Текст книги "Гроза Византии"

VIII. Патриаршее вразумение

Тотчас же весь этот разговор стал известным Вардасу и патриарху. И тот, и другой вполне сошлись во мнении с Висилием, что таким путем само Небо хочет подчинить Византии столь страшного врага, как славяне.

– Сильны путы любви, – хитро улыбаясь, сказал Вардас, – посредством этой женщины мы всех славян будем держать в полной покорности…

– Да, судьбы Божьи неисповедимы, – согласился Фотий, – но я вижу еще дальше… Всем вам известно, что образовалось два славянских государства: одно – на севере, на озере, которое по-славянски называется Ильмень, другое – на Днепре. Северные варяго-россы грубы, свирепы, нрав их неукротим, и борьба с ними была бы очень трудна. Теперь и они для нас безопасны. Если между Византией и киевскими варягами установится прочная связь, то нам нечего бояться северных. Киевские варяго-россы станут первым оплотом Византии и никогда они не допустят своих ильменских соплеменников до нас.

– Ты прав, блаженный! – воскликнул Василий, – но тогда что же – отдать в жены девочку этому варвару?

– Если он только примет крещение по обрядам нашей веры…

– Он примет!

– Тем лучше для него…

– Но эта… Ирина, ты говоришь? Какова она? Будет ли она предана интересам Византии? – спросил Македонянина Вардас.

– Насколько я знаю ее, она скромна, честна, она воспиталась здесь, и город Константина стал ей родиной. Как все славянки, она несколько упряма, но это только может вести к нашей выгоде.

– Тогда ты действуй в этом направлении, но прежде всего я хочу видеть обоих вождей варваров, – сказал Фотий, – я тогда увижу, насколько их сердца приготовлены для принятия света истины.

А те сердца, о которых говорил патриарх, по крайней мере сердце Аскольда, только и жаждали, чтобы поскорее этот свет озарил их…

Они так наволновались за это время, что, не веруя еще на словах, уже веровали в глубине своей души. Они часто бывали в христианских храмах, и всегда богослужение производило на них сильное впечатление. И Аскольду, и Диру всегда казалось, что в облаках фимиама над бескровным жертвенником всегда витает Бог христиан, Бог – перед которым ничто и Один, и Тор, и Перун славянский…

Свидание с патриархом, подготовленное вскоре Василием, застигло их чуть ли не врасплох.

Когда они введены были к Фотию, то патриарх был окружен такой пышностью и великолепием, что простодушные норманны пали пред ним ниц.

– Встаньте, – сказал им Фотий, – поклоняйтесь Единому Богу, я же – недостойный и смиренный служитель Его здесь на земле!.. Призвал я вас, чтобы говорить с вами. Слышал я уже от многих теперь, что смягчились сердца ваши, и желаете вы познать истинную веру в Бога живого… Отвечайте, правда ли это?

– Правда, – твердо ответил Аскольд.

– Да, правда… – не так твердо, но все-таки подтвердил его слова Дир.

– Вы радуете меня, и на небесах радость… Проследите, как Небо вело вас к истине: ты, витязь, – обратился патриарх к Аскольду, – потерял свою невесту, ты был в горе, тоске и отчаянии, но Небо в громе, молнии, вихре и буре сперва показало вам свою силу, разметав вас по морским волнам, а потом и оказало тебе милость, приведя тебя к той, которая кажется тебе как бы вставшей из мертвых твоей невестой… Правду ли я говорю вам, отвечайте?

Оба князя ответили утвердительно.

Я рад этому, продолжал патриарх, – но если вы познаете истину, то должны забыть все ваше прошлое, вы должны вновь родиться и стать другими людьми. Вы должны возлюбить другого, как самого себя, забыть про битвы, про войны и быть готовыми лучше самим умереть, чем пролить кровь брата вашего…

Голос Фотия звучал необыкновенной торжественностью.

Тон его то был настолько мягок, что проникал прямо в душу, то вдруг становился строгим и даже грозным, заставляя варяжских князей вздрагивать всем своим телом.

Они слушали патриарха, как в забытье, тот же все говорил и говорил, наставляя их в правилах новой веры…

Вдруг его вопрос вывел князей из их томительного полузабытья.

– Отвечайте! Готовы ли креститься вы? – громко и строго спросил патриарх.

– Готовы! – в один голос отвечали князья.

– И не отступите от этого решения?

– Нет!

– Тогда примите мое благословение, и вы будете скоро причислены к Христову стаду, заблудшими овцами которого вы были доселе…

Он встал с своего трона и преподал благословение благоговейно склонившимся перед ним киевским князьям.

IX. Озаренные светом истины

В становище варягов узнали, что задумали их князья, но там почти без выхода был Андрей юродивый. Он, не умолкая, твердил о свершившемся чуде остаткам княжеской дружины и сумел вселить в сердца суеверных людей такое почтение к Невидимому Богу византийцев, что они не только не роптали на то, что князья их готовились переменить свою веру, но даже одобряли их, рассчитывая, что тогда Бог христиан будет им таким же защитником, как и византийцам.

– Пусть князья меняют веру, – толковали в становище, – все равно они не нашему Перуну молились.

– Как так?

– Да так, они своего Одина к нам принесли.

– То то Один и помог им?

– А Бог христиан, может быть, и поможет…

Итак, и с этой стороны намерение Аскольда и Дира принять христианство не встречало никаких препятствий.

Да они и не особенно заботились об этом.

Оба князя были увлечены важным шагом в своей жизни. Дир к принятию христианства относился с таким же пылом, как и Аскольд. Он сочувствовал Аскольду в его новой любви и уже ради того, чтобы его названный брат был счастлив, готов был сделать, что угодно.

Князья готовились к принятию христианства под руководством особо назначенных для того Фотием священников. Мягкие их души готовы давно уже были к восприятию нового вероучения, и они охотно внимали всему, что говорили им наставники. Да, впрочем, многое из этого и Аскольд, и Дир слышали уже ранее, еще в то время, когда они ходили вместе с викингами на франков и саксов; там тоже говорили об этом невидимом, но всесильном Божестве; они припомнили, как ради этого Божества их непобедимый Рурик отказался от мести своему заклятому врагу [43]43
  См. роман того же автора «В тумане тысячелетия».


[Закрыть].

Они, конечно, совершенно незнакомы были с догматами христианства и плохо понимали, зачем их вероучители настаивали на том или другом, заставляли их запоминать форму, независимо от скрывавшегося за ней смысла. Они и не знали, что именно форма повела к разлучению запада с востоком…

Но, как бы то ни было, приготовления к совершению св. таинства быстро шли вперед, и Аскольд с Диром день ото дня становились тверже в устоях христианства.

В промежутках занятий Аскольд несколько раз видел, правда, на самое короткое время Ирину и, чем ближе он вглядывался в нее, тем все более и более поражался ее сходством с несчастной Зоей.

Теперь он и сам думал, что это сама судьба влекла его к стенам Византии,и, постигая это, он все более и более убеждался, что в этом видно ничто иное, как перст Божий.

«Если бы мы взяли город и сожгли его, я никогда не увидал бы Ирины», – размышлял Аскольд, – «эта же буря остановила нас, и, вот, я знаю ее вижу и жду, наконец, счастья»…

Когда Фотию сообщили, что князья достаточно подготовились к принятию св. крещения, он назначил день для совершения св. таинства.

Сам император был восприемником у новокрещаемых.

Михаил, конечно, не явился лично, его заместителями были одни из самых высших придворных…

Итак, Аскольд и Дир стали христианами. От этой новой победы, от которой теперь ждали очень и очень многого, возликовал весь Константинополь.

В императорском дворце дан был даже пир. Дир присутствовал на нем с такой же непринужденностью, как и на пирах в самом Киеве, но Аскольд дождаться не мог, когда ему удастся переговорить с Василием.

Наконец, этот случай подошел.

– Вот, Василий, я и брат мой стали христианами, – сказал он ему.

– Я могу только радоваться за вас.

– Но ты помнишь, что мы говорили с тобой?

– О чем?

– Об Ирине.

– Как же! Помню! Ты можешь взять ее своей женой.

– Но пойдет ли она?

– А об этом ты спроси у ней сам.

Сердце Аскольда так и забилось от внезапного волнения.

Он даже растерялся…

– Где же я увижу ее?..

– Погоди немного…

Василий вышел.

Киевский князь в великом смущении ждал, что будет Должна была так или иначе решиться его судьба. Мгновения тянулись для него несказанно долго. Ему казалось, что он слышит биение своего собственного сердца…

Наконец, он услыхал легкие шаги Ирины.

– Ты… наконец!.. – прошептал он. – Знаешь ли, я – христианин!

– Знаю, княже, и радуюсь за тебя.

– А за себя? – наклонясь к ней, тихо спросил Аскольд.

– И за себя также, – вся зардевшись, отвечала молодая девушка.

Князь привлек ее к себе, – она не сопротивлялась.

X. Византийские цепи

Снова Аскольд переживал счастливое время любви…

Это было уже не то бурно чувство, полное неисчислимых мук, только мимолетных проблесков счастья, которое переживал он в Киеве, нет, это была кроткая, все умиротворяющая, все смягчающая любовь, тихая, покойная, постоянная…

Аскольд чувствовал, что он не только что любит, но и любим… Ирина, по присущей славянкам скромности, не выказывала ему прямо своих чувств, но из ее взглядов, из тона голоса Аскольд видел, что чувства его разделены, что его сердцу отвечает другое сердце, и другая жизнь полна только им одним…

А, между тем, если бы он не был так поглощен своей любовью, то, наверно, заметил бы, как это заметил и Дир, что их пребывание в столице Византии обратилось в какой-то плен…

Правда, оба князя и их приближенные были на свободе, но, увы, это была свобода птицы в клетке. В клетке птичка порхает, находит себе корм, но выйти за ее пределы для нее невозможно…

Также было с киевскими князьями.

Пока они были в Константинополе, ни одного раза не удалось им побывать между своими. Не однажды собирались они в свое становище, но Василий Македонянин под разными предлогами отговаривал их или, лучше сказать, удерживал.

И князья оставались.

А, между тем, остатки дружины уже пришли в себя, опомнились от перенесенного потрясения, число их несколько увеличилось собравшимися с разных сторон товарищами, случайно спасшимися от гибели.

Вместе с этим, пришедшие в себя после погрома варяги почувствовали свою силу.

Почувствовали и заволновались…

– Чего это наших князей держат? – кричали в становище.

– В гости позвали, а назад не отпускают!.. – Мы без князей все равно, что без головы – не знаем, уходить нам или здесь оставаться.

– Здесь – так, пожалуй, с голоду вспухнешь!

– Так пойдем на Днепр – там хлеба вволю.

– Как пойдем? А князья-то?

– А чего они там сидят?

– Да, может, их не пускают?

– Тогда пойдем и вызволим! Вернемся без князей – нам позор во веки веков будет!

– Вызволим, вызволим!

– И в Византии позабавимся, душеньку отведем!..

Раздалось бряцание оружия, крики становились все громче и громче, струги приводились в порядок.

В Константинополе испугались снова не на шутку.

Все сведения из становища доходили туда немедленно, и, как ни мало было варягов, нападение их могло наделать множество бед, даже в том случае, если бы сами обитатели Константинополя истребили всех этих полудикарей.

– Чего вы медлите? – говорил Фотий, – мы добились своего: эти вожди славянского рода приняли крещение, ну, и пусть идут обратно к себе! Отдайте старшему в жены эту девочку, вразумив ее предварительно в том, что она должна заставить весь народ креститься… Отпустите скорее их.

– А Изок?

– Что он?

– Он не желает принимать Христовой веры…

– И те варяги, которые в становище, тоже продолжают веровать своему Перуну, – что же из этого? Ну, удержите этого юношу заложником…

Совет патриарха, особенно ввиду происходившего в варяжском становище, был принят, как спасительный.

Василию Македонянину пришлось вести новые переговоры с киевскими князьями.

Он повел дело, как всегда, весьма тонко, заботясь только о выгодах своего отечества, но обставляя это так, что эти своекорыстные заботы всегда казались чрезвычайно выгодными для противной договаривающейся стороны.

Князья мои дорогие, – говорил он Аскольду и Диру, когда первый, по его мнению, был достаточно уже истомлен неопределенностью своих отношений к страстно любимой им Ирине, – князья дорогие, – вот,познали вы теперь веру Христову, что вы думаете делать теперь?

– В Киев бы! – с тоскою ответил Дир.

– Я бы то же думал! Вы теперь счастливцы – христиане, зачем же оставлять народ ваш во мраке невежества… Вы должны поделиться с ним своим счастьем… и его просветить великим светом христианского учения!

– Отпустите нас, и мы пойдем, –снова заговорил Дир.

– Я без Ирины не пойду! – мрачно вымолвил Аскольд.

– Без Ирины! Кто тебе сказал, князь? Но, прежде чем говорить об Ирине, мы поговорим о деле. Ты сам видел величие Византии, сам дивился ему, видел, что не только земные, но и небесные силы защищают ее. Так, вот, думаешь ли ты бороться с ней и теперь, сам став христианином? Неужели ты решишься идти на этот город, как враг, вести с собой полчища варваров, чтобы разорить этот город и воспользоваться жалкими богатствами, которых и без того у тебя много? Я думаю – нет! А если другие варвары осмелятся пойти с такими же целями или просто граду св. Константина понадобятся воины храбрые, готовые защитить ее, разве ты не дашь нам своих? Этим ты прославишь только свое имя… А если твои соплеменники с Ильменя вздумают пойти на нас войной, ты не преградишь им путь, не ляжешь сам на поле брани, спасая св. город. Скажи, готов исполнить ты это?

– Исполню! – глухо ответил Аскольд.

– Все?

– Да!

– И за народ ты свой ручаешься?

– И за народ!

– Тогда мы напишем все это на хартии и заключим на веки ненарушимый договор. Согласен?..

– А что я получу за это? – спросил Аскольд.

Василий несколько мгновений поглядел на него, потом ответил только одно слово:

– Ирину!

XI. Домой

Никогда еще такого выгодного договора, как на этот раз, не заключали византийские правители. Без всякой затраты с своей стороны они ограждали себя, приобретали союзника и какого еще! – который готов был ценою своего собственного существования защищать целость пределов государства, ровно для него не значащего государства, которое всегда само могло стать его добычей.

Никто из правителей Византии не сомневался даже, что со стороны славян этот договор свято будет соблюден.

Сами не признававшие никаких принципов чести, византийцы в честность других верили свято.

Лишь только договор был заключен, Аскольда и Дира немедленно отпустили в становище их дружины. Теперь их бояться было нечего, напротив того, они могли принести еще пользу, успокоив своим появлением волновавшихся варягов.

Князья поспели как раз.

Терпение варягов истощилось, и они уже решили нагрянуть на Константинополь, чтобы «вызволить» своих князей.

Их появление встречено было громкими криками радости.

– Князья, князья! Слава Перуну! – слышались со всех сторон.

– А мы уж тебя выручать хотели идти!

– Разнесли бы мы это гнездо!..

– Говорят, ты крестился?

– Что же? На то твоя воля! Их Бог и нам через тебя помогать станет. Уж покажем мы им с Его помощью себя!.. Он-то нас бурей, а ты Его попросишь, как опять придем сюда, чтобы Он их огнем!

– Важно будет!

Аскольд и Дир обрадовали эти проявления преданности. Они поняли, что связь между ними и их дружиной не прервалась даже и теперь. Направляясь сюда, они не знали, как и объяснить дружине свой переход в христианство, но это, ввиду настроения дружины, облегчалось само собой.

Дав стихнуть восторгам, Аскольд первый заговорил со своей дружиной.

– Товарищи и друзья! – громко заговорил он, – действительно, и я, и брат мой – теперь христиане; отчего бы и вам не познать это учение вместе с нами? В этом учении истина…

– Нет, нет! – раздались крики, – вы – князья, ваша воля, а мы стоим за Перуна, за веселого Леля. Они с нашими отцами были, пусть и с нами останутся… Не хотим других!..

Аскольд понял, что он не о том повел речь. Не была еще достаточно подготовлена почва среди этих людей к восприятию истин христианского учения.

– Я только предложил, а каждый волен поступать, как желает, – сказал князь, – но, вот, что я приказываю вам: собирайтесь вы все немедленно: мы скоро, очень скоро, через несколько дней пойдем все домой, в наш родимый Киев.

– В Киев, в Киев, домой, домой! – раздалось вокруг князей, и голоса звучали не менее радостно, чем прежде.

– Пора, княже, – выступил один из старейших дружинников, пора, – заждались, я чай, нас дома…

Туда, поди, и вести уже о нашей беде дошли! Да что беда! Не люди нас победили, ведь… тут нам и домой не стыдно вернуться… только бы поскорее, княже!

– Верю тебе, старик, заскучал ты! – проговорил князь, – тогда собирайтесь в путь-дорогу.

– А вы, князья?

– С вами же! Только вернемся мы не надолго в этот город – не все дела покончены…

– Твое дело… а что… нельзя нам туда?.. Там, говорят, поживиться есть чем…

– И думать не смейте об этом!.. – вне себя закричал Аскольд, – мало вам беды, так еще понадобилось!.. А если осмелитесь только, не считайте меня и князем, уйду от вас, и Дир со мной!.. идите домой одни, как хотите, князей своих бросив…

– Зачем же? Из послушания твоего мы не выйдем, что приказываешь – все по-твоему будет! Иди с миром в твою Византию, возвращайся только скорее да веди нас домой…

Князья поспешили вернуться обратно.

Прошло еще несколько дней, и варяги оставили берега, где постигло их несчастие.

Византийские правители, чтобы задобрить на будущее этих нагнавших на них такой ужас воинов, всех их щедро одарили.

Никто не возвращался с пустыми руками, хотя не с такой по количеству добычей предполагали вернуться варяги, идя в поход.

Только князь их Аскольд вез добычу, которая более всего была ему по сердцу – жену молодую…

С грустью он поглядывал на возвращавшихся. Из ушедших с ним скандинавов не было почти что никого…

Ни Руара, ни Ингваря, ни Ингелота…

Никто не веселил возвращавшихся песнью: не было между ними и скальда Зигфрида.

Все они погибли во время ужасной бури.

Не было и Изока…

Византийцы задержали его, как заложника, и, на все просьбы князей отпустить его с ними, отвечали упорным отказом…

Не знали, не предвидели они, что этим своим упорством в будущем они накликают на себя новую грозу, да не такую еще, как пришлось пережить при Аскольде и Дире…

Грозу страшную, упорную, оставившую на вратах Константинополя неизгладимый след, а во всемирной народов истории никогда не исчезающую память…

XII. На Днепре снова

Остатки флотилии только что еще подходили к устью Днепра, а на берегах его было уже известно, что князья возвращаются…

И возвращаются не с долгожданной и желанной победой, а разбитые, уничтоженные, с сотнями, вместо ушедших в поход тысяч.

Плач и стон стояли на Днепре… Не было селенья, где бы не оплакивали ушедших и не возвратившихся.

Князей, впрочем, никто не обвинял. Всем было известно, при каких обстоятельствах потерпели они ужасное поражение.

– Что князья? Они, поди, и сами не рады…

– Чего радоваться-то?.. Им других куда жалко!..

– Другие что? А князья, ведь, все…

– Да, конечно, все… Они – головы… Каково им, чай, было смотреть, как их дружина гибнет ни за что, ни про что…

– Плакали, поди!..

О том, что князья переменили веру, никто не говорил, Все считали это их личным, только их одних и касающимся делом.

Больше всего встречавших занимало известие, что князь Аскольд везет с собой на Днепр и княгиню молодую…

– Ишь, нашел время жениться! – упрекали князя.

– Да коли по сердцу пришлась…

– А все ж не время…

Вдруг пронеслось известие, что молодая княгиня – никто иная, как дочь оставшегося за князя в Киеве Всеслава.

– Вот оно что! – заговорили на Днепре, – вот, это так!

– Еще бы не так – своя!

– Своего корня, своего рода и племени…

– Ну, коли так, то сделал он хорошо, оженясь на ней; чего ей в чужих землях было пропадать, пусть у своих покняжествует!..

Плач и стоны не прекращались: слишком уже многие не вернулись…

Слышал обо всем этом и Всеслав.

Слышал и думал глубокую думу.

«Вихрем там их разметало… Христианский Бог, говорят, против них пошел… Отчего это Он ни за франков, ни за скоттов, ни даже за славян самих никогда не заступался, а тут вдруг? Нет, что ни говори, а с Руриком и с Олегом ничего подобного никогда бы не случилось… А тут – князья!.. пировать да к бабам ластиться – на это их станет, а воевать да врагов бить – нет их… Шутка ли – и дружина погибла, и струги потеряли, и сами с пустыми руками возвращаются! Где и когда, и у кого это видано, слыхано?.. Дружину потерять – в ратном деле мало ли что бывает, сегодня счастье за одних, завтра за других – так-то в честном бою, а тут без всякого боя… Подойти, стать и потерять все… Тоже с викингами ходили, а бури заметить и остеречься от нее не могли… Бури!.. Когда ее каждый норманн носом чуять должен! А потом вдруг, накось, свою веру бросили и в чужую ударились. Кто говорит, может, эта вера хорошая – да и вернее всего, что хорошая, коли их Бог и Сам помогает, и бури насылает, а все же на отцовскую ее менять не приходится! И как менять-то! Потихоньку, одним!.. Уж, если князь признал, что чужая вера лучше своей, так объявил бы об этом своему народу, пошел бы с ним, завоевал ее, да вместе с народом и принял бы, а не так, тайно!»

Всеслав был глубоко возмущен таким поступком князей.

Одно еще только пока примиряло его с ними – это то, что они должны были возвратить ему детей…

Он знал, что князь Аскольд женился на его дочери христианке.

«Уж, если дочь эту мне неведомую везет, так, значит, и Изок с ними», – говорил себе Всеслав, и морщины распрямлялись на его челе.

Киевский народ весь высыпал на берег Днепра встречать возвращавшегося князя.

Оба берега были затоплены народом.

Все ждали возвращения дружин с нетерпением, вполне понятным.

Вот, наконец, забелелись и паруса стругов.

Как их мало!

Столько уходило и столько вернулось!..

Вот и княжеский струг подходит к пристани.

Всеслав ждет князей, он волнуется.

На палубе княжеского струга, рядом с Аскольдом, он видит женщину в богатой византийской одежде, вылитую Зою.

«Это – твоя дочь», – шепчет Всеславу какой-то неведомый голос.

Дочь, а где же сын?

Напрасно отыскивает Всеслав сына, его нигде не было видно…

«Верно, Изок на другом каком судне», – успокоился витязь.

Князь, ведя под руку свою молодую княгиню, вышел на пристань; с обоих берегов Днепра загремело долго не умолкавшее приветствие.

– Ирина, – говорит Аскольд, указывая княгине на Всеслава, – вот, отец твой!

С криком радости бросилась на грудь отцу молодая женщина, целует его, ласкает, и старый варяг сам не чувствует, как по щекам его потекли непрошенные слезы умиления.

Так радостна встреча.

– Где же Изок? – спросил Всеслав.

– Он остался в Византии, – поспешил ответить ему Дир.

– Зачем?

– Заложником!..

Нахмурился, потемнел весь Всеслав, но ни слова не сказал более…

И князья ничего не сказали.

В палатах князей, когда Аскольд рассказывал ему все происшедшее, он тоже упорно молчал, но когда тот кончил говорить, Всеслав поднял голову и как-то особенно спросил:

– Князь, а что же твоя клятва?