Текст книги "Толковая Библия. Ветхий Завет и Новый Завет"

Следовавшие за Иеффаем трое судей израильских мирно правили народом – Есевон семь лет, Елон десять лет и Авдон восемь лет. Все они пользовались семейным благословением, имели многочисленных сыновей, а также и владели значительными богатствами, так что, например, у судии Авдона «было сорок сыновей и тридцать внуков, ездивших на семидесяти молодых ослах», – в знак особенного достоинства и богатства. Между тем, при отсутствии сильной и общепризнанной власти, которая бы твердой рукой управляла всем народом, израильтяне все более и более поддавались нечестию и идолопоклонству, ослабевая в то же время и политически. Этим воспользовались филистимляне и поработили их. Филистимляне были одним из самых воинственных народов земли Ханаанской. Они переселились с острова Крита и еще во времена Авраама твердо укрепились на богатой прибрежной равнине (Шефела), к северу и югу от Аскалона. Впоследствии они сильно расширили свои владения и достигли такого могущества, что влияние их чувствовалось на всем протяжении страны, в которой они сохраняли свое господство до самого Давида. Соединившись с несколькими туземными племенами, еще продолжавшими жить в Газе, Хевроне и других местах, они совершенно сокрушили силы израильтян, которые, как земледельческий народ, не в состоянии были выдержать напор народа, главным ремеслом которого была война. Даже храброе колено Иудино должно было положить перед ними свое оружие и подчиниться тяжкому и позорному игу, для обеспечения которого филистимляне к тому же совершенно обезоружили побежденных, увели у них в плен всех кузнецов и оружейников, так что израильтяне для всякой кузнечной и слесарной работы вынуждены были обращаться к своим жестоким врагам. Неудивительно, что при таких обстоятельствах филистимское иго могло тяготеть целых сорок лет, не вызывая даже попытки к освобождению от него. Народ пал духом и в полном унынии отчаялся уже в надежде на какое-либо избавление. Но избавитель уже явился в его среде и готов был выступить на защиту своего народа. Это был необычайный герой по имени Самсон. Самсон был сын бездетной дотоле четы Маноя с женой из колена Данова, соседнего с филистимской землей и потому наиболее терпевшего от жестоких врагов. Самое рождение его было возвещено ангелом, который объявил жене Маноя, «что она зачнет и родит сына, и бритва не коснется головы его, потому что от самого чрева младенец сей будет назорей Божий, и он начнет спасать Израиля от руки филистимлян». То же известие повторено было и самому Маною с подтверждением его особым видением ангела, поднимавшегося в пламени жертвенника. В определенное время действительно родился у них сын, которому дано было имя Самсон.

Колено Даново, к которому принадлежал Самсон, всегда было сравнительно малым и не в силах было даже отвоевать отведенного ему Иисусом Навином удела у филистимлян, которые совершенно отрезали его от приморской равнины и стеснили в горах. Положение его было столь стесненным, что впоследствии оно вынуждено было даже выселить из себя значительную часть, предоставив ей искать себе местожительство на северной границе страны. Но у них был укрепленный лагерь на горах, господствовавших над филистимской равниной, и тамто именно возрастал Самсон. Будучи назореем, т. е. человеком, всецело посвященным на служение Богу и Его царству, и представляя живой урок, что сила и спасение избранного народа заключались только в его невидимом Царе, который давал Свою помощь только за исполнение Его святых законов, Самсон возрастал в виду городов и деревень своих угнетателей. При виде угнетенного положения своего народа от жителей этих идолопоклоннических городов и страдая за честь своего отечества и своего Бога, юный назорей возмущался духом, и в народе уже носились слухи, как «Дух Господень» по временам действовал в длинноволосом отроке, уже начинавшем обнаруживать необычайную силу.

Достигнув возмужалости, Самсон не сразу выступил на спасение своего народа от врагов, а показал сначала ту же слабость, которой страдали все вообще израильтяне. Он был в нравственном отношении как бы зеркалом своего народа. Будучи, как и весь народ, посвященным Богу, он воплотил в своей жизни как добродетели, так и пороки своего народа, и потому на первых же порах привязался к одной филистимлянке и просил своих родителей позволить ему жениться на ней. Увидев, как напрасно было бы их сопротивление неразумному поступку их пылкого юноши-сына, они согласились. По дороге к своей невесте Самсон впервые обнаружил свою необычайную силу. Неподалеку от виноградников Фимнафы, местожительства его невесты, на него напал молодой лев; но Самсон, почувствовав в себе чудесную силу, не смутился, а растерзал льва, как козленка, хотя у него не было в руках никакого оружия. Он никому не сказал об этом, но, проходя в другой раз той же дорогой, увидел, что в трупе убитого им льва, успевшего под палящим зноем совершенно высохнуть, завелся рой пчел. Захватив с собой мед, Самсон в качестве жениха устроил семидневный пир для тридцати своих брачных друзей и, будучи в веселом расположении духа, предложил им отгадать загадку, под условием в случае успеха уплатить им тридцать синдонов (рубашек из тонкого полотна) и тридцать перемен одежд, выговаривая то же и себе в случае их неумения отгадать ее. Те согласились, и он сказал им: «Из ядущего вышло едомое, из сильного вышло сладкое». Три дня бесплодно бились брачные друзья над этой таинственной для них загадкой, наконец, видя, что не в силах разгадать ее, они обратились к его новобрачной жене и начали приставать к ней, чтобы она добилась у Самсона разгадки, угрожая в противном случае сжечь ее и дом отца ее. «Разве вы призвали нас, чтобы обобрать нас?» – грубо приступали к ней озадаченные брачные друзья. Слезами и мольбами новобрачная склонила Самсона отгадать ей загадку и, добившись от него решения, передала его брачным друзьям, которые с торжеством и отгадали ее Самсону. «Что слаще меда и что сильнее льва!» – сказали они негодующему Самсону, который сразу же понял измену своей жены и заметил им: «Если бы вы не орали на моей телице, то не отгадали бы моей загадки». Однако нужно было уплатить по условию, и тут он в первый раз воспользовался случаем отомстить филистимлянам. Придя в филистимский город Аскалон, он убил там тридцать человек, снял с них одежды и отдал перемены платья их разгадавшим загадку. С гневом он оставил свою неверную жену, и она вышла за одного из его брачных друзей. Терзаемый ревностью, он хотел вновь сойтись с своей женой, но, получив отказ от бывшего тестя, он жестоко отомстил филистимлянам, пустив в их созревшие для жатвы пшеничные поля триста лисиц с привязанными к их хвостам зажженными факелами. Это, в свою очередь, навлекло мщение филистимлян на его бывшего тестя, дом которого они сожгли вместе с бывшей женой Самсона. Чтобы наказать самого виновника своего бедствия, они с войском выступили против израильтян, и последние, совершенно потеряв всякую надежду на избавление от тяжкого ига, унизились в своем раболепстве перед врагами до того, что готовы были выдать филистимлянам своего единственного героя-патриота. Связанный двумя новыми веревками, Самсон был отведен к филистимлянам; но когда те, увидев его в таком положении, от мстительного злорадства вскричали, на Самсона «сошел Дух Господень, и веревки, бывшие на руках его, сделались как перегоревший лен, и упали узы его с рук его», а он, схватив попавшуюся ему свежую ослиную челюсть, избил ею тысячу ошеломленных филистимлян. Утолив свою жажду из чудесно образовавшегося источника, Самсон возвратился домой и «был судьею Израиля во дни филистимлян двадцать лет».

С течением времени, однако же, свойственная всему народу порочность все более и более одолевала богатыря-судию, и чудесный победитель храбрых воинов поддался чувственной страсти к коварным женщинам. Застигнутый однажды в Газе, филистимском городе, на ночлеге у одной блудницы, Самсон был окружен врагами, решившимися убить его поутру. Но он, встав в полночь, вырвал городские ворота вместе с вереями и, взвалив их себе на могучие плечи, отнес на вершину горы, в получасе пути от города. Таким образом он еще раз избежал мщения филистимлян; но час падения его уже был близок. Свое назорейство он нарушил позорным распутством, и потому, еще и нося на себе длинные волосы, уже не носил в себе Духа Божия. И гибель его скоро довершена была новой, увлекшей его в свои сети женщиной, коварной Далидой. Это была известная красавица, злоупотреблявшая своей красотой. Зная сластолюбивый нрав Самсона, филистимские князья порешили воспользоваться этой женщиной для погубления своего страшного врага и, как это нередко делалось в древности, подкупили ее, чтобы она своими ласками склонила его открыть ей, в чем заключалась тайна его чудесной сверхъестественной силы. Три раза Самсон уклонялся от раскрытия тайны, но коварство Далиды победило наконец. Узнав, что сила Самсона заключалась в его назорейских волосах, она усыпила его на своих коленях, «и призвав человека, велела ему остричь семь кос головы его. И начал он ослабевать и отступила от него сила его». Этого только и ждали его смертельные враги. Захватив своего обессиленного врага, филистимляне выкололи ему глаза, привели его в свой главный город Газу и, сковав его двумя медными цепями, заставили его молоть «в доме узников». Через несколько времени филистимляне в честь своего национального бога Дагона (идола с человеческим туловищем и рыбьим хвостом) устроили великолепный пир, соединив вместе с ним торжество в память победы над своим страшным врагом. Чтобы позабавиться беспомощным богатырем, они привели на пир также и Самсона, где и подвергли его всевозможным издевательствам и побоям. Между тем волосы его успели уже отрасти опять. Вновь почувствовав в себе силу, ослепленный богатырь велел своему вожатому подвести себя к колоннам, на которых утверждался увеселительный дом, переполненный веселящимися филистимлянами, Обхватив два средних столба и с последней молитвой к Богу воскликнув: «Умри, душа моя, с филистимлянами», Самсон зашатал колонны, и весь дом, со всеми веселившимися в нем, рухнул на Самсона, похоронив его под своими развалинами вместе с тысячами отмщенных им за свое поношение филистимлян. Пораженные ужасом, филистимляне не воспрепятствовали родственникам Самсона взять его тело, которое и было погребено на его родине, между Цором и Естаолом, в гробнице отца его Маноя.

Чтобы понять и оценить все величие Самсона, нужно принять во внимание обстоятельства его времени. Поистине велик и силен верой в непреложность божественного обетования о назначении избранного народа был человек, который один, среди всеобщего уныния и подавленности, осмелился выступить против жестоких угнетателей. И это было в такую мрачную пору нравственного падения, когда даже колено Иудино совершенно пало духом и готово было выдать израильского героя его смертельным врагам, делая ему оскорбительный укор. «Разве ты не знаешь, – говорили ему раболепные и малодушные собратья, – что филистимляне господствуют над нами? Что ты сделал нам, навлекая месть филистимлян?» Народ уже примирился с своим тяжелым положением и согласен был жить в рабстве у идолопоклонников, и за такой-то народ Самсон, не имея никакой поддержки от него, должен был вести отчаянную борьбу с врагами. Он и сам тяжко и часто падал нравственно, но, несмотря на все эти падения, сохранял самую трогательную верность Иегове, которая еще более окрепла в нем под влиянием тяжких испытаний последующей жизни. Несмотря на кажущееся оставление его Богом отцов, когда он находился в плену у филистимлян и, ослепленный, осужден был на каторжную работу, вера его не ослабевала и там, и ее-то он неопровержимо доказал, когда потряс столбы здания, в котором веселились идолопоклонники, торжествовавшие победу своего бога Дагона над поборником Иеговы. И неудивительно, что память о нем свято сохранилась из века в век, и в этой памяти народ черпал новое мужество и новые жизненные силы.

Но кроме личного величия, история Самсона имела глубоко поучительный характер и для всего народа. Весь смысл ее заключается в том, что он был назорей. Своей необычайной силой он обязан был своему назорейству, как посвящению Богу; но слабость его заключалась в преданности чувственным и плотским похотям, предаваясь которым, он нарушал свой обет. В обоих отношениях он был не только типом своего народа, но и зеркалом, в котором Израиль воочию мог видеть и себя, и свою историю. Израиль также был своего рода назорей, как народ, посвященный Богу, и пока он соблюдал свой завет с Богом, он был непреоборим в своей силе, но когда он нарушал этот завет, предавался чувственности и грязному идолопоклонству, этому духовному прелюбодейству, то сила его ослабевала, он делался жалким рабом и повергался в бездну духовного и гражданского падения. Таким образом, история Самсона есть как бы олицетворение истории самого израильского народа, и она показывала, что сила народа заключается только в сохранении им своего завета с Богом. Самсон своей жизнью преподавал всему народу поразительный и глубочайший урок, что Израиль, нарушая свой завет, неизбежно найдет свою коварную Далиду, которая, лишив его назорейства, отдаст его врагам на попрание и издевательство.

Жизнь Самсона, равно как и некоторых других судей израильских, ясно показывает, до какого религиозно-нравственного падения дошел народ израильский в Земле обетованной. Вся история периода судей есть печальная история постоянных заблуждений, беззаконий и идолопоклонства с неразлучно следовавшими за ними бедствиями. Даже в жизни самих судей пороки часто берут верх над добродетелями, и злые вожделения заглушают робкий голос совести и сознание долга. Среди избранного народа почти совсем забыта была истинная религия и на место ее явились жалкие суеверия, распространявшиеся разными бродячими, беспутными левитами. Безнравственность сделалась настолько всеобщей, что прелюбодейное сожительство считалось обычным делом и как бы заменяло брак, а в некоторых городах развились даже такие гнусные пороки, которые некогда навлекли на Содомское пятиградие страшный гнев Божий. Внутреннее безначалие и всеобщее самоуправство довершают картину жизни израильского народа «в те дни, когда у него не было царя и когда каждый делал то, что ему казалось справедливым». В подтверждение всего этого книга «Судей», излагающая историю времени судей до смерти Самсона, в заключение приводит несколько поразительных случаев и событий, ярко характеризующих религиозно-нравственное и общественно-государственное состояние народа в это время.

В колене Ефремовом жил некий Миха, который украл у своей матери тысячу сто сиклей серебра. Мать прокляла неизвестного ей вора, но сын, устрашенный проклятием, сознался в своей вине, возвратил деньги, и суеверная мать обратила эти деньги на слитие истукана и кумира, которые поставлены были в доме, ставшем, вследствие этого, как бы «домом Божиим». Чтобы довершить подобие святилища, Миха сделал эфод и терафимы и самовольно посвятил одного из своих сыновей в священники. Но, видя незаконность своего поступка, он скоро воспользовался для этой цели одним праздно блуждавшим молодым левитом из Вифлеема иудейского и нанял его служить себе в качестве священника за ежегодное жалование в десять сиклей серебра с готовым одеянием и пропитанием. Но вот тут случилось проходить сынам Дановым в поисках за новыми владениями для себя. Зайдя однажды в дом Михи, они украли его святыни и сманили к себе молодого левита, а затем, завоевав город Лаис, переименованный ими в Дан, сделали из истукана Михина свое особое святилище, которому и поклонялись во все то время, когда истинная святыня народа, Дом Божий, находился в Силоме. Другое происшествие еще ярче обнаруживает ужасное нравственное и общественное расстройство израильского народа в период управления судей. Один левит, ездивший в Вифлеем за своей сбежавшей от него наложницей, возвращаясь домой, по пути зашел с ней на ночлег в город Гиву, в колене Вениаминовом. Но когда он, найдя приют в доме одного старца, пользовался его гостеприимным угощением, развратные жители города сделали нападение на этот дом и требовали к себе самого левита-странника для удовлетворения своих гнусных похотей. Старец заступился за своего гостя. «Вот у меня дочь девица и у него наложница, – говорил он развратной толпе, – выведу я их, смирите их, и делайте с ними, что вам угодно; а с человеком сим не делайте этого безумия. Но они не хотели слушать его». Однако же левит действительно вывел свою наложницу на улицу, и грязная чернь «ругалась над нею всю ночь до утра», и по утру она найдена была мертвой у порога дома. Тогда левит разрубил труп несчастной женщины на двенадцать частей и разослал их во все колена с известием о случившемся злодеянии. И «всякий видевший это говорил: не бывало и не видно было подобного сему со дня исшествия сынов Израилевых из земли Египетской до сего дня». Страшное негодование распространилось по всей земле и отовсюду стали собираться воины для наказания гнусных злодеев. Собравшись в городе Массифе, они потребовали от колена Вениаминова выдачи преступников, чтобы предать их смерти и таким образом «искоренить зло из Израиля». Но вениамитяне отказали в этом, и тогда неизбежной сделалась междоусобная война. Два раза израильтяне терпели неудачу в столкновении с войском колена Вениаминова, но потом посредством военной хитрости овладели городом Гивой, преступный город разрушили до основания, истребив и все соседние города со всем их населением и богатством. 50100 сынов Вениаминовых пало в битве, и осталось только 600 человек, спасшихся бегством на пустынную гору Риммон, где они и оставались четыре месяца. Между тем, когда чувство мщения было удовлетворено и пыл негодования остыл в израильтянах, они невольно ужаснулись всего случившегося и, собравшись в Дом Божий, начали горько плакать: «Господи Боже Израилев! для чего случилось это во Израиле, что не стало теперь у Израиля одного колена!» Принесены были жертвы всесожжения в знак примирения, и тогда решено было позаботиться о восстановлении погубленного колена. Но в гневе своем они поклялись не отдавать своих дочерей в замужество преступному колену. Чтобы выйти из затруднения, они воспользовались неверностью жителей города Иависа Галаадского, отказавшихся принять участие в общенародном деле наказание виновных, и в наказание за это истребили их всех кроме четырехсот девиц, которых и отдали в замужество оставшимся в живых вениамитянам. Остальные двести человек должны были достать себе жен посредством похищения силомских девиц во время праздничных хороводов в виноградниках, как это они и сделали с согласия старейшин израильских. Тогда, успокоившись за судьбу двенадцатого колена, израильтяне разошлись по домам, каждый в удел свой. «Тогда не было царя у Израиля, – заключает повествователь эту пе чальную историю, – каждый делал то, что ему казалось справедливым».

Как ни мрачна была эта эпоха в истории израильского народа, но в ней встречаются и светлые стороны, показывающие, что свет истинной религии и добродетели еще светил в этой ужасающей нравственной тьме, хотя лучи его, в посрамление самим израильтянам, иногда исходили от ненавистных для них хананеев. К этому именно времени, к концу периода судей относится история одной женщины, получившей впоследствии громадное значение для истории народа и всего человечества. Это именно история Руфи.

Во время правления судей случился однажды голод в земле израильской, и одно семейство, состоявшее из четырех лиц – Елимелеха с его женой Ноеминью и двумя сыновьями Махлоном и Хилеоном, переселилось для пропитания в землю Моавитскую. Там сыновья их поженились на моавитянках Орфе и Руфи. Лет через десять, однако же, Елимелех и оба его сына умерли, и осталась одна Ноеминь с своими двумя невестками. Услышав, что в земле израильской настали урожайные годы, она решилась возвратиться в родную землю и стала прощаться со своими невестками. Но они обе заявили решимость идти с ней. Вследствие ее увещаний, Орфа, однако же, согласилась оставить ее, но Руфь ни за что не хотела расстаться с ней и решительно заявила, что она хочет вполне разделить с ней судьбу: «Где ты жить будешь, – сказала она Ноемини, – там и я буду жить; народ твой будет моим народом, и твой Бог моим Богом; смерть одна разлучит меня с тобою». Тогда они вместе пошли в израильскую землю и пришли в Вифлеем, как раз во время жатвы ячменя. Чтобы прокормить себя и свою свекровь, Руфь пошла собирать оставшиеся после жнецов колосья на поле жатвы, как это позволялось бедным жителям по закону Моисееву. Поле, на котором ей пришлось собирать колосья, оказалось принадлежащим богатому и знатному человеку Воозу, родственнику ее покойного свекра Елимелеха. Вооз, увидев ее на поле и узнав, кто она такая, велел своим слугам оказывать ей всякое внимание, накормил ее вместе за одним столом с собой и дал ей позволение собирать колосья даже между снопами, где их было конечно больше, так что она собрала и намолотила около ефы ячменя, которую и принесла домой вместе с захваченными после обеда остатками пищи – для своей свекрови. Ноеминь, обрадованная всем этим и видя здесь особое намерение Божие, разъяснила Руфи, что она имеет право на замужество с Воозом, так как он ближайший родственник ее мужа и по закону должен восстановить семя ее умершему бездетным мужу. Когда она действительно заявила об этом (сообразно с тогдашним обычаем) Воозу, то он благословил ее во имя Иеговы, похвалил ее добродетельную жизнь и верность тому, кого закон делал ее законным мужем, и обещал ей исполнить все по закону. И он сдержал свое слово. На другое утро он созвал старейшин города и перед ними заявил, что он, как родственник покойного мужа Руфи, намерен исполнить по отношению к ней закон деверства, если только это право будет предоставлено ему имевшимся в городе еще более близким, чем он, родственником покойного сына Елимелеха. Этот родственник действительно уступил ему свое право, выразив это публичным снятием своего сапога и передачей Воозу, как требовалось обычаем, и Вооз действительно стал законным мужем Руфи-моавитянки. Брак был утвержден старейшинами города, которые, благословив его, пожелали новобрачным семейного счастия и благоденствия. Брак этот был благословлен Богом. У Вооза с Руфью родился сын Овид, который был впоследствии отцом Иессея, отца царя Давида. И таким образом эта благочестивая моавитянка, которая обнаружила веру, редкую во Израиле, и муж которой был потомком Раавы, верующей блудницы иерихонской, сделалась одной из родоначальниц Христа, «сына Давидова». История Руфи составляет предмет отдельной книги в Св. Писании Ветхого Завета, именно «Книги Руфь».

История Руфи представляет светлый луч истинной добродетели и законности среди тьмы преобладающего развращения и беззакония, и эта тьма, вследствие этого, становится еще более мрачной. Религиозно-нравственное и общественное состояние народа израильского дошло уже до печального падения во время судейства Самсона; но после него скоро случилось событие, которое грозило окончательной гибелью народу, хотя, вместе с тем, оно послужило и спасительным началом религиозно-нравственного и государственно-общественного возрождения.