Текст книги "Тревожная Балтика. Том 2"

Глава вторая

На утреннем разводе дежурный офицер распределил команду по работам. Но, как оказалось после его ухода, большая часть матросов тому не придала значения вовсе, старослужащие вольно разбрелись по кораблю. Остальные также не хотели работать, указывая на тех, кого ждет эта участь. Александр двинулся за однопризывниками, тем самым признав, что добровольно перешел в стан «униженных и оскорбленных».

Четверо товарищей и Александр перешли на борт соседнего корабля и приступили к работе. Надрываясь, кантовали бочкообразный тяжеленный спасательный плотик, чтобы потом по перекинутым доскам подать его на корабль. Мирков терпел смешки и хихиканье старших по призыву, с колкими издевками в адрес старшины, который работает, а они, матросы, напротив, командуют им.

Жмайло, Шайдулин и два однопризывника, которые гордились перед новеньким своим высоким положением, смело покрикивали.

– Шевелись… «кагасня»… Чего вы телитесь?! – подгонял Жмайло, будто рожден был работать надсмотрщиком, в любую минуту готовый оскорбить или выругаться матерно, большой охотник поизмываться над слабыми.

– А возьми и помоги им, – пошутил сосед, мерзко хихикнув. Жмайло задрал нос.

– Хватит… я уже «кагасем» нагаботался… – отмерил надменно. – Шифга, а ну пошеве-еливайся! – подстегнул Жмайло, недовольный медлительностью. – «Шланг»… если ты и дальше так будешь габотать, то, догогой мой, будешь иметь много непгиятностей. Это я тебе точно обещаю. Кто-кто, но я слов на ветер не бгосаю.

На его придирки товарищи только посмеивались.

Приученный к труду, Александр получал удовольствие от работы, но под взглядами праздных, веселящихся недоумков не мог чувствовать себя нормально. Корил себя, что сдался добровольно, но и понимал, что выхода нет.

На палубе появился скучающий дежурный офицер, подошел к веселой компании, кинул взгляд на «карасей».

– Как всегда, работают одни и те же! – воскликнул устало и беспомощно. – А вы что?

– Что, что?.. – перекривил дерзко лицо один из матросов.

– Мы уже свое «по карасне» отработали, – заявил другой, еще три месяца назад боявшийся пикнуть перед старшим по службе, а тем более старшим по званию.

– Как же вам не стыдно! Четверо ваших товарищей работают, а вы стоите, держите руки в карманах, – начал поучать дежурный. – Надо разобраться еще, где все остальные.

– Они нам не товарищи, – грубо заметил Шайдулин.

– «Кагась» не может быть товагищем, – продолжил надменно Жмайло. – Его дело габотать… Мы за них не отвечаем.

– Давайте все по местам и работать, – приказал офицер, но по голосу чувствовалось – он вовсе не уверен, что сказанное будет выполнено.

Матросы удивленно посмотрели на офицера.

– Я вам сказал, идите работать, – виновато прибавил офицер.

– Никуда мы не по-ойде-ем… – смело отказал Жмайло, решив не поступаться принципами.

– Тогда я о вас доложу командиру, – пригрозил растерявшийся дежурный.

– Да докладывайте кому угодно, – напали все разом. – Не хватало, чтобы мы «карасевскую» работу делали. Да нас же засмеют!

Дежурный безнадежно махнул рукой, скрылся с глаз долой. Разнеслась команда на обед. Проголодавшийся Мирков отправился к умывальнику, увидел, как товарищи, миновав его, бегом кинулись на камбуз. Он помнил, что, по словам Шикаревского, должен бежать за ними, но не хотелось в это верить. Ополоснув руки и лицо, поспешил к столу и почувствовал, что его приняли недовольно, по напряженному молчанию понял, что сделал что-то не так. Суетливый Шикаревский привычно вертелся вокруг молчаливых парней за столом.

– Ты, Саня, уже давно должен быть здесь, – прошептал он, не переставая наливать и подавать блюда, держа улыбку на натруженном потном лице. – Мыть руки – этоне для тебя. Ты сразу должен бежать на камбуз за бачком. Понял?

Александр хотел категорически отказаться, но разумно рассудил, что борьба с «годками» есть борьба с ветряными мельницами, не видел в том ни цели, ни смысла.

– Понял, – кивнул понуро.

Как хорошая хозяйка, Шикаревский мигом реагировал на непорядок на столе.

– Вот смотри, Саня, как я делаю, и запоминай, – шептал он на ухо, – скоро и ты будешь это делать. – Заметив что-то, метнулся и поставил тарелку со вторым блюдом, вернулся к разговору. – А то, может, у меня скоро начнутся вахты… а если все это рухнет, то ни тебе, ни мне тогда не жить.

Мерный шепот матроса прервал Шайдулин, пристально наблюдавший за бачковыми.

– Занимайся своими делами. Я сам буду его учить, – он предложил Миркову подойти поближе. – Вот смотри, – начал любезно. – В общем-то, здесь нет ничего премудрого. Поначалу будет тяжеловато, а потом само собой пойдет, даже не будешь и замечать. Сперва надо ставить еду «годкам»: Андропову, Лукину, они больше всех прослужили, а затем уже и другим. Самое главное, чтобы посуда была их собственная, которую они пометили. Ты слушай, потому что я объясняю один раз, а потом буду спрашивать, – предупредил сдержанно, заметив, что тот невнимателен. – Там, на каждой тарелке, кружке, ложке есть свои небольшие пометки. Они быстро запоминаются. Еще есть тут одна небольшая деталь: ты не жди, что тебя попросят о чем-то, они могут этого и не сделать… Ты сам должен понимать, чего хотят, и быстро на это реагировать.

– Моего молодого не трогать!! – вдруг оборвал его возмущенный окрик Андропова, сделавшего акцент на последнем слове. Шайдулин замер.

Лукин спохватился, кротко взглянул на друга:

– Шура… у нас некому на бачке работать…

– Я, – грозно нахмурился Андропов, будто не слышал, – сказал, – повысил голос, разделяя каждое слово, покраснел от злости, – моего молодого не трогать!! Для убедительности с грохотом опустил на стол маленький кулак, посуда подпрыгнула и задребезжала. Кубрик заволновался, такого не ждали от него, посчитали превышением прав, ложной демонстрацией доброты, что было уж вовсе не умно. Но тот тяжело дышал, глядел перед собой застывшими глазами, добавил весомо:

– Тем более он старшина…

Никто всерьез не отнесся к его словам, лишь подумали о блажи «годка».

А Мирков только и ждал этих слов, достойно оценил поступок.

К этому инциденту никто не остался равнодушным, даже сослуживцы Андропова готовы были воспротивиться. Шайдулин, уловив недовольство кубрика, нисколько не смутился.

– Ничего, подожди… – тихо заметил он Миркову.

Тут же всем показалось, будто и не было ничего, потому что ничего и не могло произойти.

Оставив второе, Андропов зло бросил ложку и, не выпив поданный Шикаревским компот, резко встал и демонстративно покинул кубрик. Лукин молча проводил его взглядом, а потом спокойно посмотрел на Шайдулина и Миркова.

– Все нормально… Делайте как я сказал.

Как ни в чем не бывало Шайдулин продолжил:

– Так вот, слушай сюда…

Когда все вышли, Мирков и Шикаревский голодно подобрали и съели остатки пищи. Поспешно сложили посуду, вытерли куском ветоши грязный ящик.

– То, что Андропов сейчас говорил, это все фигня, – елозя ветошью, не удержался Шикаревский, недобро заговорил о случившемся. – Ты ешь с нами, тем более, что такой же, как и мы, «карась», – плюнул на ящик, растер. – А на твои лычки никто здесь смотреть не будет. Мне лично все равно, какое у тебя звание, а «годку» тем более. Что с того, что я матрос, а ты старшина, все равно плевал на твои сопли. Главное – срок службы. Это в учебке важно – звание, а здесь совсем другое: кто наглей да подлей, тот и правит.

Эта была правда, от которой коробило, но с которой нужно было мириться.

– Что-то у него настроение плохое, – не отрываясь от работы, продолжал матрос. – А то, что заступается за тебя, – это все временно. Ему от сытости хочется поиграть в покровительство. Это скоро пройдет. Здесь такого не любят. Даже если он и «годок», не он здесь погоду делает, а Корж, Петраускас и Лукин. А они не допустят, чтобы ты не бачковал. Этого никогда не будет, потому что они через это прошли, и ты обязан пройти – даже если тебе и не положено. Ты думаешь, Андропов добрый, если заступается за тебя? Хотя он и меньше всех за бачок дрючит, но такая же сволочь. А ты, вместо того чтобы без дела стоять, лучше бы посуду учил, – упрекнул недобро. – Бери кружки и запоминай. Мне за тебя тоже неохота получать. И уже пора самому начинать.

После выходки Андропова и недобрых поучений опытного в делах Шикаревского Александр понял свою беспомощность перед устоем, и даже перед более умелым и осведомленным матросом. Неохотно приблизился к проклятым кружкам, лениво осматривал их, демонстрируя заинтересованность. Пытался заставить себя проникнуться важностью запоминания всех этих щербинок и надколов на ручках, но когда представлял, что делает это кому-то в угоду, все бунтовало в нем. Как ни напрягался, ничего не получалось.

– Запомнил?

– Запомнил…

– Сейчас проверим. Я называю фамилии, а ты показываешь кружки.

Все закончилось тем, что возмущенный Шикаревский объявил зло, что Мирков ни черта не знает, правильно указал только посуду Лукина. Матрос явно тревожился, но на сей раз удержался от резкого тона.

– Ты что, Шура? Ты знаешь, как они за это дерут? Здесь они не панькаются. Если тебе все это не интересно, то все равно мне за тебя отдуваться. А зачем мне это надо! Чтоб все знал – понял?!

Александр тяжело промолчал.

В каюте ждал хмурый Андропов.

– Иди, тебя командир зовет. Хочет с тобой познакомиться. И не забудь представиться как положено, – бросил он недобро Миркову, который еще не остыл от случившегося.

Александр осторожно постучал в соседнюю дверь, услышал приглашение войти. Посреди уютной каюты стоял невысокий капитан-лейтенант, командир корабля. Александр сделал шаг, вскинул руку к бескозырке, стал навытяжку и доложил:

– Товарищ капитан-лейтенант, старший специалист СПС старшина 2-й статьи Мирков по вашему приказанию прибыл!

– Андронников, командир корабля, – непринужденно ответил офицер, рукой пригласил сесть.

Приглашенный опустился в кресло, было неловко и одновременно приятно. Андронников расположился в кресле напротив, позволил старшине разглядеть себя. Вместо сурового немолодого мужчины, каким он представлял себе командира корабля, видел невысокого, моложавого, тридцатилетнего человека с тонкими, правильными чертами лица.

– С командой познакомился? – спросил офицер, доброжелательно рассматривая подчиненного.

Александр старался произвести хорошее впечатление: был собран, краток и обаятелен.

– Так точно.

– Как встретили?

– Хорошо, – соврал бойко, но, не умея врать, покраснел.

– У нас команда неплохая… Есть, конечно, неприятные типы, но в целом ребята хорошие.

С этим Александр не мог согласиться.

Командир спросил о возрасте, удивился:

– О-о… Ты, конечно, уже переро-осток… У нас матросам в основном по восемнадцать, девятнадцать, ну, двадцать… Да ладно, ничего. Не это главное. Главное – неси службу достойно, стань хорошим специалистом, а служба, как ты знаешь, у вас особая, не такая, как у других, и поэтому накладывает свой отпечаток.

– Я знаю, – согласился Мирков с пониманием дела.

– Приборки делаешь только у меня. Если будут распределять на корабельные работы, говори, что работаешь у меня, да они это и так знают. Пока документы на тебя не придут, будешь жить в кубрике со всеми.

У Александра защемило сердце.

– А нельзя ли побыстрей?..

– Ты поскорей хочешь?.. Но… это не от меня зависит. Должен прийти приказ на тебя… – командир не договорил, полюбопытствовал пытливо, почему так хочется одному пожить.

Правду сообщать не хотелось, боялся, что, дойдя каким-то образом до кубрика, его правда обратится против него самого. Вновь соврал:

– Да чтобы там жить и работать… – Александр говорил, а сам обзывал себя трусом.

Командир заинтересовался новым эспээсовцем, оставившим хорошее впечатление. Кроме выполнения прямых обязанностей по обеспечению секретной информации, в первую очередь, тот мог стать его ближайшим помощником в ведении канцелярских дел, да и доверенным в делах сугубо личных. Неучастие в авралах, свободный выход в город и другие «льготы» только вызывали зависть у команды и не соответствовали особому положению «карася»-эспээсовца. Но всего этого Андронников не знал, да и не желал знать; как и все командиры кораблей, жил своими мерками офицерской жизни, на все закрывал глаза. Командир изредка поглядывал на часы, заметно беспокоился, желая закончить разговор. Наконец поднялся, улыбкой выразил одобрение:

– Ну хорошо-о… Служить хочешь?

– Да, товарищ командир.

– У меня к тебе одна просьба, – произнес офицер, собираясь сменить костюм. – Вон, видишь, два бидона стоят? Там спирт. Один из них распечатан. Мне необходимо сходить на соседний корабль, а дверь в каюте отчего-то не закрывается. Присмотри за ними, пока я не вернусь. Ты, случайно, не выпиваешь?

Мирков обиделся, сказал твердо, что совсем не пьет.

– Я потому интересуюсь, что ты, наверное, слышал – у нас в дивизионе на «Гирорулевом» один эспээсовец напился спирта и стал разносить по кораблю, угощая всех? – горько покачал головой. – Так себя опозо-орить… да еще и командира подвел.

– Ах, да… – вспомнил Александр.

– Ведь вы, эспээсовцы, пользуетесь особым расположением команди-иров… Так потерять человеческий облик… – Офицер оправил голубой китель, надел фуражку и оставил каюту.

Небольшая, но довольно уютная каюта располагала к отдыху и делилась на две условные половины: спальный угол с койкой за ширмой и приемная-кабинет, с диваном, журнальным столиком, двумя креслами, телевизором «Сони». Александр возвратился в кресло, полюбовался иностранным телевизором, который видел впервые. Дверь осторожно приоткрылась, просунулось настороженное лицо Шайдулина, который зыркнул на бидоны, воровато оглянулся и, увидев Миркова, насторожился.

– Командир здесь? – поинтересовался шепотом.

Узнав, что того нет, смело шагнул в каюту, полюбопытствовал, куда он направился, а сам за спиной прятал стеклянную банку. Александр ответил, что не знает, но что-то не понравилось матросу в его голосе.

– А чего ты так борзо со мной разговариваешь? – возмутился донельзя татарин, не привыкший к подобной свободе «меньшего».

Неожиданный поворот смутил Александра, который не мог понять его причину, но, вспомнив, где находится и с кем имеет дело, успокоился.

– Нормально я разговариваю, – не глядел в глаза, что могло быть опасно.

Шайдулин кивнул на бидоны.

– Давай, отлей немного «шила».

Александр пересел в другое кресло, ближе к бидонам, будто взял их под защиту, отрицательно покачал головой. Этого Шайдулин никак не ожидал, от злости стиснул зубы и полыхнул глазами, но пересилил себя. Продолжил спокойно:

– Ты только на корабль пришел, а уже борзо себя ведешь. Давай, наливай, – в голосе прозвучала угроза. Вновь услышав категорический отказ, поразился непонятному упрямству молодого старшины, заволновался, настырно стоял на месте. Может быть, и ушел бы, но помнил наказ Лукина добыть спирт.

Александр возрадовался, что вот та новая жизнь, к которой он стремился, где не нужно лебезить и прислуживаться. Накажет наглеца и тем самым поведет себя достойно. Команда удивится его смелости и станет уважать и ценить.

– Зачем же ты с самого начала нарываешься на неприятности? – со снисходительной укоризной начал Шайдулин. – Не забывай, тебе служить не с командиром, а с нами, – и тут же ловко поднес банку к распечатанному бидону, собрался поднять крышку, но натолкнулся на крепкую руку. Матрос зло вскинулся, улыбнулся недобро:

– Мы… и тебе нальем…

– Я не пью, – ответил непреклонно, гордясь собой.

Матрос выпрямился, убрал банку, взглянул на упрямого наглеца:

– Слышь, я не по-онял? Ты, наверное, забыл, кто ты такой и где находишься?.. – Хотел добавить что-то резкое и весомое, но передумал, махнул рукой:

– Ну ладно… Первую неприятность ты уже заработал…

Развернулся и вышел, шаркая тапочками.

Александр ликовал; это была самая настоящая победа.

Лукин увидел вернувшегося ни с чем гонца, набросился с вопросами.

– Ну и бо-о-орзый… – протянул, недоумевая, Шайдулин. – То ли действительно такой навороченный, то ли службы нашей не знает?.. – добавил хвастливо: – Уже напросился на неприятность.

Лукин удивился, принял новость настороженно. Предложил матросу припрятать банку до лучших времен, сел на только ему принадлежавшее место у железного стола и погрузился в раздумья. Дослужившись до того счастливого времени, когда стал старшим поста, он наслаждался ролью старослужащего. То, что когда-то проклинал – унижения, прислуживание, приборки, бачкование – теперь, по истечении лет, считал необходимым и непреложным для молодых. Полагал, что только строгость к меньшим по сроку службы даст им радость освобождения и возможность принимать решения.

– Да… Он, конечно, оригинальный… Неужели в отряде его ничему не научили? – причмокнул губами. – Но мы его все равно обломаем, служба и не таких видала. Ты назначаешься над ним старшим. Полностью берешь под свой контроль и учишь уму-разуму и нашим законам. А то он какой-то странный, будто нигде и не служил. Если не будет понимать – давай пилюлей. Я разрешаю. Его, видно, просто так не возьмешь. Ну а другого выхода у него нет. Раз попал сюда, значит, должен подчиняться нашим порядкам, – воскликнул радостно: – Ну-у… а теперь, Шикаревский, сообрази чай и что-нибудь вкусненькое к нему!

Все это время Шикаревский корпел над непонятным прибором. Но главным здесь был не сам прибор, а его личная занятость, которую матрос старательно демонстрировал. Знал, что как только справится с одной работой, тут же появится другая, которую ему обеспечат Лукин или Шайдулин.

Шикаревский все оставил и, не поднимая глаз, бросился исполнять пожелание своего командира. Достал из потаенного шкафчика пустую поллитровую банку и выскочил из каюты. Через какую-то минуту поставил ее с водой на стол и опустил самодельный кипятильник из двух лезвий. Пока закипала вода, быстро нарезал кусочки хлеба и колечки полусухой колбасы, которую тоже достал из потайного шкафчика. Его точные и ловкие движения были результатом воспитательного воздействия Лукина.

А тот молча сидел на стуле с подобранной под себя ногой и гордился учеником, готовым по мановению руки исполнить любое указание.

– Шура, все готово, – возвестил Шикаревский без эмоций и тут же юркнул мышонком в уголок к прибору.

Лукин пригласил к столу Шайдулина, чего тот только и ждал, молча сидя по другую сторону. Трепеща перед всесильным Лукиным, с подобострастной усмешкой взял кружку с чаем и небольшой бутерброд, радуясь, что стал ближе к недоступной «грозе».

– Шура, этот «шифра», ну-у-у, вконец… – удержался от дальнейшего высказывания, так как увидел на лице Лукина полное безразличие. Тот считал себя настолько выше, что не желал снизойти до беседы, повел безразличным взглядом на спрятавшегося Шикаревского, изобразил удивление:

– А чего ты, Шикаревский, не ешь? Иди к нам… – поманил рукой.

Матрос сжался, не шелохнулся.

Шайдулин повернулся застывшим лицом:

– Шикаревский… Чего ты сидишь?.. Иди сюда.

Тот, не смея противиться, оторвался от никому не нужной работы, сморщился, как от боли, и, сутулясь, неловко направился к столу. Длинными пальцами осторожно взял стеклянную банку, налил себе чая, взял бутерброд, но сесть не посмел, так и стоял, давясь угощением.

Мирков дождался командира и вернулся к себе. Как ни гордился своим непревзойденным мужеством, все же опасался предстоящей расплаты. Не желавшая закрываться командирская дверь была первым сигналом (вскоре из замочной скважины вытащили спичку), Шайдулин, вошедший сразу после ухода командира, к тому же с банкой – все выглядело странно, походило на запланированную акцию.

День за днем погружаясь в жестокий быт, как гриб дождевик шляпкой поднимает прочно улегшийся за годы дерн, так и Александр видел хаос и пирамидальные лестницы, по которым все карабкались. Прием пищи на корабле – это не просто рядовой обряд, а главное событие дня, с проклятой работой одних и набиванием желудков другими. Саша понимал, что шансов нет, и, когда приходило время, спешил к своему месту у ящика, составлял пару Шикаревскому. Но, как ни старался, душа не принимала подобного положения дел.

Андропов равнодушно занял место, взял тарелку из рук услужливого Шикаревского.

Александр с отвращением помогал товарищу, подносил, прибирал, но ни от кого не видел благодарности. Взмыленные, обливаясь потом, бачковые спешили побыстрее обслужить голодную команду. Дождавшись, пока все разошлись, наконец-то поели то, что осталось на дне бачка. Приступили к уборке.

Выкурив на палубе сигарету, вошел довольный Корж, направился к койке. Увидел усталого, распаренного Миркова, который собирал крошки со стола, поинтересовался, будучи в приятном расположении духа:

– Ну как, «шифра», служба? Нравится?..

Александр повернулся к нему лицом, сконфузился, не зная, что ответить.

– Да… Ничего…

– Что ж, поначалу тяжеловато будет, а потом привыкнешь.

– А вы здесь неправильно живете, и законы у вас плохие, – начал Мирков смело.

– Да? А как ты хочешь? – ничуть не смутился Корж, глядя с веселой широкой улыбкой. – Ты, наверное, хочешь, чтобы все здесь добрыми были и нравственные законы соблюдали?.. Да, ты так хотел бы?

– Да. Вы же друг друга не уважаете, люди так не живут. Словно звери все.

– Значит, ты, «шифра», хочешь нас уму-разуму научить? Да-а-а… Тяжеловато тебе здесь будет с твоими понятиями. Тут, брат, за такие разговоры тебя в порошок сотрут. Это ты пока еще салага, вот прослужи с мое, понюхай, чем все это пахнет, я бы хотел посмотреть, что ты тогда запоешь. Служба, мой дорогой, так закрутит, что готов продать кого угодно, только бы остаться целым. А ты – справедливость, товарищеские отношения… Гм… – ухмыльнулся сквозь зубы. Побрел к койке, взобрался на верхний ярус.

Александр возвратился к работе, заметил на лице Шикаревского недовольную перекошенную гримасу. Тот словно говорил ему: ну и дурак же ты, мелешь, чего не надо. Александр загрузил бачок посудой, понес на камбуз. Он дико уставал, ни единой минуты не знал покоя. Даже ночью в тесном кубрике, где в скученности сопели, храпели несколько десятков здоровых парней, не находил отдохновения. Ему казалось, что трясина затянула его с головой. Выполняя со своим призывом грязные, тяжелые работы, вместо элементарной благодарности за помощь только слышал злобное понукание и оскорбительную брань «годков», которые сатанели от безделья и скуки. Прошло всего лишь несколько дней, но он уже забыл, что такое приветливые лица товарищей по посту СПС отряда. Попросил Андропова о срочной вахте. Командир подписал увольнение на сутки, и Александр с восторгом сбежал с корабля.

Медленно брел по городу, наслаждался вольным движением и собственной неподконтрольностью. Обязательное возвращение наводило ужас.

Издевательская ухмылка Коржа в то время, когда Мирков играл на гитаре, неожиданная злоба Жмайло, навязанное бачкование пугали и не давали покоя. Все, чего он стал частью, совершенно не соответствовало тому, что вещали средства массовой информации об армии.

Как и полагал, на посту встретили друзья. Радостно кинулся к нему Мачковский, распахнул руки, приговаривая:

– О! Шура к нам пришел! Ну как, Шура, тебе команда?! Как бачок? Уже тащишь?!

Услышав знакомый голос, Мавродий поднял склоненную над столом голову и устремился в прихожую. Бросился пожимать руку, не удержался от вопроса о делах.

Александр улыбнулся, приятно удивленный теплой встречей.

– Да что говорить… – пожал плечами. – Уже успел и картошку в поелах почистить, и бачок уже накрываю, и «скворца» получил. Я и не думал, что на кораблях такой бардак.

– Это, Шура, еще ерунда, – весело заметил Мачковский, – вот пойдешь в море – тогда хоть вешайся! Ни дней, ни ночей спокойных не будет. Утром до отбоя – на картофан, потом три раза бачкуешь, плюс еще приборки у командира и в кубрике, а там куда пошлют. «Годков» же твоя работа не волнует, успеваешь ты или нет… Для них главное, чтобы все было сделано и бачок вовремя накрыт.

На посту находился еще один человек, который не был знаком Миркову. Это был стройный светловолосый старшина 1-й статьи, видно, из тех, кто недавно пришел из похода. Александр обратил внимание на стоявшего в стороне парня и насторожился, в последнее время инстинктивно не доверял старшим по сроку службы, но, увидев пристальный, снисходительный взгляд гостя, смутился.

– А ты что, хотел с первых же дней пользоваться правами «годка»? – сдержанно обратился незнакомец к Миркову.

Александр напрягся. Возникла неловкость, из которой помог выйти Мачковский. Объяснил Александру, что это Мацкявичус, который только вчера пришел из похода.

Мирков внимательно посмотрел на старшину, увидел значок «За дальний поход» на широкой мускулистой груди.

– Да я… – начал неуверенно, замолчал, не решился сказать то, что тревожило сердце.

Мацкявичус шагнул к расстроенному Миркову, опустившему глаза.

– Да я, если хочешь знать, – сказал зло, хотя Александр не давал повода, – уже был первостатейным, не будучи «полторашником», но все равно чистил картошку! Потому что своему призыву надо помогать.

– Да я… не против помочь! – пожал плечами Александр, покраснев от волнения. – Но это все не должно делаться подобным образом.

– Хм!.. – изумился Мацкявичус, бросил взгляд на Мачковского, рукой указал на Миркова. – Да, если хочешь знать, это и есть трудности, которые надо преодолевать! Да, только при нашем советском дебилизме такое возможно. Ни в одной армии мира нет такого кошмара, как у нас.

– Но это же неправильно, так быть не должно! Неужели хорошо жить вот так, с ненавистью друг к другу?! – стоял на своем Александр.

– Это ты на «гражданке» будешь жить нормально, а здесь другая жизнь и законы другие!

Молчавший до этой минуты мичман попытался сдержать не на шутку разошедшегося Мацкявичуса, подступив, попросил остановить перебранку.

– Подождите, товарищ мичман, – ответил тот невозмутимо, рукой отстраняя маленького мичмана. – Нас закрывают в поелы, чтобы офицеры не видели, и мы чистим! А он хочет, чтобы и картошку не чистить, и не бачковать… – с усмешкой продолжал Мацкявичус, вновь с укоризной глядя на Миркова. – Да если хочешь знать, если ты не будешь помогать своему призыву, они вовсе могут от тебя отвернуться! А вот это самое страшное – когда не с кем поговорить!

Александр не находил слов, молча осуждая слова и тон собеседника. Мичману надоело все слушать, возмутился:

– Что за фигня! Не успел эспээсовец прийти на корабль, а уже заставляют работать и издеваются над ним! – разволновался. – А что же Андропов? – спросил у Миркова.

– А ничего…

– А вот сейчас здесь ходит твой командир, я ему расскажу, что творится у него на корабле! И как относятся к эспээсовцу! – решительно бросил мичман Миркову, тут же оставил пост и вскоре привел смущенного капитан-лейтенанта Андронникова.

– Товарищ капитан-лейтенант, что за ерунда? Только старшина, – движением руки Мачковский указал на Миркова, стоявшего в прихожей, – пришел на корабль, а его уже заставляют бачковать, притесняют. Уже и «скворца» получил!

Андронников находился в отряде по служебным делам и никак не ожидал, что будет встречен встревоженным мичманом службы СПС. Неловко ежась, поглядывал на поникшего виновато Миркова и двух старшин.

– Надо же это кончать, – злился неугомонный мичман, готовый довести дело до положительного результата.

– Подождите, – морщась от назойливости мичмана, остановил его офицер и посмотрел на Александра равнодушными глазами, спросил тихо, зачем он бачкует. – Старшины у нас не бачкуют… Там есть кому это делать.

– Попросили, – соврал тот. Стыдился, как мальчишка, карабкался из омута, из которого, обманывая всех и себя, пытался выскользнуть.

Стало смешно и дико от понимания, что он стоит перед офицером, который смущался от неловкости не меньше, чем он сам, и так же, как и он, понимал бессмысленность и нелепость ситуации.

– А кто тебя притесняет? – продолжил командир нерешительно.

Вопрос удивил Александра, он вновь оказался перед выбором: если сказать правду, то это повлечет неприятности, а если соврет – все останется как есть.

Столкновение в командирской каюте с Шайдулиным, его угрозы, грубость циника Жмайло, готового, не моргнув глазом, унижать, «шестерящий» Шикаревский – велико было желание поставить всех на место. Готовый вырваться ответ сдерживала мысль о старшинах-«полторашниках», которые следили за всем и всеми.

«Стукач, кладун, – билось в его голове. – Одно неосторожно сказанное слово, и ты станешь жить в нескончаемом позоре».

Выживая в перевернутом мире, он ежедневно слышал угрозы за доносительство. Бесчестье и подлость почитались достоинством, а честность – позором.

Тюремные отношения, жаргон, нравы и повадки – все это называлось Советской Армией. В этой армии наказанию подвергались не преступившие закон, а те, кто превозмогая себя, использовал последний шанс доложить командованию о существующих порядках, тем самым обрекая себя на позор как «стукачи» и «кладуны». И если кто попадал под этот «позор», сплотившись, угнетенные и угнетатели, объявив «стукачу» войну, безжалостно травили его. Жизнь того, кому пришлось побывать в шкуре презренного, была устлана шипами, человеческими трагедиями и даже сулила смерть. Мирков не хотел повторить путь Сафонова…

Александру стало неловко перед командиром, который ждал ответа. Но захлестнули неприятные воспоминания. – Жмайло, – обронил тихо, хотел, чтобы не услышали старшины. Те недовольно засопели, тем самым выразили осуждение.

– Жмайло?.. – повторил удивленно Андронников. – Он, вообще-то, у нас недавно… Его с другого корабля за какие-то провинности прислали… У него есть тяга к подчинению себе других. Ну а так он матрос неплохой… – офицер оборвал разговор, посмотрел на всех. – Ну, хорошо, я с ним поговорю.

Ответ не убедил Миркова, который понял, что командир ничего не собирается делать. Андронников посчитал неуместным дальнейшее продолжение разговора, вновь окинул мичмана и Миркова быстрым взглядом, попрощался и направился к двери.

– Товарищ капитан-лейтенант, вы уж, пожалуйста, разберитесь с этим! – заволновался мичман, повысив голос, что не понравилось офицеру, который вышел, хлопнув дверью. Его уход оставил в душе Александра неловкость и смятение.

– Теперь все будет нормально, – улыбнулся довольный мичман. – Пускай наводит порядок, а то я могу и по другому поговорить… – пошел к своему столу.

Старшины, испытывая неловкость, расселись на стульях и кровати. Мацкявичус смотрел на Александра с осуждением, а Мачковский только вздыхал. Вскоре он передал Миркову вахту, попрощался за руку, но Мацкявичус демонстративно уклонился от рукопожатия.

Все, что делал Александр: сидел у деловых бумаг, обрабатывал телеграммы, переговаривался с мичманом – все носилось в искривленном жизнью зеркале пережитого, он не мог отделаться от сознания, что совершил нечто мерзкое. Потом сидел за закрытой дверью, дремал, уронив голову на стол, отдыхал душой, отходил от корабельной задерганности, беготни и свинцовой усталости.