Текст книги "Найденные во времени"

– Это их вождь, – доложил сотник, толкнув пленника сапогом под ноги моего коня. Я жестами спросил лонгоборда, сколько воинов он привел с собой. В ответ тот плюнул в меня, попав в коня.

– В замок его! – вытер я плевок с шерсти Брыса и, подъехав к вождю дикарей, отер ладонь о его бороду. Так он попытался меня еще и укусить! И опять на миг в его оскале мелькнула волчья морда. Не поэтому ли ни я, ни Гердерих не могли уничтожить всех лонгобордов-воинов?! Из леса выходили пленники-готфы… Я приказал им собрать убитых лонгобордов и захоронить их при дороге. Затем отправил гонца в замок с вестью о победе.

Тут только я вспомнил неземное свое спасение и взглянул на ногу. На ней еще оставалась веревочная петля с ровно обрезанным концом… «Увидел? Поверил?» – хмыкнул я самому себе. Но все равно как-то не укладывалось в голове все случившееся.

Мы собрали раненных и убитых дружинников, приторочили носилки с ними между коней, и вскоре леса, перелески и поля поплыли мимо нас. Потери были небольшие, но горькие от мысли, что кто-то из соратников никогда уже больше не увидит Отчины…

Мысли о моей поэтической никчемности грустно ворочались в голове, мешая думать о чем-то другом… А тут еще и это видение… Так, не в самом веселом настроении я добрался до дачи. Но, подходя к калитке, все-таки взял себя в руки. Предстоял разговор с родителями о смене моей работы. Я жил в семье и считал себя обязанным рассказать об этом. Тем более, что на нынешнюю работу меня устроила мать и огорчать ее своеволием не хотелось.

За обильным, по обыкновению, обедом я сказал, что теперь появилась возможность заняться мне своим любимым делом. Реакция матери не заставила себя ждать.

– Ты что, с ума сошел?! – сразу на повышенных тонах заговорила она. – Я старалась, звонила, бегала по знакомым, объясняла! И теперь?! Все насмарку?! Какой же ты неблагодарный! И что это за работа – редактор?! У тебя же техническое образование. Можно подумать, что ты разбираешься в этом! Вышибут тебя после испытательного срока… Помяни мое слово… И куда пойдешь? В дворники? С твоей-то биографией исключенца из партии?! Говорили тебе, если уж хочешь стать военным, поступай в Львовское политическое училище, на факультет журналистики. А ты? «Лирик не может стать физиком, а физик может стать лириком», – вычурно передразнила она меня. – В инженеры захотел…

И все в том же духе часа два подряд. Мы с отцом сидели, курили и молчали.

– Мама, – наконец сказал я. – Можно попробовать, не уходя с работы…

– Не нравится мне все это! – продолжала она. – Работаешь инженером. И работай себе! А стихи пиши для удовольствия. Пусть твой Женя поможет напечатать их… Зато в строительном управлении твердый заработок! Друг Васи Григорьева – главный инженер. Чего тебе еще надо?! Я что, о себе думаю? Я о тебе думаю! Как думала тогда, когда была против твоего поступления в военное училище. Не твое это было! И что получилось? Вся жизнь насмарку! А так, глядишь, начальником производственного отдела станешь. Заведи себе женщину. Ходи к ней раз в неделю. Ни от кого не зависишь! Если уж семейная жизнь не получилась…

– Ну ладно, – отец встал. – Все понятно. Я думаю, надо съездить на новое место работы, все узнать, уточнить, быть уверенным на все сто процентов, что тебя возьмут туда. И только тогда увольняться из управления.

Однако целых полтора дня мне приходилось выслушивать одни те же причитания и предсказания, что у меня ничего из новой работы не получится. Особенно когда я оказывался недалеко от матери. Несколько раз я порывался тут же уехать в Москву… И только при прощании в воскресенье вечером мать, прослезившись, спросила:

– Когда же ты у меня, наконец, повзрослеешь?!

Я попросил отца не провожать меня и всю дорогу мечтал, как буду работать редактором. Эти мечты как-то отодвинули все остальные размышления на второй план, сделали их замутненными, как не сфокусированный фотоснимок.

На следующий день я, соврав на работе про острую зубную боль, позвонил Жене и через сорок минут был уже в Центральном Доме культуры железнодорожников.

– Я знаю все ваши проблемы, – говорила Галина Евсеевна, худощавая пожилая женщина с подвижным, но усталым лицом профессионального массовика-затейника, когда Женя ввел меня в большой кабинет с табличкой «Заместитель директора ЦДКЖ по методической работе», – и думаю, что никому об этом здесь больше знать не надо. И хотя я доверяю мнению и знаниям Евгения Юрьевича, хочу устроить вам некоторое испытание. Вот вам статья объемом двенадцать страниц. Вы останетесь в моем кабинете и отредактируете ее. Сколько вам для этого надо времени? Хорошо…, как сделаете, приносите в информационно-издательский отдел. Мы там будем на совещании. Вы на свою нынешнюю работу не очень торопитесь? Вот и отлично! Пойдемте, Евгений Юрьевич.

И они вышли из кабинета…

Статья была про методику преподавания в фортепьянном кружке в клубах пятой категории. Как я понял, это самые бедные, самые маленькие клубы. Поэтому мне, когда-то окончившему музыкальную школу как раз по классу фортепиано, привести в порядок грамматику, пунктуацию и стиль не составило особого труда. Я вспомнил редакторские значки, которые показал мне накануне Женя, и расставил их на полях. А через час – постучал в дверь информационно-издательского отдела. Весь коллектив был в сборе, и все очень дружелюбно отнеслись ко мне. Галина Евсеевна, пролистав статью, протянула ее заведующей отделом Лидии Петровне, маленькой, кругленькой, улыбчивой, похожей на белочку из мультфильма, в больших и таких же, как сама, круглых очках, скромной женщине, по внешнему виду лет на пять старше меня. Та тоже, пролистав, быстро пробежала глазами по правленым местам, наконец, улыбнулась до ямочек на щеках и сказала:

– Вполне профессионально.

– Я тоже так думаю, – кивнула Галина Евсеевна и обернулась ко мне. – Я рада, что вы будете работать у нас. Можете в любой день приходить на работу с трудовой книжкой и заявлением.

Я попрощался со всеми и вышел из кабинета. Вслед за мной вылетел Женя:

– Поздравляю! Только не тяни! Чтобы, когда вернется директор из отпуска, ты уже работал вовсю!

И хлопнул своей ладонью по моей. Мы обнялись… Вернувшись в ССМУ, я написал заявление об уходе и вскоре стоял в кабинете Хмурого. Прочитав, он удивленно вскинул брови:

– Ну, и куда ты уходишь?

– Редактором в издательство, – спокойно ответил я.

– А там знают о твоем армейском прошлом? – брови его поползли еще выше.

– Да.

– И берут на работу? Это же идеологический фронт!

– Берут.

– А оклад?

– Сто тридцать…

Хмурый даже хохотнул:

– Я знал, что у тебя не все в порядке с головой… Со ста восьмидесяти – на сто тридцать… Смотри, не пожалей. Обратно не возьму. Это мое железное правило: уволившихся раз обратно не принимать.

И подписал «на расчет». С обходным листом я пробегал всего часа два из одного кабинета в другой, третий… В них удивлялись моему увольнению, расспрашивали. А я отвечал неопределенно, уклончиво.

В бухгалтерии сказал, что за остатком причитающейся зарплаты заеду на днях. И уже вечером, перед концом рабочего дня был в ЦДКЖ с трудовой книжкой и заявлением о приеме на работу. Галина Евсеевна все подписала сразу, тоже поздравила и попросила завтра не опаздывать к девяти утра.

Выйдя с работы, мы с Женей решили пройтись. Радость переполняла меня. Хотелось петь и прыгать. Наконец-то я могу заняться делом, которое поможет мне писать стихи.

– Представляешь, – тоже радовался Женя, – мы теперь вместе в командировки ездить сможем. Здесь главное – придумать тему, и езжай себе по просторам матушки-России. В Лужки поедем! На Вожу! Хоть через неделю!

– Как это? – удивился я.

– В Лужки ехать надо через Рыбное. А это – крупный железнодорожный узел. Там и локомотивное, и вагонное депо, и дистанция пути, и клуб… Вот и обобщим опыт культурно-просветительской работы… за день. А на пару дней рванем в Лужки. Завтра позвоним и узнаем, какие там кружки работают.

– Здорово! – радовался я, втайне надеясь, что эта поездка даст мне новые темы для стихов, и главное – для русских стихов! Тогда, может быть, отойду от этого видения себя, своих мелких чувств, дел на фоне России. Так, в радужных мечтах мы незаметно дошли до Сокольников. Женя постоял на остановке, пока не подошел мой троллейбус и на прощанье помахал рукой:

– Завтра не опаздывай.

Дома я быстро проглотил ужин и решил почитать стихи, к которым по внушению руководителей литстудий, Вадика, Сони, Гали питал не самые добрые чувства. Достал с книжной полки томик Некрасова. «Плакала Саша, как лес вырубали…», – прочитал я. Но мое настроение было далеко от слез и грусти. Открыл Есенина… Нет, не принимала ликующая душа невеселых стихов. Читать не хотелось ни-че-го.

«Как же тогда мне работать?!» – думал я. Вышел на балкон. Закурил. В закатном небе четко сквозили ласточки. «Быть грозе», – подумал я. И тут раздался телефонный звонок.

– Александр? Это я, Соня, – послышалось с другого конца провода. – Вадик передает привет. Вот он, рядом. Мы достали в воскресенье билеты в ЦДЛ на вечер поэтов-авангардистов. Представляешь, будут выступать такие таланты! Пригов, Гандлевский, Иртенев… Правда, вечер у них наступает в два часа дня… Ха-ха… Но это даже хорошо. После вечера поедем к нам. Тут Галя тебе сюрприз приготовила…

– «Первый троллейбус»? – засмеялся я в ответ.

– Что? – не поняла она.

– Да Галя обещала в противовес Окуджаве написать стихотворение «Первый троллейбус».

– Ой, как мило! – воркующее засмеялась Соня. – Ну, наверное, написала… Узнаем. Она уже согласилась идти на вечер. А сюрприз ее – нечто другое, более основательное! И я одобряю. Ну, ты пойдешь?

– Пока не знаю. Как получится с работой. В пятницу обязательно позвоню. А билетик мой никому не отдавайте.

– Бай-бай, – проворковала она, как, видимо, прощаются в ее посольстве. Только я положил трубку, раздался новый звонок.

– Привет, старичок! Ты пойдешь в воскресенье на вечер поэзии? – зазвучал голос Эдика. – Там Галочка наша тебе подарочек приготовила. А после вечера все – к Шляховским… Как ты доехал тогда? Я тебя толкал, толкал. А ты «сейчас» да «сейчас». Я едва успел выскочить на своей остановке.

– Насчет вечера даже не знаю, как на работе сложится. Да и на дачу надо бы съездить… – ответил я.

– Ох, эти дачи-клячи! Рабский труд. Деревенский тупизм… Я тут такие снимки сделал… Закачаешься! У Шляха покажу…

И мы распрощались. Но тут опять зазвонил телефон.

– Сашечка, – затараторила Галя, – Ну никак до тебя не дозвониться. В Кремль, наверное, легче… Ты идешь с нами в воскресенье? Я тут приготовила тебе то, что обещала. Блеск. Но это – секрет. А хочешь, стихотворение прочитаю? Только что написала. Работы-то сейчас мало. Пару раз махнула метлой. Собрала пустые бутылки в подъездах и под балконами. Сдала их. Купила себе кое-что из белья. И – свободна, как миллион китайцев.

Она читала что-то очень длинное, но я никак не мог ничего понять. «Значит, состояние такое, что ни Есенин, ни Серегина в душу не западают, – подумал я и беззвучно про себя рассмеялся. – Тоже мне, сравнил!»

– Галочка, – ответил я. – Прекрасно, как всегда! Но ты «колись», что за сюрприз? Мне уже и Соня, и Эдик про него все уши прожужжали!

– Э-э-э, нет! Придешь в воскресенье, сам увидишь! – декламационно растянула она. – Мы ждем-с.

Я собирался уже выйти покурить на балкон, как раздался еще звонок.

– Звоню уже сорок минут! Сколько можно болтать?! – отец явно говорил из сторожки садоводческого товарищества, – Мать тут вся извелась и меня перепилила: как у тебя с новой работой?

– О, папа! Поздравь! Заявление о приеме и трудовую книжку взяли, – прокричал я в трубку.

– Ты только сейчас – без выкрутасов! А то ведь запись в трудовой делается только через неделю со дня приема… Пойду, мать успокою… Перепилила меня на мелкие кусочки… На выходные приедешь?

– Пап, не знаю. Могут в командировку послать, – соврал я, серьезно подумывая о предстоящем вечере, но добавил: – Если не пошлют, обязательно приеду.

И связь оборвалась… «Почему соврал? Ведь Женя говорил, что можем действительно поехать в Рыбное», – вдруг вспомнил я и успокоился. На улице сиреневые сумерки укутывали нашу столичную окраину. Я мечтательно выкурил на балконе сигарету и нырнул на свой топчан. Вдруг возникло чувство, что кто-то смотрит на меня… Я повернул голову… Действительно, в кресле напротив топчана восседал знакомый старик-корень. И опять я видел только его корявую голову и такую же руку, подпиравшую ее, но существующую как бы вне невидимого тела. Он сверлил меня красными глазами. Внизу, перед креслом горели еще два таких же огонька. Приглядевшись, я увидел черную волчицу, примостившуюся у невидимых ног старика-корня. Встретившись со мной взглядом, он проскрипел:

– И ты думаешь, что мы отпустим тебя на эту погибель? Думаешь, что будешь работать там? Я тебя умоляю… Нет, мой разлюбезный! Во-первых, ты не знаешь, как уйти от нас. Во-вторых, все эти деревенские стишки не для тебя. Ты даже не представляешь, какое будущее ждет тебя теперь! Ты нужен как поэт! Поэт-дворник! Поэт-авангардист! Поучись у современников своих! И, самое главное, – мы станем друзьями. И даже поможем тебе. Да-да, поможем! Но не так, как удружил тебе твой новый приятель! Скоро ты все узнаешь и сам поймешь, кто твой друг, а кто… Не правда ли, душа моя?

Рука его опустилась – хотя голова оставалась неподвижной – и погладила волчицу. Та мурлыкнула утвердительно и от удовольствия прищурила глаза. «Снится!» – поначалу подумал я. Потряс головой. Но голова-корень и волчица не исчезали.

– Кто вы такие? – спросил я и почувствовал, что мои волосы шевелятся.

– Ну, вот и хорошо: ты решил поговорить с нами, – ответил старик. – Нас не надо бояться! Мы те, кто лишает человека всяких невзгод, неприятностей и устраивает всякие развлечения, доставляющие только удовольствие. Мы даем человеку спокойную размеренную жизнь. И если он идет с нами по пути, мы даже награждаем его согласно его нехватке: деньги, квартиры, машины, женщины или мужчины, увлекательная, высокооплачиваемая работа, уважение в обществе, заграничные поездки, человеческая слава, наконец! Одним словом, все, что наш человек пожелает. Но для этого, конечно, надо поработать. Ты пока еще не готов к большому труду… Поэтому – с авансом, конечно, – я и предлагаю пока побыть дворником… Зато какие темы для стихов мы подкинем тебе!

– Ты что, Бог? – спросил я.

– Хм… Ха-ха-ха! – проскрипел он, а волчица взвизгнула. – Я сильнее Бога, а мой господин и начальник – еще сильнее! И часть нашей силы мы отдаем людям, если они соглашаются с нами подружиться и вместе поработать. А по работе – и награда! Подумай… Мы скоро увидимся… Бай-ба-ай!

И они исчезли… За окном начинало светать… Я мог бы подумать, что все мне приснилось. Но я не лежал, а сидел на топчане, свесив на пол босые ноги… Значит, я не спал… Поэтому, завернувшись в простыню, провалился в сон.

Будильник рвался на части. Я вскочил, отжался десяток раз, на всякий случай взглянул в кресло – даже складок на покрывале не было – и побежал в душ. А без пяти минут девять мы встретились с Женей у входа в ЦДКЖ.

– Что это помятый ты какой-то, не выспавшийся, – настороженно спросил он.

– Всю ночь проворочался, волновался от радости, – ответил я.

На работе мне выдали все канцелярские принадлежности, определили рабочий стол, и Лидия Петровна положила передо мной пять объемных статей, пояснив:

– Это нужно сделать к концу недели. Если не успеешь, можешь на выходные взять домой. В понедельник утром мне раздавать их членам редсовета.

Статьи были интересными по мыслям: как-то перекликались с инженерной психологией – только в области создания неформальных культурно-просветительных объединений. Но написаны они были слишком занаученным языком, который резал слух иностранными словечками. Да и предложения растягивались на полстраницы. Когда я высказал это, Лидия Петровна улыбнулась и пояснила:

– Это – для выпускников высшей профсоюзной школы. Они поймут.

Я взялся за работу. Несколько раз подходил к Жене, Лидии Петровне, советовался. И снова «рыл землю»… А вечером мы с Женей снова решили пройтись.

– Таня не сердится за то, что ты не спешишь после работы домой? – спросил я.

– Что ты?! Она прекрасно понимает, что тебе сейчас нужна поддержка. И сама говорит мне об этом, – улыбнулся он.

Потом он рассказал обо всех сотрудниках и сотрудницах методического сектора, в который входил и наш информационно-издательский отдел, чего от кого можно ждать плохого и чего хорошего. Потом снова говорили о стихах.

 
Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить,
У ней особенная стать —
В Россию можно только верить! —
 

прочитал Женя и подытожил: – вот это – поэзия! Настоящая! Мы к такому уровню должны стремиться!

…Целых два дня пролетели, словно миг, в моей новой работе. Я уставал, но усталость была приятной. В пятницу утром я положил отредактированные статьи на стол Лидии Петровны.

– Похвально! – улыбнулась она, пробежав рукописи глазами. – Странно, Саша, вы не заканчивали гуманитарного ВУЗа, а работаете, как профессионал…

В это время открылась дверь нашего кабинета, и секретарша Юлечка громко сказала для всех:

– Приехал директор.

Затем повернулась ко мне:

– А вас он просит зайти к нему в кабинет.

Все мы переглянулись. Я глубоко вздохнул. Посмотрел на Женю, Лидию Петровну… И вышел.

– Мы будем кулаки держать, – услышал я вслед.

Кабинет директора Павла Петровича Поповкина был скорее залом, уставленным вдоль стен высокими стеклянными стеллажами со всевозможными чашами, фигурками, статуэтками и еще чем-то невразумительным, похожим на призы. Посередине стоял огромный – метра четыре на два – покрытый зеленым сукном стол. За ним, уставленным гипсовыми бюстами Ленина, Хрущева, Брежнева и еще кого-то, восседал маленький, толстый, бледный с неестественным румянцем на щеках, человек в «тройке». Ярко-рыжие с седыми корнями волосы были зачесаны с затылка на темя…

– Присядьте, – пригласил он. – Так это вы?..

Я сел на краешек стула. А он встал, прошелся по кабинету. Смахнул невидимую пылинку с лацкана черного в крупную белую полоску пиджака. И вновь обратился ко мне:

– Скажите, какое у вас образование?

– Высшее военно-инженерное, – ответил я.

– А почему из армии ушли? Впрочем, это неважно… Видите ли, молодой человек, у нас – одно из главных культурно-просветительных учреждений в Советском Союзе. И самое главное – на советских железных дорогах. Политбюро ЦК КПСС и лично Леонид Ильич Брежнев указывают на необходимость повышения требований к идеологическим работникам. И – к их профессионализму. А вы не имеете не то что редакторского или журналистского образования, но и вообще гуманитарного. Я мог бы понять, если бы ваше техническое образование было железнодорожным… Я не говорю уже о том, что вы – не выпускник института культуры… Кроме того, к нам, на идеологический фронт работы, принимают после проверки в компетентных органах…

Он помолчал. Но я уже понимал, к чему он клонит. И у меня захолодело сердце.

– Вас приняли по ошибке. Виновные понесут наказание. А с вами я вынужден распрощаться. Поищите другую работу… Всего доброго.

И он сам открыл передо мной дверь своего кабинета.

– Да, – попробовал возразить я, и кровь ударила мне в голову. – Но я сдал уже трудовую книжку в ваш отдел кадров. Выполнил часть работы по должностной инструкции…

– Вы пришли во вторник, – перебил он спокойно, приглаживая перед зеркалом выше человеческого роста виски, – Сегодня пятница. Трудовая книжка заполняется через неделю после приступания сотрудника к работе. Можете считать, что вы не прошли испытательный срок. Так что не забудьте забрать свою трудовую. Всего доброго.

Я вышел, не веря в то, что произошло… Мать оказалась права… Когда я вошел в информационно-издательский отдел, увидел, что все там, включая Галину Евсеевну, сидели, опустив головы.

Последняя встала. Подошла ко мне. Сложив руки крестообразно на груди, заговорила:

– Саша, простите, я даже не предполагала, что так получится… Боже! Как же вам помочь?!

– Спасибо. Все нормально, – пробормотал я, проходя к не ставшему моим столу, накинул на плечо спортивную сумку. Сквозь комок, подступивший к горлу, пожелал всем всего доброго и вышел. На улице солнце играло своими зайчиками в окнах и витринах. Шли наполовину оголившиеся девушки. Из фургона, заехавшего на тротуар, продавали пиво. Я взял бутылку и выпил ее залпом… Сел на турникет. Закурил.

Из горла пивом вытолкнуть комок… – сложилась в голове строка. И тут же придумалось дальше:

 
В проходнике, под тополем, на лавке…
Как бабочка на кончике булавки,
Последний лист на ветке изнемог…
 

А листва на деревьях бушевала вовсю! «Придумал то, чего нет», – мелькнула мысль. «Это творчество!» – перебила ее другая. «Ты это родителям расскажи! А заодно, как тебя турнули!» – вторглась третья. Да, пища для маминых слез и ругани – богатая! Тут я услышал:

– Молодой человек, помогите нищему. Подайте, сколько можете…

Передо мною стоял старик, отдаленно напоминающий кого-то… Горбатый нос его с казавшейся вечной капелькой на конце свисал до выдвинутого далеко вперед подбородка. А вокруг его ног крутилась черная, маленькая, противная, визгливая шавка с дрожащими тонкими ножками.

– Ну что, – вдруг коряво, как-то наискосок губами улыбнулся он, придвинувшись ко мне вплотную и дыхнув на меня запахом гнилых зубов, – убедился, что я был прав? Понял, кто тебе друг, а кто…? До встречи! У тебя еще есть время подумать о моем предложении…

И, не дав мне опомниться, исчез! Испарился. И тут я вспомнил, кто это: старик-корень… Испарилась и шавка…

– Саша! – услышал я. Передо мной стоял Женя. Я взял себя в руки и вопросительно взглянул на него.

Он покрутил головой:

– Я даже не мог предполагать, что такое случится… Я позвоню отцу… У него связи… Он устроит…

«Ты уже один раз устроил», – подумал я, понимая, что он-то ни в чем не виноват…

– Да уж че-е-его там?! – протянул я, не попрощался, а пошел, демонстрируя свою якобы независимость.

«Что я скажу родителям? – сверлила мысль, – Они оказались правы. А что же делать?» Мне ни-че-го не хотелось… Хотелось зарыться с головой в землю… Но я подошел к телефону-автомату.

– Здравствуйте. Матушка Василиса? – спросил я, услышав «алло» на другом конце провода. Женский голос ответил:

– Она на работе. Кто ее спрашивает? Я могу передать вечером.

– Спасибо, перезвоню позже, – я повесил трубку.

«Двушек» у меня больше не было. Я подошел к ближайшему ларьку:

– Не разменяете по две копейки?

– Гривенник за двушку, – ответили мне… Я отсчитал пятьдесят копеек…

«А кому еще звонить?» – подумал я, и стало так тошно, что, казалось, через миг меня вырвет. Я опять вошел в телефонную будку… Набрал номер.

– Галя? – спросил я. – Галину попросите…

Через пару минут в трубке послышался знакомый голос:

– Алло. Саша? Что-то случилось? Немедленно ко мне. На такси! Деньги я найду! На такси, слышишь?!

«Да, удивительно! Кто же друг!?» – барабанило в голове по дороге к Рижскому вокзалу, возле которого жила Галя. Она долго вела меня по коридорам дворницко-жековской квартиры. В ее комнате везде – по стульям, дверцам шкафа, столу, подоконнику, не застеленной постели – были разбросаны лифчики, колготки, трусы, юбки, блузки…

– Ой, – всплеснула она руками, заметив мой взгляд, – подойди к окну, посмотри на улицу, мне надо немножко прибрать этот интим. – Я послушался.

– Теперь все, – услышал я за спиной и обернулся. На столе стояла бутылка портвейна, а на расстеленной газете были крупно нарезаны ржаной хлеб, колбаса, лук. Галя разлила вино по стаканам. Я выпил залпом и все рассказал.

– Да, угораздило тебя! – налила она мне еще. – Ты пей, не бойся, соблазнять тебя я не буду.

Она взглянула на часы. И в это время позвонили от входной двери.

– А вот и твое утешение приехало! – улыбнулась она загадочно и пошла открывать.

Вернулась Галя не одна. И представила мне молодую женщину в ярко-рыжих мелких кудряшках на голове, с бордово-напомаженными губами, большими, контрастно обведенными тушью серыми глазами и в серо-серебристом платье-балахоне.

– Это – Наташа. Помнишь, я в прошлый раз говорила?

Я тоже представился.

– Ты представляешь, Натусик, эти козлы взяли Сашу на работу редактором, он неделю на них пропахал, и тут вернувшийся из отпуска директор отменил приказ о приеме и выставил его! На прошлую работу он, естественно, не может вернуться. А туда его мать устроила. А в армии его из КПСС турнули… В общем, – полный абзац! – тараторила Галя.

Наташа приопустила на глаза веки и спокойно сказала:

– Но это же не конец света. С земли-то не столкнули. Мне приятно познакомиться с вами, Саша. А работать можно и сторожем, и дворником, и оператором газовой котельной. И со временем жилье получить…

– Да мы все ему уже плешь проели об этом, – постучала себя по макушке Галя. – Но он же с родителями живет. Что им-то сказать? Папа-то – военный доцент, кандидат наук, а мама – полковничиха!

– Да оставьте вы! Нет нерешаемых проблем. Я вот по дороге Абрау-Дюрсо купила. Давайте выпьем за знакомство.

То ли вино подействовало на меня после стресса, то ли действительно не стало нерешаемых проблем, которые лучше решать с утра, но я расслабился. Сбегал еще раз в гастроном за углом, купил сыра, колбасы, пару бутылок вина, пиво на утро… А Наташа оказалась очень милой, доброй… Ночью я проснулся от горячего дыхания в плечо. Рядом, обняв меня, спала Наташа. Я покрутил головой: «Где это я?»

– Галя ушла в свободную соседскую комнату. Что ты не спишь, милый? – прошептала она. – Успокойся, все будет хорошо.

– Что все? – спросил я, обнимая ее.

– Все-все-все… – засмеялась она, обвиваясь вокруг меня….

Утром я вспомнил, что сегодня суббота, и опять заснул. Стук в дверь разбудил нас.

– Ну что? – услышал я Галин голос и увидел ее с подносом в руках. – Как спалось?

– Отлично! Отвернись, – ответил я. Вскочил, быстро натянул брюки и сел лицом к окну. Шелест платья, в которое одевалась Наташа, будоражил.

– Галя, – заговорила Наташа за моей спиной, – если Саша не возражает, мы будем жить у меня. Снимутся две проблемы: с жильем и с родителями. А в ЖЭКе у меня девочка знакомая в отделе кадров. Я ей лекарство доставала. Как ты, милый, захочешь, – она чмокнула меня сзади в щеку, – хоть инженером, хоть дворником, хоть слесарем, хоть электриком, хоть оператором газовой котельной. Им летом люди всегда нужны. И на зиму место застолблено будет. Только я, Сашуля, буду по ночам тебя проверять…

– Ур-ра! – вскинула вверх руки с растопыренными пальцами Галя. – Сашка, я рада за тебя. Вот уж действительно, утро вечера мудренее. А завтра – в ЦДЛ! Наташа?

– А куда ж я теперь без любимого? И он – без меня! – прижалась та ко мне, обхватив обеими руками мою руку. – Галя, я так благодарна тебе!

– Не за что! – и она гордо вздернула подбородок.

– Девочки, это надо обмыть! – воскликнул я.

– Сашуля, солнышко! Галочка! – опустила глаза в пол Наташа. – Простите меня! Я не поставила вчера на стол бутылку коньяку… Да, заныкала…

– Ур-ра! – опять взбросила руки вверх Галя. – И сегодня поедем в Сокольники!

– Галочка, – воскликнул я, – я тоже так благодарен тебе за Наташу, что все твои желания сегодня для меня – закон!

– А мои? – деланно надула губки Наташа.

– А твои – всегда! – теперь я чмокнул ее в щеку.

Когда мы запили кофе коньяком, Наташа накрутила пробку на бутылку и сказала: – Галочка, ты же не будешь коньяк пить в одиночку… А мы с Сашулей вечером допьем… А лучше: все вместе – в Сокольниках. Там в кафешках такие наценки… – спрятала она початую бутылку в сумочку.

– По коням! – воскликнула Галя, и через несколько минут мы ехали в метро, дурачились, шутили, смеялись.

Ах, Сокольники! Я всегда любил их за тихие аллеи, уютные тропинки с одинокими лавочками… Когда-то, когда отец учился в академии, мы ездили туда семьей. И как это было прекрасно! До сих пор где-то лежат фотографии, на которых я совсем маленький сижу у мамы на руках. А она – на так называемых финских саночках. Отец пристроился сзади, на полозьях. И мы уже готовы съехать с горки… А осенью однажды мы зашли в самую глушь парка. И с папой хватали охапки сухих опавших листьев и бросались друг в друга, словно золотом осыпая и себя, и маму… И как это было весело! Радостно! Счастливо!

А сейчас «американские горки» захватывали дух. Голова кружилась то ли от них, то ли от поцелуев Наташи. Чуть подгоревшие шашлыки и кисловатое пиво не испортили нашего настроения. А в тире я показал, чему меня научили в армии. Галя и Наташа визжали от восторга, хлопали в ладоши, а потом, выйдя из тира, дурачились, приставали в шутку к прохожим, а те, очевидно, понимая все, включались в наши игры. Это был настоящий выходной день! Ближе к вечеру мы опять сели в такси. Дома у меня Наташа и Галя по-хозяйски рылись в шкафу, откладывая самые необходимые для дальнейшей жизни вещи.

– Остальное докупим, – сказала Наташа.

«О такой хозяюшке можно только мечтать!» – влюбленно подумал я. И увидел при заходящем за окном солнце на ее серебристом платье-балахоне чуть ниже живота огромное жирное пятно.

– Наташа! Посмотри! Видимо, с шашлыка капнуло! Присыпь солью – она на кухне – может быть, еще сможешь вывести, – указал я, дописывая родителям письмо. Видеться мне с матерью совсем не хотелось.

– Ой! – воскликнула она, присев и обняв бедро руками. Затем, взглянув на пятно, отмахнулась. – А! Да это – старое. Ничем не могу его вывести… Но ты ведь подаришь мне такое же новое платье?

Она уселась мне на колени:

– Что это ты пишешь?

– Письмо родителям… А чужие письма читать неприлично, – отодвинул я листок, – какой у тебя телефон?

Наташа назвала. Я записал.

– А разве ты мне чужой? Ты же мой! А? – и она впилась в мои губы. Галю, похоже, это не смущало.

– Саш, подари мне этот чехольчик для пистолета, – достала она из шкафа еще дедов кобур.

– Это не дарится, Галочка! Это семейная реликвия. Еще мой дед носил на Финской, а потом на Великой Отечественной, – отстранив Наташу, я встал. – Сейчас носят другой фасон…

– А у тебя есть другой фасон?

– Нет, я все сдал, – подошел я к ней, чтобы достать новый чешский чемодан из крокодиловой кожи, который купил себе в подарок перед самым увольнением из армии. И предложил: – Натуля, давай сложим мои вещи.

– Ой, какая прелесть! – погладила она чемодан и даже понюхала его. – На-ту-раль-ный!

Через час мы ехали опять в такси на Открытое шоссе, где в самом его конце жила Наташа. И скоро вошли в двухкомнатную квартиру в кирпичной пятиэтажке.

– Вот наше жилье, любимый! – прижалась ко мне Наташа.

– С возвращением! С победой и добычей! – воскликнул Ольг, встретивший нас в воротах.