Текст книги "Шпионский Токио"

Кодокан

«Дом постижения Пути», как примерно можно перевести с японского языка название Кодокан, был основан в 1882 году создателем дзюдо Кано Дзигоро. Причем изначально и по сей день название это принадлежит школе японских единоборств – традиционному, как сегодня говорят, выделяя его и обособляя от спортивного, дзюдо. Само по себе здание, где находилась школа, не называлось раньше никак. Первое время школа размещалась в храме Эйсёдзи в Токио, в так называемом Нижнем городе – районе, где селился преимущественно простой люд. Эйсёдзи находится в пяти минутах ходьбы от большой железнодорожной станции Уэно, сразу у выхода со станции Инаритё линии Гиндза токийского метро. Тогда, разумеется, никакого метро не было – как раз эта – старейшая ветка от Уэно до станции Асакуса, к которой относится и станция Инаритё, была пущена только в 1927 году, а окрестности в то время были заполнены огромным количеством небольших буддийских храмов, нашедших себе место между двумя гигантскими святилищами – Канъэйдзи в Уэно и Сэнсодзи в Асакусе. Фактически храм Эйсёдзи предоставил для школы Кодокан одно из своих помещений – пустой зальчик площадью 12 татами, то есть около 20 квадратных метров. Когда я жил в Токио, то снимал квартиру общей площадью, точно равной первому залу дзюдо, и с трудом могу себе представить, как там могли тренироваться более двух человек, но так было: Кодокан начинался с Эйсёдзи. В дальнейшем школа, или, как ее скоро стали называть, институт дзюдо, переезжал не раз. К 1911 году, когда в него поступили двое воспитанников Токийской православной семинарии Трофим Попилев и Василий Ощепков, Кодокан находился совсем в другом районе. Бывал ли в Эйсёдзи Василий Сергеевич? Учитывая, что он учился у основателя дзюдо – самого Кано Дзигоро, а тот, будучи талантливым и исключительно системным педагогом, огромное внимание уделял сохранению традиций, нет сомнений, что место, с которого начиналось дзюдо, молодые борцы посещали. Но вряд ли Василий Сергеевич приезжал сюда позже. Точно так же, как и сомнительно, чтобы ностальгия привела его в район, где находился Кодокан во времена его учебы: 114, Банти, Оцука, Сакаситатё, Койсикаваку. Тем не менее разыскать это место стоит.

Русскому ученому Василию Молодякову из университета Такусёку, что, кстати, раскинул свои корпуса в колониальном стиле относительно недалеко от станции Оцука, удалось определить примерное место расположения Кодокана, и вместе с ним мы одним февральским утром отправились на поиски. Дело оказалось довольно сложным, и в какой-то момент мы, уже не очень надеясь на чудо, обратились в местный полицейский пост – кобан. Средних лет патрульный не смог ответить ничего внятного, но, когда мы вновь разбрелись по улицам в тщетной надежде на везение, догнал нас и попросил вернуться. В кобане мы увидели его коллегу столь преклонного возраста, что возникли вопросы о пенсионном пределе в токийской полиции, которые мы предусмотрительно не стали задавать. Тем более что, прикрыв веки и открыв рот, ветеран вдруг поведал нам главное: «давным-давно, когда он был еще очень маленьким», на холме напротив полицейский будки, где мы сидели, находилось огромное додзё – зал для занятий воинскими искусствами. Полицейский не знал, что это было за додзё, как называлось, и кто в нем преподавал, но это уже точно знали мы. Едва ли не бегом мы поднялись на тот самый холм на границе между нынешними пятым и шестым кварталами Оцука и увидели большую площадку, на которой выстроено здание банковского общежития – отличное место для большого спортивного зала. И тут нам снова повезло. Свернувший в ближайший проулок Василий Молодяков обнаружил табличку с еще дореформенным адресом: Оцука, Сакаситатё. Кодокан был здесь! Это сюда юный Вася Ощепков бегал на занятия из семинарии на холме Суруга, это здесь в октябре 1911 года он выдержал экзамен на поступление в институт дзюдо, два года проливал здесь пот и кровь на татами, пытаясь выстоять в жестоких схватках с теми, кто всего несколько лет назад воевал против русских. И ведь смог – выстоял, выдюжил, став первым русским, получившим мастерскую степень – 1-й дан в июне 1913-го. Потом он, уже будучи сотрудником царской контрразведки, приезжал сюда снова, чтобы в октябре 1917 года, когда на родине все рушилось, снова стать первым русским, но обладателем уже следующего – 2-го дана. Сохранилась фотография, запечатлевшая старый, как раз примерно 1917 года, додзё во время церемонии повышения данов, то есть пересдачи экзаменов на более высокий мастерский уровень, которую как раз в это время прошел и Василий Ощепков. Жаль, лиц на старом фото не разглядеть – он мог быть там – в додзё «У подножия холма», как можно перевести название района Сакасита. Это место должно быть святым для всех россиян, занимающихся не только дзюдо, но и любым видом японских единоборств, ведь именно здесь, на этом холме начиналась их история…

Но если бы сам Ощепков в 1925 году захотел бы приехать в Кодокан (а скорее всего, так оно и было, и он, как и мы, стоял на этом холме, глядя на место, столь важное для его судьбы), ему удобнее всего было бы добираться сюда на электричке. Для этого надо было сесть на трамвай на Аояма-дори в районе Гаэнмаэ и доехать до ближайшей от его дома станции Сибуя железнодорожной линии Яманотэ. Можно дойти до нее пешком – от его дома дорога заняла бы минут двадцать. Там, на станции Сибуя, Василий Сергеевич вполне мог встретить перед входом симпатичного крупного щенка породы акита, каждый день приходящего ко входу в ожидании своего хозяина – профессора сельскохозяйственного университета, обычно возвращавшегося около трех часов пополудни с работы. В мае 1925 года профессор умер, а пес ждал его каждый день аж до 1935 года. Наш разведчик наверняка не раз проходил мимо того самого щенка по имени Хатико, о котором потом режиссеры разных стран буду снимать фильмы, и памятник которому воздвигнут еще при его жизни и в его присутствии… Прах верного пса захоронили по-человечески – в могиле на кладбище Аояма, недалеко от дома Ощепковых.

Полутора десятилетиями ранее, когда Вася Ощепков учился в семинарии и в школе дзюдо, а Хатико еще не родился, юному семинаристу приходилось бегать из русской православной миссии в Кодокан пешком. Это довольно далеко: даже с использованием метро дорога занимает около тридцати минут, а пешком – не менее часа. Проложить этот маршрут каждый из вас может самостоятельно, зная исходные точки, но вот что интересно: в 1925 году, проходя по этому пути, Василий Сергеевич почти неизбежно должен был прийти в новое, только что возведенное, здание школы дзюдо, находившееся там же, где и сегодня располагается многофункциональный девятиэтажный комплекс института дзюдо Кодокан: у самого края развлекательного городка и стадиона «Токио Доум», по адресу 1—16–30, Касуга, Бункёку. Здание это находится вблизи станции Суйдобаси и стоит того, чтобы его посетить: на одном из его этажей, с отдельного входа – слева от главного, расположен музей дзюдо. В нем собраны реликвии, имеющие отношение к основоположникам этого единоборства, многие из которых были преподавателями и даже спарринг-партнерами Васи Ощепкова. В нише первого этажа, на улице стоит памятник основателю Кодокан и учителю будущего советского разведчика – Кано Дзигоро. В 1925-м наставник еще преподавал здесь, и нельзя исключать того, что встреча с лучшим русским учеником спустя семь лет после церемонии вручения 2-го дана тоже состоялась именно здесь. А то, что Ощепков находился в то время в Токио с тайной миссией, – что ж, для Кодокана это не было чем-то необычным.

Памятник у Мансэйбаси

В марте 1904 года во время попытки преградить путь русским военным кораблям из гавани Порт-Артура погиб капитан 2-го ранга Хиросэ Такэо. Погибший был личностью весьма неоднозначной, но остался в памяти японцев героем и даже был канонизирован в как «гунсин» – военное божество. В его честь построен храм на родине бога-героя в городке Такэта на острове Кюсю, а в Токио ему был поставлен памятник. Сегодня в России, в целях соблюдения политкорректности и по причине благостной исторической безграмотности подавляющей части населения, принято капитана Хиросэ представлять как большого друга нашей страны. Мол, жил в России, изучал русский язык, хорошо отзывался о Петербурге и якобы был влюблен в русскую девушку Ариадну – дочь адмирала Ковалевского. Чем не русофил? Знаменитым японским писателем об этой истории написана художественная книга, журналистами обеих стран подготовлена масса статей – красивых, героических и сентиментальных одновременно. Не так давно в Японии был даже снят сериал об этих событиях, в консультировании съемок которого принимали участие представители России. Слушая их рассказы о безмерной любви капитана Хиросэ к России, начинаешь особенно отчетливо понимать, что главное в жизни – не знать, а верить в то, что ты говоришь… К реальности японская ТВ-драма, равно как и роман, и большинство статей, имеет примерно такое же отношение, как советский сериал «Семнадцать мгновений весны»: красиво, похоже, вот только на самом деле было все по-другому…

Капитан Хиросэ Такэо являлся сотрудником военно-морской разведки, одно время даже возглавлял японский военный атташат в императорском Санкт-Петербурге, а его «возлюбленная» была дочерью русского капитана, офицера картографической службы, чьи работы представляли для японской разведки особый интерес (как тут не вспомнить Марию Ощепкову и ее дружбу с баронами-лейтенантами!). Никакого адмирала Ковалевского, равно как и его дочери (естественно), в природе не существовало вообще. Были интересы японской разведки и отсутствие контрразведки российской. И еще было дзюдо. В японском сериале есть эпизод, где Хиросэ обучает японской борьбе российского императора Николая II («большого поклонника спорта», как пояснила мне консультант фильма с российской стороны, пишущая «научные» работы по материалам ТВ-драмы). Конечно, и здесь нет ровным счетом ничего похожего на реальные события, кроме того, что японский разведчик действительно учился дзюдо, в том числе в Кодокане. В те времена это единоборство было самым новым, прогрессивным и боевым – вспомним школу дзюдо во Владивостоке. Владение им если и не выводило человека в статус супермена, то все равно считалось очень полезным не только для здоровья, но и для карьеры, особенно если это была карьера разведчика.

Капитан 2-го ранга Хиросэ при осаде Порт-Артура пытался своим брандером перегородить русским кораблям выход из бухты, но был убит. Снарядом ему оторвало голову. О том, как его смерть взволновала японское общество, вы уже знаете: обожествление, скорбь, памятники. Нечто необычное происходило и в Кодокане. Основатель дзюдо посмертно присвоил Хиросэ, имевшему при жизни предпоследний из возможных, 4-й дан, несуществующую, а потому особенно почетную – 6-ю степень. Потрет Хиросэ Такэо и сегодня висит в музее дзюдо, а изображенный на нем герой относится к числу наиболее почитаемых выпускников Кодокана. Это еще раз заставляет нас задуматься о том, каким было отношение к русскому подростку со стороны японцев во время занятий в школе единоборств всего пару лет спустя после гибели ее «военного божества», и почему он потом так самозабвенно работал против Японии.

Памятник капитану Хиросэ был открыт в 1910 году перед вокзалом Мансэйбаси – одним из самых оживленных в ту пору в Токио. Место это – в нескольких сотнях метров от сегодняшней вечно шумной станции Акихабара и совсем рядом с православной миссией, собором Воскресения Христова (Николай-до), тем склоном, на котором когда-то стояла семинария. Сегодня нет уже ни вокзала, ни самого памятника. Чтящие историческую память японцы устроили на их месте мемориал в честь снесенных достопримечательностей, фактически – памятники памятникам. Такое отношение к истории не может не вызывать уважения, но для нас важно еще и то, что семинаристы, как и глава миссии – святитель Николай, наверняка пользовались в своих немногочисленных поездках ближайшей к ним станцией, а значит, не раз видели этот памятник, проходили мимо него. Что испытывал русский разведчик-дзюдоист, глядя на памятник японскому разведчику-дзюдоисту? Можно только догадываться… Зато мы сами можем испытать множество эмоций, придя на это место и оглядевшись вокруг. От вокзала Мансэйбаси, при жизни своей очень похожего на старый Токийский вокзал, сохранилась только часть красно-кирпичной эстакады под железной дорогой, идущей от станции Канда к Синдзюку. Сохранились и несколько домов, помнящие нашего героя. В этом районе когда-то жили представители искусства, творческого бомонда: писатели, художники, актеры театров Но и Кабуки. Возможно, благодаря этому Канда – один из немногих уголков Восточной столицы, где еще можно если не ощутить дух, то лицезреть факт старого Токио: дома эпохи Тайсё (1912–1926). Один из них стоял прямо напротив памятника Хиросэ, его хорошо видно на старых снимках. Когда я писал эту книгу, он смотрел на мемориальную площадку на месте памятника. Когда дописал – его снесли. Еще три пока существующих расположились метрах в двухстах от этого места по дороге к Николай-до. В них сейчас рестораны, а еще один, в котором тоже располагалось одно из старейших заведений токийского общепита – «Канда ябусоба», тоже исчез пока писалась эта книга, – сгорел на глазах у автора. Жаль – его тоже наверняка видел Василий Ощепков, видели его друзья и враги, направлявшиеся к русской православной миссии. Это очень важное место. Пора направиться туда и нам.

Собор Воскресения Христова, или Николай-до

Основатель православной церкви в Японии архимандрит Николай (Касаткин) прибыл в Токио 28 февраля 1872 года. В то время в стране было запрещено и христианство, и проживание иностранцев за пределами специально выделенных для них территорий. В Восточной столице таким местом стал район Цукидзи на берегу Токийского залива. Сейчас там можно найти следы первых западных мигрантов в Токио – это хорошо известный японцам госпиталь Святого Луки – Сэйрока. Само здание госпиталя сегодня предсталяет собой грандиозный небоскреб на берегу залива с характерной перемычкой между двумя составляющими его «карандашами» где-то под облаками, но во дворе этого здания сохранился домик основателя Рудольфа Тесслера, дающий возможность представить облик всей клиники. Именно там провел последние дни своей жизни святитель Николай Японский, только умирать вернувшийся в миссию, там же лежал после мотоциклетной аварии в 1938 году Рихард Зорге.

В 1873 году положение с проповедованием в Японии иностранных религий резко изменилось, запрет был отменен, и немедленно на самом высоком холме города, к северу от императорского дворца, русским правительством была выкуплена в бессрочную аренду площадка под строительство духовной миссии. Выбор места был странным с точки зрения китайской геомантии фэншуй, очень популярной в средневековой Японии. Считалось, что именно с севера приходят злые силы, и высокий Суругадай как бы защищал от них императорский дворец. Значение построенного на вершине холма православного храма в таком случае могло расцениваться как минимум двояко. Но, так или иначе, ставший более чем на полвека абсолютной высотной доминантой Токио собор Воскресения Христова был возведен японской строительной компанией «Симидзу» в 1891 году по проекту русского архитектора Щурупова и под руководством главного застройщика Восточной столицы той эпохи английского архитектора и инженера Джошуа Кондера. Золотой крест на 35-метровом куполе был виден отовсюду в радиусе двадцати километров. Этот купол и верхнюю часть колокольни покрыли медными листами, а крепость сооружения, конструктивно никак не приспособленного к сейсмоактивной местности, должны были обеспечивать почти крепостные стены, местами достигающие толщины в 260 сантиметров. В плане храм имеет форму креста размером 44,5 метра с востока на запад и 36 метров – с севера на юг, и с самого начала вызывал удивление и восхищение всех, кто его видел. Сам владыка Николай гордился своим детищем и писал о нем: «Собор будет памятен, будет изучаем, подражаем – многие, не десятки, а, смело говорю, сотни лет, ибо он, действительно, замечательнейшее здание в столице Японии, – здание, о котором слава разнеслась по Европе и Америке еще прежде его окончания и которое, ныне будучи окончено, по справедливости вызывает внимание и удивление всех, кто есть или кто бывает в Токио».

Очень скоро храм Воскресения Христова получил в японском народе прозвище, популярное и сегодня: «Дом Николая» – Николай-до или, с учетом местного произношения, Никорай-до. Сразу после его освящения 8 марта 1891 года японцы отправились на осмотр собора как достопримечательности. Храм был открыт круглые сутки, а специально назначенный «гид» давал приходящим пояснения. В журнале «Православный вестник» была опубликована статистика посещений: с 7 апреля по 31 мая 1891 года в Никорай-до побывали 3646 человек, из коих 226 немедленно возжелали принять православие.

Воскресенский собор стал центром всей русской православной духовной миссии, сконцентрировавшейся вокруг него. Рядом с собором и еще до его постройки были возведены два двухэтажных корпуса миссии, в которых в том числе находились домовая церковь и кабинет самого Николая Японского – с полукруглым выступом на втором этаже на южной стороне здания миссии. В соседнем строении разместилась женская семинария, в которой готовились к служению японские девочки-подростки, а чуть дальше, в северо-западном углу, была выстроена трехэтажная библиотека. Еще дальше, но уже к юго-западу, располагалось двухэтажное деревянное здание в традиционном японском стиле с деревянными и бумажными перегородками и покатыми склонами черепичной крыши – семинария мужская. Она была открыта задолго до постройки собора, еще в 1875 году, и предназначалась для подготовки священнослужителей-японцев. С историей попадания в нее русских учеников вы уже знакомы, а потому вернемся к храму. По меткому замечанию историка православия в Японии Э.Б. Саблиной, «с самого начала ХХ века на Воскресенский собор с каким-то роковым постоянством… стали обрушиваться несчастья». Русско-японская война, смерть архиепископа Николая 16 февраля 1912 года, революция в России – все это сильно подорвало и популярность Никорай-до, и его возможности. Из-за прекращения финансирования с родины пришлось закрыть в 1918 году духовные училища, и в здание мужской семинарии въехал японский госпиталь. Он и сейчас находится там же – на том месте на склоне холма, где когда-то фотографировались у входа в японскую школу русские и японские ученики, где располагался зал для занятий дзюдо, где готовились к жизни, как они думали, будущие переводчики, а на деле – разведчики. Пусть они не представляли себе свою судьбу, и никогда семинария не была «школой шпионов», но она накрепко оказалась связана с судьбами наших и японских сотрудников спецслужб. Тяжесть этой школы они не забудут никогда: в дошедших до нас уникальных свидетельствах этого выражена такая боль и такая мощь воспоминаний о семинарии, что лучше, чем это передали они, мне рассказать не под силу. В одном из официальных документов разведки сохранилась запись Василия Ощепкова (напомню: семинарию он по идеологическим мотивам всегда называл школой): «Я русский патриот, воспитанный хотя и в японской школе. Но именно эта школа научила меня любить свою родину, свой народ…» То, что Ощепков сказал о японцах далее, до сих пор не подлежит публикации.

Исидор Яковлевич Незнайко, единственный из известных мне семинаристов, доживший до глубокой старости, на склоне лет записал аудиописьмо, обращенное к детям и внукам. Две минуты речи ветерана японоведения, «секретного связного советской разведки», наполнены энергией и даже пафосом, но в одном месте голос Незнайко срывается на рыдания: «Тут тоже было для меня нелегко… И даже скажу – очень и очень тяжело! Оторванному от родины и от родителей… Но я… крепился и пережил все трудности». В устах людей, привыкших ходить по лезвию самурайского меча и под прицелом чекистского нагана, такие признания дорогого стоят…

Сейчас, чтобы подойти к госпиталю, нужно перейти дорогу, а тогда вся миссия была обнесена единым забором.

Результаты подобного деления в прошлом значительной храмовой территории – обычное дело для Японии, а особенно для больших ее городов. Уж е знакомый нам храм Эйсёдзи, например, будучи колыбелью дзюдо, располагал значительно большей территорией, чем нынешнее более чем скромное святилище. Но, когда Василий Сергеевич Ощепков поднялся к своей альма-матер в 1925 году, он мог бы посмотреть на здание, где прошли важнейшие шесть лет его жизни, где сформировался его характер, его взгляды на мир и на себя. Мог бы – если бы не одно важное обстоятельство: семинария сгорела, и на ее месте уже стояло заново построенное здание госпиталя.

Преемник святителя Николая на его посту, принимавший в 1913 году выпускные экзамены у Ощепкова, митрополит Сергий (Тихомиров) позже вспоминал: «Утро 1 сентября 1923 года не предвещало ничего особенного. Время до обеда… В эти часы приходил ко мне по делу молодой катехизатор Яков Ямагути и, вероятно желая сказать мне приятное, сказал по-японски: “Давно не было землетрясения, прекрасно”, – на что я ему шутя ответил: “Наоборот, худо; если теперь и тряхнет, то уже сильно, и, кто знает, не тряхнет ли и сегодня”. А нужно заметить, что в Токио небольшие толчки и неразрушительные землетрясения бывают часто. В 1923 же году их не было с ранней весны. И это обстоятельство многих беспокоило… 11 часов 58 минут 44 секунды… Я стою у стула в столовой и читаю газету. Затрясло… Продолжаю читать газету. Однако начало качать так, как я не испытывал ни разу с 1908 года. Стоять на ногах было трудно…»

Далее архиепископ Сергий описывает, как он спустился во двор миссии, где все было скрыто облаком пыли. Когда пыльное облако рассеялось, то его взору предстала картина разрушений: «С крыш всех миссийских домов спала вниз черепица, вместе с сухой глиной, на которую сорок семь лет назад она была наложена… Трубы или сломаны и лежат уже внизу на земле, или сломаны, но еще стоят на крышах, на своих местах… Начался второй удар. Земля колебалась, как волны в море. Дома тряслись как легкие ящики. Сломанные трубы на крышах прыгали на своих местах, но не валились вниз, напоминая движения “ваньки-встаньки”. Черепица продолжала лететь вниз. Чугунный забор миссии раскачивало в стороны на аршин. Шум бьющихся друг о друга телефонных, телеграфных и электрических проводов. Бледные лица собравшихся. Слезы на глазах. Жуткая картина». После первого толчка северная стена главного здании миссии отделилась от стен восточной и западной и задержалась от падения только стропилами. Ее пришлось разобрать позже вручную, чтобы она никого не придавила. Сегодня на ее месте выстроена новая, но со значительно сокращенным (на три окна) северным выступом. Сорокаметровая колокольня собора переломилась и упала вниз на купол – на ее месте поднята новая, несколько измененной формы, с закругленным куполом и пониже. Крест с купола упал. Но самое страшное было еще впереди: в деревянно-бумажном Токио во время землетрясения почти везде готовили обед на открытом огне. Начался грандиозный пожар, унесший жизни сотен тысяч человек. Сгорел Николай-до, сгорели все миссийские здания, семинарии и библиотека. Митрополит Сергий вспоминал: «Я вошел в него (собор. – А.К.) северными дверями; западные двери и паперть были завалены развалинами колокольни. Уже ни дыму, ни чада. Вот догорает над южной дверью рама иконы. Во всем соборе не осталось ни вершка несгоревшего дерева. А было его много: восьмивершковые балки, везде вершковые полы, дощатые обшивки сводов потолка и купола, деревянные полы и лестницы на колокольню, деревянный трехъярусный иконостас. Деревянный шпиль. В таком величественном соборе и столько горючего материала! Как будто нарочито были собраны подтопки! Железные каркасы купола от жары размякли и обвалились внутрь собора. Колокола расплавились полностью. Металлическая и серебряная утварь вся или расплавилась, или сильно повреждена. Облачения, митры – все сгорело. Велик ли убыток? Колоссальный! Но “колоссальность” потери нужно измерять не стоимостью вещей, а тем, что все это 30 лет, с 1892 года, выпрашивалось, собиралось, тщательно хранилось; что все сгоревшее – “жертвы”, “сердца” добрых благодетелей. И вдруг в один вечер – не осталось ничего… Все я потерял: иконы, книги, труды, одежду, дома, библиотеку, школу, собор…»

Восстанавливать Никорай-до и здания миссии начали 1 сентября 1927 года, собрав с миру по нитке необходимые средства для этого. Значит, в 1925 году, поднявшись на Суругадай, Василий Ощепков увидел только пепелище и развалины миссии, стены погибшего в огне собора. Горькая картина. Фотографии тех лет передают это кошмарное зрелище, хотя, конечно, не могут передать ощущение ужаса и опустошения, которое должно было посетить душу человека, связанного с этим местом так глубоко и так сильно, как Василий Ощепков. Он наверняка встретил там своих знакомых. О чем они говорили? Это навсегда останется неизвестно для нас. Сегодня мы можем только попытаться себе это представить, глядя на стены собора, на заново выстроенную северную стену миссии, на полукруглый эркер южной ее стены, над которым когда-то был кабинет архиепископа Николая – второй этаж при восстановлении здания поднять не смогли. Представить все это очень нелегко, ибо сегодня собор не только не выглядит самым высоким зданием Токио, но даже и найти его из-за окружающих его высоток непросто. Здание так зажато, что выглядит совсем невыигрышно на фоне небоскребов. Один из немногих интересных ракурсов для фотографирования Никорай-до – восточный склон холма, где собор отражается на солнце в зеркальной стене огромного современного здания. Если подойти к зданию чуть ближе, то окажется, что в каких-то ста метрах от собора сохранилось удивительное сооружение – традиционный японский дом в стиле «минка», построенный то ли в начале эпохи Тайсё, то ли в конце эпохи Мэйдзи. Во втором случае это означает, что дом, в котором когда-то размещался магазин компании «Исэтан» – одной из самых дорогих и престижных сегодня торговых фирм, мог видеть сам святитель Николай Японский. Возможно, и сам юный Вася Ощепков пробегал мимо него не раз и не два по дороге к станции Мансэйбаси. Дом чудом не пострадал во время землетрясения 1923 года. Когда все вокруг рушилось и горело, мимо этого дома бежал глава миссии митрополит Сергий за помощью в посольство Российской империи. Кстати, а где оно тогда находилось и связано ли как-то с историей нашего героя?