Текст книги "Ледяное забвение"

– Отнюдь! – возразила Лени. – Мой оператор, сопровождавший нашу делегацию на переговорах в Москве, рассказывал мне потом, что Сталин во время встреч с Риббентропом не раз повторял, что он питает глубочайшее уважение к фюреру, его политике и немецкому народу. Мол, невзирая на принципиальные различия между национал-социализмом и коммунизмом, он не видит причин, почему эти две политические системы не могут к взаимной выгоде жить в мире. А на банкете в честь подписания пакта с Германией Сталин поднял бокал за здоровье Гитлера со словами: «Я знаю, как сильно любит германский народ своего вождя, поэтому я хотел бы выпить за его здоровье», – и произнес тост, в котором выразил надежду на продолжительную дружбу с Германией и ее великим фюрером. И то, что мы теперь официально дружим с Советской Россией, меня не может не радовать. В России остались некоторые из старших сестер и братьев моей мамы. Там они вышли замуж и женились, но после русской революции мы о них ничего не слышали. Так что по своей родословной я связана с Россией и у меня глубокая внутренняя симпатия к этой стране, – призналась она.

– Дружба между нашими странами – это здорово, конечно! – отметил Гюнтер. – Только вот в искренность мирных намерений Гитлера верится с трудом. Помнится, пять лет назад он и с Польшей подписал такой же пакт, однако это не помешало ему начать сейчас войну с поляками.

– В том, что произошло, виновата в первую очередь сама Польша, – возразила Лени. – Всем ведь известно, что война разразилась по той причине, что поляки напали на немецкую радиостанцию в Глейвице. И только после того как Польша осуществила нападение на германскую территорию, фюрер в своем обращении к немецкому народу заявил, что с этого момента Германия находится в состоянии войны с Польшей.

– Мне одно только непонятно: зачем это вдруг полякам понадобилось нападать на немецкую радиостанцию?

– Как зачем? Чтобы передать в эфир антигерманское воззвание.

– Это официальная версия. Меня лишь смущает, что за неделю до этого инцидента Гитлер, выступая перед генералами вермахта, заявил, что он найдет пропагандистский повод для оправдания начала войны с Польшей и что убедительность этого повода не имеет никакого значения. Мол, победителя не будут спрашивать, правду он говорил или нет, поскольку для войны важна победа, а не правота.

– Пропагандой у нас доктор Геббельс заведует. Не думаешь же ты, что захват поляками радиостанции в Глейвице – это его рук дело? – спросила Лени с сарказмом.

– Все, на что твой несостоявшийся любовник способен, это выпустить белых мышей в кинозал, дабы сорвать премьеру фильма «На Западном фронте без перемен», – с усмешкой ответил Гюнтер. – А что касается захвата поляками радиостанции, то я не сильно удивлюсь, если потом выяснится, что эта была инсценировка, дабы подкинуть тот самый пропагандистский повод, о котором накануне Гитлер говорил своим генералам.

– А как же трупы захватчиков в польской военной форме, которые были предъявлены полиции и прессе? Какие тебе еще нужны доказательства нападения польских диверсантов на нашу радиостанцию?

– Наличие трупов в польской униформе – это очень убедительно! – не стал спорить с ней Гюнтер. Он был уверен в том, что, если бы Лени узнала о его участии в заговоре против Гитлера, она бы не побежала тут же доносить на него в гестапо, но привести ей свои доказательства инсценировки захвата радиостанции не имел права.

Гюнтер узнал о готовящихся провокациях против Польши от сотрудника абвера Ханса Остера, с которым он познакомился благодаря Дитриху Бонхефферу. Будучи куратором кадровой политики абвера, Ханс Остер способствовал приему на службу в военную разведку Третьего рейха многих противников нацистов, включая пастора Дитриха Бонхеффера, тайная миссия которого заключалась в том, что, официально выступая в качестве сотрудника абвера, он стремился установить контакт с англичанами и американцами от имени антигитлеровской оппозиции.

Сам подполковник Ханс Остер был одним из инициаторов заговора по свержению Гитлера в 1938-м году, не состоявшегося из-за проводимой Англией и Францией политики «умиротворения агрессора», что привело к росту популярности фюрера в Германии и сделало невозможным военное выступление против его режима.

В середине августа 1939 года шеф абвера адмирал Вильгельм Канарис получил приказ фюрера обеспечить группу штурмбанфюрера СС Альфреда Науйокса комплектами польской военной формы. Это поручение адмирал Канарис выполнил, но благоразумно отказался от предложения Гитлера взять на себя руководство операцией совместно с начальником СД Гейдрихом, аргументируя это тем, что у семи нянек дитя без глазу и потому одного руководителя в таком деле достаточно. Гитлер с его доводами согласился, и Гейдрих, разработавший план инсценировки пограничного инцидента, в итоге руководил всем единолично.

Тем временем противники нацистского режима из абвера организовали утечку информации о коварных намерениях Гитлера. Сообщение о подготовке нескольких рот эсэсовцев для инсценировки польского нападения, к которому прилагался протокол недавнего выступления фюрера перед командованием вермахта, было передано через руководителя берлинского бюро «Ассошиэйтед Пресс» в британское посольство.

Из-за того что планы Гейдриха фактически были раскрыты, ему пришлось срочно отменить несколько «нападений поляков», и главной стала операция в Глейвице – ведь там находилась радиостанция, которой в этой провокации отводилась важнейшая роль.

Накануне вторжения в Польшу, когда немецкая армия начала выдвижение к исходным рубежам на польской границе, в гостиничном номере Альфреда Науйокса раздался телефонный звонок. Подняв трубку, он услышал всего два слова: «Бабушка умерла», – это был кодовый сигнал от Гейдриха начать акцию по захвату радиостанции. Рейхскриминальдиректор политической полиции Генрих Мюллер, отвечавший за доставку в Глейвиц «консервов» – переодетых в польскую военную форму узников концлагеря Заксенхаузен, – получил аналогичный приказ.

Изрешеченные пулями трупы немецких заключенных шеф гестапо Мюллер, срочно выехавший на место происшествия для проведения «расследования», выдал за польских диверсантов, но международная общественность скептически отнеслась к немецкой версии этого инцидента.

На третий день после вторжения вермахта в Польшу Германии объявили войну Великобритания и Франция, а вслед за ними Канада, Австралия, Новая Зеландия и Южная Африка, что для многих в Третьем рейхе, включая и самого Гитлера, стало ударом. В те первые дни сентября тридцать девятого фюрер, до последнего надеявшийся, что все закончится «вторым Мюнхеном», вряд ли отдавал себе отчет в том, что он развязал Вторую мировую войну.

Не дошло это еще и до Лени Рифеншталь. Как-то раз в застольной беседе Гитлер завел при ней разговор о том, что во времена правительства маршала Пилсудского можно было решить любую проблему между Польшей и Германией в рамках дружественных отношений. После смерти Пилсудского новое польское правительство откровенно враждебно стало относиться к инициативам Гитлера по возвращению рейху Данцига[11]11
  Данциг – город-государство (вольный город), образованный 10 января 1920 года согласно Версальскому договору 1919 года. Данциг находился под протекторатом Лиги Наций и входил в таможенный союз с Польшей. Большинство населения Данцига было немецким.


[Закрыть], но, несмотря на это, он заверял, что намеревается добиться согласия от Польши исключительно путем переговоров. Поэтому Лени не сомневалась, что только очень веские причины могли заставить фюрера принять решение начать войну с поляками. И даже если бы Гюнтеру удалось раскрыть ей глаза на дьявольскую сущность Гитлера, по личному приказу которого была осуществлена подлейшая пограничная провокация, вряд ли бы ее восторженное отношение к фюреру изменилось.

Благодаря покровительству Гитлера Лени Рифеншталь могла свободно заниматься реализацией своих творческих замыслов, а большего ей от него и не надо было. Она стала известной актрисой и кинорежиссером до своего знакомства с фюрером, о существовании которого впервые услышала лишь весной 1932 года после премьеры фильма «Голубой свет», ставшего ее режиссерским дебютом. Будучи соавтором сценария этой мистико-романтической легенды об итальянских Доломитовых Альпах, Лени придумала для себя главную роль девушки не от мира сего, живущей в горах в мире грез. Успех этой ленты был ошеломляющим. В Берлине «Голубой свет» чествовали как лучший фильм последних лет, Лени Рифеншталь мешками получала письма с восторженными отзывами зрителей, и даже Чарли Чаплин, успевший посмотреть фильм в Голливуде, прислал ей свою поздравительную телеграмму.

После прихода к власти Адольф Гитлер, этот несостоявшийся австрийский художник, создал для Лени Рифеншталь вполне благоприятные условия для работы, а главное, избавил ее от излишней опеки доктора Геббельса, заправлявшего в Третьем рейхе кинематографией, театром, прессой и пропагандой. И поскольку Лени, как особа, приближенная к фюреру, получила от режима максимум преференций, в нацистской Германии ее, похоже, все устраивало.

Правда, она как-то проговорилась Гюнтеру, что сожалеет о том, что в свое время отказалась от предложения американского кинорежиссера уехать с ним в Голливуд. Этот кинорежиссер уже сделал из Марлен Дитрих звезду мирового кинематографа и пророчил Лени Рифеншталь такой же успех, но на переезд в Америку она так и не решилась, упустив свой шанс покорить Голливуд. Но жизнь не кинопленка, назад ее не отмотаешь, и переснять уже ничего нельзя.

* * *

Выехав ранним утром из Берлина, киносъемочная группа Рифеншталь в тот же день поздним вечером прибыла в польский город Коньске, улицы которого были заполонены немецкими солдатами, военными грузовиками и мотоциклами с установленными на колясках пулеметами. Генерал вермахта не знал, где разместить свалившихся на его голову киношников. Он коротко, но любезно поприветствовал их и посоветовал оставаться в своих автомобилях по возможности ближе к автопарку вермахта, поскольку они находились рядом с линией фронта и могли попасть под артобстрел. Новоиспеченным военным корреспондентам пришлось коротать ночь в машинах, за исключением Гюнтера, – Лени по старой дружбе пригласила его составить ей компанию в палатке, которую она предусмотрительно захватила с собой. Ночевать вдвоем в одной палатке им было не впервой. Однажды они попали в грозу под Монбланом и за всю ночь не смогли сомкнуть глаз из-за непрекращающихся раскатов грома, а молнии били все ближе и ближе. Сейчас им пришлось засыпа́ть под доносившийся до них гул орудийной канонады, и несколько снарядов с жутким свистом пролетели прямо над их палаткой. Обмирая от страха, Лени с головой укрылась одеялом. Она не думала, что ее миссия будет столь опасной.

На следующий день их киносъемочная группа пошла на рыночную площадь, куда солдаты вермахта пригнали местных евреев и заставили их копать могилы для четырех немцев, убитых накануне польскими партизанами. В глазах польских евреев, которые, видимо, думали, что роют могилы для себя, читался смертельный страх. Окружившие их плотным кольцом солдаты издевались над ними, всячески оскорбляли и пинали. Лени такое скотское поведение немецких военных настолько возмутило, что она стала кричать, призывая солдат прекратить издевательства над поляками. Ее вмешательство вызвало у распоясавшейся солдатни дикое раздражение, и они стали орать: «Врежьте этой бабе!», «Пристрелите ее!», а один из них даже направил на нее оружие. Когда она оказалась под прицелом автомата, Гюнтер чудом успел оттащить ее в собравшуюся рядом толпу. Вдруг где-то неподалеку раздался пистолетный выстрел. Возникла паника, и немецкие солдаты открыли беспорядочную стрельбу по убегавшим полякам. Лицо Лени, на глазах которой военные учинили настоящую бойню, исказилось от ужаса, и в этот момент кто-то из солдат успел ее сфотографировать. Став невольной свидетельницей массового расстрела солдатами вермахта мирных жителей польского городка, Лени упала в обморок.

Случившееся произвело на нее столь угнетающее впечатление, что Лени сложила с себя полномочия руководителя специальной киногруппы и улетела вместе с Гюнтером на военном самолете в Данциг, куда вскоре прибыл и Гитлер. Получив приглашение фюрера отобедать с ним в отеле «Казино», она воспользовалась представившейся возможностью, чтобы сообщить Гитлеру о событиях в Коньске. Тот уже был о них проинформирован и заверил, что виновные в этом неслыханном для немецкой армии преступлении предстанут перед трибуналом.

Со своими сотрудниками, оставшимися в Польше снимать военную кинохронику, Лени удалось повидаться только после того, как немецкие войска взяли Варшаву. В польской столице ей представилась ужасающая картина – повсюду горы развалин, дотла сгоревшие дома, несчастные, изможденные люди. Некогда прекрасная Варшава стала мертвым городом. Все ее кинооператоры, слава богу, были живы и здоровы и верили, что война скоро закончится. От них же она узнала, что, несмотря на протесты немецкого командования, вермахту по личному приказу фюрера пришлось уступить Красной армии районы, занятые немцами в Галиции. Как она поняла, это была плата Гитлера за его дружбу со Сталиным, официально скрепленную «Договором о дружбе и границе между СССР и Германией».

После Польши Лени зареклась от поездок на фронт и военных съемок и решила продолжить работу над фильмом «Долина», прерванную несколько лет назад. Сюжет этой картины привлекал ее тем, что он не имел ничего общего с политикой и войной. И хотя внутренней связи с «Долиной» она уже не чувствовала, это было все же лучше, чем снимать какой-нибудь пропагандистский или военный фильм.

* * *

Гюнтер по завершении Польской кампании вернулся в свою дивизию, по-прежнему дислоцировавшуюся в Гармиш-Партенкирхене. Он, как и раньше, числился инструктором горной подготовки, но начальник отдела пропаганды вермахта подполковник Хассо фон Ведель возложил на него еще и обязанности военного корреспондента. На горнолыжном курорте Гюнтер снимал на кинопленку для отдела пропаганды вермахта в основном армейские будни горных стрелков, проходившие на фоне великолепных альпийских пейзажей. Захватывающие кадры, как немецкие военные альпинисты штурмуют отвесные стены и лихо спускаются на лыжах с горных вершин, были лучшей рекламой их элитной дивизии.

Несмотря на объявленную Германии войну, ни Франция, ни Англия никаких серьезных военных действий против Третьего рейха не предприняли, предоставив тем самым Гитлеру карт-бланш на захват Польши, как годом ранее они позволили ему безнаказанно поглотить Чехословакию. Сама Польша тогда тоже поспешила урвать свой кусок пирога при разделе Чехословакии. По истечении объявленного чехам 24-часового ультиматума Польша ввела свою армию в Тешинскую область, а для послов союзных держав Англии и Франции польское правительство в те дни закрыло все двери. Отхватив столь незначительную территорию, как Тешин, недальновидные польские правители порвали со всеми своими друзьями во Франции и в Англии и фактически вовлекли Польшу в международную изоляцию. И напрасно потом год спустя польские послы во Франции и в Англии пытались склонить союзников к выполнению принятых ими обязательств начать боевые действия против Германии с самого первого дня немецкого вторжения в Польшу. Великобритания и Франция же сочли наступление на Германию нецелесообразным. Сосредоточенные на германской границе французские армии оставались в бездействии по всему фронту, хотя вермахт тогда был не в состоянии перебросить на Западный фронт ни одной танковой или моторизованной дивизии – все были задействованы в Польской кампании.

Это была какая-то странная, притворная, «сидячая» война. На Западном фронте установилось полное затишье. В стане союзников действовало правило: «Нельзя проявлять враждебность к неприятелю – вы только рассердите его», – и казалось, что главная забота высшего франко-британского командования заключалась в том, чтобы не беспокоить противника. В то время как вермахт всей своей мощью покорял Польшу, французское правительство просило Англию воздерживаться от воздушных нападений на Германию, и все действия союзников ограничивались тем, что они разбрасывали листовки, взывающие к нравственности немцев.

Немецкая армия также не спешила начинать полномасштабную войну на западе. Стремясь возложить всю ответственность на англичан и французов, Гитлер распорядился отвечать на незначительные нарушения границы действиями местного характера. При этом немецкая сухопутная граница на западе не должна была быть нарушена вермахтом ни в одном пункте без его личного разрешения.

На море гитлеровские подлодки начали разбойничать с первого же часа после объявления правительством Соединенного Королевства войны Германии. Вечером 3 сентября 1939 года немецкая субмарина «U-30» торпедировала британский пароход «Атения». Это судно шло без огней, из-за чего командир подводной лодки обер-лейтенант Лемп ошибочно принял его за вражеский крейсер. Выпустив без предупреждения две попавшие в цель торпеды, Лемп пустил на дно пассажирский лайнер, на борту которого находилось более тысячи пассажиров, и никаких мер по спасению тонущих не предпринял. При потоплении «Атении» погибло сто двенадцать человек, среди которых было двадцать восемь американских граждан, что вызвало всплеск возмущения во всем мире.

Всю вину за это военное преступление Великобритания сразу же возложила на Германию, однако германское правительство в ответ немедленно выступило с заявлением о том, что это Черчилль лично приказал спрятать бомбу на пароходе, чтобы гибель «Атении» поставила под угрозу отношения между Германией и Соединенными Штатами Америки.

В тот же вечер все немецкие подлодки получили приказ фюрера не предпринимать никаких военных действий против пассажирских судов, даже если те следуют с эскортом.

Еще незадолго до окончания Польской кампании Гитлер посетил базу подводных лодок в Вильгельмсхафене. Там дислоцировались как раз те субмарины, которые вернулись из первых морских операций, разработанных против врага. Фюрер побеседовал с подводниками, многие из которых обросли запущенными бородами, расспросил их о боевых делах и выразил им свою признательность.

14 октября британское адмиралтейство сообщило о потоплении немецкими подводниками линкора «Ройал Оук» в Скапа-Флоу. Гитлер был в восторге от этой дерзкой операции. По возвращении отличившейся субмарины на базу он пригласил команду «U-47» в Берлин, прислав за вернувшимся из похода экипажем подлодки свой личный самолет. Для съемок торжественной встречи подводников отдел пропаганды вермахта срочно вызвал в Берлин военных кинооператоров, включая и Гюнтера Келлера.

После приземления в аэропорту Берлин-Темпельхоф капитан-лейтенанта Прина и его команду ожидала триумфальная поездка по улицам Берлина, где их приветствовали десятки тысяч ликующих людей. Такой славы немецкие подводники прежде не знали. Когда они прибыли в рейхсканцелярию и команда Прина выстроилась в большом кабинете, к ним вышел Гитлер. Капитан-лейтенант Прин строевым шагом подошел к фюреру. Тот пожал Прину руку и приколол ему на грудь Рыцарский Железный крест, а затем прошел вдоль строя подводников, поблагодарив каждого из них и каждому же пожав руку.

Эта сцена напомнила Гюнтеру торжественный прием в зале Министерства пропаганды, организованный Геббельсом в честь премьеры «Олимпии». Тогда фюрер так же приветствовал всех участников их киносъемочной группы, и Гюнтеру пришлось ответить на рукопожатие рейхсканцлера. Снимая сейчас на кинопленку общение Гитлера с геройским экипажем «U-47», Гюнтер отдавал должное мужеству подводников, совершивших военный подвиг, который вынужден был признать даже противник.

Проникновение подлодки «U-47» командира Прина в Скапа-Флоу было чрезвычайно рискованным мероприятием с минимальными шансами на успех. (Это все равно что одинокому волку напасть на львиный прайд и остаться живым после схватки со львами.)

Капитан-лейтенанту Прину пришлось идти на перископной глубине очень близко к блокирующим пролив английским кораблям, и в ночь с 13 на 14 октября 1939 года его «U-47», преодолев сильные морские течения, прошла через оборонительные линии Скапа-Флоу и торпедной атакой потопила линкор «Ройал Оук».

При первом торпедном залпе три сильных толчка встряхнули подлодку «U-47» так, что из баков чуть не выплеснулся электролит. Турбонасосы тут же подали в цистерны воду, возмещая субмарине потерю веса, но оказалось, что из третьего аппарата торпеда не вышла. Через несколько секунд прогремел взрыв и почти у самого борта линкора «Ройал Оук» поднялся каскад воды. Остальные две торпеды тоже прошли мимо. Но эта торпедная атака не нарушила царившую в «Спальне флота его королевского величества» тишину.

Контр-адмиралу Блэгрову, находившемуся на борту линкора, возможность взрыва торпеды в защищенной стоянке Скапа-Флоу показалась настолько невероятной, что он решил, что взрыв произошел внутри самого корабля. Никто из британских адмиралов даже помыслить не мог, что вражеская подводная лодка сумеет отыскать лазейку в сложной системе заграждений, преодолеет сильное, с водоворотами, течение и проникнет в святая святых британского флота – Скапа-Флоу.

Не обнаружив каких-либо признаков боевой тревоги, Прин приказал перезарядить торпеды для повторного залпа. На этот раз торпедная атака оказалась более успешной. Три торпеды ударили одна за другой в корпус линкора, и один за другим прогремели взрывы, соединившиеся в оглушительном грохоте. Одна из торпед, видимо, попала в склад боеприпасов. Закованный в броню корпус «Ройял Оука» содрогнулся от мощного взрыва, после чего линкор, весь окутанный облаками черного дыма и пара, резко накренился на левый борт. С надстроек и башен на стальную палубу посыпались зенитные установки, арматура и оборудование, убивая и калеча людей. В огромный пролом с рваными краями брони потоком хлынула забортная вода, с ревом заполняя нижние помещения линкора, и крен на левый борт стал стремительно нарастать.

Припавший к окулярам перископа командир «U-47» не мог оторвать глаз от этого зрелища. Ему казалось, что распахнулись врата ада и он заглянул в его пылающую печь. Над взорванным линкором взметнулось красно-сине-желтое пламя, и небо полностью закрыло этим адским фейерверком. Сквозь пламя он видел, как из торпедированного им линкора вырывались фонтаны воды, а над ними парили черные тени обломков мачт и труб и с шипением и всплеском падали в воду. Не прошло и двух минут, как линкор перевернулся и затонул. Бо́льшая часть экипажа в этот момент находилась на боевой вахте, но из-за быстрого погружения корабля почти никому, кто находился внизу, спастись не удалось.

На этот раз сразу же после разорвавшего тишину взрыва над бухтой Скапа-Флоу взвились красные сигнальные ракеты, по воде заметались лучи прожекторов и завели свои двигатели противолодочные катера. Преодолевая сильное встречное течение, швырявшее подлодку из стороны в сторону, двигатели «U-47» работали почти вхолостую. Казалось, что субмарина иногда просто стоит на месте, как форель в горном потоке. Помимо течения, имевшего здесь силу разъяренного потока, Прину еще сильно досаждало демаскирующее подлодку северное сияние.

Для командира «U-47» это был настоящий ночной кошмар. Подлодка содрогалась, вытягиваясь против течения, как будто ее держала невидимая сила, а несущие ей смерть противолодочные катера подступали все ближе и ближе. Но в эту ночь военная удача была на его стороне, и «U-47» удалось никем не замеченной проскользнуть обратно через узкий проход в проливе и выйти на спасительный простор Северного моря.

Уинстон Черчилль, занимавший пост первого лорда адмиралтейства, отозвался об успешной для команды «U-47» операции как о настоящем воинском подвиге командира немецкой подводной лодки, потрясшем общественное мнение.

В Германии за этот подвиг капитан-лейтенант Прин был объявлен национальным героем. Ведь именно ему выпала честь отомстить за то унижение, которое претерпел в Скапа-Флоу германский «Флот открытого моря», считавшийся в Первую мировую войну национальной гордостью страны. По условиям перемирия «Флот открытого моря» должен был быть интернирован на базе британских Королевских ВМС Скапа-Флоу на Оркнейских островах.

21 июня 1919 года контр-адмирал Людвиг фон Ройтер, ставший последним командующим германским «Флотом открытого моря», приказал командам линкоров, крейсеров и эскадренных миноносцев затопить корабли, чтобы они не достались англичанам. По его заранее условленному сигналу экипажи подняли на кораблях германские военно-морские флаги и открыли кингстоны[12]12
  Кингстон – задвижка или клапан, перекрывающий доступ забортной воды в корабельную систему. Расположен в подводной части судна. Используются для приема забортной воды или ее откачки за борт.


[Закрыть], заклинив их. В течение пяти часов были затоплены 10 линкоров, 5 линейных крейсеров, 5 легких крейсеров и 32 эскадренных миноносца. Англичанам было трудно помешать затоплению кораблей, так как они ничего не знали заранее. Они обстреливали тонущие корабли, поднимались на них, требуя у немцев закрыть кингстоны, пытались сделать это сами. В схватках с англичанами, стремившимися помешать затоплению, погибли девять немецких моряков, включая капитана линкора «Маркграф». Эти немецкие моряки стали последними жертвами Первой мировой войны. После возвращения из плена контр-адмирал Людвиг фон Ройтер был встречен на родине как герой, защитивший честь ВМС Германии.

Там, где двадцать лет назад пошел на дно германский «Флот открытого моря», немецкая подлодка «U-47» нанесла теперь британскому флоту ответный удар. Атаковав линкор времен Первой мировой войны, ее командир сам не ожидал, что в результате его торпедного залпа английских моряков погибнет в сто раз больше, чем тогда немецких в Скапа-Флоу. В Германии эта новость произвела настоящий фурор. Немцы ликовали. Еще бы! Немецкая субмарина побывала в пасти британского льва, выбила ему зуб и вернулась обратно невредимой.

После этого дерзкого рейда подводники кригсмарине[13]13
  Кригсмарине – германские военно-морские силы в эпоху Третьего рейха.


[Закрыть] стали считаться элитой вермахта, а капитан-лейтенант Прин стал первым кавалером Рыцарского Железного Креста среди командиров подлодок. Лондон же был в шоке! Проникновение германской подлодки в Скапа-Флоу, святая святых британского флота, англичане восприняли так, как если бы немцы взорвали Тауэр.

По окончании торжественных мероприятий в рейхсканцелярии у Гюнтера состоялась встреча с Хансом Остером, который в условиях начавшейся войны пытался связать разрозненные ячейки Сопротивления в единое целое для более эффективной деятельности оппозиции. Благодаря своему положению в абвере Остер мог предоставлять заговорщикам фальшивые документы и маскировать их деятельность под работу военной разведки. Для Гюнтера у него было особое задание. В Гааге находилась резиденция Секретной разведывательной службы МИД Великобритании «Secret Intelligence Service», работавшей под «крышей» голландской фирмы «Хандельсдинст-Континент», и Гюнтер должен был в ближайшее время выехать в Голландию с тайной миссией наладить связь с англичанами.

Свое намерение установить контакты с англичанами, а не с французами Ханс Остер пояснил тем, что французы не умеют должным образом хранить тайну и о любых секретных контактах с Парижем вскоре становится известно. Англичан же он считал в этом плане более надежными.

– После того, что фюрер сотворил с Польшей, западные державы наконец осознали, что с Гитлером не может быть никаких компромиссов и что теперь они кровно заинтересованы в его устранении. И если до войны германская оппозиция интересовала Лондон лишь в качестве источника разведывательной информации, то сейчас правительство Великобритании должно поддержать любые наши попытки свергнуть Гитлера, – предположил Остер.

– Такие благоприятные условия для ликвидации фюрера со всей его коричневой бандой, какие были у нас в прошлом году, нам уже вряд ли когда-нибудь представятся, – скептически заметил Гюнтер.

– Да, мы упустили тогда свой шанс одним махом покончить с нацистским режимом, и теперь за выступление против своего правительства в военное время нас будут считать предателями, – с горечью произнес Остер. – Но это не так! – убежденно продолжил он. – Участники Сопротивления – не предатели, а патриоты настоящей Германии, какой она была до нацистов с их позорными расовыми законами. А что касается присяги, которую нас принудили принести на верность лично Адольфу Гитлеру, то наш общий знакомый пастор мне на это так сказал: «Богу важны не слова, а то, что у тебя на сердце».

– А мне Дитрих еще говорил, что Гитлер – самый настоящий антихрист и потому его убийство будет вполне богоугодным делом.

– Наш пастор совершенно прав. Гитлер, с его пафосными заявлениями о том, что германскому народу его послало само Провидение, лживо выдает себя за мессию, как антихрист. И я считаю своим долгом избавить Германию от фюрера и нацистской чумы, угрожающих сегодня уже всему миру. Ради этой цели я даже готов передать секретную военную информацию противнику, но пойду на такой шаг лишь в самом крайнем случае, когда все другие возможности остановить Гитлера окажутся исчерпанными. Гюнтер, я говорю сейчас с тобой предельно откровенно, чтобы у тебя не было иллюзий насчет твоей миссии в Гааге. Если откажешься участвовать во всем этом, я пойму. Гораздо легче взять пистолет и застрелить фюрера, чем сделать то, что нашими соотечественниками, возможно, никогда не будет понято и принято. Я знаю, что в Сопротивлении есть немало людей, готовых пожертвовать собственной жизнью, чтобы покончить с Гитлером, но эти же люди никогда бы не пошли на действия, из-за которых на них и на их родных и близких легло бы клеймо предателей. Лично я готов взвалить на себя этот тяжкий крест, но не вправе требовать этого от других.

– Как говорили римляне, «делай что должен, и будь что будет». Если для ликвидации Гитлера нам необходимо сотрудничество с английской разведкой, я сделаю все, что должен сделать, – заверил Гюнтер.

– Другого ответа я от тебя и не ждал, – удовлетворенно отметил Остер. – Встречу с офицерами СИС взялся организовать мой голландский друг Якоб Сас. Он военный атташе Голландии в Берлине, но сейчас Сас в Гааге, и ты можешь полностью на него положиться. Я знаю Якоба с тридцать второго года и доверяю ему, как себе. Ждем от него сообщение о времени и месте встречи с англичанами – и в путь! Сопровождать тебя в качестве твоего личного водителя будет наш сотрудник. Немецких таможенников и полицейских на границе я уведомлю, так что проблем с переходом границы у вас возникнуть не должно, – пообещал он.

* * *

Уведомление от Якоба Саса пришло только через полторы недели. Он сообщил Остеру, что условленная встреча назначена на восьмое ноября в приграничном городке Венло. В два часа дня англичане будут ждать их в кафе «Backus», расположенном на окраине Венло в нескольких метрах от немецко-голландской границы. Выехав на «Opel Olympia» рано утром из Берлина, Гюнтер и сотрудник абвера в час дня уже были на голландской границе, которую прошли без всяких затруднений. Покружив по городу, они убедились, что за ними нет «хвоста», и ровно в четырнадцать ноль-ноль подъехали к кафе «Backus», возле которого их уже поджидал бьюик. Вышедшие из машины двое мужчин представились как капитан Сигизмунд Пэйн-Бест и майор Ричард Стивенс.