Текст книги "Тревожная Балтика. Том 2"

Александр Мирошников
Тревожная Балтика. Книга 2

Часть III

Глава первая

Солнечный день был прекрасен, впрочем, как и настроение двух моряков в белых рубахах и бескозырках. Один был щуплый главный старшина с портфелем в руке, а другой – старшина 2-й статьи с армейским мешком за плечом. Шли молча, каждый думал о своем. «Вот и все… – размышлял главный старшина, этим „все“ подводя черту своей тяжелой службе. – Чего только не перенес: и насмешки, и побои, и издевательства старослужащих, когда, закрывшись на посту, горько оплакивал судьбу, вымаливал у бога милости дать силы. Испытал и ужасы первых полутора лет службы, и вольность последнего срока. Наконец-то до демобилизации остались считанные месяцы». Из наивного, полного иллюзий мечтателя Андропов превратился в тертого «годка», имел за плечами двести суток автономного плавания, заслужил значки, почет и уважение команды и командира корабля.

Главный старшина шел по исхоженному маршруту, привычно держал у бедра брезентовый портфель.

Молчал и Мирков, сердился на быструю ходьбу напарника, в то время как его занимали приятные мысли о светлом и прекрасном будущем.

«Слава богу, наконец-то настоящее дело, где можно приложить свою силу и знания. Море, корабль, отдельная каюта, а главное – даже если на первых порах будет трудно, если встречу непонимание и враждебность команды – есть кому заступиться», – Саша полагался на слово, данное Андроповым. А матросскую грубость и высокомерие считал вовсе незначительным, надеясь, что справится с ними благодаря характеру и силе воли.

Наконец они остановились перед железной будкой КПП.

Из окошка высунулся дежурный матрос, Андропов показал увольнительную записку, смело шагнул дальше, увлекая спутника за собой. Шли по причалу мимо небольших кораблей с реющими флажками гидрографической службы.

Главный старшина взошел на трап, позвал оробевшего Миркова; приветствуя флаг корабля, коснулся рукой бескозырки. Александр поспешил повторить жест, волновался от непонимания порядка и правил новой жизни.

На палубе увидели десятка полтора матросов, которые перекатывали тяжелые грузы, причем наблюдатели составляли большее число, чем сами работники. Трудившиеся лишь подняли унылые лица с тяжелыми взглядами. Другая же часть матросов встретила Андропова бодрыми приветствиями. Охотно отвечая им, он остановился, перебросился шутливыми фразами. Рядом с ним стоял и Александр, остро чувствуя напряжение от множества незнакомых лиц, испытующих взглядов.

Матросы принимали с берега ящики и коробки, спускали в глубокий трюм или затаскивали в корабельную надстройку.

– Отбыл свою вахту? – весело окликнул Андропова один из тех, кто руководил усталыми матросами.

– Отбы-ы-ыл… – протяжно согласился тот. Стал у борта и демонстративно закурил сигарету, легко парировал шутки команды, его товарищи смеялись, косили глаза на незнакомца.

К Андропову подступил один из тех, кто был без дела, вежливо попросил сигарету. Прикурив от огонька, матрос бросил коротко: «Добро», что считалось сверхшиком, сопроводив ответ легким кивком головы. Глубоко затянулся, не желая оставить хорошего приятеля.

– Шура, это ты вместо себя «шифру» привел? – поинтересовался украдкой, стесненный присутствием взрослого старшины.

– Да, – ответил тот неловко, словно испытывая смятение чувств.

Александр понял, что товарища что-то сильно беспокоит.

Ответ услышали соседи и передали другим.

– Шифра себе замену привел! – раздалась язвительная реплика, которая вызвала веселое оживление.

– Наконец-то, дождался. После похода можешь уже и домой уйти, – неслись дружелюбные отзывы, сопровождаемые шутками и приглушенным смешком.

– А сколько он прослужил? – осторожно полюбопытствовал один, держась с показной бравадой.

Вопрос поставил Андропова в затруднительное положение, предугадывал реакцию команды.

– Почти год… – выдержав паузу, ответил неуверенно, отвел глаза в сторону.

Мирков оценил достойный шаг.

«Молодец, нелегко было соврать, и, видно, будет нелегко оберегать меня от дальнейшего бесчинства».

Но, как Андропов ни желал нормальной реакции, все же услышал изумленное:

– Так он что… еще «кара-ась»?!

Старожилы переспрашивали срок и, не удержавшись, только усмехались, бросали на великовозрастного старшину глумливые взгляды. – «Карась», вот это да!..

Андропов помрачнел и насупился. Матросы ждали ответа, которого Андропов хотел избежать.

– Да, – сказал тот наконец тихо, больше себе, беспокойно поводя глазами по сторонам.

То, чему далее Александр стал свидетелем, удивило цинизмом и жестокостью.

«Так что: он еще „карась“?», «Вот так да-а… Он за „годка“ спокойно сойдет, а только служить начал», – громко переговаривались те между собой, не заботясь о присутствии Миркова.

– Старый «шифра» молодого «шифру» ведет! – поднялась над всеми новая реплика, вызвала смех. Шутку подхватили, и уже вся орава громко потешалась над новичком, тем самым выражая предрешенность его существования.

– Ха-ха-ха! Вот так молодо-о-ой… – несся язвительный смех, обидный для Александра, который достойно выдерживал язвительные улыбки.

Тот, кто просил закурить, не отставал, с подленькой усмешечкой поинтересовался у Андропова, где молодой будет жить: в каюте или кубрике, и вообще, годится ли уступать молодому такое хорошее место. Он выпытывал, будут ли его «воспитывать», как «воспитывали» других, – без стеснения употребил матерное слово, – или, может, не трогать, жалея? Андропов отвечал на вопросы, будто вовсе позабыл об Александре. Матрос наглел после каждого ответа, осмелев окончательно, говорил грубо. – О-о-о… – довольно протянул он, узнав, что новенький будет питаться там же, где и Андропов. – Им как раз на бачок молодого надо, а то Шикаревский один не справляется, а Шайдулину уже стыдно, да и не положено. Демилюк! К вам на бачок молодого привели! – выкрикнул он куда-то наверх.

– Ото «кара-ась»?.. – сквозь усмешку изумился матрос, давно наблюдавший с верхней палубы, облокотившись на реи. – Да еще и «шифра»… Они же не бачкуют?!

– Все бачкуют. Раз «карась» – значит, бачкует, – утвердительно подытожил матрос внизу.

От всего происходящего Андропову стало стыдно перед Мирковым; сыпались язвительные вопросы, с которыми он больше не справлялся. Александр хотел предложить ему уйти, но сдержало понимание, что любое его слово обернется против него. Андропов украдкой повел плечом, чем дал знак следовать за ним, и, прорвав окружение, трусливо заспешил вдоль борта.

То, что на корабле «Шифрой» нарекались все, кто имел специальность шифровальщика, Александр прекрасно знал, но не придавал тому большого значения. Не любил кличек, ярлыков и прозвищ. С момента прихода на корабль ему предстояло расстаться не только с именем, но и с фамилией, команда наградила его прозвищем Шифра.

Оба ступили в надстройку корабля, поднялись по железному трапу, и, к своему удивлению, прямо перед собой Александр увидел дверь штурманской рубки, которая была открыта: бросились в глаза различные навигационные приборы и огромный, поразивший больше всего, деревянный штурвал.

– Это запасное, – равнодушно пояснил Андропов, заметив легкое замешательство и сверкнувшие любопытством глаза подчиненного. – Сейчас все на автоматике, там дальше есть маленькое рабочее колесо. Вот это радиорубка, – пальцем ткнул в первую дверь, – сюда будешь в походе носить телеграммы. А вот здесь, – указал на другую, – каюта командира, будешь сюда ходить на доклад. А вот эта – наша, – из кармана он достал ключ, болтавшийся на кожаном ремешке.

Александр оказался в небольшой каюте, превзошедшей все ожидания. Осознание скорого обладания уютом захлестнуло его. Не в силах скрыть радость, выдохнул:

«Ох-х… вот это каюта!..» Андропов заметил робкое замешательство соседа и покровительственно улыбнулся, вспомнив свой первый приход. Мирков скинул мешок, разглядывал нехитрое убранство каюты. Видел узкий одежный шкафчик, поднятую над головой деревянную койку, под ней небольшой кожаный диванчик с привинченным к переборке маленьким сейфом; большой уютный деревянный стол с выдвижными ящичками, а над ним единственный иллюминатор; на свободном месте теснились два железных стула, прямо у двери сверкал большим зеркалом умывальник – все было подарком судьбы и радовало нового хозяина.

Андропов устало присел на стул.

– Покуда не перепишут документы на тебя, будешь жить со всеми в кубрике.

– А здесь нельзя? – огорчился Александр.

– Нет, – отрезал старший по службе. – Пока все документы на мне, а значит, и ответственность вся на мне, да и командир на это не пойдет. Ничего в этом нет страшного – можно немного потерпеть. А как только перепишут, я сразу освобожу место. Только мои вещи здесь будут, а то там воруют.

– А так нельзя? – умолял Александр, желая остаться.

– Нет, нельзя. И никто тебе этого не разрешит. Здесь главное – документы.

Прозвенел звонок. Андропов отворил дверь, увидел приятеля-матроса в новой аккуратной робе, что удивило Александра, большей частью видевшего грязные поношенные одежды. То, что потом произошло, поразило его до глубины души.

– Чего тебе, Саня? – мягко поинтересовался Андропов.

– Шура, дай бушлат твоего молодого, – невозмутимо попросил приятель, демонстративно игнорируя присутствие Миркова.

– Бушлат? Сейчас, – спокойно согласился Андропов, и тут же безропотно протянул руку к шкафчику, в который Александр только что повесил свои вещи.

Андропов испытывал неловкость, но больше боялся скомпрометировать себя в глазах однопризывника, дух коллективного произвола возобладал над доводами рассудка.

– А то сам знаешь, скоро домой, а у меня бушлат старый, даже в увольнение стыдно пойти. У меня был собственный, так когда еще «карасем» был, «годки» отобрали, а свое подсунули.

Мирков хотел было решительно отказать, но превозмог себя, понимая, что негоже с первого дня восстанавливать против себя «годков». Только и осталось, сгорая от стыда, наблюдать, как его бушлат перекочевывает на хилые плечики наглого гостя. Бушлат оказался не только великоват, но и широк, что, впрочем, не смутило наглеца.

– Ну, это я отрежу, – заметил он о старшинских галунах, одернул полы. Андропов любезно заметил, что бушлат великоват.

– Да нет, все нормалек, – успокоил себя матрос, увлеченный примеркой. Андропов повторил свое мнение. Поднимая локти, тот осмотрелся и с грустью согласился. Снял бушлат. – Гм… новый и хороший… но большой. Ну да ладно… – возвратил одежку товарищу. – Ну а ты, Шура, уже готов к дембелю?

– Да что я, – ответил Андропов без эмоций, – я пойду во всем своем. Какая там форма, лишь бы, – неловко усмехнулся уголками губ, – побыстрее домой.

– Это точно… – легко согласился приятель.

И только после того, как Андропов закрыл дверь и они остались вдвоем, повисло тягостное молчание. Александр хотел посмотреть ему в глаза, но тот отводил их, не желая объясняться. Андропов поборол неловкость и бухнулся на стул. Заявил строго:

– Кроме командира и замполита, сюда никого не пускать. Есть будешь на бачке БЧ-4. Приборку делаешь только у командира. Если будут заставлять убирать на бачке или в кубрике – не соглашайся; там свои приборщики есть. Пока работы нет, но пойдем в море, услышишь два коротких звонка на корабле – сразу бери папку с бланками исходящих телеграмм и беги к командиру. Понял? – окреп голосом, окончательно преодолел неловкость за случившееся.

– Да.

– Это он так эспээсэвцев вызывает. Пока все. Побудь здесь, а я к радистам зайду, – Андропов прикурил сигарету и юркнул за дверь.

Услышав условный стук, радист Лукин бросился отворять дверь желанному гостю, одарил восклицанием и хлопками по плечу. Командир отделения радистов, под чьим формальным началом находился Андропов, а теперь и Мирков, старшина 1-й статьи Лукин был не только старшим по званию и должности среди четверых радистов корабля, но и по сроку службы. Он призывался на полгода позже Андропова, но это не помешало их дружбе, о которой знала вся команда.

– Ты один? – спросил Андропов и направился к свому насиженному месту у железного стола. Горел приглушенный свет, играла музыка.

– Да. Все на палубе работают. Я отослал всех, а сам музыку слушаю, – сел рядом, с наслаждением вытянул ноги, обутые в шлепанцы. Приятное лицо Лукина украшал ровный нос да улыбчивые пухлые губы. – Ну что, привел молодого? Какой он?

– Да какой, старше тебя, – Андропов сообщил новость другу.

– Да… – протянул тот невесело, поведя подбородком, однако нисколько не смущенный. – Но это дела не меняет; служба есть служба. Не мы ее выдумали. Нам позарез нужен молодой на бачок, а то Шикаревский один тащит, ему тяжело, а Шайдулин потихоньку начинает сачковать. Его призыв уже не бачкует, а он с «карасями» возится, и, конечно, его это унижает.

– Ведь ты же знаешь, мы не бачкуем, тем более, что он – старшина!

Это не понравилось Лукину, он повысил голос.

– Старшина-а… старшина-а… – передразнил друга. – Ну так и что, что старшина? Раз молодой – должен бачковать, как все! Да и братва не допустит, чтобы кто-то нарушал существующий порядок. Все прошли через это, и он должен пройти. Таков закон, дружище. Да… его просто уважать не будут – нам пассажиры не нужны… Чи не звание – старшина… Ну так что, если ему лет больше? В свое время не прошел службу, значит, должен пройти сейчас, если собирается у нас остаться!

Андропову это было не по душе; не желая ссоры, он тут же сменил настрой разговора, улыбнулся.

– Чего ты на «годка» рычишь? А то сейчас… – резко вскинул руку над головой и устрашающе вытаращил глаза, – как дам, будет больно, – засмеялся. – Лучше сообрази поесть, у тебя всегда что-нибудь вкусненькое припрятано!

Лукин встал, поискал в столе.

– У меня Шикаревский старается… Каждый день то масло приносит, то копченую колбаску из холодильника тащит. Как он это делает… даже не знаю, – радист выразил улыбкой одобрение ловкости подчиненного.

Из железного ящика он вытащил съестные припасы, и друзья принялись есть.

В каюте Мирков неспешно рассматривал переборки, шкафчики и стол. После бурлящего кубрика тихая уютная каюта казалась монастырской кельей, где некого бояться и не от кого прятаться при отбое. В долгожданном уединении так и просидел до прихода сослуживца.

Заслышав звонок, потянулся к защелке, впустил сытого и довольного Андропова. Тот тронул Александра за плечо:

– Ты чего здесь сидишь? Иди в кубрик, знакомься с командой. Давай, не сиди. Тебе служить с ними. Я свое уже оттрубил. Я сейчас уже не служу; я давно дома!

Мирков подчинился. Прикрыл дверь и неспешно спустился вниз. Настороженно прошел по безлюдному коридору и робко проник в кубрик.

Известие о новом, не прослужившем и года эспээсовце, носящем звание старшины, мигом разнеслось по кораблю и стало новостью номер один. «Годки» знали, как поступать с самым меньшим призывом, но звание и к тому же возраст новичка ломали сложившиеся представления о «карасях».

Из дальнего угла звучал перезвон гитарных струн. Александр увидел троих парней, увлеченных музыкой. Щупленький подвижный старшина 2-й статьи играл и пел песню, а двое других внимательно следили за пальцами гитариста. Появление новенького не вызвало интереса.

Мирков скромно стоял в стороне, с удовольствием слушал перезвон любимого инструмента, наконец, решился присесть на ближайшую скамью. Беспечная веселость поющей троицы во время всеобщего аврала воспринималась странно, догадывался, что это старослужащие, которые могут позволить себе пренебречь порядком. Саша хотел примкнуть к ним, но сдержали опыт и понимание неравенства армейского общества. Впервые в жизни он столкнулся с многоярусной прослойкой, и каждая категория требовала к себе особого отношения. Наблюдая со стороны за подвижным старшиной, Мирков отметил, что тот был центром маленького кружка. Обладая невыразительной наружностью со скользким взглядом и широкой некрасивой улыбкой, он нисколько не стеснялся, а напротив, часто показывал в улыбке кривые зубы. Наконец гитарист уступил другому инструмент и место, а сам превратился во внимательного слушателя. Александр не удержался, сел рядом и, видя неумение парня, который едва владел несколькими аккордами, решился помочь.

– Вот так надо, – он смело поправил тому палец.

Гитарист глянул на него, кивнул, продолжал играть. Взял аккорд, взглядом попросил помощи у незнакомого старшины. Александр помог рукой.

– Ты умеешь играть? – живо обратился к нему маленький старшина.

Ответил положительно, наблюдая за пальцами на грифе. Вновь поправил.

– А может, что-нибудь сыграешь? – предложил старшина, рукой указал на инструмент, с любопытством глядя на смелого новичка.

– Давай, – легко согласился тот, взял в руки инструмент и занял освобожденное место. Удобно пристроил на коленях гитару и, проверяя строй, сверху вниз пробежался по струнам.

Вспомнил песню и запел приятным баритоном «Только месяц взошел на трон». Желая понравиться, рассчитывая на отклик, видел по лицам, что песня и он сам приняты безоговорочно. Троица попросила еще, он не мог отказать, только и желая того. Окрыленный успехом, взял первый звучный аккорд, а виртуозный вступительный проигрыш заставил присутствующих улыбнуться и замереть.

 
Мы все спешим за чудесами,
Но нет чудесней ничего,
Чем та земля под небесами
Под крышей дома твоего,
Под крышей дома твоего…
 

Глаза парней излучали удовольствие, а он радовался, что зажег свет в их сердцах и душах.

– Ты смотри, как играет!.. – восторгался старшина, который, казалось, жил песней, неотрывно глядя на руки новичка.

…Есть крыша дома твоего, – закрепил тем же проигрышем. Аккорд растворился в воздухе, и Саша посчитал, что принят новыми знакомыми, а значит, и остальной командой. «Вот как все просто, – довольно думал он. – С ними вполне можно общаться. По-хорошему можно и с „годками“ жить, если ты не мелкая душонка и не слюнтяй. Тем более, мы одного возраста. Если ты честен и не делаешь плохого, то и относиться будут так и к тебе. А по-другому и не должно быть, везде люди, и все хотят жить мирно», – рассуждал он, перебирая струны.

В кубрик входили матросы и с удивлением окружили улыбчивого новенького, который расположил к себе юркого старшину и его друзей. Упоенный вниманием, Мирков самозабвенно старался для всех. Когда заканчивалась песня, парни с легкой иронией интересовались у него всем, что хотели знать о новом человеке: кто он, откуда взялся и сколько прослужил. Саша откровенно рассказывал о себе и не понимал, почему его ответы вызывают веселость и непонятную иронию. Что-то насторожило его, но он счел нужным держаться достойно в любой ситуации; стоит один раз уступить – и ты пропал.

– А за какие заслуги тебе так быстро старшину дали? – полюбопытствовал кто-то.

Александр назвал свою специальность, упомянул, что переведен из отряда на должность мичмана, что всем эспээсовцам после сдачи экзамена присваивают звание старшины 2-й статьи.

– У-у-у… – загудели вокруг, – так ты у нас большой нача-а-альник и денег много получаешь…

Подняв лицо, он лишь неловко улыбнулся, продолжая петь, наигрывая на гитаре, но его уже прерывали злые реплики и вопросы. Саша ощутил неловкость и смятение и только тихонько перебирал струны.

На вопрос, где готовят на такую «хорошую» специальность, ответил:

– В Николаеве.

– Да, повезло вам, «шифрам», со специальностью… – позавидовал один, на что Александр сказал просто:

– Да, повезло.

Это вызвало улыбки и радостный пересмех.

Парней становилось все больше, Мирков понимал собравшуюся перед ним силу. Чувство подсказывало, что не умно отвечать на грубость и хамство тем же, разумнее предложить дипломатичный разговор. Он был добр и хотел такого же отношения.

– А сколько тебе лет? – услышал ироничное. – Двадцать один.

Раздался протяжный гул в несколько голосов.

– А почему так поздно призвался? – полюбопытствовал, с улыбкой другой.

Александр только поморщился, опустил глаза.

– Техникум дали закончить, да еще и после девятого класса…

Образованность новичка получила одобрение, большинство имели лишь среднюю школу.

– У-у… – загудели насмешливо, ведя свою игру.

Маленький старшина легко присел перед ним, уставился лукаво. Александр не придал этому значения, но наглый взгляд становился все навязчивее.

– Как вижу, тебя служба в отряде ничему не научила… – смело оборвал его маленький старшина, уверенно чувствуя себя в окружении единомышленников. Александр понимал, к чему клонится дело, но старался сдерживаться.

Все притихли и ждали, как ждал и заводила-старшина.

– Почему, – Саша поднял глаза и по-доброму улыбнулся им, – научила…

Послышались смешки и хихиканье.

– Что-то я не вижу… – подхватил старшина, широко раскрыв глаза, улыбнулся, поглядел по сторонам на товарищей. – И чему же она тебя научила?

– Разному, – ответил тот сдержанно, бледнея. Понял, что попал под жернова какой-то интриги. Перестал играть.

– И что – и «годки» в отряде есть?

Подтвердил это, чем вызвал новый смех. Больше не мог терпеть, сказал сурово:

– Я не понимаю, почему ты меня все время допытываешь?

Эти слова шокировали маленького старшину, не привыкшего к подобному тону. Встретив норовистого смельчака, толпа с новой силой дружно подняла его на смех. Собственный грубый тон умилял их, купались в своем могуществе.

– А почему… ты со мной так грубо разговариваешь?.. – возмутился старшина, по-прежнему улыбаясь. – Почему ты меня обижаешь? Если я захочу, ты будешь ко мне только на «вы» обращаться, несмотря на то, что мы с тобой в одном звании, и носовым платком палубу мыть.

Горло перехватило от возмущения, Александр взирал то на теснившего его взглядом старшину, то на остальных. Те ждали ответа.

– Как я разговариваю? – спросил мягко.

– Грубо, – уточнил старшина, продолжая начатую игру. – Послушай, послушай, Санек, – трещал он весело, дергал дурашливо за рукав. – Ты хоть понимаешь… – воздел над головой руку, – где ты находишься? – на полном серьезе он вознамерился объяснить непутевому его место в матросском обществе.

– Понимаю… – буркнул тот настороженно.

Но это не убедило, старшина горько заметил, сожалея:

– Ни хрена, как я вижу, ты не понимаешь. Да прекрати играть, когда с тобой «годок» говорит, – недовольный, он рукой накрыл струны и подарил улыбки товарищам, которые поддержали шутку.

Александр сник совсем, оставил инструмент, захотелось все бросить и уйти. Очень устал, болела голова, но удержался.

– А почему ты на меня наезжаешь? – спросил сурово, готовый опрокинуть противника.

Маленький старшина изобразил беззащитную улыбку и притворился шутом, вызвав у товарищей веселый смех.

– Это что, и в отряде так разговаривают с «годками»? – продолжал он, когда утих шум.

Александр понял, что угодил в западню, которую устроили эти люди, и признал про себя, что переход на корабль ничего не изменил.

– Да как сказать… – подбирал нужные слова, – везде одинаково…

– И все у вас в отряде такие, как ты? – пытал маленький старшина.

Вопрос не понравился Александру, промолчал.

– Корж, он, наверное, не понимает, с кем разговаривает? – раздался сверху ленивый голос.

Старшина 2-й статьи Коржов внимательно оглядел настырного новичка.

– Да, – заметил громко и отрывисто, дернулся игриво. Приблизил самодовольное лицо, рассматривал бесстыдно. – Ты… хоть понима-аешь (поднял вверх указательный палец), где ты находишься и с кем разговариваешь?

Все сосредоточенно ждали ответа.

Затянувшаяся до неприличия пауза тяготила обе стороны. И Александр сказал, но совершенно не то, чего ждали.

– Да неужели мы с вами не найдем общего языка? – и столько было в этой фразе чистоты и наивной надежды, что все замерли на мгновение, но тут же взорвались смехом. Никто не мог и представить, что совершенно взрослый человек может сказать такую неслыханную глупость.

Такое дикое восприятие ошеломило Сашу, он отпрянул, словно получил пощечину. Оставалось лишь не обращать внимания на хохотавшие лица.

– О, о, он, – громко смеялся Корж так, что перехватывало дыхание, – он мне нравится!.. – Совсем изнемогая от безудержного веселья, положил руку ему на колено и поднес близко размякшее лицо, которое вертел по сторонам. – Нет-нет, этого быть не может! Ты действительно такой или притворяешься?! Или, может, думаешь, что если ты старшина, – кивнул на его погончик, – да еще и второй, так тебе все дозволено?! Может, ты хочешь, чтобы мы по стойке смирно стояли перед тобой и обращались на «вы»?!

– Ничего я не хочу, – морщась, буркнул он зло, понял, что окружен врагами.

– У-у-у… как ты с «годками» разгова-ариваешь… – за всех ответил Корж, хмуря брови. – С нами, позволь мне дать тебе, Санек, совет, так разговаривать не надо… Позволь мне дать тебе еще один совет: дружи с нами и делай все, что говорят старшие – то есть мы, «годки». То, что тебе уже, к великому сожалению, двадцать один год, это, извини, всем до задницы, и твои сопли никому не нужны. Для всех нас ты – «карась», и этим все сказано. Вот послушай, послушай. Ты хоть отдаешь себе отчет, – пытался заглянуть в глаза, – где ты находишься?! – Мирков поежился. – Вот смотри, вот смотри, кто стоит перед тобой, – указал пальцем на соседа. – Матрос. Но это не просто матрос, а ма-а-атро-о-ос-«годок». – Последний снисходительно улыбался. – А ты кто такой?.. – ухмыльнулся. – Какой-то старшина 2-й статьи… Вот он, – указал на крупного увальня, – он Человек, он морской Волк, оттрубиввший весь срок. А ты кто? – скривил лицо. – Какая-то козявочка… старшина 2-й статьи… Это мне ни о чем не говорит… Вот смотри, ему осталось служить полгода, вот этому уже через два месяца домой, а мне через год. А ты, – Корж горько укорил, – так грубо с нами разговариваешь…Нехорошо-о… надо с нами дружить…Александру все было противно, и он молчал. Утомленный натиском, сносил унижения, но держался мужественно. И тут прозвучала команда на обед.

Его оставили в покое и побрели мыть руки. Через минуту вбежали пятеро матросов с медными бачками в руках, принялись старательно накрывать три стола, из шкафчиков доставали посуду, раскладывали. Чтобы не мешать им, Мирков нашел удобное место и оттуда с интересом следил за жизнью нового коллектива.

Первыми заняли места «важные люди», на царственных лицах которых застыла маска снисхождения к снующим в заботах бачковым, за которыми надолго была закреплена тяжелая и неприятная работа, требовавшая полной самоотдачи. При первой же просьбе те обязаны были вмиг исполнить любую прихоть «годка». Остальные матросы покорно ждали своей очереди, стоя в сторонке. Роли каждой группы были определены раз и навсегда: лениво жующие «годки», кандидаты в «годки» и рабы-лакеи с вечно уставшими лицами и потухшими глазами.

Морской закон, гласящий, что самый медлительный за обедом убирает стол и моет посуду, здесь совершенно не работал. На флоте такого закона не существует, а возможно, никогда и не существовало! Первыми за стол усаживаются старшие, а значит, «самые уважаемые», добившиеся признания силой кулаков. Насытясь, нехотя уступают место другим, чтобы те, в свою очередь, дали место рабочей скотине. Таким образом, посрочным правом наводился порядок на столе, распределялась пища.

Бессменное годовое рабство не было бы таким позорным и обидным, если бы не унизительная жестокость тех, кто присвоил себе право помыкать младшими, и поэтому служба на корабле была кромешным адом. И когда не подозревающие об этом молодые матросы попадали сюда прямо из учебки, то, ужаснувшись, долго не могли понять, что же происходит. А осмыслив, были вынуждены принять установившиеся правила и безропотно тянуть проклятую лямку.

Вместе с товарищами ел неспешно и Андропов. Мирков глядел на них и все же надеялся, что эти люди примут его в коллектив и станут товарищами и друзьями.

«Годки» жевали и время от времени поднимали взгляды на новичка. Обслуживал их высокий худощавый матрос с впалыми щеками и носом с горбинкой; весь его внешний вид – костлявые плечи, выпирающие ключицы и впалая грудь – свидетельствовал о надломленности.

По другую сторону находился другой матрос, явно татарин. В отличие от напарника он делал все медленно, демонстрируя отвращение к работе бачкового. Демилюк лениво взглянул на Миркова, но когда их глаза встретились, быстро отвел свои, не дрогнув ни единым мускулом, посмотрел на ложку и неторопливо отправил пищу в рот. Бачковой крутился юлой, принимал, подавал, менял упавшую ложку, наливал добавку, словом, откликался на взгляды, жесты и покашливания жующих людей. Засаленные рукава и грязное пятно на животе производили впечатление безмерной неопрятности. Довольные своим положением, остальные лишь молчали, одобряя тем самым жестокость тех правил, которые сами же и установили. Бачковой беспрекословно исполнял любую прихоть, успевал разливать по кружкам компот из чайника и, собрав грязную посуду, убрать в ящик.

За всем молча следил строгий татарин. Если Шикаревский замешкался или не уразумел чей-то знак, он самолично быстро исправлял оплошность. В черных раскосых глазах сквозила все та же тоска и недовольство жизнью. Прослужив год, Шайдулин заработал право считаться «старшим», а значит, «ленивым». Но судьба словно насмехалась над ним: вместо двух полагающихся матросов в их БЧ поступил всего лишь один. Полгода он сам обслуживал всех, но вместо благодарности за унижения и терпение получил с последним призывом в подмогу лишь одного Шикаревского. Это стало трагедией, сопоставимой лишь с потерей ближайших родственников. Один подчиненный не решал проблему, и, по корабельному закону, Шайдулин остался на прежней «должности». По решению старших его определили в учителя Шикаревскому, что означало работу впаре. Даже сейчас, после года службы, он выслушивал матерную ругань, получал «скворца» уже за Шикаревского, что оскорбляло вдвойне. Возмущенный такой несправедливостью, он истязал несчастного Шикаревского, выжимал из него все соки, заставляя работать за двоих. С приходом новичка Шайдулин возрадовался ниспосланному свыше подарку, собираясь Мирковым заткнуть прореху. Его час пробил! Вовсе не озаботил тот факт, что «карась» был старшим по возрасту, на мичманской должности и носил старшинские галуны.

Конец августа восемьдесят третьего года выдался жарким, и температура крепко держалась у тридцатиградусной отметки. Палящее солнце раскаляло железные корабли, отчего в кубриках было душно. Не спасали ни постоянно открытые крохотные иллюминаторы, ни люк на верхнюю палубу. Обливаясь потом, матросы задыхались, выполняя каждодневные работы, хватали воздух, словно выброшенные на горячий песок рыбы.

Мирков с интересом наблюдал за всеми. Ели вяло и с неохотой, поминутно утирали рукавами пот, раздраженно погоняли бачковых. Загнанный Шикаревский метался вокруг стола, утирал грязным подолом рубахи заливавший глаза пот и снова кидался к бачку. Александр обратил внимание на матроса с болезненно бледным лицом, который прислуживал за столом, где главным был старшина 2-й статьи Корж. Все, что ни делал бачковой: нарезал хлеб, подносил тарелки с едой или кружки – вызывало руганьи резкие окрики. Раздражительность Коржа и терпеливая покорность матроса удивили Александра.