Текст книги "Народ Великого духа"

Подавляющее большинство собравшихся на этом пятачке принадлежит к лучшей половине человечества, для которой, как известно, характерно инстинктивное желание всячески себя украшать. В эти дикие времена, когда еще не существует понятия о праздничной одежде, каждый из присутствующих украсил себя в меру возможностей и фантазии. Впрочем, праздничной тут считается любая одежда, которая хоть приблизительно похожа на таковую в понимании выходцев из двадцать первого века. Ничего подобного девушки и женщины племени Огня в своем диком первозданном состоянии не носили. Антон Игоревич, когда организовывал производство меховых и кожаных вещей, привнес в это дело стальные инструменты и технологии высокого неолита. Местные, конечно, тоже шьют одежду из шкур, но по сравнению с изделиями мастерской племени Огня все это выглядит как рабочие спецовки рядом с модельной одеждой. Поэтому, выходя в поле, на кирпичный завод или лесопилку, работницы (при условии, что погода теплая и маловетреная) обычно разоблачаются почти донага, они аккуратно складывают одежду, и только потом приступают к труду. Значительно легче смыть грязь с тела, чем отстирать одежду из сыромятной кожи… Но сегодня все надели самое лучшее и, более того, украсили волосы цветами, а открытые участки тела – росписью по коже.

Это искусство в племени Огня было в большом ходу. Нет, местные к своим праздникам тоже разрисовывали тела различными красками, созданными на основе растительных и минеральных пигментов, но одно дело – проводить линии пальцами и совсем другое – использовать для этого дела тонкую кисть. Мастером этого искусства (и проводником поветрия) оказалась французская школьница арабского происхождения Камилла Азиз. Сначала Камилла по разным торжественным случаям расписывала своих подруг-француженок, а потом к мастерице потянулись и местные любительницы красоты. Кто за услугой, а кто и в ученицы. Вот и вышли к празднику Летнего Солнцестояния расписные красотки хоть куда. У светлокожих Ланей и Волчиц узор в основном был красно-черный, а по темнокожим телам полуафриканок переплетались красные и белые линии.

Конечно, тут, в прохладной Европе ледникового периода, не произрастали растения, из которых изготавливают хну или басму, но зато аборигенам были знакомы следующие материалы для «живописи»: белая краска на основе каолиновой глины, черная – на основе сажи, желтая – природная охра, красная – пережженная охра. Для набирающего ход текстильного производства в «лаборатории» мадам Патриции Базен (в девичестве Буаселье) готовились красители растительного происхождения. Петрович, собираясь в доисторическое прошлое, закачал на ноутбук, помимо прочего, и справочник по различным полезным растениям. Зеленую краску в этой лаборатории получали из листьев обыкновенной бузины, желтую – из коры яблони, красную – из корней подмаренника, более холодолюбивого, чем марена обыкновенная, а синюю – из стеблей плауна.

От такого многоцветия даже глаза разбегались, но рисунок, нанесенный минеральными пигментами, смывался при первом же купании в речке. А вот растительные краски для текстильного производства были гораздо более стойкими, и нанесенный ими узор сходил только вместе со слоями обновляющейся кожи. Производство растительных красителей было еще экспериментальным, их количество – небольшим, поэтому по большей части местным модницам для раскрашивания приходилось довольствоваться минеральными красками на жировой или водяной основе.

Но по особо торжественным случаям (обычно перед свадьбой) разрешалось взять немного текстильной краски, чтобы расписать счастливую невесту с ног до головы. Если у девушки нет свадебного платья, то пусть хотя бы будет свадебная роспись по телу. Кстати, эти же краски использовались и при окрашивании волос (вот заразная мода). Стрижкой при этом занималась одноклассница Камиллы по имени Полин Денев, худенькая светловолосая девочка в больших очках. Эти очки и были ее самой большой ценностью и самым большим беспокойством, потому что стоит им разбиться или потеряться – и Полин останется слепой как сова в яркий солнечный полдень.

Вообще-то первоначально Марина Витальевна была против существования салона красоты даже на общественных началах, но ее охранительский пыл быстро остудил главный шаман племени Огня.

– Пойми, Витальевна, – сказал он, – мы отогнали от этих девочек призраки голода, холода и безвременной смерти, одели и обули их так, как не одеваются ни в одном другом клане, а также дали им крышу над головой и чувство собственного достоинства. И вот теперь, наконец почувствовав себя людьми, они распустились как цветы на солнце и, как любые нормальные женщины, потянулись к красоте. А раз так, то пусть цветы цветут у них не только в душе, но и на теле.

– Эстет! – проворчала Марина Витальевна и больше не возражала, тем более что краски, применяющиеся для «голографии» (росписи голого тела), не были токсичными и едва ли могли вызвать аллергию.

С той поры, в связи с большой численностью женского населения, в будни салон красоты функционировал после обеда, а в предпраздничные и субботние дни – полный световой день. Талоны на посещение этого заведения были именными и выдавались девушкам в качестве награды за хороший труд, а также в качестве одного из свадебных подарков. Единственное условие, какое Петрович поставил хозяйке этого заведения – роспись должна быть позитивной и жизнеутверждающей, и ни в коем случае не должна затрагивать лицо. Умеренный макияж – да, боевая раскраска – нет! И никаких сатанинских или просто пугающих рисунков ни на какой части женского тела. Птицы и цветы – да, черепа и скелеты – нет. Как бы ни просили некоторые клиентки.

При этом ни Камилла с Полин, ни их помощницы из местных никогда не привлекались к тяжелым работам, и в то время, пока салон красоты бездействовал, работали на изготовлении меховых изделий. Шкур зимой было заготовлено более чем достаточно, теперь из них требовалось нашить столько вещей, чтобы к будущей зиме иметь не один комплект теплой одежды на двух-трех девушек, как это было у волчиц прошлой зимой, а одеть по сезону всех поголовно, а также создать неприкосновенный запас на случай нежданных пополнений.

По настоянию Фэры на следующий вечер после банного сватовства и леди Гвендаллион в сопровождении Илин и Мани, сходила в салон красоты к мадмуазель Камилле (в рамках подготовки к бракосочетанию). Стрижка, покраска волос, и, разумеется, праздничная роспись по телу. Невеста главного шамана, которого кельты уже нарекли верховным князем, должна быть самой красивой на том празднике жизни, каким является День Летнего Солнцестояния.

Рассказ леди Гвендаллион.

Когда вчера вечером леди Фэра предложила мне разрисовать свое тело, я пришла в сильнейшее замешательство. И это оказалось не шутка. Вторая по старшинству жена князя Сергия ап Петра говорила об этом совершенно серьезно, она просто настаивала! Она позвала ко мне одну из новеньких жен с римским именем Сабина (которой не было с нами во время банного сватовства, потому что она сидела с детьми) и попросила ее полностью обнажиться, продемонстрировав мне свою свадебную роспись. Тело этой совсем еще молодой девушки от пяток до шеи было разрисовано красными, синими и зелеными красками. Сабина поворачивалась передо мной с явным удовольствием, гордясь как своими юными формами, так и мастерством художника, тонкими изящными линиями нарисовавшего на ее теле пышные вьющиеся растения, яркие цветы, искрящиеся звезды и прочие элементы.

У меня же лишь глаза расширялись, и я все энергичнее мотала головой, в знак того, что я категорически против подобной затеи. Нет-нет, я не могу. Ни за что на свете! Что за ужасный обычай! От этого попахивает чем-то языческим, почти сатанинским… Никогда бы не подумала, что тут такое принято… Да уж, обычай этот стал истинным шоком для меня – вторым после созерцания совместного купания голышом. Но там-то никто не подталкивал меня к тому, чтобы я сама поучаствовала! Теперь же леди Фэра вела себя чрезвычайно настойчиво, потому что тут так принято – расписывать тело невесты перед свадьбой и поддерживать эти рисунки в течении первого месяца совместной семейной жизни.

– Надо, сестра! – уверенно говорит она, подкрепляя свои слова кивками. – Это красиво. Это хорошо на свадьба. Надо! Все смотрят тебя, говорят: о, невеста вождя какая прекрасная!

Сказав эти слова, леди Фэра схватила меня своей крепкой натруженной рукой за предплечье и принялась водить указательным пальцем по моей руке, выписывая разные завихрения. Я обратила внимание, что на ее руке тоже был рисунок. Стебель дикой розы с листьями простирался от кисти через запястье, у самого локтя распускаясь одним алым цветком и двумя маленькими бутонами. При этом она выразительно мне что-то объясняла и жестикулировала второй рукой – и, странное дело, я понимала ее! Может быть, это потому, что я внимательно вглядывалась в выводимые ею невидимые символы, наблюдала за ее жестами, ну и неделя пребывания в Племени Огня, конечно же, не прошла даром: я успела запомнить несколько слов на русском языке.

– Смотри, сестра, это хорошо будет: здесь цветок – это любовь твоя, здесь еще цветок – это любовь мужа, здесь ветка с другими цветами – это твоя связь в семье, а тут звезда – это счастье. Вот здесь волна – это мир, дружба, спокойный жизнь. Тут маленький цветок, много – это дети. Здесь красивый птица с пышный крыльями – это будущее…

Слово «будущее» она произнесла с особым придыханием, понизив голос и закатив глаза – было ясно, что она испытывает благоговение перед этим самым будущим. Собственно, это слово редко кто употреблял здесь. Как я только поняла его смысл – не знаю. Но была уверена, что поняла правильно. Да, интересно было бы узнать, каким образом текут мысли этой бывшей дикарки, когда она пытается осознать суть такого понятия как «время». Наверное, пытается, в меру своих возможностей. А может быть, и нет; может, принимает все как высший промысел, а Вождей считает вроде как за посланцев богов… Мне пока трудно об этом судить.

Но тем не менее прикосновения леди Фэры меня немного успокоили. Слова ее поневоле завораживали, а голос ее обладал каким-то особым приятным тембром, так что очень хотелось ей доверять. Я слушала ее и постепенно приходила к пониманию, что сделаю все так, как она говорит. Свой внутренний протест мне удалось почти полностью подавить. Пришлось все время твердить себе о том, что если я хочу занять достойное положение в этой общине, мне следует принять их обычаи. Да не такие уж они и плохие. На той же Сабине, которая все еще стояла передо мной, не было изображено ничего плохого или злого. Если бы эту картину нарисовали не на человеческом теле, а на холсте или деревянной доске, я бы с удовольствием повесила ее на стену и любовалась бы на нее каждый день.

Последние мои сомнения развеял отец Бонифаций. Он зашел в отведенную для меня комнату, пока леди Фэра продолжала свои уговоры. При его появлении Сабина испуганно пискнула и прикрылась руками. Видимо, в условиях, когда дело не касалось совместных купаний, ее бесстыдство распространялось только на таких же женщин, как она, да еще на моего будущего мужа. Впрочем, наш капеллан не стал, подобно мужлану, пялиться на обнаженные телеса чужой жены, а, смущенно кашлянув, отвернулся к стене, давая Сабине возможность одеться без лишней суеты и смущения. Потом, когда она привела себя в порядок, он снова повернулся к нам лицом и спокойно спросил, о чем идет такой буйный спор. В ответ я сообщила, что леди Фэра настойчиво предлагает мне разрисовать свое тело к дате бракосочетания и что я сомневаюсь, нет ли в этом действе чего языческого или бесовского.

– Дочь моя, – сказал он мне тогда, – языческого в этих росписях быть ничего не может. Дело в том, что грехопадения человечества еще не произошло, отдельные племенные верования еще не оформились, и все местные люди верят в Великого Духа, то есть Бога-Отца. Что же до бесовщины, то если ты внимательно рассмотрела тело своей новой сестры, то могла бы увидеть, что на нем не изображены какие-либо символы смерти, насилия и любых смертных грехов, – только аллегории жизни, надежды и любви людей к Господу и друг другу, ибо Господь и есть любовь. То, что в здешних семьях множество жен уживаются между собой без всяких скандалов, сильнее любых других свидетельств говорит о том, что здешние люди еще безгрешны, а то, что они тянутся к красоте и стремятся украшать свои тела, свидетельствует о том, что Господь уже вдохнул в них свою душу. Ибо как раз душа не может без красоты.

– Отче, – спросила я, – если местные люди безгрешны, то как же быть с князем Сергием ап Петром и другими его товарищами, которые называют себя Прогрессорами, ведь они пришли из очень грешных времен?

– Даже в Содоме, – строго сказал отец Бонифаций, – нашлось несколько праведников, которых Господь пожелал вывести из того обреченного града. Так же и князь Сергий ап Петр и сам чист душой, и вместе с собой вывел из того времени такие же чистые души. Не бойся, дочь моя, прикосновение к прекрасному не осквернит твою душу.

Выслушав слова моего духовного наставника, я вздохнула с облегчением и в сопровождении двух своих новых «сестер» леди Илин и леди Мани уверенно отправилась готовить себя к самому важному событию в моей новой жизни.

Эти девушки привели меня на какую-то лужайку, сплошь покрытую яркой зеленой травой, по которой, казалось, пару дней назад прошлась коса. Причем место это было огорожено плетеными из тростника щитами, так что посторонние глаза не могли сюда заглянуть. На этой лужайке в некотором беспорядке были расставлены искусно сплетенные из ивовых ветвей кресла и такие же легкие плетеные ложа – вроде тех, что старики-римляне ставили у себя в триклиниях, чтобы лежа вкушать пищу. Некоторые кресла и кушетки были заняты девушками и женщинами, которые, как и я, пришли готовиться к завтрашнему празднику, другие были свободны. Женщины, что сидели в креслах, как правило, были одеты, а возлежащие на кушетках лицом вверх или вниз оказались полностью обнажены. И вокруг них всех хлопотали помощницы главных мастериц: они что-то делали с волосами своих подопечных, сидевших в креслах, или наносили на тела, возлежащие на ложах, цветные узоры. В одной из этих девушек, привольно вытянувшейся на лежанке лицом вниз, я с удивлением узнала мою дочь Шайлих. Рисунок на ее спину, ягодицы и ноги был уже нанесен и, видимо, сейчас она ожидала, пока краска высохнет и можно будет переворачиваться на спину.

Осмотревшись вокруг, леди Илин и леди Мани усадили меня в одно из таких свободных кресел, после чего заговорили с подошедшими к нам двумя хозяйками этого места, которых можно было узнать по одеждам, частично схожим с одеждами Сергия ап Петра и леди Ляли. Очевидно, жены моего будущего мужа объясняли мастерицам, кто я такая и что со мной надо сделать. Потом они, посмотрев на меня, и, улыбнувшись, покинули поляну, сказав мне напоследок что-то ободряющее.

Девушки, попечению которых меня передали, выглядели весьма удивительно. Правда, одна из них сразу же, встав позади меня, принялась что-то делать с моими волосами. А я сидела и все думала, для чего ей на лице это нелепое сооружение в виде двух соединенных между собой стеклянных колес… Я даже толком не разглядела, как именно выглядит эта девушка: меня сразу захватила мысль об этом странном предмете, оседлавшем ее переносицу. Я лишь успела заметить, что у нее светлые, почти белые волосы с голубыми кончиками, остриженные ровной линией на уровне плеч.

Другую девушку я могла разглядывать сколько угодно, так как она тут же подсела ко мне поближе и, обставив себя разными чашечками с красками, принялась деловито меня разрисовывать. Она была смугла и носата, с полными губами и большими, навыкате, глазами. На крыле ее носа поблескивал какой-то маленький камешек – очевидно, нос ее был проколот в том месте (я мысленно поежилась). Уши ее также были проколоты, и не по одному разу, и в каждую дырочку была вдета серьга. Волосы ее, черные, пышные и кудрявые, на макушке были собраны в шишку, оплетенную невиданно яркой розовой лентой. И, конечно же, ее тело было покрыто рисунком… По ее рукам змеились, причудливо изгибаясь, ветви, украшенные цветами, листьями и бутонами… Я видела, круги, точки, спирали – и все это составляло довольно гармоничную картину. Увидев, что я ее разглядываю, она улыбнулась и показала мне свои руки с обеих сторон, что-то при этом воодушевленно говоря, но, увы – на этот раз я не смогла понять ни слова. Позже до меня дошло, что она говорила даже не по-русски…

Вообще процедура оказалась неожиданно приятной. Смуглянка, имя которой я не запомнила, начала с запястий. Она едва прикасалась к моей коже тонкими кисточками – и на руках моих, словно по волшебству, стали распускаться дивные узоры, в которых угадывалась некоторая символика (та, о которой говорила леди Фэра). О, эта дочь Востока оказалась настоящей мастерицей… Она рисовала уверенно и быстро, с явным удовольствием. В этот жаркий день прохладное прикосновение кисточки приносили отраду… А в это время нежные ручки второй девушки копошились у меня в голове, и я поневоле расслабилась. Я прикрыла глаза – и какие-то сладкие грезы стали проплывать передо мной… Девушки перебрасывались друг с другом фразами, и я с удовольствием слушала их необычную речь, похожую на щебет птиц… Мне было хорошо. Я поняла, что зря так сопротивлялась этой процедуре. И когда меня жестами попросили скинуть одежду и переместиться на кушетку для разрисовывания тела, я дала себе слово больше ничему не противиться в Племени Огня – ведь я непременно должна стать своей среди этих людей, еще не знающих греха…

1 июля 2-го года Миссии. Воскресенье. За час до полудня. Окрестности Большого Дома.

За час до полудня площадку для праздников заполнил нарядно одетый народ. Но не все было так гладко в племени Огня, как это казалось неискушенному наблюдателю. Еще с вечера на кухне обнаружилась пропажа трех стальных ножей, переданных туда из запаса, что первоначально предназначался для подарков вождям других кланов. Относили кухонный инструментарий в зимнюю столовую как раз подростки-волчата – они сами проявили инициативу, вызвавшись помочь. Перепуганная Марина Витальевна прибежала к Андрею Викторовичу и Сергею Петровичу, и те, убедившись, что все подозреваемые находятся внутри своей казармы, взяли с собой вооруженных дубинками полуафриканских жен и явились наводить порядок, в качестве средства огневой поддержки имея по одному американскому помповому винчестеру. Поняв, что дело не выгорело, потенциальные мятежники попытались сопротивляться. Но куда там! Против оголтелого отряда разъяренных вооруженных женщин под командованием вождей они ничего не смогли поделать и стушевались почти сразу. В итоге тех, кто слишком активно размахивал крадеными ножами, быстро нейтрализовали; у них отобрали оружие, избили и связали по рукам и ногам. Всех же остальных, кто не решился оказать открытое сопротивление, просто связали, не применяя к ним физической силы. Затем всех вместе оставили в таком виде до утра – думать о своей печальной судьбе.

Казалось бы, теперь не требуется никакой проверки. Те, кто сопротивлялся, это и есть заговорщики, остальных надо отпускать с извинениями или, по крайней мере, наказывать не так строго. Но Петрович решил по-иному. Ему было известно, что в тихих омутах водятся самые отборные черти, и поэтому среди тех, кто хотел показаться непричастным, могут обнаружиться вдохновители и организаторы этого заговора. А посему неподалеку от аккуратно сложенной поленницы бракованных бревен, заготовленной для вечернего костра, по его приказу был сооружен шалаш-типи, внутри которого, надетый вверх дном на вкопанную в землю массивную колоду-подставку для рубки мяса, стоял тяжелый чугунный казан, покрытый толстым слоем отборной сажи. Именно это сооружению и предназначалась роль детектора лжи, который позволит безошибочно отделить организаторов мятежа от их случайных попутчиков.

Итак, через раздавшийся в толпе коридор темные жены Андрея Викторовича Санрэ-Соня и Илэтэ-Ира, а также четыре хмурые женщины-волчицы, все вооруженные дубинками, ведут к месту будущего суда подозреваемых в организации бунта. Они идут, не поднимая головы, чувствуя на себе осуждающие взгляды собравшихся. Щенкам-волчатам всего по четырнадцать-пятнадцать лет, они худы, раздеты донага и связаны, а некоторые еще и жестоко избиты, но все равно красивы какой-то дикой красотой. На протяжении многих поколений клан Волка брал в жены своим охотникам самых красивых и здоровых девушек из числа тех, до кого мог дотянуться, и вот теперь результат этого отбора налицо. Длинные руки и ноги (что очень важно на охоте) правильные, почти европейские, черты лица. Гуг рядом с этими красавчиками покажется едва ли не питекантропом. Но Гуг – это прямая честная душа, а молодые волчата полны неистовой злобы.

Чтобы подозреваемые не могли бежать, на их ноги наложены путы. Эти веревки позволяют делать только небольшие шаги, но охранницы и не торопят подследственных. Туда, куда их ведут, они всегда успеют. Длинная широкая скамья из толстых досок прочно покоится на земле, рядом стоит Алохэ-Анна с обнаженным мачете в руках, а также ее ассистентки Ваулэ-Валя и Оритэ-Оля. Все три полуафриканки из одежды имеют на себе только маленький передничек из кожи; и с ног до головы девушки покрыты белой каолиновой росписью. Одним своим видом они вызывают мороз по коже. Все присутствующие понимают, зачем здесь все это. Разоблаченных преступников будут класть на скамью лицом вниз, после чего одна младшая полуафриканская жена шамана будет садиться казнимому на плечи, вторая на ноги, а Алохэ-Анна ноздри которой уже сейчас раздуваются от возбуждения, одним ловким ударом мачете будет отсекать приговоренному голову. Потом тела погрузят в УАЗ и отвезут к берегу реки, а уж там действительные и будущие жены Андрея Викторовича, стоя на недавно установленных рыбацких мостках, покидают их в вечно текущие воды, которые сомкнут над ними свои объятия, вычеркнув навсегда их имена из книги живых…

Со стороны других членов племени к раскрытым заговорщикам не наблюдалось ни малейшего сочувствия. Новость об украденных с кухни священных стальных ножах разнеслась по племени еще вчера вечером, а чуть позже стало известно и о визите вождей в казарму подростков-волчат. Разговоры о том, что волчата хотели то ли бежать (но вот только куда, кому они нужны), то ли убить вождей и устроить в племени переворот, всколыхнули общество. В первую очередь обеспокоились их же соплеменницы-волчицы, которые только-только привыкли к тому, что они такие же люди, как и все остальные, и что к их нуждам и пожеланиям тоже следует прислушиваться. И совершенно неважно, шла речь о недавних вдовах, рожденных в других кланах, или об урожденных волчицах – девушках, еще не побывавших замужем. Обратно в кошмар клана Волка не хотелось никому.

Провальной всю эту затею делало еще и то обстоятельство, что осуществить переворот пытались не взрослые охотники, а щенки-подростки. Осенью, когда начнется ход лосося, клан, где вместо охотников глупые щенки, смогут задавить даже Северные Олени вождя Ксима. Поэтому взгляды, которыми волчицы сопровождали своих бывших соплеменников, были испуганными и ненавидящими. Лани и полуафриканки относились к неудачливым мятежникам несколько спокойнее, так как верили в силу и мудрость вождей (а самое главное, шамана Петровича), но и они не могли обещать этим молодым людям ничего, кроме гнева и ярости, и приготовления к заслуженной казни выглядели в их глазах более чем уместными. Изгнать из клана можно одного или двух негодяев, но когда их целых два десятка и можно предполагать, что лето позволит им продержаться достаточно долго, чтобы попытаться отомстить – то в этом случае только смерть может быть заслуженным воздаянием за задуманное преступление. Ни малейшего намека на поддержку не читалось ни на одном лице. Смерть, и только смерть.

Поняли это и подозреваемые. И впервые их лица исказили гримасы страха и отчаяния. Одно дело – мечтать о будущем господстве и возможности творить произвол, насилуя, унижая и убивая, и совсем другое – предстать перед судом, который неизбежно вынесет виновным смертный приговор, и приговор это единодушно поддержит все племя. Прежде эти мальчишки думали, что все ограничится очередным порицанием, но, как выяснилось, это ошибались. Все они помнили мальчика Тэра, обезглавленного сразу после поражения клана Волка. Он был виновен перед местными вождями в неблагодарности – и голова его отлетела прочь так легко, будто и вовсе не держалась на плечах. Оказавшись перед лицом разгневанного шамана и других вождей, юные мятежники поняли, что их подростковые игры в заговорщиков кончились и началась суровая реальность, в которой им скоро не будет места. И от этого осознания многих из них начала колотить крупная дрожь.

Когда конвоирши пинками и тычками дубинок перед лицом вождей выровняли подозреваемых в две шеренги, вперед вышел шаман Петрович. Едва он начал свою речь, звучавшую веско и негромко, как на поле наступила тишина.

– Смотрите, – сказал он, обращаясь к слушателям, затаившим дыхание перед торжественностью момента вершащегося правосудия, – перед вами люди, не оценившие нашей доброты. Ведь мы могли убить их сразу после того, как убили всех, кто поднял на нас оружие… но мы не сделали этого уповая на то, что, очистившись от своих заблуждений, эти люди станут полноценными членами нашего племени. Большинство действительно оправдало наши надежды, но вот эти юноши решили, что они могут попытаться вернуть все вспять. И не только решили, но и начали претворять свое решение в жизнь. Может ли им быть прощение после этого?

– Нет! Нет! Нет! Нет! – на разные голоса взревели собравшиеся, польщенные тем, что к ним обратился сам великий шаман Петрович.

Сейчас они были готовы одобрить все что угодно, даже то, что потенциальных мятежников возведут на праздничный костер и сожгут живьем. Вождю даже стало как-то страшно от того, какую волну эмоций ему удалось поднять. Эту стихию требовалось не подстегивать, а немного притушить, иначе она помчит прямо по живым людям, не разбирая берегов. Ведь на фоне сегодняшней измены подростков-волчат завтра под подозрение народных масс могут попасть вполне лояльные волчицы. Надо было аккуратно ударить по тормозам, но Петрович не знал, как это сделать. Варианты того, как следует убеждать племя подвергнуть мятежников наказанию, у него были, а вот как воззвать к проявлению умеренности в этом вопросе – этого он не проработал.

На помощь шаману пришли люди, которые не поддались магии первобытного коллективного внушения. В основном это были сами вожди и некоторые из бывших французских школьников, которые в этот момент осознавали происходящее в полном объеме. Нет, они были совсем не против того, что опасность различных заговоров следует устранять быстро и со всей возможной решительностью, но подходили к этому вопросу сознательно, а не на уровне эмоций, как было свойственно аборигенкам.

– Месье Петрович, – сказал Роланд Базен, – скажите, а вы точно уверен, что все стоящие перед вами одинаково являются преступник и заговорщик? Я, например, знать некоторый из них и не верить, что они могли замышлять против нас что-нибудь дурной.

Все ждали, что пылающий праведным гневом шаман закричит, затопает ногами на дерзкого юношу, посмевшего прервать его речь. Но на самом деле он только мысленно сказал Роланду спасибо.

– Пока, – сказал шаман Петрович вслух, так чтобы все услышали, – мы уверены только в том, что среди этой группы находятся все заговорщики: и организаторы, и исполнители, и те, кто лишь молча соглашался с кровожадными планами. Соблазн подстричь их всех под одну гребенку весьма велик, но мы не будем ему поддаваться. У нас есть способ точно выявить, кто в чем виновен, и наказание смертью последует только для тех, кто решил, что имеет право сам лишать людей жизни… – Он вытянул руку к ритуальной постройке и, стараясь придать своему голосу побольше зловещей торжественности, произнес: – Вон там, в шалаше, стоит волшебный котел Истины…

Петрович обвел суровым взглядом подозреваемых, которые, непроизвольно вытягивая шеи, с опасением поглядывали в сторону постройки.

– Этот котел умеет читать мысли… – Медленно произнес Петрович и снова сделал паузу, для того, чтобы все прониклись. Он с удовлетворением отметил, что волчата-мятежники впечатлились и кое у кого из них забегали глаза. Затем он продолжил говорить: – Итак, нашей проверки на причастность к заговору будет состоять в следующем: каждый из подозреваемых с завязанными глазами вовнутрь шалаша и положит руки на этот котел. Потом он проходит шалаш насквозь и выходит с другой стороны, ожидая решения свой судьбы. Приговор будет вынесен после того, как я спрошу у волшебного котла, кто истинный заговорщик, а кто нет. Знавшие о заговоре и не сообщившие об этом мне отделаются дополнительными тяжелыми работами, все остальные, то есть укравшие ножи и непосредственно замышлявшие убийства, будут повинны смерти. Им отсекут головы, а тела выбросят в реку, чтобы она отнесла их подальше от этих мест. В то, что кто-то из этих мальчишек мог не знать о заговоре, я не верю. Скрыть тайну в этой маленькой компании просто невозможно. – И, уже тише, обращаясь к Ролану, он добавил: – И то, что твои так называемые друзья не предупредили тебя об опасности, тоже говорит очень о многом.

– О да, месье Петрович, – вздохнул тот, – наверное, вы прав, и этот человек, если и не быть активный заговорщик, то пассивный пособник быть точно. Начинайте свой проверка, мы будем вас поддерживать.

Полуафриканские жены Андрея Викторовича подготовили к проверке первого клиента. Руки его были привязаны к корпусу на уровне локтей, так чтобы бежать или драться этот персонаж не мог, а голову его укрывал кожаный колпак, плотно закрывающий глаза. Вот болезного довели до шалаша, откинули перед ним полог, прикрывавший вход, и втолкнули внутрь. При этом Петрович совсем не опасался, что кто-то случайно столкнет казан со своего места. Слишком уж тот был массивный.

Когда проверяемый, наконец, вышел с другой стороны шалаша, руки его были снова плотно связаны в запястьях за спиной, колпак же сорвали с его головы и передали для повторного употребления. И так – двадцать один раз. Некоторые, выходя из шалаша плотно сжимали губы, стараясь не показать своего страха, другие вполне откровенно плакали, третьи с ненавистью смотрели на окружающих. В виновности последних Сергей Петрович не сомневается ни на секунду и ждет только завершения общей проверки, чтобы отдать приказ к экзекуции. Время подходило к полудню, а ведь ритуал прохождения солнца через меридиан[15]15
  Солнце через меридиан проходит точно в астрономический (солнечный) полдень, который для нулевого меридиана, проходящего через Большой Дом, наступает ровно в 12:00.


[Закрыть] необходимо провести вовремя, секунда в секунду.