Текст книги "Найденные во времени"

– И тебе – радоваться! – ответил я, поднимая наверх шелома медную медвежью морду.

Взыграли рога и трубы. На ступени башни-дворца вышли Унгерих, Гердерих, Гаафа, Дуклида, Алла, Герда и многочисленная свита.

– О, великий король, – поклонился я, не слезая с седла. – Ты повелел разбить дикарей и привезти голову их вождя. Прости за дерзость, но что может сказать одна голова без тела? Я привез тебе и то, и другое. Думаю, ты теперь можешь многое узнать о планах дикарей…

Я повернул Брыса так, что он своим крупом поневоле толкнул рогатого бородача к ногам короля. Одному из телохранителей я бросил веревку, за которую привел вождя дикарей. А тот вдруг наклонился и бросился на Унгериха, пытаясь проткнуть его рогами своего шелома… Никто из телохранителей и глазом не успел моргнуть от неожиданности, но Ольг вовремя подскочил и рубанул мечем… Рогатая голова покатилась по ступеням… У короля и всех окружающих его вырвался вздох облегчения. Унгерих встал, дернул подбородком и сказал:

– Спасибо, князь Алекса! Я уж и не чаял увидеть тебя в живых. Триста славян побили многократно превышающих их по численности дикарей! Это войдет в анналы истории моего правления.

Я поклонился. Унгерих принял голову вождя лонгобордов и передал ее Гердериху:

– Вознеси ее над башней твоей, мой славный воевода, чтобы все дикари издали видели, что так будет с каждым, кто придет в мои владения с оружием.

– А ты, мой славный воин, – обернулся король к Ольгу, – спас меня от рогов дикаря! Что бы ты хотел в награду за это?

– Служить тебе, великий король – уже награда! – поклонился в ответ Ольг.

– Вот это – ответ! – захохотал Унгерих. – Десять бочек меда для славян и десять туш вепрей!

– Позволь, великий король, сначала проводить к праотцам своих погибших дружинников и соблаговоли вылечить раненных, – попросил я.

– Да будет так! – хлопнул в ладоши Унгерих и удалился со свитой в башню-дворец.

Сотня с волхвом выехала сразу, чтобы приготовить погребальный костер. Остальные собирали снедь для трапезы: мясо, овощи, мед… Ко мне подбежал Ольг.

– Королева, королевна и королева-вдова изъявили желание присутствовать на проводах. Король не против, – шепнул он. Я согласно кивнул.

Подошел Гердерих.

– Жаль, что погибли твои воины! – сказал он, опустив голову и положив руку мне на плечо. – Король просил передать, что ты головой отвечаешь за королеву, их дочь и королеву-вдову. Я уверен в тебе! Похорони своих в поле перед замком… Пусть мои потомки помнят геройство славян.

Резко развернувшись, он ушел. В это же мгновенье на ступенях показались Гаафа, Дуклида и Алла. Им подвели коней, но они не двигались с места. Королева что-то сказала.

– Ее величество, – переводил Ольг, – говорят, что им еще не приходилось присутствовать на славянском погребении и трапезе. Они не желают чем-то отступить от наших правил. И ждут твоих распоряжений.

Я объехал дружину. Кивнул Ратиславу, подзывая его к себе. С ним по левую руку и с Ольгом по правую возглавил похоронную колонну.

– Ну и что ты видел там? – спросил я Ратислава, делая ударение на последнем слове.

– Ох, Алекса! Даже и не знаю, как рассказать… Слов не хватает, – ответил он.

– Так и расскажи, как видел. Если хочешь и можешь, – подхватил Ольг.

– Когда я почувствовал удар в грудь, все как-то покраснело перед глазами. Потом краснота стала как бы размываться… В этих, уже голубых, светящихся размывах появились какие-то фигуры. Среди них я узнал моего деда. Он был намного выше меня. И, словно в детстве, взял за руку, улыбаясь при этом, и повел на какую-то гору. Когда мы достигли вершины, взмыли в воздух и полетели по круглой длинной, уходящей вверх, к расширяющемуся свету, пещере. Мне показалось, что полет продолжался очень долго… Подлетели к огромной, широкой и высокой лестнице из белоснежного камня, сверкающего вкраплением кусочков солнца. На ее вершине сиял свет, по сравнению с которым солнечный – сумерки. Я даже глаза поднять боялся – вдруг ослепну! По краям ступеней стояли отроки, облаченные в сверкающие одежды. А в воздухе, за пределами лестницы летали чудища: одно страшнее другого. Они кидались ко мне, пытаясь зацепить меня когтями, клювами, крючьями на концах длинных пик, но отроки отбивали их огненными мечами. Свет наверху слегка расплылся, и я увидел замок из чистого золота, украшенный огромными драгоценными камнями такой величины, какой я никогда нигде не встречал, почувствовал благоухание, ни на что не похожее, веселящее, бодрящее, вселяющее неизбывную, неведомую ранее радость. Услышал чудное пение… Я тут наговорил, а на самом деле красоту эту невозможно передать словами. Зато могу передать то, что сказал мне мой дед.

– Говори, – повелел я, взглянув на Ольга. Тот, опустив голову, улыбался.

– Он сказал, что Верховный Владыка Вседержитель, Бог и Господь наш Иисус Христос повелел мне пока жить и служить Ему, не будучи священником. И всем рассказывать об увиденном, нести им основные Законы Истинного Бога.

– Ты раньше знал об этом Боге?

– Нет. Меня же в семь лет взяли из семьи для обучения стать дружинником. А дед сказал, что весь наш род – христиане после проповеди святого Апостола Андрея Первозванного. Просто я забыл это. Но вдруг как будто все вспомнил… Потом я увидел двух наших дружинников. Они поднимались по ступеням вверх, ведомые отроками в сверкающих одеждах. На них были драгоценные венцы с надписью За други своя.

«Погибло двадцать пять человек, – думал я. – Значит, двое из них тоже были христианами. Ай да князь! Ай да воевода! Не знал, что в дружине – христиане! И не один Ольг!» Вслух же проговорил:

– А больше никого из наших не видел?

– Нет, – ответил Ратислав.

«Так, может быть, в дружине есть еще тайные христиане?!» – думал я, поглядывая на Ольга. И решил проверить.

– И какие же основные Законы Истинного Бога? – спросил я Ратислава. – Если уж тебе поручено Им вести нас к Нему?

– Аз есмь Господь Бог твой; да не будут тебе бози инии разве Мене…

«Лукавит…», – подумал я, недоумевая, как может несведущий человек говорить такое… А Ратислав продолжал:

– Не сотвори себе кумира и всякого подобия, елика на небеси горе, и елика на небеси низу, и елика в водах под землею; да не поклонишися им, ни послужиши им.

Не приемли имене Господа Бога твоего всуе, то есть напрасно.

Помни день субботний, еже святити его: шесть дней делай, и сотвориши в них вся дела твоя, в день же седьмый – суббота Господу Богу твоему….

– Что-то не все понятно ты изъясняешь, – перебил я Ратислава. – Довольно. Разговор продолжим позднее. Мы уже почти на месте.

Волхв Веденя ходил вокруг будущего костра и совершал свои тайнодействия. Я отослал Ратислава сменить кого-нибудь из дальнего оцепления, подумав, что ему не следует участвовать в чуждом его вере обряде… И откуда только взялась эта мысль? Гаафа, Дуклида, Алла оставались в седлах, поодаль. Вскоре от них отделилась королева-вдова. Она подскакала ко мне.

– Объясните мне, князь Алекса, в чем смысл вашего обряда, – перевел Ольг.

– Воздать славу героям, проводить их к праотцам, – пожал я плечами.

– К каким?

– К своим, к нашим…

– И что же там?

– Там?.. Ну-у… нам говорили, там – вечное блаженство, пиры, красивые жены, доблесть, слава, вечное чествование их и других героев…

– Независимо от того, как они жили здесь?..

– Ох, ваше величество! Я не знаю всех этих тонкостей! Я воин, а не волхв… – запутавшись, задумался я над ее вопросами. Ведь действительно, почему из двадцати пяти только двое шли по лестнице к Богу. А остальные куда пошли?..

На этом разговор и кончился. После того, как костер прогорел, курган был насыпан довольно быстро… Тризна получилась на славу! Только королева, королевна, королева-вдова вкушали одни овощи и запивали их водой. Да еще какое-то незнакомое чувство – мол, что-то не то я делаю – поселилось в моем сердце. После тризны я первым вскочил в седло. И… увидел: в розоватом, светящемся облачении передо мной стояла моя спасительница от дикарей с мальчиком. Она грустно покачала головой, потом кивнула в сторону Гаафы, Дуклиды и Аллы… и растворилась в воздухе. А ко мне подскакал волхв Веденя.

– Что творится с тобой, князь? Гляжу, слежу и не понимаю… Давненько ты в обрядах не участвовал, жертв Перуну, другим богам не приносил… А? – не по-доброму хитро прищурился он.

– А где приносить-то? – вдруг неожиданно для себя самого нашелся я. – Капища нашего, славянского ты не соорудил. Даже меня не попросил дать тебе в помощь дружинников…

– Да хоть на готфском капище! – перебил меня Веденя.

– Что несешь-то? – резко оборвал я его.

– Так боги-то почти одинаковые… – лукавил Веденя.

– «О-ди-на-ко-вые»?! Где это видано, чтобы славянские боги на козлах разъезжали! – вмешался Ольг, поддерживая меня.

– А ты помолчал бы! С кем говоришь?! Еще молоко на губах не обсохло! – бросил злой взгляд на Ольга Веденя.

– Он – такой же дружинник, как и все! И имеет право свое слово молвить! – теперь вмешался я. Потом повернулся к Ольгу и хохотнул. – Вот каким богам славянский волхв стал служить – надо подумать… Чтоб в отчине старикам отчет дать. А может быть, ему вместо коня пару козлов дать для его поездок на готфское капище…

Перепалка шла довольно громко. Многие дружинники слышали нас и захохотали на мои последние слова… По дороге в замок я свистнул, подзывая Волгуса:

– Возглавь колонну.

Потом придержал коня. Когда королева поравнялась со мной, я, коверкая готфские слова, произнес:

– Ваше величество, кто мог бы мне подробно рассказать о христианстве?

Думаю, если бы я сообщил им, что рухнула башня-дворец Гердериха, это произвело бы меньшее ошеломляющее впечатление. Королева, королевна и королева-вдова даже остановили своих коней.

– А… почему… вы, князь Алекса, ко мне… с таким вопросом? – спросила королева Гаафа.

– Я не хочу лукавить, – опустил я голову. И рассказал обо всем происшедшем со мной. Ольг, переводя мою сбивчивую речь, довольно улыбался. Королева-вдова прикрыла лицо концом головного покрывала.

– Я верю во Христа. Что я должен сделать, чтобы поверить еще больше? Поверить на деле?! – выдохнул я из себя в конце рассказа.

– Хорошо, что мы не в замке! – улыбнулась королева. – Там стены имеют уши. И там – в подземелье – демоны. Их ты, брат Алекса, скоро узнаешь. А сейчас, дорогой мой, тебе нужно пройти чин оглашения… Ты воин – для тебя может быть исключение со временем… Я поговорю с пресвитером Верком. – Королева обернулась к Ольгу: – Объясни брату Символ веры…

Странно, но я без Ольга стал понимать каждое слово на готфском языке. И теперь почувствовал такую радость, как в раннем детстве, когда после долгой зимы матушка выпускала босиком в поле, на простор, выбегая на который, пробегая по нему раскинув руки, словно для объятий, я кричал во весь голос, веселясь, не зная предела себе, своим чувствам, этой, как мне казалось, бескрайности…

– И-и-эх! – сжал я колени, и конь вихрем вынес меня в поле… Дважды обернулся вокруг него, вскочил ногами на седло… «Да нельзя же так! – вспыхнула мысль. – Ты же воевода! Князь!» Я осадил коня, подъехал к колонне и, поклонившись, сказал по-готфски: – Простите, Ваше величество!..

– Вот уж мальчишество! – услышал я голос королевы-вдовы, все еще прикрывающей вспыхнувшее лицо покрывалом…

– Миленькая моя тетушка! Это же – радость! Радость во Христе! – улыбнувшись, отозвалась Дуклида.

Они, видимо, еще не поняли, что я чудом Божиим разумею и говорю по-готфски…Мы скакали к замку, и я все время чувствовал взгляды королевы-вдовы на себе.

– А сейчас мы устроим пир! – воскликнула Наташа, пропуская нас из прихожей в комнаты.

– Проходите! Галочка, в холодильнике все необходимое, а мы – сейчас… – утаскивала она меня в дальнюю комнату, которая всем видом напоминала «детскую». Там, срывая с себя платье, она вдруг зашептала: – Ой, прости, я забыла сказать тебе, что у меня есть шестилетняя дочка. Она сейчас у мамы в Ногинске. И так мечтает иметь папу!..

– Ну что ж, – ошалело обнял я ее, – пусть она будет и моей дочкой!

И окунулся в ее объятья… Когда мы вышли из комнаты, стол был накрыт. В вазе лежали апельсины, яблоки, бананы и гранаты. Стояла бутылка «Оджалеши», коробка конфет. На тарелочках красовались бутерброды с икрой, ветчиной, сервелатом.

– Неплохо для старшей медсестры детской больницы? – вскинула подбородок вверх Наташа.

– Действительно, неплохо! – ответил я, уже ничего не соображая.

– Благодарные родители балуют, – причмокнула она языком.

– Значит, есть за что благодарить! – деловито улыбнулась Галя, очищая банан.

– Галочка! Сегодня я так благодарна тебе! Ты, конечно, останешься у нас, в Анечкиной комнате. А завтра мы тебя на такси отправим, – затараторила Наташа.

– Завтра же выходной! – возразила Галя.

– Отлично! Тогда мы все вместе – на озеро. Мой старый купальник тебе подойдет. Я его всего сезон носила… Озеро здесь рядом!

– Завтра – в ЦДЛ!

– Утром – на озеро, днем в ЦДЛ! – «отрезала» Наташа.

После веселья, песен, танцев, шуток, стихов мы улеглись спать только за полночь. И встали, естественно, после десяти. Какое уж тут озеро?! Когда я открыл глаза, Наташа сидела в ночной рубашке перед трюмо и наводила макияж.

– Как я тебе? – спросила она, выгибая спину.

– О-о-о! – протянул я руку.

– Нет-нет-нет! Я слышала, – прошептала она, – Галя проснулась и мучается, боясь выйти и помешать нам…

И тут же громко крикнула:

– Галочка, выходи, мы не спим.

Та вихрем вылетела из смежной комнаты и прошмыгнула в туалет.

– Я подарила ей свою новую «ночнушку». Ты не против? – спросила Наташа.

– Как получу зарплату, подарю тебе такую же, – ответил я, беря ее за руку.

– Тогда – быстро в душ и одевайся. Я сделаю яичницу, бутерброды и кофе.

Наконец, показалась и Галя. Угловатость ее фигуры терялась в складках рубашки. Она улыбнулась заспанными глазами:

– Доброе утро! Я спала сегодня, как в детстве! Сладко-пресладко!

– Вот и первая строчка стихотворения! – захлопал я в ладоши.

– У нас вся жизнь – стихи! – подытожила Наташа уже из кухни…

– Я смотрю, у тебя – и кофе растворимый, и чай «со слоном», – восхищалась Галя, дожевывая бутерброд с сыром.

– Благодарные родители! – ответила торжественно Наташа. – Попасть в нашу клинику не каждый может… У нас детей лечат све-ти-ла! Можешь представить, что им перепадает! А я всего лишь – старшая медсестра. Но теперь зато у меня есть Сашуля! – сверкнула она на меня глазами, которые из серых стали почему-то зелеными…

Минуту все помолчали. Заговорила опять Наташа:

– На такси мы вчера накатались… А на городском транспорте добираться не меньше часа… Времени уже двенадцать! Так что давайте-ка собираться. Галочка, помой посуду.

В комнате Наташа опрокинула мой чемодан.

– Да у тебя действительно нет ничего достойного из одежды… – всплеснула она руками. – Брюки… Рубашка, еще одна… Вот эта – более или менее… Я сейчас поглажу… Покури пока на балконе… Но эти штаны никуда, кроме как на дачу, не годятся!

Она подошла к шкафу и достала что-то:

– Примерь-ка мои новые джинсы. Они мне маловаты в бедрах. Ты же у меня – лучше всех. И должен именно так выглядеть.

Коричневые велюровые джинсы были как раз по мне. И я, умиляясь Наташей, надел их. Да, о таких мне и мечтать не приходилось…

– Вот! То, что надо, – одобрила она, подала отутюженную рубашку, прильнула ко мне: – Ах, если б не Галя, как бы я хотела сейчас остаться с тобой вдвоем дома!.. Наедине… До самой ночи…

– Давай не пойдем в этот ЦДЛ, – предложил я.

– Ну, уж нет! Мы должны выходить в свет… – вскинулась она и тут же крикнула на кухню, – Галочка, примерь-ка это платье. Если подойдет – дарю.

Та, звякнув в последней раз посудой, ушла в другую комнату и через несколько минут вернулась в восхищении:

– На-та-ша!

– Чудненько, дарю! – всплеснула руками моя подруга. – Должна же я как-то отблагодарить тебя! Если не мы, то кто?!

…В ЦДЛе я зевал. Чрезмерно полная, в розовых, обтягивающих брючках девушка сквозь слезы читала, как иногда носик заварочного чайника, словно хобот слона, проникает в самые тайные глубины ее души. А плешивый, с бакенбардами «под Пушкина», тщедушный, с руками, свисающими ниже колен, примерно мой ровесник декламировал что-то про девочку-дебилку, которая на свалке металлолома примеряет ключ «на восемь» к гайке «на двадцать четыре»… Галя хохотала и хлопала в ладоши. Глаза Наташи блестели, но как-то туманно, а руки теребили носовой платочек. Казалось, она думает о чем-то другом. Шляховский вяло, через тонкую резиновую трубочку посасывал какую-то жидкость из емкости в спортивной сумке. У Сони глаза были «на мокром месте». Эдик энергично бегал по залу и фотографировал. А через несколько часов у Шляховских все поздравляли меня с тем, что я наконец-то «завязал» со своим «инженегровым» прошлым и могу заняться настоящим делом. Но все это было как-то уныло, скучно… Даже тошнотворно… «Что же происходит со мной? – думал я. – Откуда такая неприязнь? Может быть, ничего, кроме Наташи, сейчас не надо и не воспринимается?»…

– Я ничего не писал в эти дни, – ответил я на вопросительный взгляд Сони после стихов Шляховского и Гали.

– Конечно! Такие перемены в жизни! – кивнул Эдик.

– Напишешь! – прижалась ко мне грудью Наташа.

– Может быть… – ответил я, как-то вяло обнимая ее.

– Тебе здесь плохо? – шепнула она.

– Да. Я скучаю… по тебе, – тронул я ладонью ее руку.

– Сонечка, – встрепенулась Наташа. – Уже поздно. Это вы, свободные художники, можете спать долго. А мне завтра в восемь быть в моей больничке… Поэтому я забираю Сашулю, если позволите…

Нас не держали.

– На такси? – спросил я уже на улице.

– Нет, милый. Будем экономить. Нам предстоят большие растраты, – обвилась вокруг меня Наташа.

Через день я уже работал в соседнем ЖЭКе оператором газовой котельной. Летом там делать нечего! Следи, чтобы горячая вода для водопровода не перегревалась. И все. Сутки напролет можно было читать, писать… Но отойти от этого безделья было нельзя. Иногда Наташа по вечерам забегала в котельную. То апельсины, то яблоки, то ягоды принесет… После смены я день отсыпался, а два остальных что-то ремонтировал в квартире, ходил в магазины, на рынок, пил пиво перед телевизором, готовил ужин к приходу Наташи. И… не писал стихов.

Однажды ночью, проснувшись, я услышал голоса на кухне. «Кто бы это мог быть?» – тревожно вспыхнула мысль. И я тихонько заглянул туда. В кресле располагалась… голова старика-корня. Отдельно существующая рука-корень энергично жестикулировала. На стуле, напротив, совсем по-человечьи, положив одну заднюю ногу на другу, сидела черная волчица. Между когтями у нее был зажат длиннющий мундштук с дымящейся сигаретой. «Где-то я такой же видел!» – возникла мысль. Напротив них сидела… Наташа. Я резко обернулся. Нет, не может быть! Наташа мирно посапывала на диван-кровати! И, однако, одновременно сидела на колченогом табурете перед стариком-корнем. Я застыл от непонятности, бессилия и еще какого-то неосознанного чувства… Это был не страх, а какая виноватость… Голова хмыкнула. Помолчала, глядя на меня, словно чего-то дождалась.

– Что? Чудо?! – наконец, проскрипела она. Волчица подвизгнула. А у меня мурашки пробежали по спине.

– Смотри, смотри! – продолжал старик-корень, – Вот так мы и твою душу отделить можем. Коли не хочешь с нами работать… И сделаем с ней все, что угодно. Она-то во-он, крещеная, а Бог чтой-то не помогает… А, Наташа?

Рука-корень погладила ее по плечу.

– А мне и не надо, – медленно, сонно растягивая слова, ответила она. И тут я заметил, что глаза у нее закрыты. Я рванулся к ней…

– Осторожно! – скрипнул резко старик, и рука, превратившись мгновенно вытянувшимися пальцами в решетку, остановила меня. – Не спугни! А то улетит в астрал… Слыхал про такое? Наташа в отрочестве любила крутить блюдечко, медитировать… А это – старт для астрала… Но ежели улетит, может и не захотеть вернуться в тело! А она пока здесь нужна!.. Эх, путешественнички вы мои! Как вы мне все дороги! Когда послушны… А нет, так – в астрал! Но там-то вы мне и не нужны. Там вами другие занимаются… Вы мне зде-есь нужны, на земле. Вот и ты тоже мне оч-чень нужен. Ты решился поработать со мной? Ведь авансец уже получил: Наташу с ее квартиркой, больничкой, влюбчивостью, темпераментом, материальным благосостоянием, хозяйственностью… А она, кстати, – богатенькая. И готова все тебе отдать, если я повелю… А в Ногинске у матери ее – двухэтажный каменный дом со всеми удобствами… Хорош авансец-то? Теперь твоя очередь…

– Наташа! – скривил губы старик. – Ты ведь послушна мне?

– Что повелишь, владыка? – сонно шевельнула она в ответ губами.

– Пока – ничего… Живи, как жила. Делай все, как делала. И будешь иметь все, что хочешь, – хмыкнула голова…

– Ну что, – обратились в мою сторону красные угольки глаз, – дружить согласен? Видишь, даже не подчиняться мне, а именно дружить! А где-то, в чем-то я тебе даже послужу…

Это напоминало мне что-то виденное уже, слышанное, читанное мною… И ведь раньше я помнил это. Но теперь было ощущение, что рука-корень разрослась. И многочисленными отростками сжимает мой мозг.

Старик-корень усмехнулся.

– Ну, ладно уж, иди-иди, – скрипнул он. – Хватит с тебя на сегодня. У нас впереди – ве-е-ечность! Но в следующую встречу ты должен дать ответ…

Все исчезло… «Вот приснится же!» – думал я, как будто заново выходя на кухню и наполняя стакан водой из-под крана. Тут появилась Наташа.

– Ах, сколько раз тебе говорить, – сделала она на лице искусственную сердитость, – что вода из-под крана летом может быть вредна! В холодильнике есть сок.

– А ты что так рано встала? – спросил я.

– Пить захотелось, – и она налила в два больших стакана из трехлитровой банки.

– Тебе что-то снилось?

– Так, ерунда всякая, – отмахнулась она. – То, как мы с девчонками в детстве блюдечко крутили, «духов» всяких вызывали… То, как в медицинском училище йогой занималась, в астрал выходила: там такая красота! Летишь себе, словно вольная птица… То страшно было, то смешно… А потом, как училась на картах гадать… Хочешь, погадаю? Я была самой способной на курсе!

– Потом как-нибудь. Посмотри на часы! Тебе же скоро – на работу. А ты не выспалась.

– А ты?

– Покурю на балконе и приду, – чмокнув в щеку, я развернул ее в сторону комнаты. И она отправилась досыпать. Я же вышел на балкон. Закурил. Скоро середина лета. Звезд высыпало – не меряно! Вдруг передо мной в воздухе возник силуэт Силыча. Он смотрел на меня грустными глазами и качал головой.

– Силыч, а почему ты ко мне раньше в комнате не приходил или в котельной? – спросил я его.

Он опять покачал головой и сделал жест обеими руками, как бы перекрещивающий его путь ко мне. «Ну и не надо!» – вдруг втерлась в мозг мысль… Я засыпал, размышляя, что надо съездить к родителям на дачу, попробовать поговорить, объяснить… Утром за завтраком сказал о своем желании Наташе.

– Конечно, езжай, – кивнула она, улыбнувшись. – Только ночевать, чур, – домой. Я отвыкла спать одна…

В электричке тяжелое предчувствие обволокло меня. И вскоре оно подтвердилось. Узнав о случившемся, мать раскричалась:

– Я так и знала! Ведь говорила же! Сколько с тобой нянчиться можно! Допрыгался! Ох, как надоели твои выкрутасы! Ты же нас опозорил и перед Васей Григорьевым, и перед Германом Васильевичем…

– Подумать только, – вторил отец, – специалист, и не самый последний, по инженерной психологии, сын доцента, кандидата наук и – оператор газовой котельной! А почему не дворник или ассенизатор?!

– Почему вы так со мной разговариваете, мне уже тридцать лет! – возмутился я.

– То-то и оно, что тридцать! А что ты сделал в жизни? Ни семьи, ни собственного дома, ничего! Найдешь сейчас себе какую-нибудь лахудру… – не унималась мать.

Я пытался что-то объяснить, но мне не давали даже рта раскрыть. Через час, хлопнув калиткой, я уехал в Москву. Дома Наташа успокаивала меня:

– Ну и подумаешь! С земли-то не столкнули! У них – консервативные взгляды. Их можно только пожалеть… Хотя я с такими родителями встречаюсь впервые… Но я-то – с тобой! Или тебе еще кто-то нужен? Вот скоро привезу Анечку, и будем втроем.

Она подошла к холодильнику.

– А знаешь, чем меня сегодня отблагодарили? – и заговорщически сузила глаза, – родители одной девочки только что приехали из Венгрии… Врачу они, конечно, отвалили… А мне – две бутылки вина: красное и белое… Одно называется «Черт», другое – «Ведьма». Что попробуем сначала? Красное – к мясу. Я как раз антрекотов пожарила…

Утром, когда Наташа ушла на работу, я написал стихотворение про «веселый запах у костра», которое заканчивалось словами:

 
К огню слетятся звезды знак за знаком,
Все братья мы под старым Зодиаком.
 

Прочитал его по телефону Гале и услышал ее восторженный крик. Довольно улыбнулся, представив, как она выбросила вперед и вверх руки с растопыренными пальцами. Через неделю я получил уже зарплату. И решил съездить в только что открывшийся большой книжный магазин «Молодая гвардия»: посмотреть новинки поэтических сборников. Благо, рядом больница Наташи – забегу. Навещу. Обрадую. В магазине меня ждала удача: букинистическое издание Артюра Рембо. И всего за двадцать копеек! В больнице я позвонил в отделение, где трудилась Наташа, и через несколько минут она выскочила ко мне и прижалась:

– Какой сюрприз! Я так соскучилась!

Я показал ей книжку.

– Ага, – махнула она рукой и стала давать задание, что купить, чтобы «обмыть» мою первую получку.

В это время мимо нас проходила пожилая санитарка, толкавшая перед собой большую корзину-тележку, с верхом набитую передачами для детей: фруктами, пакетами, бутылками с соком…

– Теть Мань, – окликнула ее Наташа и, подойдя к ней, выбрала из передач большие апельсин и гранат.

– Возьми, поклюешь по дороге, – протянула их мне.

– Это же – для больных детей, – я даже отпрянул от нее.

– Да брось ты! Они все равно все не съедают. Знаешь, сколько гниет по тумбочкам?!

– Нет-нет! Я… не хочу, – у меня все увиденное не укладывалось в голове. «Так вот откуда в ее доме всегда свежие фрукты, соки, конфеты…», – обожгла мысль.

– Ну, как хочешь, сама после обеда съем, – опустила она фрукты в карман халата. – Ой, мне пора! – и, чмокнув меня в щеку, застучала каблучками по коридору.

Я шел по Большой Полянке… Настроение почему-то упало… Я вспомнил старика-корня с его повелительностью к Наташе… Не сегодняшний ли апельсин с гранатом значили «живи, как живешь…»?! Бред какой-то! Уже стал сны толковать! Тоже мне, оракул! А может быть, и не бред? Как бы все это состыковать? Я взошел на Большой Каменный мост. И не мог не остановиться пред вспыхнувшим на солнце Кремлем. Он был похож на нерукотворное строение. «А ведь начинал его возводить в камне Димитрий Иванович Донской, когда еще и бороду не брил!» – вспомнил я. И тут же тяжело вздохнул: «А ты что сделал, столько лет бреясь ежедневно?..»

Тут я вспомнил, как в юности любил ходить пешком по Москве, ее бульварам, скверам, кривым переулкам, проходным дворам. Особенно в дождь. Вспомнил, как Москва снилась мне в военном училище на Урале! Как потом, когда был уже офицером и мог хотя бы раз в месяц приехать домой к родителям…

– Дым Отечества! – шепнул кто-то. Я обернулся: никого.

Так я дошел до Манежной площади, поднялся по улице Герцена, хотел свернуть на Станиславского, где прошло малолетство. Когда отец учился в академии, мы жили там, в старой четырнадцатиметровой мансарде, напротив немецкого посольства. Я перепутал и свернул раньше. Улица вывела меня к церкви. Не понимаю, как я двинулся к ее дверям. Вдруг, словно кто-то зашипел на ухо:

– Ты что, с ума сошел? Куда ты идешь! Не позорься! Бывший офицер, инженер, психолог. И такая дремучесть… Про договор забыл?! А как же Наташа?

Я обернулся опять. И опять никого не увидел. Тогда, как бы даже назло своим мыслям, я зашел в храм. Служба, очевидно, уже кончилась… А когда она начинается?.. В больших подсвечниках догорали тонкие, средние, толстые и длинные свечи. По углам старушки в черных халатах скребли лопаточками пол. «Как дети в песочнице» – подумал я… И, оглядевшись, вдруг заметил, что со всех сторон на меня смотрят образа… И такими глазами, какие я видел у Силыча, у матушки Василисы, ее гостей и детей, у попа Валерия… Почему-то тихие слезы вдруг подступили к горлу… Я опустил голову… Но сквозь слезы, широко расплывавшиеся звездочками в пространстве, огоньки свечей мягким теплом проникали в какие-то непонятные, неизвестные мне глубины моей души.

Вдруг я заметил рядом кудрявого светловолосого мальчика с большими голубыми глазами, одетого в белую рубашечку с красным бантом и шортики на помочах, какие уже давно не носят. Он внимательно смотрел снизу вверх на меня.

– Тебе чего, малыш? – спросил я, стараясь незаметно мизинцем вытереть глаза.

– Ты все-таки вернулся? Я всегда верил в это, – улыбнулся он.

– Куда это «вернулся»? И кто тебя научил разговаривать со взрослыми на «ты»? Сам-то ты кто? – недоумевал я.

– Я – это ты… Только двадцать пять лет назад, когда бабушка Наташа, приезжавшая погостить к родителям, приводила меня-тебя сюда каждый день.

– И что же?

– И мы с тобой молились, Причащались Святых Тайн… Благословлялись у батюшки… И он крестом ограждал нас от всякой нечисти…

– Благословение Божие на вас! – услышал я густой бас над собой. Мальчик исчез, а передо мной стоял… знакомый поп Валерий. Я хотел протянуть руку для пожатия. Но он, улыбнувшись, покачал головой, – когда тебя благословляет священник, передавая через Крестное знамение благословение Господа нашего Иисуса Христа, ладони надо сложить лодочкой, правая – на левую, и приложиться, то есть поцеловать руку благословляющую…

Заметив выражение моих глаз, он опять покачал головой:

– Ты будешь целовать не руку какого-то мужика-попа, а благословляющую десницу Божию. Вот, смотри, я складываю пальцы для священнического благословения так, что они образуют начальные буквы имени Господа нашего Иисуса Христа. Так что ты целуешь и Его Пресвятое имя. А Его имени даже бесы трепещут.

– Мне надо кое-что рассказать вам… – я вспомнил, как матушка Василиса обращалась к нему, – …отец Валерий. Что-то я совсем запутался…

– Ну что ж, давай поговорим. Ты, кстати, обедал? Нет? Тогда милости просим в трапезную.

Каково же было мое удивление, когда, войдя в небольшую зальцу двухэтажного дома во дворе церкви, я увидел матушку Василису в белоснежном переднике и таком же платочке. Она вносила большую фарфоровую супницу. Поставив ее на середину стола, увидела меня и всплеснула руками:

– Вот кого сегодня Бог привел! А я-то прямо как чувствовала! Вчера на правиле и сегодня утром как-то сугубо сподобилась помянуть за здравие раба Божиего Александра! – и добавила, – оставила я свое контролерство после гибели Олега. О душе его, да и своей пора покрепче подумать….