Текст книги "1937. Русские на Луне"

9

Город напоминал то ли потревоженный муравейник, то ли восточный базар, на который съехалось слишком много европейцев, а все местные жители куда-то запропастились, при этом оставив свои товары на прилавках.

То и дело слышались гудки авто, покрикивания извозчиков, тугие удары кнутов о лошадиные спины, скрип колес. Улицы были запружены людскими потоками, будто где-то выше по течению прорвало плотину. Потоки двигались по таким сложным руслам, что любой ученый, задайся он целью вывести эти закономерности математически, потратил бы на это всю жизнь, так и не выведя заветную формулу. Раньше он сошел бы с ума.

Этак попробуешь войти в один из потоков, перестанешь барахтаться и отталкиваться от дна ногами и не заметишь, как течение понесет тебя, и ты будешь всплывать то у прилавка модного магазина, то возле уличного торговца, кричащего, что его пирожки с мясом самые вкусные в мире и сующего тебе один из них. Ты возьмешь его, обжигая пальцы, – такой он горячий, а к губам поднести не успеешь, потому что течение вновь подхватит тебя, руки окажутся прижатыми к бокам, и где тебя вынесет в следующий раз, не знает никто. Пройдет, может, час, а может, больше, прежде чем окажешься на отмели, где поток не столь многолюден, и у тебя получится выбраться из него, отдышаться, двинуться домой, обходя стороной запруженные людьми улицы, иначе ступишь опять в этот поток, он вновь начнет играть с тобой, как со щепкой…

Бронзовый Скобелев позеленел, как провалявшаяся долгое время в земле монета, будто его действительно нашли среди развалин античного города, привезли в Москву и водрузили неподалеку от центра города. Было ему всего пять лет. Новые памятники, появлявшиеся после войны, как грибы после дождя, отличались по сравнению со Скобелевым в лучшую сторону. Но и они через несколько лет тоже позеленеют, точно плесенью покроются. Это неизлечимая болезнь. Жаль.

Нырнув в какую-то подворотню, они прошли через арку и вдруг оказались на улочке, где почти не было людей и авто. Так это было странно. Ее обступали высокие, минимум в шесть этажей, дома. Казалось, что построили ее только что и люди еще не прознали ее существовании. Но вот, взвизгнув клаксоном, промчалось авто, мягко подпрыгивая на неровностях мостовой, а чуть позже, конный экипаж – но его прыжки были менее элегантны, сопровождались скрипом колес и кожи.

Они походили на зверей, которые, не разбирая дороги, продираются через бурелом, чтобы побыстрее убежать от загонщиков, пока те не перекрыли все пути для отступления. Шешель понял это, лишь когда увидел, что на улицу откуда-то сбоку вливается людская толпа. Вероятно, там была арка, соединявшая этот мир с другим, уже переполненным людьми. Им не хватало в нем жизненного пространства, и они искали новые территории. Но ведь Шешель и Спасаломская нашли его первыми.

Плотная масса, почти как волна, пенящаяся и бурная, омывала дома, но не отступала, когда сила волны ослабевала, не откатывалась назад, а целенаправленно двигалась вперед.

Шешель потянул Спасаломскую за собой. Она смотрела на приближавшуюся толпу, щурясь от солнца, то ли хотела рассмотреть лица людей, но они сливались, то ли хотела понять, что они держат в руках. Какие-то лозунги и плакаты, но вовсе не хоругви и иконы, как во время Крестного хода. На религиозное шествие это совсем не походило.

Над толпой развевались монархические флаги.

– Неудачное место для прогулки. Демонстрация, – сказал Шешель.

– Подождите. Мы еще успеем уйти. Они идут медленно.

– Это вам так кажется.

– Я хочу узнать, чего они хотят. Не бойтесь. Вот и полиция появилась.

И вправду вдоль улочки, по обе ее стороны на расстоянии примерно десяти метров друг от друга, теперь стояли полицейские. Откуда они возникли так неожиданно? Будто прежде на всех были надеты шапки-невидимки, но, как только толпа приблизилась, они их сняли.

Ветер стал доносить крики, пока обрывочные, как куски разорванных газет, которые очень тяжело склеить и понять, что же было в них написано, потому что некоторых кусков не хватает. Но уже и без них Шешель прочитал на огромном, чуть ли не в половину улицы белом транспаранте, который реял над первым рядом демонстрантов, выполненную синей краской надпись: «Британская империя – источник мирового зла».

– Я, кажется, догадался, куда они идут. Где здесь Британское консульство?

– Понятия не имею. Можем спросить у полицейских. Они покажут.

– И примут нас за разведчиков и сообщников демонстрантов, заберут нас в отделение или в лучшем случае промолчат, сделав вид, что не расслышали вопроса.

– А зачем вам так важно узнать, где находится Британское консульство?

– Чтобы пойти от него подальше. Мне-то оно абсолютно не нужно, но я подозреваю, что эта толпа движется как раз к нему.

– Зачем?

– Вероятно, будет забрасывать его тухлыми яйцами, или помидорами, или краской. Не думаю, что дело дойдет до брусчатки. Закрашивать-то подтеки на фасаде британцам придется за свой счет, а вот мостовую восстанавливать – это уже из муниципального бюджета. Такого святотатства полиция не допустит.

– А закидать посольство, значит, позволит?

– Думаю, что нет. Покричат демонстранты немного и разойдутся.

– Чем же им так британцы не угодили? Все же союзники недавние, и вроде пока поводов для возмущений не давали.

– Ой, наивный вы человек. Еще поводов не хватало. Тогда толпа была бы многократно больше, а недовольство политикой Британской империи – это у многих в крови, врожденное чувство. Никуда от него не деться.

– А у вас?

– Сложный вопрос. Я воевал с ними на одной стороне, но… но союзы заключаются по необходимости. Многие из них недолговечны, и старые союзники через несколько лет смотрят друг на друга волками, а мы с британцами так смотрели друг на друга всегда.

– Ой, неужели мы с ними воевать будем?

– Надеюсь, что до этого не дойдет, – но Шешель не верил этим словам, – вы хотите остаться и посмотреть на это зрелище? – сказал он, чтобы перевести тему разговора. – Они агрессивно настроены. В толпе могут намять бока.

– Но ведь вы меня будьте защищать?

– Попробую.

«Вот еще головная боль. Не прогулка, а путешествие по джунглям», – подумал Шешель, посмотрел на приближавшуюся к ним толпу, выискивая среди них тех, кто может представлять потенциальную опасность и от кого лучше держаться подальше.

Судя по одежде, состояла она из представителей мелких предпринимателей и среднего класса. Они вполне могли оставить свои авто на прилегающих улицах, а после окончания акции забрать их и отправиться по своим делам.

Горланили дружно, будто накануне репетировали, хором выкрикивая лозунги на каком-нибудь пустыре, чтобы никто не прознал о них и чтобы не мешать мирным горожанам отдыхать.

Шешель и вспомнить не мог, когда он видел столь же внушительную демонстрацию. Разве что в начале войны.

Влившись в толпу, лучше беззвучно рот открывать, как рыба, выброшенная на берег, а то выбьешься из общего такта, ведь ни Шешель, ни Спасаломская сценария не знают. Все поймут, что в их ряды затесались непрошеные гости. Но новым адептам, скорее всего, только рады будут, простят им, что они не в такт выкрикивают лозунги и путают слова. Подбодрят, а не прогонят, выделят кого-нибудь опекать их.

Полицейские стояли по бокам улицы проформы ради, чтобы у британских дипломатических сотрудников не возникло никаких подозрений, что за этой демонстрацией может стоять российская власть и она палец о палец не ударит, чтобы спасти от нападения разъяренной толпы, подогреваемой криками, здание консульства своих бывших союзников.

Полицейские никаких козней от демонстрантов не ждали, шли по бокам толпы скучающим шагом, будто погулять вышли, но так сжились со своей формой на службе, что и на отдыхе не могли без нее обойтись.

К Шешелю и Спасаломской подбежал мальчишка лет тринадцати, похожий в этой ситуации на легковооруженного пехотинца, идущего в наступление перед фалангой, и в задачу которого входит: закидывать противника камнями и стрелами, нанеся ему как можно больший урон, прежде чем с ним сойдутся основные силы. Но авангард фаланги обречен. Обычно редко кто из него остается в живых. Мальчик протянул два листка, выудив их из пухлой пачки, которую прижимал к груди рукой, совсем как газетчик. Вот только взамен денег он не просил.

– Британия – наш главный враг, – крикнул он, и в глазах его при этом сверкнул нешуточный гнев, возрази ему Шешель, наверняка драться бы бросился, зная, что позади него надвигается фаланга, и если он продержится хоть несколько секунд, то его выручат.

Шешель кивнул, но в дискуссию вступать не стал, а сделал вид, что изучает содержание листовки. Мальчик понял, что разговора не получится, подбежал к ближайшему полицейскому, попробовал всучить и ему листовку, но тот отказался принять ее, сославшись на то, что находится при исполнении служебных обязанностей. Мальчик окинул взглядом остальных полицейских, посмотрел на пачку листовок, вздохнул, пожал плечами и побежал дальше, в надежде, что ему на пути попадется еще кто-нибудь, кто согласится принять его дары.

«Это что же, задание ему такое на выходные в гимназии дали? – хотел съязвить Шешель, но удержался, посмотрел на удаляющуюся спину мальчика. – Хоть побегает, потренируется и, когда время придет спортивные нормативы в гимназии сдавать, наверняка сдаст. Какая-никакая, а польза».

Листовка пестрела броскими заголовками статей, которых говорилось о том, что Британская империя всегда стояла на пути российской экспансии. С таким утверждением не поспоришь, но Шешель поискал глазами урну, чтобы спровадить туда листовки.

– Не смейте этого делать, – зашипела сквозь зубы Спасаломская, превратившись вмиг в раздраженную змею, готовую укусить. Не дай бог встать у нее на пути.

– Вам так понравилось написанное?

– Я еще не прочитала. Но это не важно. Не создавайте конфликтной ситуации. Бросить в урну листовку на глазах демонстрантов, ай, ай, ай, – и она зацокала языком, – вы обидите их. Этого делать не стоит, ведь они почти приняли нас в свои ряды, а могут подумать, что вы британофил, и поди докажи им, что это на самом деле не так. Не поверят.

– Вы прирожденный дипломат.

До толпы оставалось метров пятнадцать. Говори Спасаломская чуть погромче, то ее слова могли бы долететь до первых рядов, если бы те прислушивались к чему-то, помимо криков своих сподвижников.

– Мне что же, скомкать ее и в карман спрятать?

– Хоть бы и так, но лучше не комкайте, а аккуратно сверните и положите в нагрудный карман и мою тоже. Вот – возьмите, – и Спасаломская протянула Шешелю свою листовку.

– А читать вы ее когда будете?

– Дома. За чаем или лучше на ночь, вместо модного романа. Надеюсь, что сон от нее будет такой же хороший.

– Воля ваша, – сказал Шешель, складывая листовки. Когда их начала обтекать толпа, Шешель встал к ней спиной, расставил руки, загораживая Спасаломскую. Сзади его кто-то толкнул, и он сделал еще один шаг. Так получилось, что Спасаломской отступать уж было некуда. Шешель упер ладони в стену, тела их сблизились, глаза встретились, и несколько секунд они смотрели друг на друга. Шешель вдыхал дразнящий запах ее духов, ему так хотелось погладить ладонью кожу у нее на лице.

Их совсем было впечатали в стену, будто катком прошлись. Он прикоснулся к ее щеке губами. Сердце забилось так сильно, что Шешель сбился бы, попробуй он посчитать удары, голова закружилась, а перед глазами все поплыло, будто мир стал погружаться в океан.

Спасаломская отстранилась не сразу, а через несколько секунд, которые показались Шешелю такими долгими, будто время остановило свой бег, часы на всех башнях замерли и боятся спугнуть этот миг звоном своих колоколов. Теперь он чувствовал не только запах духов, но и ее дыхание.

– Идемте, а то все упустим, – сказала Спасаломская, нащупала ладонь Шешеля, оторвала ее от стены, проскользнула под другой рукой, все еще упирающейся в стену, и потянула пилота за собой.

«Куда?» – но Шешель не сказал этого вслух.

Вокруг них что-то кричали, потрясали кулаками, плевались. Казалось, что Спасаломская получает от всего происходящего удовольствие.

«Но почему? Вот бы расспросить ее».

«Это жизнь», – скажет она.

«Какая это жизнь. Все не настоящее. Свои убеждения отстаивают не так».

«А как же?»

«Хм. Рассказать? Боюсь, что это будет долгий рассказ».

За спинами и головами уже тяжело было разглядеть, что происходит впереди, то, что под ногами, – тоже недоступно взгляду, но упадешь – вряд ли раздавят, скорее стороной обойдут или подняться помогут. Когда показались стены посольства, Шешель, оттесненный уже к середине толпы, не мог сказать, стоят ли возле его ворот лишь шотландские гвардейцы в высоких бобровых шапках, шкурки для которых добывают в канадском доминионе, и в пестрых килтах или к ним присоединились российские коллеги, которые, построившись в каре и выставив вперед штыки, ожидают приближение демонстрантов.

Кто их ведет – не Ней ли, не Мюрат ли? Кто же тогда?

Но нет. Хоть и нарушают демонстранты общественный покой, но не настолько, чтобы вызывать к британскому посольству регулярные части. Хлопоты демонстранты главным образом доставляют жителям близлежащих домов, которые в большинстве своем закрыли окна, но вряд ли оттого, что не разделяли доносившиеся до них крики. Шумно слишком было… Это отвлекало от решения повседневных проблем. Как еще кто-нибудь не додумался запустить в демонстрантов горшок с цветами? Это сочли бы за провокацию. Полиция быстро пресекла бы посягательства на массовое волеизъявление народных масс.

Правительству следовало огородить консульство союзников высоким забором с массивными воротами, открыть которые, не имея ключа, можно разве что динамитом или тараном, но, поскольку деревьев вокруг не наблюдалось, вышибать ворота пришлось бы фонарным столбом. Ой, намучатся заговорщики прежде чем смогут повалить его, а потом еще больше пропитаются потом, когда под руки фонарный столб подхватят и поймут, что он очень тяжелый, все-таки выливали его из чугуна.

Два дюжих шотландца, дабы не вызывать у прохожих насмешек, унижающих достоинство представителей туманного Альбиона, вместо килтов носили черные брюки. Бобровые шапки делали их еще выше, так что они и вовсе казались гигантами. Они жались спинами к дверям, но прятаться за ними не торопились и ружей, которые наверняка были заряжены, вперед не выставляли, чтобы, не дай бог, в горячке не пальнуть по толпе преждевременно и не заводить ее понапрасну. Кого поранишь – международный конфликт обеспечен. Его замнут, пострадавшим выплатят неустойку, но поди объясни это сейчас толпе, которая, увидев, что по ней открыли огонь, начнет рвать гвардейцев в клочья, а они не успеют ни ружей перезарядить, ни за дверьми спрятаться.

Полицейские сосредоточились по бокам здания, соединиться в цепочку и закрыть путь толпе они могли за несколько секунд, но демонстранты сами остановились в метрах двадцати от посольства.

Обладатели особенно громких голосов стали кричать что-то невпопад, махать кулаками, смотреть в окна консульства, чем-то напоминая влюбленных, которые пришли на свидание к своим избранникам, поют им своеобразные серенады. Все окна были крепко-накрепко задрапированы шторами, и к тому времени, когда крикуны уже начали срывать голоса, лишь раз шелохнулась одна из портьер, у ее края возникла рука, но лица так и не появилось.

Среди митингующих слонялся сыщик. Его выдавала одежда и блокнот в руках. Он поглядывал на плакаты, слушал выступления и что-то записывал в блокнот. Очевидно, конспект отчета, который ему предстояло сдать руководству.

Чуть позже появился молодой офицер. Для него, похоже, это была первая столь массовая демонстрация. Но он все равно был такой спокойный, будто выбрался из участка на прогулку, расхаживал среди подчиненных, изредка поглядывал на часы, висевшие на столбе напротив посольства. Шешель только раз посмотрел туда, но не увидел ничего особенного, потом сверился со своими часами, которые, как оказалось, на полминуты убегали вперед или уличные – немного запаздывали.

Демонстрация проходила на законных основаниях. Ее организаторы получили соответствующее разрешение в полицейском ведомстве.

«Что-то сейчас должно произойти», – подумал Шешель, озираясь по сторонам и выискивая возможные пути для отхода. Вот проулок, слишком узкий, и если большинство повалит туда, то запрудит его, так что и не протиснешься – крайних по стенам размажет, а тем, кто в центре окажется, – бока намнут. Хорошо, если без жертв обойдется. Не любил Шешель такие массовые сборища. Привык на свои силы надеяться, а здесь слишком много непредсказуемого. Но если успеть к проулку раньше всех, тогда есть шанс проскользнуть.

Стрелки приближались к полудню. Минутной осталось перепрыгнуть всего на четыре деления. Шотландцы встали ровнее, приставив приклады ружей к носкам, но оставались на мраморном выступе перед входом, как будто на острове посреди океанских волн, где тронуть их никто не мог, но стоит им сделать всего один шаг, как толпа набросится на них, словно только что увидев. Этот мраморный выступ был их землей. Территорией Британской империи. Все остальное – дикая степь. Они были точно в мелом очерченном круге. Нечистая сила не может разглядеть их, пока не придет…

Шешель заметил, как один митингующий, стоящий от него в метрах трех, до сей поры ничем себя не проявивший и из общей массы не выделявшийся, полез за пазуху, что-то нащупал там, стал вытаскивать.

«Бомба, что ли? Нет. Своих поранит. Бутылка с зажигательной смесью? Или камень? Сейчас начнется. Проклятье. Могло ведь все тихо закончиться».

Шешель тронул Спасаломскую, когда она посмотрела на него, поманил за собой.

– Что? – спросила она.

– Еще не знаю. Но нам лучше отойти вон туда.

Он показал проулок, а сам следил, как человек достает из-за пазухи… он ожидал в лучшем случае увидеть припасенную баночку с краской или, на худой конец камень, потому что давно догадался, что, хоть эти люди и производили на первый взгляд вид воинственный, на самом деле серьезной угрозы не представляли и никогда не решились бы на штурм Британского консульства.

Скомканная тряпка. Вот что он достал. Он держал ее за краешки, взмахнул руками, как прачка, которая встряхивает мокрую одежу, чтобы избавиться от остатков влаги и расправить складки. Тряпка распрямилась, затрепетала.

Британский флаг!

Человек тут же отпустил его, будто испугался, что, постой он еще секунду с флагом в руках, его начнут бить.

Флаг, упав на мостовую, смялся. Все принялись его яростно топтать, вытирать ноги, сгрудившись возле него, так что стороннему зрителю было уже и не понять – что они там делают, то ли полчища тараканов давят ногами, то ли еще что-то. Каждый старался нанести хоть один удар, пихался и отталкивал конкурентов, но как раз по ним и приходилось большее количество тычков, а флагу почти ничего и не доставалось.

Шотландцы, похоже, этого не увидели и не поняли, почему в толпе вдруг возникла суета, сутолока, водоворот, чем-то похожий на тот, что появляется в быстром речном течении. Вот он есть, и тут же его нет. Совесть их была чиста.

– Время, господа, – громко крикнул офицер, сложив рупором ладони, потом он развел руки в стороны. У него был превосходно поставлен голос. Гораздо лучше, чем у тех, кто подбадривал толпу. Он всех их легко перекричал. Вот кого надо было брать на акцию заводилой. Глупые, глупые демонстранты. Или скорее умное, умное полицейское руководство.

«Обошлось», – перевел дух Шешель. Настроение у него поднялось.

Толпа стала успокаиваться, рассасываться. На брусчатке остались лишь грязные клочки, по которым и не поймешь – чем они раньше были.

– Вот и все. И чего вы так боялись? Прямо как зайчик, оказавшийся среди волков.

– Э… – улыбнулся Шешель, – не хочу выглядеть нескромным, но, во-первых, все наоборот.

– Наоборот? О, это действительно нескромно. Волк среди зайцев. А во-вторых?

– А во-вторых – банальным, но ведь вы знаете, кто береженого бережет.

– Я все поняла. Не продолжайте.

Она стояла как раз рядом с клочками флага, двинула ногой один из них. Он отклеился от брусчатки. Его подхватил ветер, понес по улице, точно это опавший лист.

– Приятно? – спросил Шешель.

– Любопытно. Но рвать чужой флаг – ума надо самую малость. Вам такое делать не приходилось?

– Нет. Когда мы захватывали флаги германских частей, то относились к ним с почтением.

Орудием пролетариата демонстранты пользоваться не умели. Это ведь какой труд – выворачивать плотно пригнанную друг к другу брусчатку. Без специальных инструментов не обойтись. Весь потом пропитаешься, пока добудешь хоть один камень, а руки так гудеть от усталости будут, что едва его поднимут и до посольства точно не добросят. Упадет он где-то на полпути. Хорошо, если в головы сподвижников не угодит, а то заподозрят, что в их ряды проник предатель, и перенесут весь свой гнев на него.

На лицах заметно разочарование, как в подгулявшей компании, которая уничтожила все имеющиеся запасы спиртных напитков, но этого оказалось для нее мало и все думают – куда же теперь отправиться, чтобы продолжить веселье.

Шешель, ощущая эти мысли, овладевшие толпой, скользил взглядом по лицам.

«Не закончится это так просто. Жаль. Жаль».

Он посмотрел на Спасаломскую. Все происходящее казалось ей забавой. Чувствовала она себя, наверное, так же, как зритель на автогонках, который смотрит, как возле него проносятся гоночные авто, а тугая струя воздуха, оставленная ими, бьется в лицо. Никто не задумывается, что с авто в любую секунду может случиться поломка. Оно потеряет управление и на полной скорости с отвратительным чавканьем влетит в толпу, сбивая на своем пути человеческие тела так же легко, как это делает шар с кеглями или бита с городошными фигурками, расшвыривая их в разные стороны, пока не остановится, уткнувшись изуродованным окровавленным капотом в стену дома. Позади него останутся обезображенные тела, лишь отдаленно похожие на человеческие, сломанные, будто старые, выброшенные на помойку куклы. Но зрители пребывают в уверенности, что с ним ничего не случится.

«Как может выйти театральная постановка из-под контроля? Как может оказаться пистолет на сцене заряженным настоящими патронами? Или сцена сойдет с ума. Нет. Бред».

Он прочитал эти мысли на лице Спасаломской, не стал переубеждать ее, потому что на это требовалось слишком много времени. Слова все равно ничего не значили для нее. Нужен был пример. Вот если она увидит все это, тогда… не вести же ее на гонки. А что тогда? Все может закончиться благополучно. Желать кому-то поломки? Нет.

– Пойдемте дальше? Здесь уже не интересно? – только и спросил Шешель.

– Пожалуй, – сказала Спасаломская.

Это место показалось ему знакомым, будто прежде он бывал здесь. Но ведь Шешель так мало гулял по городу, что улицы, на которых он побывал, можно было пересчитать по пальцам. Оно было несколько другим, чем то, что отложилось в его памяти, но вряд ли в городе нашлись бы два абсолютно одинаковых квартала. Нужно расширить свои познания о городе и каждый вечер, если останутся силы, выходить из дома на прогулку брать пролетку и колесить по ночным уликам в поисках неведомых земель.

Слишком светло. Да – вот в чем причина. Тогда эта улица была засыпана темнотой, точно снегом, и в ней, как в сугробах, утонули почти все дома, лишь слабый свет, вырывавшийся из окон, да и то далеко не из всех, прожигал в них лунки.

Английский клуб выглядел теперь иначе. Слишком просто и обыденно, как и большинство зданий вокруг него. День стер с него налет таинственности, и теперь стало видно, что штукатурка его стен местами облупилась, а кое-где покрылась глубокими трещинами, похожими то ли на шрамы, то ли на разломы в земной коре, но скорее на старческие морщины, и, чтобы скрыть их, придется припудрить стены новой штукатуркой и краской.

Все члены клуба, наверное, днем сюда и не заходят, чтобы не видеть его в таком неприглядном виде. Другое дело – ночью, когда темнота, точно вуалью, прикрывает все следы, оставленные здесь временем. Теперь Шешель понял, почему по ночам здание почти не освещено.

Он невольно замедлил шаг, стал коситься на здание, стараясь делать это незаметно, чтобы Спасаломская не увидела и не подумала, что теперь его мысли занимает что-то другое, помимо нее.

Он мало что мог уловить сейчас из того, что говорила Спасаломская. Переспроси она его, то не нашелся бы, что ответить ей, за исключением глупого мычания, что можно было расценить и как одобрение всего вышесказанного, так и как отрицание. К счастью, Спасаломская увлеклась и пока вопросов не задавала.

Он мог избежать столкновения с толпой, которая опять запруживала улицу, вливаясь в нее из двух, расположенных друг против друга, переулков, для этого требовалось чуть ускорить шаг и проскочить в сужающееся с каждой секундой свободное пространство.

Но он шаг замедлил, оглянулся, размышляя, не стоит ли повернуть обратно. Оказалось, что люди есть и за их спинами, а когда он вновь мгновением позже посмотрел вперед, толпа уже сомкнулась и надвигалась на него совсем как загонщики, которые выслеживают на охоте зверя. Может, они действительно ищут Шешеля или Спасаломскую. Но ведь возле посольства им уже предоставлялась возможность пообщаться с ними.

Все те же люди. Теперь, правда, без плакатов и транспарантов. Выходит, что расходиться они и не собирались, дождались, когда полиция успокоится, и вновь собрались в заранее обговоренных нелюдных переулочках.

«Никуда от них не деться. Они словно преследуют нас».

Спасаломская молчала, прижалась плечом к Шешелю, понимая теперь, что нельзя вечно оставаться среди зрителей. Игра когда-нибудь пойдет не по правилам, и в нее будут вовлечены все, кто окажется поблизости. Это как ураган, который подхватывает все, до чего доберется, и кружит, поднимая к небесам, пока не ослабнет.

– Ничего, ничего, – прошептал ей на ухо Шешель, стараясь приободрить, и будь он порешительней, то погладил бы ее по щеке или поцеловал, но два поцелуя за один день – это несбыточная мечта. Он удержался.

– Вы так находите? – В глазах Спасаломской было скорее недоверие, чем страх.

– Уверен, – твердо сказал Шешель, нисколько не краснея от этого лживого слова.

Сам-то он не был уверен, что ничего не произойдет, а придерживался как раз обратного мнения, но всячески старался этого своим видом не показывать, напустив на себя беспечность. Еще он чувствовал страх, но не за себя, потому что оказывался куда как в более опасных ситуациях, несравнимо более опасных, и сердце у него тогда билось так же ровно, как и сейчас, даже ровнее, ведь сейчас он беспокоился за Спасаломскую, а тогда не беспокоился даже о себе.

Они успели чуть подвинуться в сторону, поближе к стенам, пока их не захлестнула толпа, поэтому оказались не в самой стремнине, а чуть с краю, где течение было не столь быстрым. Довольно скоро их отбросило к домам, на тротуар, где почти никого не было, так что они оставались здесь в относительной безопасности.

Внимания на них никто не обращал. Двери клуба оказались закрытыми, подергав их и не отворив, демонстранты еще с полминуты решали, вышибить ли их чем-нибудь, но сколько они ни бились плечами о двери по одному или по нескольку разом, те не поддавались ни капельки, а более эффективного тарана под рукой было не сыскать.

Звонко разбилось стекло, но камень угодил в него на излете, упал между рамами, пробив лишь внешнее стекло, а на внутреннем оставил паутину трещин. Почти тут же в это же стекло попал другой камень. Он-то пролетел навылет, оставив следом за собой вместо первого стекла лишь клыкастые острые осколки, а во втором приличную дыру, скатился на пол, пойманный портьерой. Шешель не видел, кто кинул эти два камня.

Камни нашлись почти у всех, но богатого опыта в камнеметании ни у кого не было. Им бы пригласить сюда краснопресненских рабочих – тех, что одиннадцать лет назад вздумали баррикады городить на улицах, но за прошедшие годы участники тех событий прежние навыки растеряли, обзавелись новыми и об ошибках молодости вспоминать не желали. «Бес попутал», – только и говорили они, если кто пробовал расспросить их о тех днях.

Большинство камней, ударяясь в стены, пробить их, конечно, не могли, а лишь сбивали штукатурку, обнажая кирпичную кладку. Скоро все стекла оказались выбитыми, и лишь до второго этажа флигелей камни все никак не долетали, ударяясь или чуть ниже стекла, или в редких случаях дробили мрамор подоконников.

– Мы должны с корнем вырвать этот сорняк! – закричал кто-то из первых рядов, обернувшись на миг к своим товарищам, а потом из толпы к дому полетело что-то дымное, огненное, срезало осколки стекла расплескивая на них часть своего пламени, которое стало стекать вниз потоками, как лава, поджигая оконные рамы.

«Недооценил я их. Дело пахнет керосином».

Сгусток огня расплющился о портьеру. Та вмиг запылала, затрепетала, а огонь стал по ней взбираться вверх, перекидываясь на соседние портьеры. Вскоре все они горели. Снизу тоже стал подниматься огонь, будто там на полу в нескольких местах одновременно разожгли камины.

– Становится жарко, – сказала Спасаломская.

– Это вот им будет жарко, – сказал Шешель, кивая на поджигателей, – мы, похоже, погреться не успеем. Уходить пора.

В этот момент на миг возник лунный свет от фотовспышки.

– Репортеры уже здесь. Полиция, думаю, тоже на подходе. Вы не боитесь попасть в полицейский участок? Опасаюсь, что хватать будут всех без разбора. Пока разберутся, извинятся, отпустят…

– Да, да, не стоит так долго меня уговаривать.

Огонь вырвался наружу. Его языки лизали стены, оставляя на штукатурке черные маслянистые следы.

Шешель испытывал чувство удовлетворения. Оглянувшись, он скривился в противной, ехидной мстительной ухмылочке. Хорошо, что Спасаломская в эту секунду на него не смотрела.

Они свернули в проулок, из которого несколькими минутами ранее появилась часть толпы. Теперь он был свободен. Ни единого человека. Как оказалось, успокаиваться еще не стоило. Не из-за того, что поджигатели могли броситься за Шешелем и Спасаломской следом, расценив их действие как дезертирство. Зачем им это? Они, наверное, и не заметили их. Узнай толпа, что Шешель накануне был в этом клубе, не долго думая бросится на него с криками: «А, это один из этих. Предатель» – и начнет охаживать его кулаками и ногами. Но он и забыл, что и вчерашние посетители клуба не узнали бы его теперь.

Воздух внутри здания нагрелся, разбух, и еще не разбитые камнями стекла стали с треском вылетать наружу, как осколки гранаты, осыпая тех, кто слишком близко подошел к клубу, ко всему прочему, опаляя их огнем.

Первые ряды попятились. Но задние, не чувствуя ни осколков стекла, ни прикосновений пламени, стояли недвижимы, а некоторые и вовсе, чтобы поближе оказаться к ненавистному зданию, и, почувствовав, что те, кто стоял впереди них монолитной стеной, дрогнули, подались вперед, столкнулись грудь с грудью с теми, кто отступал. Возникли сутолока и хаос. Их еще больше усилила появившаяся конная полиция, а следом за ней…