мариной, устало кивнул в знак согласия и встал.

– Ну что ж, – сказал он как приговоренный к смерти. -О чем речь? Я сейчас быстро вернусь, – успокоил он Марину.

Панкратов опрометчиво вышел из кабинета первым, и его тут же блокировали повскакавшие со стульев пациенты и их родственники. Они хором загалдели: