Текст книги "Родоман. Памяти Бориса Родомана"

Картоиды как абстрактная эстетизация ландшафта

А Б. Б. Родоман пошел дальше [Родоман 1999, Родоман 2007].

Это кажется маловероятным, особенно у нас, но «красота спасет мир» – и Родоман создает новый картографический жанр, картоиды, которые призваны не заполнять пространства и, следовательно, не заниматься членением территории по морфологическим признакам, а рассматривать пространство структурно, в абстрактных гармониях, стало быть, скорее зонируя, чем районируя.

Возник тот самый случай, который описан Г. Галилеем: «Если факты противоречат моей теории, то тем хуже для фактов». Картоиды Родомана – отражения не действительности, а эстетических установок автора картоидов. На сегодня их набралось уже несколько десятков, если не сотен.

Эстетизация ландшафта, предпринятая Родоманом, не имеет ничего общего с эстетикой и романтизацией географической профессии, процветавшими в еще незавершившийся послевоенный период: ни о каких песнях, кострах, трудностях и прочем ур-дур-патриотизме речи не идет. Более того, уверен, что эстетизация ландшафта (а не деятельности), выражаемая в картоидах, сознательно противопоставлялась Родоманом толпотворению. Картоиды Родомана – акмеистика в чистом виде.

Вполне возможно, они, картоиды, когда-нибудь лягут в подоснову ландшафтного проектирования, но пока можно лишь утверждать: эстетические и ценностные основания теософа Д. Л. Арманда [Арманд 1964, Арманд 1975] и особенно А. Д. Арманда, ориентированного на дзен-буддизм [Арманд 1983, Арманд 2008] с его эстетикой опрокидывания на нашу грешную небесных гармоний «ин-янь» возникли во-многом благодаря абстрактному эстетизму картоидов Родомана.

Туризм и рекреация – не подспорье, а смысл существования

Будучи географом, то есть профессиональным путешественником и туристом, Родоман значительно обогнал своё время, время развития туризма как сочетания спорта, патриотического воспитания, коллективизма, столь милого любому тоталитарному режиму, и краеведения (довольно быстро эти ценности сменились идеями любви и дружбы, а также выпивки и пьянки). Помимо и независимо от перечисленного выше, он придает рекреации и туризму новый смысл, обогащая тем самым понятие рекреации.

Если понимать под индустриальным обществом общество трудолюбивых, а так оно и было в период Реформации – Лютер оставил мирянам только одну аскезу, аскезу трудолюбия, называемую по латыни industria [Вебер 1990], то первым вошел в постиндустриальное общество, пожалуй, Б. Б. Родоман [Родоман 2004], своим поведением и образом жизни заявивший: туризм и рекреация – важнее стуло-часов, трудов и работ. Смысл жизни – вовсе не в трудоднях, карьерах и трудовом стаже. В конце концов, на Страшном Суде с нас спросится не только за это и не только за грехи – кто тут безгрешен? – а за то, насколько мы выполнили свое творческое предназначение, не зарыли ли мы свой талант в землю, не изменили ли Образу Божию, образу Творца.

А что такое рекреация как не восстановление креативного, творческого потенциала человека? Мы занимаемся туризмом и рекреацией, утверждает Б. Родоман, в поисках вдохновения и новых творческих сил. Мы созерцаем мир и природу, выявляя красоту мира и природы, их гармонию – и потому нас так коробит индустриальное, городское и бытовое свинство, нарушающее красоту и гармонию мира.

Его не интересовала география рекреации и туризма как ещё одной отрасли народного хозяйства, а это значит, его не интересовало размещение (а, следовательно, и районирование), потоки и связи, ресурсы, продукты, показатели и измерители рекреации: средняя продолжительность и протяженность туристических маршрутов, плотность тел на пляже (между прочим, согласно СНИПам по рекреации на одного отдыхающего полагается 20 погонных сантиметров пляжа). Творческая и рекреационная сила вина выражается вовсе не в градусах и гектолитрах, а в качестве вина, рекреационный и творческий потенциал прибоя – не в силе волнения, а в конкордансе созерцаемого и созерцающего, в резонансе и синхронии дыхания человека и океана, в совпадении мыслей, переживаний и звуков, издаваемых внутренним голосом и Солярисом.

Чем рекреационная деятельность отличается от креативной и вообще любой иной интеллектуальной? В интеллектуальной, например, научной деятельности мы напряженно, но отстраненно всматриваемся в объект своих интеллектуальных, когнитивных, эпистемологических усилий – в рекреационной деятельности мы погружаем себя в объект восприятия, мы начинаем проживать, сосуществовать с ним. Включение себя, слияние себя с внешним миром имеет очень важное следствие.

Внешний мир, согласно Г. Галилею [Галилей 1948], мы не можем воспринимать, не идеализируя его – таково имманентное свойство человеческого сознания. Себя же мы не можем воспринимать неэтически [Лефевр 2003a, Лефевр 2003b], не делая выбора между Добром и злом, порой мучительного выбора.

Это означает, что только в рекреационной деятельности непременным условием ее существования является жёсткий, на идеальном и принципиальном уровне этический самоанализ.

И в этом смысле рекреация имеет мало общего с релаксацией, ремиссией, ресторацией и прочими ре-мирами.

В последние пятнадцать лет Б. Родоман много путешествует по миру, он – практикующий путешественник. Он делает это профессионально и совершенно по-своему, неповторимо и неподражаемо.

Рекреация и туризм, по Б. Родоману, – противопоставление и протест против индустриальной оседлости. Перемещение человека в пространстве несет само в себе удовольствие, удовлетворение и оправдание. Потому что путешествие – это всегда саморазвитие человека: возвращаясь в конце путешествия в начальный пункт А, мы обнаруживаем, что мир стал немного неузнаваемым, он изменился – и лишь в рефлексии путешествия нам становится понятным: это не наш оседлый мир изменился – это мы изменились сами в ходе путешествия. И дело вовсе не в новых фактах или новой информации, полученной в ходе путешествия – в конце концов, благодаря путешествиям мы проживаем крупицу жизни, недожитой номадом Авелем.

Региональные исследования в нерегиональной среде

Чтобы заниматься экономической географией в СССР, стране с отсутствующей экономикой по понятию экономики (как нормирующей рефлексии отношений между хозяйствующими субъектами), необходимо было прищуриться на свою собственную научную честность и совесть, делать вид, что занят делом.

Совсем иная ситуация с региональными исследованиями в нерегиональной среде.

Регион как современное географическое понятие начал формироваться лишь во второй половине 20-го века. В отечественной географии регион и район были полной синонимией [Алаев 1983, Некрасов 1975] почти до самого конца 80-х. Перестройка сильно придвинула СССР-Россию к мировому сообществу и мировой истории. В стране началось эмбриональное формирование регионов – не продуктов членения территории (районы), а региональных субъектов, начавших ощущать собственную волю, собственную политическую энергию, собственные интересы, стремление к независимости и самодостаточности, в отличие от самообеспеченности [Ленин 1967], к поиску собственной миссии и своего места в мировом сообществе.

Фундаментальной особенностью отечественного процесса регионообразования являлось то, что в нем самым активным элементом, фактически – инициатором выступали исследователи регионов и регионообразования. Это был тот редкий в истории случай, когда наука и проектирование выступали не в качестве вспомогательных и обслуживающих средств, а как самостоятельная конструктивная сила. Одновременно и параллельно началась муниципализация российских городов, понимаемая в шести седьмых мира как самоуправление свободным от государственного гнета и государственной зависимости городом.

Второй фундаментальной особенностью регионализации страны и муниципализации ее городов стало то, что внедрение научных и проектных идей осуществлялось не капитальными вложениями и инвестициями, а благодаря образованию, то есть непосредственной передачей, трансляцией интеллектуальных результатов и продуктов от разработчиков местному населению: бизнес-сообществу, политическим лидерам и молодежи.

Без особого энтузиазма и слабо веря в успех и будущее, Б. Родоман включился в эти исследования и разработки, а также в образовательные демонстрации в рамках Лаборатории региональных исследований и муниципальных программ. Он участвовал, в частности, в разработке «Муниципальной программы и программы развития туризма в г. Шлиссельбурге» и «Программы регионального развития городов долины реки Вуоксы» в первой половине 90-х годов прошедшего века.

К сожалению, пессимизм Б. Родомана получил полное подтверждение.

После государственного переворота и штурма здания российского парламента (сентябрь-октябрь 1993 года), а также с началом Чеченской войны (декабрь 1994 года) в стране было восстановлено самодержавие, но, в отличие от монархического, совершенно нелегитимное. Самовластие естественным образом оказалось сопряженным со свертыванием регионализации, муниципализации, любых проявлений самоуправления, а также нарушением основных гражданских свобод и прав человека.

Все региональные и муниципальные разработки оказались в невостребованном депозитарии до лучших времен, которые, надо честно признать, скорее всего, никогда уже не придут.

Одухотворенный ландшафт
Поэтизация ландшафта

Публикация [Родоман 2004] открыла возможности работы Б. Родомана в Институте природного и культурного наследия РАН. Сегодня ведущей темой его экспедиций и исследований стала одухотворённость ландшафта. Эта тема всё ещё рассматривается многими как нечто вычурное или метафора. Собственно, сегодня происходит то, что происходило и всегда с Б. Родоманом – он вновь опережает время и жизнь.

Это можно было бы назвать неоязычеством, если бы не одно обстоятельство. Ветхий человек и язычник, одухотворяя, одушевляя и поэтизируя окружающий его ландшафт, населяя его богами, нимфами, демонами, духами, эльфами, саламандрами, сильфидами и прочими существами, пытается мифологизировать, то есть найти сокрытый, потаённый, но истинный смысл внешнего мира (myth по-гречески означает «рассказ об истинном»), диктующего человеку его поведение, его жизнь и судьбу, но не вмешивающегося во внутренний мир человека.

Сегодняшняя ситуация заключается в том, что мы не только допускаем в себя поэзис мира и находим в ландшафте источники своего вдохновения, не только увлечены самопоэзисом, но и пытаемся искусственно-техническими средствами вдохновить сам ландшафт, раскрыть его поэтический потенциал и талант, подчеркнуть его вдохновенные смыслы. Мы сами становимся демиургами красоты и поэзии ландшафта.

Я думаю, в архитектурно-планировочной деятельности требования на поэтизацию ландшафта станут такими же обязательными и даже обыденными, как сегодняшние требования к инженерной инфраструктуре, функциональному зонированию и другим, весьма прозаическим вещам.

Литература

Алаев Э. Б. Социально-экономическая география. Понятийно-терминологический словарь. М.: Мысль, 1983.

Анучин В. А. Проблема синтеза в географической науке//Вопросы философии. 1964. №2. С. 35—45)

Анучин В. А. Теоретические основы географии. М.: Мысль, 1972.

Арманд А. Д. Два в одном: Закон дополнительности. М.: URSS, 2008.

Арманд А. Д. Ландшафт как конструкция//Известия ВГО. 1983. вып.2. С. 120 – 125.

Арманд Д. Л. Наука о ландшафте (Основы теории и логико-математические методы). М.: Мысль, 1975.

Арманд Д. Л. – Нам и внукам, М.: Мысль, 1964.

Бунге У. Теоретическая география. М.: Наука, 1967.

Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма. М.: Прогресс, 1990.

Галилей Г. Диалог о двух главнейших системах мира – птоломеевой и коперниковой. М.-Л.: ГИТТЛ, 1948.

Изард У. Методы регионального анализа. М.: Прогресс. 1967.

Колосовский Н. Н. Производственно-территориальное сочетание (комплекс) //Вопросы географии №6 География хозяйства СССР. 1917—1947, М.: 1947.

Колосовский Н. Н. Основы экономического районирования. М.: 1958.

Колосовский Н. Н. Теория экономического районирования. М.: 1969.

Ленин В. И. – Набросок к плану научно-технических работ// ПСС. М.: Издательство политической литературы, 1967. 5 изд. Т. 36.

Лефевр В. А. Алгебра совести. М.: Инфо-Гнозис, 2003.

Лефевр В. А. Рефлексия. М.: Инфо-Гнозис, 2003.

Некрасов Н. Н. Региональная экономика. М.: Экономика, 1975.

Родоман Б. Б. География, районирование, картоиды: Сборник трудов. Смоленск: Ойкумена. 2007.

Родоман Б. Б. Под открытым небом. М.: Российское гуманистическое общество, 2004.

Родоман Б. Б. Территориальные ареалы и сети. Очерки теоретической географии. Смоленск: Ойкумена, 1999.

Хаггет П., Чорли Р. Модели в географии. М.: Прогресс, 1967

Хаггет П., Чорли Р. Сетевой анализ в географии. М.: Прогресс, 1969.

Хаггет П. География: современный синтез. М.: Прогресс, 1972

Hägerstrand. T, Innovations för loppet ur korologisk synpunkt. C.W.K Gleerup, Lund, Sweden, 1953.

2011 г.

Памяти Бориса Родомана

Этот текст был написан загодя, за несколько лет до смерти Бориса Борисовича Родомана, согласован с ним и одобрен им. Как человек сугубо рациональный и романтичный, он хотел знать, что будет написано, когда он уже не сможет ничего исправить или опровергнуть.

Да, конечно, он, прежде всего, ученый – и воздать должное его таланту и кропотливому трудолюбию учёного необходимо – его и трудно представить себе в каком-либо другом качестве, но для меня и многих его потеря – это потеря человека: ироничного, влюбчивого, самокритичного, ранимого, порой робкого, но чаще – бестрепетно бесстрашного, умеющего в тусклых интонациях и отрешённостях говорить удивительные, потрясающие вещи.

Он не любил людей, считая, с одной стороны, что не за что, а с другой – что это обязанность Бога и президента, а вовсе не ученого. Но он чутко чувствовал природу и был неутомим в любви к ней. Он любил её ландшафтно, целиком, а не деталями, пейзажно, а не натюрмортно – он чувствовал единение своей жизни с жизнью природы. На подмосковной лыжне он был также естественен, как на высокогорной тропе в Гималаях, в амазонской сельве, на мягких карпатских склонах и среди галапагосских игуан.

Он превратил свою жизнь в путешествие, и не уставал путешествовать, и говорил себе и друзьям: «я поеду…» – пока не умер.

Он создал внутри себя мир, который превращал хаос бытия в упорядоченный космос существования, бытия по сути. Этот космос вполне адекватен его сознанию. Он жил в сотворенном им самим мире – счастливо и спокойно. Нам, живущим в творимом, а потому несовершенном мире, это чуждо и непонятно. Вторжения внешнего мира, признаться, его иногда сильно раздражали, но больше его раздражала человеческая глупость, особенно всяких начальников, от маленьких до очень маленьких.

Редкий случай в нашей науке – он был честен. Это сближает его с Сократом. «Клянусь собакой», они оба ни разу не предали себя. Однажды я предложил ему принять участие в работе по Кобрину. Мы съездили туда, а потом он честно сказал: «не моё, делать это не буду».

Его наследие – не только статьи и книги, опубликованные и неопубликованные, не только восторженные ученики и пылкие враги: всё это, увы, преходяще; главное его наследие – идеи, а они нетленны.

Июнь 2012

Беседа с высоты птичьего полёта

Борис Родоман – выдающееся событие в отечественной и мировой географии. Независимо от того, разделяют или не разделяют его взгляды, всеми признается его несомненный огромный вклад в науку, его научный авторитет.

В чем наиболее заметные заслуги его идей?

Первая и самая важная: Борис Родоман первым, еще будучи студентом Геофака МГУ в 50-е годы, выдвинул требование на отношение к географической среде как единому объекту географических исследований. Это было, при всей очевидности идеи нам, современным людям, и новым, и даже опасным: в науке господствовала сталинская доктрина «законы природы действуют медленно, социальные законы мгновенны». Это породило непреодолимый тогда барьер между экономической и физической географией. Экономико-географы видели природу только на горизонте своего зрения и внимания как на некую декорацию разворачивания человеческой деятельности, физико-географы всячески уклонялись от любых антропогенных факторов и тщетно искали «чистые» от человека ландшафты и элементы природной среды. Естественно, такой подход приводил к узкой специализации, междисциплинарной глухоте и воинствующему взаимонепониманию. Всякая попытка синтеза сразу рассматривалась как геттнерианство, геополитика и, в конечном счете, фашизм.

На этом фоне позиция Родомана была гласом вопиющего, но ему повезло – его по достоинству оценили и взяли под свою защиту тогдашние суперавторитеты Н. Н. Баранский и Ю. Г. Саушкин.

Вторая, не менее важная идея: человек, по Родоману, познает ландшафт прежде всего чувственно. Эстетически и только затем (и вовсе необязательно), мыслительно, конструктивно, проектно. Удивительно, но обладая строгой математической логикой (нам, молодым, он проводил в 60-е летние школы «Математика в географии»), он оказался пионером поэтической географии, ландшафтоведения как нравственной дисциплины. Эстетический взгляд на ландшафт позволил не только расширить рамки географии, уже не только науки, но и искусства, художества, поэзии, но и создать удивительное и уникальное средство познания ландшафта – картоиды поляризованного пространства.

Идеи Бориса Родомана оказались весьма привлекательными. За ним потянулся длинный шлейф учеников, последователей, почитателей, даже фанатов. Не замечая этого, он так до сих пор и остается в убеждении, что является одиночкой.

В 2011 году Борису Родоману, теоретику географии и родоначальнику географии туризма и рекреации, исполняется 80 лет. Это обстоятельство и стало поводом для нашей встречи и беседы.

Мы сидим втроем на кухне у Бориса Родомана. С высоты 17-го этажа открывается дивный вид на Лихоборы, Тимирязевский парк и островершинный хребет многоэтажного башенного горизонта. Борис не любит эти современные «байконуры», лишившие Москву своего лица, сделавшие город глобалистским ералашем.

Двадцать лет тому назад существовал маленький клуб «Московские географы-философы – любители крымских вин». В память об участии в этом клубе мы пьём крымский «херес», вино мужское, творческое, очень адекватное нашей беседе.

Александр Левинтов: В каком ряду отечественных географов ты сам себя видишь – в прошлом и в будущем?

Борис Родоман: Постановка того или иного человека в ряд при его жизни – бессмысленна. Это делает следующее поколение. Должно пройти время. Сейчас я себя ставить не могу никуда. Мне кажется, что я мало известен, и мой социальный статус – как вообще в жизни, так и в науке – очень низок. Не следует забывать, что я не занимаю никаких руководящих должностей, у меня никогда не было аспирантов, я нигде не читаю лекций – разве что иногда, эпизодически. Я вообще одиночка. Если бы я не был всё-таки вписан в профессиональное сообщество, то я бы вообще нигде не котировался, а был бы просто как какой-то сумасшедший. Я, конечно, вырос среди географов, они создают мне ауру… Но вообще я не возьмусь сам себя оценивать, это дело других людей.

Однако хочу добавить, что хотя, строго говоря, я не считаю себя экономико-географом, я вырос на этой кафедре – поэтому, может быть, формально меня можно отнести к экономико-географам.

Ольга Балла: Я бы хотела спросить о гуманитарной географии, в которой вы работаете. Видите ли вы её как уже сложившуюся дисциплину – или она ещё в стадии становления? В чём вы усматриваете задачи гуманитарной географии – и вообще, и первостепенные задачи географии?

Б.Р.: Гуманитарная география, безусловно, складывается сейчас, и надо сказать, что это – личное, авторское творение Дмитрия Замятина (сноска: строго говоря, гуманитарная география или география человека возникла еще в конце 19 века во Франции благодаря усилиям Видаль де ля Бланша (1845—1918); в современной мировой географии гуманитарная география безусловно представляет собой мейнстрим; около двадцати лет курс «Гуманитарная география» читает А. Левинтов). И я вижу это направление перспективным именно благодаря его колоссальной работоспособности и энергии. Думаю, что у Замятина есть силы, что он, в отличие от меня, не отвлекается на посторонние вещи, а очень много работает, – и он, конечно, это направление создаст и сплотит.

Однако сам по себе термин «гуманитарная география» – это как бы отделение от остальных, сложившихся ветвей географии: социально-экономической географии, физической… – как бы противопоставление себя им. Это уже проблематично. И понятно, что это название, возможно, даже не будет принято большинством географов. Но направление это, безусловно, перспективное.

А что касается второго вопроса, это как раз и надо спросить у самого Замятина11
  Наш корреспондент внял совету своего собеседника и действительно встретился с Д. Н. Замятиным. Разговор с ним о гуманитарной географии, её возможностях, проблемах и перспективах мы намерены опубликовать в ближайшее время.


[Закрыть]. Я очень люблю Институт наследия22
  Имеется в виду Российский научно-исследовательский институт культурного и природного наследия имени Д. С. Лихачёва.


[Закрыть], в котором я сейчас служу, и своих коллег там, но я всё-таки сам по себе. Я бы сказал даже так: я сам являюсь объектом наследия…

О.Б.: То есть, вы с гуманитарными географами сотрудничаете, но себя к ним не причисляете?

Б.Р.: Я бы так не сказал! Я причисляю себя и к ним, и не к ним. Области моих занятий пересекаются, как круги, и в какой-то степени я к гуманитарной географии, конечно, принадлежу. Сам Замятин это признаёт. А с другой стороны, я принадлежу ещё к чему-то. Впрочем, то же самое я бы сказал о каждом учёном.

О.Б.: Удовлетворяет ли вас положение этой науки в современном обществе? Слышат ли гуманитарных географов те, к кому обращены их послания?

Б.Р.: Ну, знаете, в наши дни, о любой науке, о любом её направлении можно сказать, что общество его не слышит. Во всяком случае – слышит недостаточно. Всегда можно слышать лучше.

О. Балла: Кто были ваши учителя в профессии?

Б.Р.: У меня был один, главный учитель – он считается таковым почти официально – Николай Николаевич Баранский33
  Николай Николаевич Баранский (1881– 1963) – советский экономико-географ, организатор науки, создатель советской районной школы как направления экономической географии. Автор нескольких учебников по экономической географии СССР для средних школ, трудов по социально-экономической географии и экономической картографии.


[Закрыть]. Он, правда, был скорее моим покровителем, чем научным руководителем. Под влиянием своего однокурсника, Юры Макарова, я решил, что мне стоит заняться теорией географических описаний – ответить таким образом на призыв Баранского, который мы с Юрой, прочитали, кажется, в сборнике «Вопросы географии». И после путешествия в Крым я, вместо курсовой работы – отчёта о крымской практике, – написал сочинение, посвященное теории географического описания —тому, каким должно быть комплексное географическое описание.

А к концу учебного года, случайно, о моём существовании стало известно факультету и кафедре, – до этого я был рядовым студентом. Когда я признался, что у меня никакой курсовой работы нет, а есть только вот такое сочинение, – мне сказали: покажите-ка его руководству кафедры. И я показал работу профессору Саушкину. Тот был учеником Баранского и отвёл меня к нему. Таким образом состоялось открытие меня Баранским, который впоследствии стал как бы моим покровителем.

Характерно, что о моих тогдашних работах он иногда говорил: «Я, откровенно говоря, не понимаю, о чём вы пишете, но чувствую, что это очень интересно.» Такое отношение к ученикам, я считаю, очень ценно: наука развивается, и понятно, что новое поколение приходит к новым идеям, которые старшему поколению непонятны. Оно должно быть терпимо к младшему поколению; чувствовать, даже интуитивно, что здесь – не всё вздор, что в этом что-то есть. Я и сам стараюсь в себе сохранять такое же отношение к учёным молодого поколения, среди которых есть и такие, которых я тоже не понимаю. Но я с какого-то боку высоко ценю их деятельность.

ОБ: Вы назвали себя мыслителем-одиночкой. Но мне всё-таки хотелось бы прояснить культурные координаты этого одиночества и спросить: сотрудничество с представителями каких специальностей кажется вам для вашей работы приоритетным?

Б.Р.: Сейчас я задам этот вопрос Александру Евгеньевичу. Саша, как ты думаешь, я сотрудничаю с кем-нибудь?

АЛ: Конечно.

Б.Р.: С кем же?

АЛ: С философами, например. С ландшафтоведами. … Борис, когда я говорю о сотрудничестве, то имею в виду, что ты пользуешься их трудами, а они – твоими…

О.Б.: Я же имела в виду скорее диалог, в котором происходит обмен мнениями и опытом.

Б.Р.: Разделим эту проблему на две части. Вот ты, Саша, говоришь, что я пользуюсь их трудами, а они – моими. Да, я их трудами пользуюсь. А вот они моими – нет.

Физико-географы, ландшафтоведы не обратили на мои схемы форм районирования никакого внимания. А я ведь с самого начала создавал свои концепции районирования именно для них (как мне, по крайней мере, казалось), на их материале, а не на материале социально-экономической географии, потому что в экономической географии районирование очень простое. В физической же географии схемы очень сложные. Там выделяются страны, районы, местности, урочища, они между собой пересекаются, каждое пересечение – новый район, который можно затем подвергать классификации. Так вот, я заглянул ландшафтоведам через плечо, посмотрел, чем они занимаются, какие они карты чертят – и создал своё направление. Они на это не обратили внимания совершенно.

Что касается ссылок на меня сейчас, то они наполовину представляют собой нагромождение ссылок, которые пишут диссертанты и аспиранты – просто потому, что им положено в начале перечислять огромное количество имён. Я тут как-то с удивлением увидел в интернете, что меня уже причисляют к пионерам количественных методов в географии и чего-то ещё. Но они просто не разбираются. Пишут подряд фамилии, которые слышали на лекциях… Нет, такого рода признание и такого рода использование меня нисколько не радует.

А сотрудничество – да, я варился в некоторых семинарах, в неформальных школах. Что касается той методологической деятельности, в которую меня пытались вовлечь, и в которой подвизался, в частности, Левинтов44
  Рассказ об участии А. Е. Левинтова в методологическом движении и о смыслах такого участия для работы географа см. в интервью с ним: «В культуре свободных мест нет» // Знание-сила. – №5. – 2010. = http://www.znanie-sila.su/?issue=projects/issue_16.html.


[Закрыть] – с этим у меня не вышло. Несколько раз я ездил с ними куда-то – нет, не пошло. А ещё был такой семинар, который можно упрощённо назвать «Биология и культура», под руководством замечательного петербургского универсального учёного Сергея Викторовича Чебанова, – в нём многие годы я участвовал. Там все понимали, что я говорю, а я наполовину понимал то, что говорят они. Правда, потом они всё больше сдвигались в сторону теологии. Сейчас я с ними разошёлся. То есть, не в принципиальном смысле – просто уже как-то не поддерживаются отношения.

Я бы сказал, что мои отношения с такого рода неформальными колледжами, с различными журналами, включая, кстати, и журнал «Знание-Сила», похожи на любовный роман, который внезапно начинается – и потом почему-то прекращается. Так и со «Знание – Силой»: тоже у меня была такая любовь, но прекратилась. Я не могу сказать себе: «Я давно не писал в этот журнал, дай-ка напишу!» – это вообще непредсказуемо.

Что касается семинаров, – конечно, моё пребывание в каждом из них не вечно. Но я повторяю, что семинар Чебанова для меня имел колоссальное значение. Я почерпнул там множество идей благодаря тому, что там был симбиоз экономистов и биологов. Там были такие яркие личности, как, например, Симон Кордонский, который написал теорию административного рынка, а теперь – книгу о сословной структуре российского общества. Он утверждал, что каждый из нас de facto приписан к определённому сословию и делает то, что членам этого сословия положено – получает свою долю пищи от нефтяной трубы и пока он не вылезает за определённые рамки, его терпят. Так существует и наша собственная наука, и наш институт: мы тоже, согласно Кордонскому, принадлежим к своему сословию и делаем, что нам предписывается.

АЛ: А с философами ты ведь тоже сотрудничаешь?

Б.Р.: С философами… Ну, трудно сказать. Я общался с ними, когда у меня ещё были хорошие отношения с Шупером, который старался сближать нашу географическую науку с философами. Создавалась довольно благоприятная атмосфера, в которой и мои доклады, видимо, понимались и благосклонно воспринимались философами. Не знаю, можно ли отнести к философам науковедов, – вообще-то они от философов отделились, – но с науковедением у меня тоже был контакт. Мы с Володей Каганским ездили в Новосибирск, там были такие науковеды, как Соколин (?), Розов, Сычёва… Поскольку им надо было изучать науки в качестве объекта, они, после того, как изучили физику, химию, обратили внимание на географию. Стали в ней тоже что-то искать: стандартная ли это наука; чем она отличается; имеют ли такие науки право на существование… Появились новые теории наук, представления о том, что науки могут быть разного типа, и вот география – одна из них. А мы идём навстречу, подсказываем, как мы видим географию.

С Институтом истории естествознания и техники мы соприкасались. Я даже читал лекции по науковедению, потому что меня волновала моя собственная судьба, и я пытался доказать, что учёный —тоже творческая личность. То есть, он обладает определёнными особенностями, с которыми общество должно считаться и не заставлять его работать локтями или задницей, ходить на работу и расталкивать сослуживцев, делая карьеру; что учёный не стремится к власти, и что учёный не нуждается в директоре и сам никогда не будет директором.

Соприкасался я и с определёнными группами людей, кружками. Прежде всего это была группа Чебанова. Потом, если говорить о том, что ближе к профессии, – я много лет участвовал в работе так называемых российско-эстонских школ по охране природы. Результатом всегда был сборник трудов. Половину участников там составляли учёные из Эстонии, а половину – из других республик, особенно из России. Мы собирались то на территории остального Советского Союза, то на территории Эстонии. Это всё уже кончилось. Наше поколение там уже сошло со сцены, но недавно я увидел в Интернете, что меня в Эстонии, оказывается, кто-то помнит. Тем более, у меня было много научно-популярных работ, опубликованных на эстонском языке.

А.Л.: Есть позиция научная и гражданская. У тебя есть обе – или гражданскую ты игнорируешь?

Б.Р.: Нисколько. Гражданская позиция у меня есть. Но я, как человек, поживший при советском режиме, несколько трусоват, понимаю, что выходить на площадь мне незачем, и никогда не буду этого делать. А моя оппозиционность по отношению как к той власти, которая была у нас при так называемых коммунистах, и к той, которая есть сейчас, – совершенно одинакова. Я никогда не кричал «Ура, ура!», никогда никого не поддерживал, никогда ни на кого не возлагал надежд. Абсолютно ни на кого. Я и в 90-х годах ко всем относился страшно скептически. А власть – всякую – я вообще не люблю.

О.Б.: Власть вообще, как явление?

Б.Р.: Ну, видите ли, я считаю, что власть – это в принципе негуманно, это насилие человека над человеком. Вот анархисты говорят, что должны быть только договорные отношения. Да, договорные отношения – это идеал. Но с другой стороны, демократия рождалась как взаимоотношения внутри элиты. А остальная масса была всё-таки на положении животных, которыми надо управлять. Вот и сейчас демократизировавшиеся элитарные деятели как-то нами управляют.