Текст книги "Тревожная Балтика. Том 2"

Старшина 1-й статьи Лукин первым допил компот, буркнул невразумительное «спасибо» и с безучастным видом посмотрел на Миркова, стоявшего за спиной. Движением руки деликатно пригласил занять его место, Александр вежливо отказался. Лукин повторил жест, но Мирков вновь ответил отказом. Кубрик оживился, проникся интересом. Александр сдался, с благодарностью занял предложенное место, оказавшись возле Андропова. Чувствовал, что здесь кроется какая-то каверза, но и отказ вызвал бы недовольство.

Лукин тут же приказал Шикаревскому немедленно обслужить новенького. Матрос метнулся: быстро поставил тарелку с борщом, положил хлеб, окинул взглядом стол.

Александр принялся есть, настороженно чувствуя косые взгляды.

– Ну как, вкусно? – неискренне поинтересовался Лукин, положив руку на плечо Александру, натянуто посмотрел в лицо. Тот поднял голову, заставил себя улыбнуться, но улыбка вышла растерянной.

– Нормально.

– Ничего, ничего… у нас хорошо кормят… Лучше, чем в отря-яде… Ты ешь, не стесняйся; здесь все свои, – подвинул блюдце с маслом, уговаривая: – Вот, бери масло, клади во второе.

– У вас на обед масло дают? – удивился Александр.

– У нас все есть, – отметил Лукин. Александр чувствовал, что тот не сводит с него глаз. – Это нас Шикаревский балует.

Не понимая, каким образом названный матрос может «баловать маслом» команду, Мирков лишь удивился в слух. Кто-то засмеялся.

Лукин отступил назад и прислонился к спинке койки. Заговорщицки, пальцем, поманил к себе татарина.

– Вот, теперь смотри, Шайдулин. Ему разъяснишь все наши порядки. Сегодня еще не трогай – пускай присмотрится. А дня через два-три можно начинать. И пускай тащит на всю катушку. Подключай Шикаревского, пусть растолкует, что надо.

Александр поразился услышанному, будто разговор шел не о человеке, а о приручении дикой кобылы.

– Ну, ты сам понимаешь, – тихо продолжал Лукин, – это твоя смена, и чем быстрей он освоится, тем быстрееты отделаешься от бачка. Так ведь?

– Да, – ответил не задумываясь Шайдулин.

– Ну, раз понял, тогда давай, начинай.

Лукин направился к выходу, обронил на ходу Александру:

– Ты кушай, кушай… – и удалился, шаркая тапочками. Все, кто заканчивал есть, бормотали под нос «спасибо», что было не выражением чувства благодарности, а скорее ритуалом, и шли на перекур.

Положение Шикаревского действительно было тяжелым. Шайдулин все больше отлынивал, сваливая на него огромный объем работы и обязанностей, которые тот должен был исполнять в обязательном порядке. Матрос носился по кораблю, обремененный многочисленными заботами и проблемами, озабоченный тем, как получше обслужить и накормить своенравных «годков». Старался изо всех сил, но просто физически не успевал все делать, да еще нес вахту радиста. Сослуживцы, которым было наплевать на его проблемы, считали его тяготы делом сугубо личным. Они жаловались Шайдулину, который, устав от бесконечных обращений, закатывал рукава и кулаками учил «меньшого брата». Он применял закон физической передачи энергии – чем чаще слышал упреки от старослужащих, тем нещадней колотил и осыпал отборной бранью «неуправляемого» Шикаревского.

Шайдулин дождался, когда за столом никого не осталось, и только теперь, противопоставляя себя двоим, позволил себе сесть. С наигранной неторопливостью налил в тарелку оставшийся в бачке борщ, вспомнил о двоих помощниках, заглянул, оставил малость. Шайдулин ел показномедленно, растягивал наслаждение. Только сейчас он мог пожить в свое удовольствие, размышляя о мерзости общества, в которое попал и которому был вынужден прислуживать. Презирая себя за слабость, был вынужден унижать других, тем самым возвышал себя в собственных глазах.

Шикаревский ненавидел своего истязателя, который, как оборотень, изображал сдержанного интеллигента с физиономией тихого человека. Быстро складывал посуду в ящик, исподлобья недобро поглядывая на беспечную позу драчуна.

Шикаревский слил из бачка борщ, оставил немного Миркову.

– И тебе тут осталось, – буркнул впервые ему.

Шикаревский торопливо глотал все подряд, хмуро поглядывая то на снисходительного старшину, то на ненавистного Шайдулина.

Впервые Шайдулин пообедал довольный, затем, сутулясь, медленно перенес ногу через скамью.

– Шикаревский, слышал, что Лукин говорил? – сказал безразлично, холодно посмотрел на помощника. – Сегодня его не трогай, а завтра показывай, что к чему. Понял? – Понял, – отмерил тот сквозь зубы, глядя враждебно. Шайдулин стерпел грубость, теперь мог позволить себе подобное. Поднялся лениво, шаркая тапочками, важно пошел к двери, по примеру других. Вяло добавил, повернув голову – Да, про масло не забудь, чтобы на ужин было.

– Ладно… – протянул недовольно бачковой, проводив матроса взглядом, полным ненависти.

Шикаревский быстро доел кашу, допил компот, доверху заложил посудой пищевой бачок, из ящика собрал крошки и отправил в скопище посуды.

– Ничего-о… уже фигня-я… три месяца осталось… Немножко потерплю, а потом и молодых пригонят. Сейчас мне нужна помощь, а то одному трудно. Этот Шайдулин уже не хочет ничего делать. Думает – если прослужил на полгода больше, хотя мы с ним одного года рождения, то все можно. Уже не желает, видите ли, бачковать. Ему стыдно, что его призыв уже не бачкует, а он из-за того, что некому, вынужден. «Годкам» же все равно, только бы было все как надо. А его, видите ли, гордыня заедает… А вместе мы бачок спокойно потянем. Я один со всем справлялся, и ничего, а вдвоем мы запросто, – радовался Шикаревский долгожданной помощи, впервые улыбнулся, просветлел. – Главное, чтобы ты запомнил все, а там легче будет.

Александр не понимал, зачем ему это.

– Вот смотри: здесь – ерунда. Самое главное – запомнить, чья посуда, потому что они за это бьют. Не дай бог, не ту подашь – можешь за это хорошо схлопотать.

Матрос взял кружки и, двигая ими, что-то говорил. Мирков не понимал стараний соседа. Но в голосе того слышалась мольба о помощи, и, не устояв, Александр искренне захотел ему помочь, не предполагая, что это требует каких-то дополнительных обязательств. Вдруг осознал, что тот разговаривает с ним уже как со своим напарником, указав, что если Саша не будет выполнять требуемое, то будет жестоко наказан. Александр воспротивился, но что-то говорило внутри о тщетности сопротивления коллективу.

– Вот смотри, – объяснял Шикаревский, держа кружку, – видишь царапину? Это кружка Лукина, того самого гада, который так любезно тебя усаживал. Он – командир отделения радистов и старший по бачку и больше всех за него дерет. Ты ему в первую очередь подавай еду. А вот эта – твоего Андропова.

Матрос брал каждую кружку и по каким-то, только ему ведомым, признакам определял их хозяина.

«Не хочу, – твердил себе Александр, – не буду все это запоминать, это дикость какая-то: щербинки, царапины, надколы…»

От кружек Шикаревский перешел к тарелкам и ложкам. Показывал места, называл их владельцев, давал краткие, но красочные характеристики каждого, при этом ни один не удостоился похвалы, все были гадами, гнилыми людишками и сволочами. Отметил лишь Андропова, который не имел личной посуды принципиально.

– Что еще? На обед и ужин всегда должно быть масло. Слышал, что Шайдулин сказал? Их не волнует, где возьмешь. Воруй из холодильника, одалживай у других – если они тебе еще дадут, бегай на другие корабли, но чтобы масло было обязательно. Где хочешь, там и доставай. На завтрак выдают, а остальное – твое дело, но только попробуй не принести – сразу напомнят кулаком. После того, как все поедят, идешь с бачком на камбуз, моешь посуду и несешь сюда; ставишь в шкаф на вторую полку. Тарелки обязательно протираешь газетой, с этим строго. Самое главное: следи за тем, чтобы вовремя подавать и менять посуду. «Годки» ничего не говорят: ты должен сам понять, чего они хотят, и быстро сделать. Они страшно не любят медлительности и бестолковости.

Матрос взглянул с улыбкой.

– Сам видишь, что здесь не сахар. Но если уж попал сюда, то никуда не денешься – надо выживать… Это тебе, Саня, не в отряде служить… Я бы тоже не прочь оказаться там, где намного легче. Хм-м… приходишь в столовую, а уже все накрыто. Там свобода. Захотел – на траве полежал, захотел – пошел в магазин, а тут ничего этого нет – одно железо, даже купаться не ходим. Живем на море, а воды не видим. Здесь же совсем другое… – Он вспомнил о большом и неприятном, поднял глаза на соседа. – Тебя били в отряде?..

Шаг к откровенности был неприятен Александру, который не желал делиться правдой, вспоминать об унижении. Но ему хотелось хоть как-то утешить матроса.

– Били, – сказал он и покраснел.

– За этим здесь дело не стане-ет, со счета собьешься… – охотно прибавил с улыбкой матрос, даже, как показалось Александру, гордясь. – Меня Шайдулин поначалу знаешь как херачил за бачок… у-у… Пришел я сюда, а на меня все как навалилось… Думаю: нет, я не согласен, меня это не устраивает, начал сопротивляться. Но меня так избили, что я неделю кровью харкал. Особенно старался гад Шайдулин с однопризывниками… Что ты один против них? А потом смотрю-ю… ничего я своей правдой не добьюсь… И теперь один за всех пашу, как вол. Вон, Петров тоже пытался установить справедливость. Упирался, добивался чего-то, таких здесь не любят. А теперь дурку включил, и каждый, кто хочет, его ногами пинает и матом обкладывает. Полностью замкнулся в себе, никому не нужен.

Из нижнего кубрика вышел худощавый матрос неприятной наружности, увидел двоих, стоявших без дела.

– Чего делаете? – грубо прервал он разговор, что сразу не понравилось Александру. По застывшей улыбке Шикаревского Александр понял – тот не любит вошедшего и боится его. – Чего молчите?! Быстгей шевелиться надо! У вас еще много габоты. – Матрос презрительно посмотрел на Миркова. – А-а… это вам «кагася» (не выговаривал «р») на бачок пгигнали. Это хогошо… вам нужен «кагась», Шайдулин из-за вас стгадает. – Он бесстыдно окинул новичка взглядом животного, с головы до ног, и вдруг замахнулся, но задержал кулак в нескольких сантиметрах от груди. Все произошло совершенно неожиданно, но, тем не менее, Александр не дрогнул.

– Чего ты сипаешься?.. – растянул матрос губы в противной ухмылке, – я пговеряю… Шикагевский, – сказал безразлично, – беи этого, – надменно наставил палец в грудь старшины, – «кагася» и на кагтофан. Там вас уже давно ждут. Все там, одни вы здесь мудохаетесь, – вскинул голову и вышел, рисуясь.

– Это самый выстебистый из всех «борзых карасей», – прошипел злобой Шикаревский. – Никто так не издевается, как он. Это он за Крюкова отыгрывается… Он, Крюков, сначала был у вас в отряде, а потом к нам прислали. Да ты должен знать: здоро-о-овый такой, морда как у свиньи.

Шикаревский охотно рассказал историю с Крюковым и Жмайло, потрясшую корабль.

– Его прислали на наш корабль, а Жмайло, думая, что ему как «борзому карасю» все можно, налетел с кулаками от радости, что пришло его время. А Крюков не слабак, кулаки большие, не долго думая ка-ак врезал в морду, тот метра на три от него отлетел. А Жмайло же сам дохлый, трус и падло; забоялся дальше лезть. И начал всех агитировать и подымать против Крюкова бучу. Естественно, все «годки» возмутились… Как это так, «карась» на старшего по сроку службы руку поднял? Тут такая травля была, все пошли против него. Командир, не зная, как утихомирить толпу, решил вернуть Крюкова в отряд. А теперь пошли, покажу камбуз, где будешь брать свой бачок с едой. А затем надо идти на картофан. Они не хотят работать, так нас заставляют. К тому же и все приборки наши. – В камбузе, который находился в противоположном конце корабля, Шикаревский показал, где что стоит, поясняя, что перед каждым приемом пищи следует брать уже приготовленный бачок, чайник и нести в кубрик. Он открыл железную крышку люка, осторожно спустился вниз, Александр отправился следом. В темноте неловко ступали по узкому лазу, внезапно остановились, матрос толкнул что-то впереди, отворив маленькую железную дверь. Та была настолько мала, что пришлось нагнуться. Они оказались в железной комнатке, без окна, с единственной блеклой лампочкой. Послышался ропот и приглушенные голоса четверых матросов, которые уставились на Миркова. Словно немые, они только смотрели – устало, с болью. Как вошел Саша пригнувшись, так и остался стоять, касаясь макушкой подволока. Приветливо поздоровался, чем прервал неловкое молчание, в ответ услышал робкие отклики. Узнал тех, которые работали во время аврала. По бадье, картофельным очисткам и ножам в руках Александр понял, чем они занимаются.

– Это молодой к нам на бачок. Он такой же, как и мы, «карась», – представил Шикаревский, присел на ящик, взял нож.

Разговор не начинался, и это стало томить Александра. Первым назвал свое имя, представились и другие – Вова, Валера, Олег, но четвертый, изжелта-бледный, промолчал, не хотел поднять глаза.

– Это Петров… – равнодушно кивнул Вова по фамилии Иванов, скривился неприятно, тем самым подчеркнув свою неприязнь. – Его у нас никто не любит…

Петров поднял лобастую лысеющую голову и, решительно блеснув глазами, хотел сказать что-то.

– Что ты на меня смо-отришь?.. – взорвался Иванов. – Дослужи-ился… правды захотел, а мы за тебя все страдаем?!

Петров зло сверкнул глазами и, поддавшись напору глаз недовольствующего, опустил голову. Иванов шипел злобой:

– Вот так-то… А то он еще выступает… Я тебе поговорю, ублюдок…

Миркову хотелось общения, остальные, казалось, желали того же.

– А ты к нам на все время или на поход? – полюбопытствовал Иванов.

Александр ответил охотно, с улыбкой, что на все время, наблюдая перед собой мальчишек, которым едва исполнилось восемнадцать.

Иванов молча возвратился к работе. Время от времени в воду бросали очищенную картошку.

Тот, который представился Валерой, набрался смелости, не смея обратиться запросто к старшему по званию, поинтересовался смущенно:

– Товарищ старшина, а… чего вам так быстро старшину дали? Или, может, заслужили?

Он был так трогателен, что было невозможно не ответить. Глядя в его черные глазищи, Мирков неторопливо рассказал о специальности шифровальщика, о старшинском звании и мичманской должности, понимая, что ребята завидуют ему.

– Чего ты стоишь без дела? Раз пришел, значит, помогать надо, – остановил недовольный Иванов. – Теперь ты такой же, как и все, несмотря на то что старшина. Садись на ящик и помогай. Мы и так опаздываем. Петров, а ну подвинься.

Молчаливый Петров покорно уступил место на ящике, сам сел на железный выступ. Миркову не понравился тон мальчишки, но не подал вида, взял свободный нож, принялся помогать. Раздавались робкие вопросы: о месте призыва, фамилии, где располагалась учебка, в которой готовят специалистов для «такой хорошей» работы. Чувствовалось, разница в годах и звании сбивала их с толку, они мялись и «выкали», смущаясь. Саша видел перед собой беззащитных, потерявшихся мальчишек, которых необходимо защищать, а не, напротив, защищаться ими. Вспомнилось, как в последнее лето перед призывом он работал пионервожатым в пионерском лагере, и сейчас эти ребята напомнили его подопечных-десятилеток, которые гурьбой обступали со всех сторон и забрасывали наивными, требующими немедленного ответа, вопросами. Защемило сердце, когда разглядел худенького, с маленькой стриженой головкой на тонкой, как палец, шейке мальчишку, увидел кроткие глаза и детский подбородок. Большеглазый Валера смотрел на Миркова с такой надеждой, будто с Сашиным приходом должно начаться все самое лучшее. Нежного домашнего мальчика вываляли в грязи и сунули лицом в дерьмо. Казалось, что он попал сюда не из призывного пункта военкомата, а прямо из средней школы, в которой ему не дали доучиться, как совершенно случайный человек, не подходивший ни под один параметр требований военкомата. Парень никогда не жаловался, не отлынивал, работал наравне со всеми, иногда, уткнувшись в подушку, плакал от усталости. Он жил не по гражданским законам, а под диким страхом физической расправы. Полагал, что только покорностью и терпением можно добиться уважения товарищей и сносного отношения старших по призыву. Страшился повторить безрассудный шаг Петрова.

Одежда Валеры Королева, который интересовался гостем больше всех, нуждалась в починке. Старая, с чужого плеча, давно не стиранная тельняшка, растянутый ворот которой открывал мальчишескую впалую грудь, растянутая роба, пузырившаяся во все стороны, низко отвисшие погончики с буквой «Ф». Его нетерпеливый взгляд подсказал Александру, что тот хочет задать вопрос, а потому, упреждая, поинтересовался, что тот желает узнать. Это воодушевило матроса.

– А сколько вам лет…

– Чего ты его на «вы» называешь? – грубо оборвал Иванов. – Он хотя и старшина, но такой же «карась», как и ты.

– Да, действительно, – поддержал Олег, сидевший рядом.

Валера смутился, улыбнулся неловко, виновато поглядел на товарищей, словно извинялся за свою оплошность.

– Мне двадцать один год.

Это их не затронуло, ребята продолжали молча срезать кожуру, отправляя очищенный картофель в бадью.

Королев надолго задумался, вдруг лицо его осветилось, словно вспомнил о чем-то приятном.

– Да ничего-о… Уже фигня осталась… Через три месяца молоды-ых пригонят… – протянул мягким голоском. – Ой… – от счастья закатил глаза, – просто не верится, что возможно такое… – посмотрел по сторонам с видом довольного человека.

– Ну, уж тогда я да-ам… Тогда я отыгра-аюсь… – злобствуя, продолжил Иванов, готовый мстить всем за свои унижение. – Даром, что ли, я мучился? Даром, что ли, я за всеми вылизывал?! Я – не Петров, который на весь срок службы останется в «карасях»!

Петров собрался было ответить, но наткнулся на непримиримый взгляд Иванова, вновь уронил на грудь тяжелую лобастую голову.

– Ты собираешься что-то еще и говорить?! – взревел Иванов. – Правды захотел?! Вот твоя правда, живи как собака!..

Все притихли, опустили глаза. Мирков понял, что Петров находится в опале, вызывая общее презрение. Но больше всех поразил Иванов, который утверждал свое право на старшинство в этом маленьком кружке, и оно, как видел, было не заработано им, а присвоено с помощью мощной глотки. Картошка была очищена, бадью подняли наверх в камбуз. Миркову казалось, что и эта картошка, и тяжелые бачки его совсем не касаются, что все зависит только от него самого, а он сумеет постоять за себя. Главное, что то, о чем когда-то мечтал, теперь было буквально под ногами: море, палуба, качающаяся под ногами.

После вечерней поверки Саша хотел остаться с другими на палубе, но потом решил готовиться к отбою. За спиной слышал недовольный ропот, ловил недобрые взгляды матросов, которых удивляла наглость новичка, повинного в том, что позволял себе роскошь держаться вольно.

С роспуском строя тут же исчезли матросы его призыва, старшие остались, не спеша, курили сигареты, обменивались впечатлениями о новичке, отметили удивившие всех выдержку и независимость. Это посчитали личным оскорблением, так как сами, пройдя суровую школу, являлись приверженцами диких корабельных порядков.

– Ты смотри, Шифра какой гордый… – возмутился один из них, тем самым выразив общее мнение. – Даже никуда и не спешит… То ли не понимает законов, то ли слишком забурелый?.. Жмайло, – обратился он к матросу из другой группы, стоявшей напротив. Никто из этой группы не имел права запросто подойти к «годкам». Жмайло тут же оставил товарищей и покорно приблизился, льстиво заулыбался.

– Что, Петя?

– Ты видел, как «шифра» ходит?

– Ви-идел… – скривился Жмайло. – Что-то мне он, – выругался матерно, – не нгавится…

– Так вот. Объясни ему, как по палубе «караси» должны ходить. Это ваша работа. Понял?

– Понял, – подхватил с готовностью, добавил проси тельно, протянув руку: – Петя, можно попгосить у тебя сигаретку?

– Многого ты хочешь, – отрезал тот. – Оборзел совсем ты, Жмайло. – Отвернулся, бросил через плечо: – Чего ты стоишь возле «годков», вали отсюда и не мешай нам разговаривать. Лучше займись «карасями».

Жмайло насупился, крикнул приятелям, чтобы те шли вниз. Ночь не принесла желанной прохлады: в переполненном людьми кубрике воздух был подобен раскаленному железу. Вдруг неожиданно прекратилось всякое движение и повисла изумительная тишина позднего летнего вечера.

В открытый люк виднелся бархатный лоскут звездного неба, струился жаркий поток пьянящего морского воздуха и доносился нежный рокот волн, бьющихся о борт и причал. Не в силах заснуть от такого чуда, Александр слушал мелодию обретенного счастья, упивался музыкой природы, но ловил себя на том, что думает уже о другом, более важном сегодняшнем событии.

Затаившись, лежал на спине и вспоминал все, что накопилось за день. А тот оказался настолько насыщенным, что виделся нескончаемым. Размышляя, видел, что эти люди – не безвинные простаки, а захватившие власть бесстыдные субъекты с устоявшейся годами безжалостной системой взаимоотношений. Конечно, он попробует выстоять, дав себе обещание. Мысленно представил суровые испытания, от которых стало жутко.

«Не-ет… я себя не дам в обиду… – решил Саша. – Пусть мне будет тяжело, но я ненавижу несправедливость и сумею защититься, и, более того, одержу верх и стану лидером в коллективе». Но его вновь поглотила тревога за будущее. Устав бороться с дремотой, закрыл глаза, но заснул лишь под утро.

Пробудился от того, что услышал негромкий голос, который пытался разбудить тех, кто спал на верхних койках. Он трогательно умолял проснуться и отведать специально приготовленного жареного картофана, как незнакомец уважительно называл блюдо.

– Мужики, картофан… мужики, картофан, – нечетко выговаривал слова, будто прожевывал со слюной, твердил он беспокойно сонным товарищам, но никто не отзывался. – Я «карасей» попросил сделать… Саня… я жареный картофан вам принес… вставай, – говорил он и тут же бросался к другому. – Вова, я картофан вам принес… вставай…

Александр рассудил: «Надо же… какая забота о товарищах?..» – и удивился подобной доброте.

Вскоре несколько человек лениво спустились вниз и, недовольно сопя и фыркая, сонно направились к столу, где благоухала жареная картошка. Послышалось звяканье ложек, чавканье, обрывистые фразы и довольное сопение.

Ложки побросали в остатки еды и медведями вернулись к своим лежакам.

Через два часа прозвучала команда «Подъем».