Текст книги "Одесская сага. Ноев ковчег"

«Алягер ком алягер»

Женька приехала во Фрунзовку только через три недели – Петька подключил тяжелую артиллерию в виде Фиры. Поэтому в аккурат на Васыля и Маланки, Обрезание Господне или старый Новый год все семейство Косько прибыло к новому месту жительства. Узнав о том, что инструктор привез жену и дочь, потянулись «знакомиться и посмотреть» любопытствующие со всего села.

– Давай я стану на стульчик и устроим вход за рубль, – предложила Женька. – Они за мной и по нужде за хату следом таскаются.

Петька, тоже подуставший от бесконечного потока посетителей, быстро сообразил, что делать, – каждому, кто пришел как бы в библиотеку и с порога начинал притворно сокрушаться и сочувствовать стесненности жилищных условий и многозначительно поглядывать на ведерный самовар у печки, сразу предлагалось посильно помочь молодой семье «городских» с ремонтом – побелить, сложить печь, настелить полы, замазать щели и т. д. Тут все как один вспоминали, что засиделись, и у них дома работы непочатый край, животина не кормлена, так что в три дня поток любопытных превратился в жидкий ручеек, а потом и совсем иссяк.

А вот его курсанты действительно очень помогли с ремонтом, быстро привели в порядок комнату, поправили печь, и к радости Жени, выгородили рядом с ней кухонный закуток. Постепенно быт начал налаживаться, Женя вошла во вкус и как истинная одесситка сразу попыталась узнать, где что можно купить, выменять из продуктов. Разочарование было велико – селяне крайне неохотно соглашались что-либо продавать, а то, что продавали, не стоило и половины тех денег, что они просили. Когда Женька отказывалась или просила уступить, то продавцы с явным облегчением тут же отказывались от сделки. Ситуацию с продуктами несколько поправил Петька, когда вечером, после занятий с желающими по устройству паровоза, спросил у одного из своих подопечных, почему вдруг такие проблемы у его супруги с приобретением продуктов. Дескать, он же знает цены, не раз сам покупал и не было проблем, а тут такая незадача.

– Эх, Петр Иванович… Одно дело – ты, а другое дело – жена…

– Да в чем проблема, поясни, не говори загадками…

– Ну она же баба..

– И что?

– Ну как тебе еще объяснить? Ты – мужик, видный, городской, грамотный, рукастый, при хорошей должности, паек у тебя литерный, слова грубого никогда не скажешь, не пьешь… И пришел что-то купить, правильно?

– Ну???

– Ну, ну… Торгуется-то с тобой баба… Ей же приятно внимание городского начальника – вот и выкатывают на торг все самое приличное, да цену назначают божескую, а потом вот скажи – тебя хоть раз после покупки отпустили без чая и беседы с расспросами?

– Да нет… конечно нет – до обид порой доходило, если отказывался… Только тем и спасался, что говорил про неотложные занятия по стрелковой подготовке.

– Ну вот и ответ – баба ничего не продаст другой бабе, если у нее в мужьях такой мужик. Или цену заломит до небес. Компенсация, так сказать.

Дома, ненатурально посмеиваясь, Петька рассказал Жене о причинах ее неудач в закупке и предложил, что впредь этим будет заниматься он. Но Женька процедила:

– Обойдемся как-нибудь… – И, спохватившись, неожиданно ласково и с улыбкой продолжила: – Я лучше на работу устроюсь, хватит у тебя на шее сидеть..

– Женька… ну на какую работу? В селе? Что ты тут будешь делать?

– Петенька, ну не один ты тут городской и образованный, председатель сельсовета мне уже три раза предлагал, вернее – уже упрашивает пойти к ним счетоводом… А там и паек. Конечно, не такой, как у тебя, но это паек и прикрепление к ОРСу, и топливо полагается печное… Надеюсь ты не забыл, что я с отличием окончила высшие бухгалтерские курсы? Вот тебе и помощь семье, и не надо будет поклоны бить местным.

– Я против! Кто за Нилочкой будет смотреть? Нянек тут нет, детского сада – нет и не предвидится.

– Не волнуйся ты так, я присмотрю, на работу с собой буду брать, в крайнем случае, твоих пламенных комсомолок попросим часок-другой с ребенком поиграть, а то они изнывают зимой от безделья, не все ж им глаза об вышиванки портить.

– Эк тебя разобрало-то… – с досадой сказал Петька. – Ну никак ты не уймешься с этой рубахой… Ну что мне ее, в печке спалить, чтоб тебя попустило?

– Зачем палить? Вещь хорошая, красивая, просто картина… гобелен!!! Да и размер твой, прям как влитая сидит, сам говорил. Вот раскормлю тебя, чтоб не помещался в нее, – и успокоюсь.

Поступлением на должность счетовода при сельсовете хитрая Женька решила сразу несколько задач – первым делом, решение продовольственных проблем семьи, а дальше… Вот тут в кучу смешалась и свирепая ненависть ко всем бабам, что заглядывались на ее мужика, и желание внести хоть что-то в однообразие зимнего существования вдалеке от мамы, подруг, соседей, калейдоскопа городских новостей и событий, ну и хоть какая-то отговорка для мужа за однообразную и невкусную стряпню.

Как оказалось, оторванная от дома и семьи Женька практически ничего не умела готовить… Нет, конечно, и пожарить картошку, сварить яйцо или кашу для Нилочки – это пожалуйста, но вот что-то сложнее – борщ, гефилте-фиш, испечь пироги… да те же элементарные блины-оладушки – вот это нет… Дома все это делала легко, быстро и просто мама. Более того – Фира неоднократно пыталась научить Женьку, но та все делала нарочито неловко, и через короткое время с позором изгонялась из кухни, что ей, собственно, и надо было. Единственное, что она умела с детства, – это идеально крошить все в один миллиметровый размер или шинковать до полупрозрачности. С ножом, как и с любым другим оружием, Женя со своим врожденным глазомером и твердой рукой управлялась легко. Но в списке ее добродетелей и жизненных приоритетов, как и у Лиды с Аней, готовка не значилась.

Если стряпать она не умела, то голова варила отлично. Женька понимала, что самоустранившись от готовки – она проиграет. Любая селянка даст ей сто очков форы со своими борщами-супами-пампушками-пирогами, не говоря уже о колбасах и буженинах. Ну и не кормить нельзя – она уезжала зацелованная и благословленная в трех религиозных и одном коммунистическом варианте всеми бабами двора. И среди всех сердечных и шуточных напутствий отлично помнила, что Ривка шепнула ей в подарок на прощание: – Девочка, отпускай своего мужика только с полным желудком и пустыми бейцами[5]5
   Бейца – яйца (идиш).


[Закрыть]. – И если со второй частью она даже в спартанских условиях со спящей рядом Нилочкой справлялась легко, то полный желудок явно был проблемой.

Ее аналитический ум четко поставил задачу – нужна пауза в танцах у плиты для наработки поварских навыков и сбора информации. С последним было проще всего – практически ежедневные огромные письма к маме с вопросами глобальными и не очень про кухню и всякие кулинарные секреты и приемы. Фира радовалась – ее любимая выстраданная девочка становилась настоящей женой и матерью. И она предельно четко и развернуто отвечала на вопросы молодой хозяйки. Услышав однажды от Фиры о внезапном кулинарном рвении Жени и возможных сельских конкурентках, к делу тут же подключились все подруги.

Доливая всем чай, Ривка смеялась:

– Ой, если мы тебя, лею, научили так готовить, то Женька у тебя за месяц там ресторацию откроет!

– Но-но, – толкнула Ривку Фира. – Я твою рыбу несъедобную до совершенства довела!

– Вот она, Нюсечка, черная неблагодарность! Ты еще скажи, что борщ умела варить!

– Ну ладно, не умела, не умела. Какое меню напишем?

– А что у нее из харчей есть? – оживилась Нюся.

В квартиру Фиры, толкнув дверь без стука, ввалилась Софа Полонская.

– Мне можно! Я старая! – вместо приветствия с порога заявила она. – Знаешь, сколько я на твой второй этаж по этой лестнице замерзшей дряпалась?!

– А мы вас… – подняла бровь Нюся.

– Не ждали? Не звали? – подсказала ей Полонская. – А я приперлась! Женька наша, молдаванская! Чтоб ее деревенские в готовке обошли?! Не будет этого!

– Ты что, опять подслушивала?!

– Больно надо! Вы орете как оголтелые! И вообще! Как там, алягер ком алягер!

– Чего? – удивилась Ривка.

– Французский! На войне как на войне. Ой, кому я объясняю! Лосихи дремучие, вы ж против меня в кулинарии – дуры малолетние. Да я мужиками крутила, когда вы под стол пешком ходили! Все просто: две вещи всего – мясо горячее и выпечка сладкая. В доме должно пахнуть пирогами.

– Главное, чтоб не ногами, – картинно отодвинулась от Софы Ривка.

– Ой, поговори мне, биндюжница! – Полонская достала из-под кофты бутылку самогона и сунула Нюсе: – На, наливай, у тебя рука легкая, а ты, Ирка, записывай. Надо ей обязательно специй добыть. Тогда никто Женьку не переплюнет.

Если настоящая женская дружба это, скорее, исключение, чем правило, то женская солидарность вечна и несокрушима. К Женькиной гастрономической битве за супруга подключилась даже Лида. Через три дня после намека Фиры во Фрунзовку уехал заколоченный намертво посылочный ящик.

Когда Женька его вскрыла, увидела, что сверху лежит записка. Крупным каллиграфическим почерком было написано: «Сука! Если ты не Евгения Косько, то на всем зелье лежит заклятье, прикоснешься – и сдохнешь в три дня. Женя, на травы, как обычно, заговор со страницы 74 “Молота ведьм”». По углам были надписи страшной готической латиницей «Пролетарии всех стран, соединяйтесь», «Ешь ананасы, рябчиков жуй» и «Женька – дура – хвост надула».

– А-а, – зашлась хохотом Женька, – узнаю старшую сестричку! Все предусмотрела!

Холщовые мешочки были пронумерованы. На дне ящика лежала еще одна записка – что под каким номером, и короткое письмо от Лиды.

Старшенькая сетовала, что такая красивая и способная сестра нашла себе такую сомнительную партию, но Беззубы свое добро никому не отдадут. Даже ненужное. И если потребуется что-то посильнее корицы с ванилью, кружевные чулки, там, духи или, в крайнем случае, гильотина для обрезания – пусть даст знать.

Женская солидарность несокрушима, и ее проявления могут быть совершенно разными. Иногда решение «против кого дружить» может принять даже промышленные масштабы.

Джутовая революция

Фира пришла домой чернее тучи.

– Опять начинается, прости господи, – проворчала она, машинально подбирая разбросанные Ксеней тетради и книжки со стола.

– Что начинается? – выглянула с кухни Ксеня.

– Ничего! Не пойдешь в школу сегодня.

– Как это не пойду?! У меня математика! Тема новая! Как это не пойду?

– Жизнь важнее. Дома в учебник поглядишь, – отрезала Фира.

– Ира, да что случилось? – заглянула к ней Нюська. – Ты чего пугаешь?

– И ты дома сиди. И Польке скажи, пусть по двору гуляет и за ворота не ходит.

– Да что стряслось?

– На «Джутарке» заварушка. Дифпаи вводят. Там такое началось, и боюсь, как бы к вечеру восстание очередное не случилось!

– Да ладно тебе, паникерша! – хмыкнула Ксеня и обняла маму. – Ты преувеличиваешь. У тебя уже месяца три они на собраниях вопят. Ты посмотри, как все, от Макара до Петьки, рапортуют. Вон стро– ится все.

– Скорее, всех строят. Жрать опять нечего. Бабы взбунтуются – всю Балку переполошат, все заводы. Перегнули Петькины партийные товарищи… Беда будет. А там под раздачу случайные прохожие первыми попадают. Уж поверь мне. И вспоминать не хочу этот ужас.

– А что за дифпаи? – оживилась Нюся.

– Дифференцированные пайки. Еще меньше, чем было, и еще и градацию вводят в зависимости от смены, квалификации и еще какой-то ерунды, вплоть до происхождения и гражданской активности. Ой бабы взвились! Не унять… Сегодня опять общее собрание экстренное.

– Может, не пойдешь?

– Что не пойдешь? А с детьми этих заполошных кто сидеть будет? Дети-то в чем виноваты? Да и поверь – меня не тронут. Ни те, ни другие.

Фира ошиблась на пару месяцев. В тот день фабрика кипела и бурлила, но из этого котла недовольство дальше лица завпроизводством не выплеснулось.

А началось все с массового увольнения. Местные работницы – ткачихи, гладильщицы, возчики – знали себе цену и отличались особой активностью. Поэтому, когда завотделением огласил очередной пересмотр норм и расценок в сторону снижения зарплат на 15 %, бабы подняли крик: – Что, совсем с ума сошли? Крестьян ограбили, теперь за нас взялись? Мы так скоро подохнем с голоду А вам лишь бы жопу на мягком стуле греть!

– Это кто там выступает?

– Слышь, ты, коммунист, недолго тебе царствовать, мы вас привели – мы вас и прогоним!

– Долой коммунистов! – гаркнул кто-то сзади.

Начальник побагровел:

– Не желаете работать – валите! На ваше место другие найдутся.

– Да не вопрос, начальник! Сам вкалывай!

И все бабы уволились массово и одномоментно.

Уход возчиков сразу вызвал большую загрузку ткацкого и других отделений. Ну а местный котяра – табельщик-антисоветчик, кстати, бывший владелец ватной фабрики, начал агитацию: – А давайте все уйдем? Враз и пайки найдутся, и деньги, и уважение.

«Джутарка» бурлила, выплевывая лозунги один опаснее другого: «Жрать не даете, а работу требуете!», «Все вы, коммуняки, виноваты!» Последней каплей стала замена мяса в пайке на 600 грамм муки.

Этот голодный бунт не освещала ни одна одесская газета. Оно осталось только в устном народном творчестве да в пухлых отчетах ГПУ.

Собрание на триста пятьдесят человек было сорвано – докладчика прервали криками: «Деньги давай! Кооперацию верните! Сами свою солонину с крысами жрите! Масло где?!»

23 июля 1930 года в 18:00 забастовал ткацкий цех джутовой фабрики. Ткачихи подняли на забастовку работниц других цехов и организовали стихийный митинг. Больше полутысячи разъяренных женщин решили: первое – во всем виноваты коммунисты, второе – кто виноват, пусть немедленно решит продовольственную проблему. Заседали и заводились до утра. Фира слышала крики, ругань, но из детского сада не выходила. И воспитателей не выпускала.

– А ну сидеть, рэволюционерки! Вас звали? Вам за детьми смотреть велено. Вот и смотрите. Нечего шастать по ночи!

В семь часов утра ткачихи ворвались в цеха и начали крушить ткацкие станки, резать основы, пытаясь остановить фабрику. Молодые ткачихи при этом с удовольствием избили ударниц – «партиек и комсомолок», прикормленных властью, которые пытались помешать уничтожению фабричного оборудования. Окрыленные успехами, решили пойти демонстрацией в город и поднять братьев и сестер с других предприятий.

– До горсовета дойдем, – а там все очереди хлебные к нам присоединятся!

Требования к местной власти сформулировали очень доступно: не вывозить продукты за кордон, вернуть сосланных в Сибирь кулаков, отменить большие вычеты из зарплат и… запретить администрации грубое отношение к работницам.

Около тысячи женщин вышли на Мельницкую, но они не дошли даже до Балковской… Чекисты и милиция оцепили периметр.

Чрезвычайное положение. От всех стукачей из порта, с судоремонтного завода, «Январки», завода Хворостина шли тревожные вести – везде агитация, везде призывы поддержать «сестер-джутовок», на стенах призывы к забастовке…

Ксеня металась по галерее:

– Мама пропала! Вторые сутки нет! На джутовой бунт, а она там! Туда вся милиция города поехала. Что делать! Нюся, Нюсечка, я пошла маму искать, если разминемся, скажешь, что я к вечеру буду?

Нюся помрачнела:

– Дома сиди! Мы сами с Ривкой сходим.

Их завернули через два квартала:

– Куда пошли? Домой валите и не рыпайтесь.

– Мы не бастовать! Мы за советскую власть, – волновалась Нюся. – У нас там подруга на «Джутарке». Мы переживаем.

– Если подруга умная – переживать нечего. Домой пошли! Быстро!

Дома уже был Котька. Он успокаивал Ксюшу:

– Не ходи никуда! Мама в яслях. Там дети. Детей не тронут. Она с ними. Не бойся. Я чувствую, с ней все хорошо.

К вечеру разбушевавшихся баб загнали обратно на территорию фабрики.

А Ривка, рыдая, вызвала Нюсю к конюшне:

– Ой, горе… Горе… Гедаля вернулся с порта. Мужики говорят, ГПУ «Джутарку» расстреливает! Уже двадцать машин с убитыми вывезли…

– Ирка… Да как же ж… Ирочка… Что ж делать? – всхлипнула Нюся.

– Что делать? Снимать штаны и бегать! – раздалось за спиной.

– А шоб ты была здорова! – развернулась Нюся. У нее за спиной стояла живая, здоровая и сильно заморенная Фира.

– Что вы сплетни слушаете! Никого не убили. Ну пока по крайней мере. Загнали этих дур обратно, покрутили самых борзых, остальных шуганули в цех – прибирать, что наломали. Торгуются теперь. Всё. Я – спать. Сил никаких не осталось.

Руководство фабрики пообещало рассмотреть все требования работниц на специальной «общефабричной конференции». Делегатами пошли все зачинщицы бунта (еще не зная о своем увольнении), разговор о рабочем снабжении в присутствии старших товарищей из ГПУ прошел на удивление мирно и конструктивно. Антисоветчицы отметили «нечуткость партийного и профсоюзного актива к первым вспышкам забастовки». Со своей стороны бунтарки публично покаялись: «Просьба не называть нас забастовщиками и волынщиками. Мы в этом не виноваты. Нас к этому побудило нечуткое отношение, плохое руководство и голод. Аппарат ЦРК (центральной ревизионной комиссии Одессы) засорен чуждым элементом, срывающим снабжение рабочих».

После показательных увольнений и арестов остальные вернулись к работе. И если с бабами джутовой обошлись неожиданно мягко, то с другими недовольными все было быстрее, прозаичнее и жестче – начиная с крестьян ближайшего села Дальник, которые на подводах выехали в Одессу на помощь «джутовкам», но были «изъяты» чекистами еще на границе города. На заводах начали массово исчезать зачинщики и активисты.

Фира как ни в чем не бывало вернулась на следующую смену в ясельную группу. На все вопросы вежливого молодого НКВДиста отвечала скупо и односложно:

– А мне дело до их разборок? Я к детям и горшкам приставлена. Вопросы по детям ко мне есть? По влажной уборке? По ведрам? Ну и все. Ежели чего про понос рассказать или как простыни отстирать – то я доложу по всей форме. Могу письменно.

Развлечения на пленэре

Ну, кухня кухней, а в остальном Женька не собиралась уступать.

С домашними заботами она более-менее справлялась, да и зима в селе – это долгие темные бесконечные вечера, которые начинались с обеда, – и готовить научишься, и крючком вязать, и вышивку припомнишь от тоски.

Однажды Женька крошила картошку, задумалась и сильно рубанула ножом по пальцу.

– Ай! – подпрыгнула она и, разревевшись, сунула раненый палец в рот. Практически в ту же секунду в слезах она рефлекторно со всей дури метнула кухонный нож в дальнюю стенку.

– У-у-у, надоело! Надое-ло-о-о все! Гори эта Фрунзовка синим пламенем! У-у, мама-а-а, домой хочу, – тихо подвывала она, упершись в стол и нянча пострадавшую руку.

Выдохнув, она оглянулась поднять нож. Его нигде не было.

– Да что за напасть?! – злилась Женька, обшаривая пол и мешковины. Она встала, отряхнула платье и чуть не стукнулась лбом о рукоятку – нож аккуратно вошел в корешок «Отцов и детей» Тургенева. Жизнь в экспроприированной барской библиотеке дает некоторые преимущества, и Женька нашла развлечение по душе – дождавшись, когда все уйдут, а Нилочка будет уложена на дневной сон, она стала метать кухонный нож. С ее врожденной меткостью и рукой, еще больше окрепшей от тяжкого домашнего труда и бесконечных стирок, за месяц она наловчилась управляться с ним не хуже цирковых артистов.

– «Война и мир», второй том! – с удовольствием шептала она и кидала нож в сторону плотных рядов потемневших корешков. – Настя Добренко, – хищно ухмылялась чуть позже, называя имя одной из фанаток Пети и загоняя пущенный нож по самую рукоятку в томик Байрона. – Хотя какой там Байрон! Мозгов и на азбуку не наберется! – Женька сбрасывала все недовольства и оттачивала мастерство. Повреждения были почти незаметны, да и книга – не доска, и нож входил практически беззвучно. Женька решила на всякий случай пока не демонстрировать мужу новые навыки, но стала заметно спокойнее и увереннее. Было, правда, пару моментов, всколыхнувших и скрасивших ее бесконечные будни. Первый был связан с работой Петьки – курсанты обоих полов частенько приходили к нему для каких-то консультаций, просили что-то пояснить, а иной раз и просто так. И если парней Женька хоть и не привечала, но относилась к ним с терпением, то двух особо ретивых молодух, почти каждый день их навещавших, на дух не переносила. Гостьи проявляли неподдельный интерес не столько к учебе и книгам, сколько к ее мужу. То одна, то другая, спрашивая, невзначай касались его пышной молодой грудью размером больше Женькиных бедер. Склонялись рядом, невзначай терлись, вообще игнорируя присутствие жены.

– Ах вы коровы непуганые, – намывая посуду и поглядывая на идиллию за столом, не выдержав, прошипела она. – Ну ладно. Нож я в вас не метну, хотя очень хочется, да и задницы – не промахнешься, но… повеселимся.

Женя сначала честно пару раз намекнула Петьке, что работать во внеурочное время неправильно, надо отдыхать, что надо и ей, и малышке больше времени уделять, но он все сводил к шутке, просил не ревновать и всегда повторял, что, мол, работа такая, люди просят помощи, они же нам помогали с ремонтом, ну и т. д. Но Женя нашла простой и совершенно иезуитский способ выжить из дому непрошеных гостей: она стала требовать, чтобы визитеры снимали обувь, когда заходят к ним в комнату, на вопрос Петьки: почему? – ответила: – А у себя в хате они тоже в сапожищах грязных и в опорках по всему дому разгуливают? Ты вот, когда к ним приходишь, разуваешься?

– …ну конечно, там же прибрано, дети малые…

– А у нас, значит, грязно???.. – вошла в штопор Женька. – Я, значит, не убираю, дом в порядке не содержу и детей у нас нет?! Нилочка, иди сюда, покажись папке, он на своей любимой работе забыл, что ты есть!..

– Ничего она не любимая… я на железку назад хочу… – тихо и по-детски горько ответил Петька.

Женя моментально успокоилась, стала уговаривать его потерпеть до осени: – Ну что ты, родной, осталось всего ничего.

Больше Петька таких вопросов не задавал.

А Женька торжествовала победу и терпеливо ждала результата своей комбинации. И он не заставил себя долго ждать. Надо сказать, что пол в комнате у них был дико холодный, не помогала даже круглосуточная топка печки-«голландки», не спасали положения и жиденькие половички, сделанные из старой мешковины, – а больше колхоз ничего не смог выделить. Так вот, все дело было в том, что парни ходили в сапогах и, естественно, носили портянки, а значит, сняв сапоги, в комнату заходили босиком. Выдержать больше десяти минут на ледяном полу не смог никто. Девушкам было чуть проще, они в валенках щеголяли, и шерстяные носки как-то спасали положение, но ненадолго, да и Женька постоянно, проявляя исключительно материнскую заботу, напоминала им, что пол холодный, что застудятся, что им рожать и т. д. Победа было полной и безоговорочной. Тем более, что соблюдать гигиену зимой и часто намывать взопревшие в валенках ноги не получалось. Петька был достаточно брезгливым и рефлекторно отодвигался от источника запаха. Дополнительные занятия снова переместились в класс – там не надо было разуваться и шлепать босыми ногами по ледяному полу, – а потом и вообще стихли, потому что в присутствии кучи парней барышням стало затруднительно охмурять преподавателя, и они, после пары насмешливых комментариев своих однокурсников, сразу потеряли всю любознательность и жажду знаний и оставили Петьку в покое. Остались только два парня, которые не хотели ничего, кроме как слушать его, задавая миллион вопросов одновременно и на разные темы. Косько, с собой наедине, с улыбкой вспоминал себя малого, как он донимал Ивана Беззуба такими ежедневными вопросами, задавая их такой же скороговоркой, и, не получив ответа, тут же задавал новые. Не мог он им отказать, но, как человек системный, навел порядок и тут (очень помогла ему школа Беззуба): вопросы задавать через день, потому что в один день – один вопрос. Но подробно, с формулами, если надо и с иллюстрациями, и на следующий день уже он проверял, как усвоили, спрашивал с парней тот же материал. Подробно и обстоятельно.

Эта маленькая победа придала вкус зимней жизни Женьки, а тут еще она и на работу пошла, скучать стало некогда, более того, пришлось даже обратиться за помощью к тем же сельским девчатам, чтобы не оставлять Нилочку без присмотра, пока Женька разбирает бумаги и наводит порядок в бухучете колхоза, чего, если разобраться, по большому счету, никогда никто не делал. За наведением порядка с бумагами, составлением отчета незаметно пришла весна, но работы меньше не становилось, потому что бесконечные циркуляры из города и требование все новых и новых форм отчетности заставляли ее работать вечерами и даже брать работу на дом. Такой ритм внес существенные коррективы в порядок жизни их семьи. Теперь уже Петька каждый день сетовал, что он приходит с работы, а жены дома нет, ужин холодный и в доме не прибрано.

Потом жалобы внезапно прекратились. Причина выяснилась быстро: пару раз задержавшись на работе, Женька приходила домой и заставала там веселье, самовар на столе и дружно хохочущую, раскрасневшуюся и развеселую пару – своего благоверного и одну из нянек, Ниночку. На столе – остатки пирожка, который эта дрянь для него приперла.

Для Женьки это было что красная тряпка для быка. Но настоящая одесситка, клятый суржик, выросший в молдаванском дворе, найдет выход из любой ситуации. Тем более в борьбе за свое движимое и недвижимое имущество. И ни мораль, ни этика, ни тем более человеколюбие ее не остановят.

Пришлось вынуть из Лидочкиной посылки заветный маленький мешочек с тремя крестами и пустить его в дело. Удобный случай представился через считаные дни. Подгадав время, когда Петька придет домой и самовар вот-вот закипит, Женька ввалилась в комнату радостная и с баранками:

– Вот, отоварилась в ОРСе, садитесь, будем настоящий чай пить, с баранками!!!

И стала хлопотать, заваривать чай. Подала на стол парадно – каждому в стакане с подстаканником, никаких чашечек и блюдечек, и все время ухаживала за гостьей.

В неподписанном мешочке с крестами был белесый порошок. Надо сказать, что Лида всю жизнь ела меньше котенка, перебирала харчами и мучилась от запоров. Лет с четырнадцати она раз в неделю регулярно принимала на ночь слабительное. В записке к посылке со специям она написала, что Женя от смены питания на еще более скудное и непривычное запросто может заработать проблемы с желудком, а потому рекомендовала не затягивать с плановой очисткой кишечника.

Что-такое пурген, Женька знала, но вот сколько его класть в чай, чтобы юная воздыхательница обосрамилась на все село, она не понимала, и на всякий случай бухнула четыре чайных ложки.

Раскрасневшаяся Ниночка с удовольствием выпила стакан барского сладкого чаю. И через пять минут подскочила:

– Ой, мне пора!

– Да ну что ты, Ниночка, посиди еще. Только чаевничать начали, – улыбнулась Женька. – Ты присядь, присядь. Прям невежливо как-то!

– Нет! Не могу! Я там забыла! – Нянька ойкнула и рванула за дверь – по звуку и запаху стало понятно, что с барышней на выходе случился большой конфуз.

Ниночка проболела три дня, спала с лица и с крутых боков, растеряв всю девичью упругую прелесть.

– Как здоровье? Чего не заходишь? – радостно крикнула ей проходящая вдоль ее забора Женька. – Ну иди сюда, дай я на тебя посмотрю. Бледненькая такая. Как же тебя так угораздило-то?

Нина угрюмо подошла к забору:

– Это вы сделали со мной.

– Да ты что?! Как?! Чем?! Чаем? Сахарином? Вот не ожидала от тебя! – громко обиделась Женя и, наклонившись, тихо добавила: – Еще раз к моему мужу сунешься – вообще все кишки через рот вылезут.

На Ниночкины клятвы, что жена учителя – настоящая ведьма, молодые безбожники не отреагировали. Только обсмеяли, мол, опозорилась промеж людьми – нечего на городскую спихивать.