Текст книги "Саваоф. Книга 1"

Из космокорабля – на бал… труда

Возвращаюсь на мыслелете-звездолете из района трех Солнц в системе красных карликов в созвездии Скорпиона, где астрономы обнаружили обитаемую планету. Их открыто уже штук восемьсот. На этой же над горизонтом встают сразу три Солнца и светят они, как бестеневые лампы. Находится планета на расстоянии 22 тысяч световых лет от Земли. Рукой сюда подать, елы-палы-то, имей человек под собой Конька-Горбунка с двигательной установкой, которой подвластны торсионные скорости, о какой грезят фантасты и энтузиасты наподобие Автора.

Лечу на родную планету, где, к сожалению, царствует и мир теней. Но вот в иллюминатор бьет сноп света, от пылающего в родной астросистеме царь-светила. Сквозь прогалы облаков плазменного огня проглядывается темное солнечное пятно твердой шаровой сферы (американские станции зафиксировали там температуру поверхности – ноль градусов по Цельсию), это Земля Фридмана, где я создал город с идеальным людским обществом, без теней. Оно уравновешивает в моем романе «Дом под звездами» черные явления в нашей жизни, каких еще немало. На солнцеверфи идет монтаж космолета для экспедиции на планету в созвездии Скорпиона, готовят модули для жизни первых посланцев человеческой цивилизации. Разведка моя показала, что на планете в системе красных карликов есть вода, присутствуют первичные живые организмы. Нет там воинственных монстров наподобие агрессивных марсиан из утопий Герберта Уэллса. Даю радиограмму на Солнце: «Продолжать подготовку звездной экспедиции в том же темпе. Вылет по намеченному графику».

В иллюминаторе скульптурно вылепленный будто из мягкого серебра шар Луны с кратерами и вулканами. Перед глазами громадное пространство впадины, которое и есть, может быть, Море любви, о каком мечтал, наводя трубу нивелира на Луну, реечник мой на геофизических профилях в пойме Балыка Вася Кащавцев. У влюбленного парняги была тогда на уме лишь «студенточка, заря вечерняя», повариха Людмилка, которая кормила нас на базе вкусными пончиками с повидлом.

Увиделись мне на Луне с орбиты моего мыслелета полуразрушенные «стеклянные» конструкции, составленные словно из осколков, причём чётких геометрических форм. Они преломляют и рассеивают солнечный свет над всей поверхностью спутника Земли. Думается о том, что расказывал в эксклюзивном интервью бывший сотрудник агентства НАСА Ричард Хогланд. По образному его представлению это множество огромных стеклянных башен, сверкающих руин и разнообразных призм. Хогланд считает, что миссии «Аполлон» подтвердили: на Луне некогда существовала удивительная цивилизация человеческого происхождения! Она была заложена нашими очень далёкими предками, даже страшно подумать, сколько веков назад. Артефакты свидетельствуют о том, что когда-то люди населяли всю Солнечную систему. Высокоразвитая наука ушедшей мегацивилизации позволяла путешествовать с Земли на Луну и строить там сооружения из материала, напоминающего стекло, кроме того, теперь известно, что им помогали высокотехнологичные роботы-андроиды. Верится мне в это, ибо ясно, что переживало человечество не одну глобальную катастрофу и возрождалось, как птица Феникс из пепла. Так восставали после пожаров и войн белокаменные храмы и города русские. И у дальнего мегапредка Васи Кащавцева, может быть, бродила по Морю Любви на Луне «студенточка, заря вечерняя»…

Земля все ближе и ближе, она растет, ширится, и вот перед глазами во всем великолепии лазурный шар с лучистой короной, который впервые из всех землян увидел изумленный невиданной этой красотой Юрий Гагарин, с которым мне удалось увидеться по случаю в Саратове, когда тот учился в индустриальном техникуме, он был индустриком, а я – юным геологенком…

Близится сфера Земли, в иллюминаторе Западная Сибирь, очертания «столицы деревень» на реке Туре – Тюмени. Красивые кварталы цветных, как игрушки, высотных домов на Юго-западе и в северной части, в Заречье, лента строений вдоль Велижанского тракта, поселок мелиораторов ММС, где возводят уже и десятиэтажки, корпуса МПО «ТОИР». В разгар Перестройки они являли собой жалкое зрелище, как и многие промышленные производства в стране. Выбитые стекла, оторванные куски дырявой крыши, лужи грязи в дождь и бурьян в рост человека, кучи мусора, ржавья всякого и металлолома… Сейчас это облагороженная территория. Асфальт и щебенка, аккуратно складированные материалы, голубые вагончики, мобильные здания, то бишь, и разбит даже цветник, у которого можно отдохнуть на лавочке.

ТОИР – мой исследовательский писательский полигон, где я выпасаю, по моей мове, исследую, стало быть, жизнь «героя нашего времени» из романа «Дом под звездами», выходца из лесного селеньица Гари под Ирбитом Василия Петровича Федотова и его соратников. Исследование – глаз разума, как заметил кто-то из великих, и я во все глаза глядел на своего героя, ибо в кровоток свой с университета еще впитал мысль Золя: «Романист должен быть только ученым». Романистов у нас много, но не видно что-то на горизонтах литературы настоящего героя нашего времени, того человека, в котором нуждается жизнь и эпоха.

Подобен становится писатель классному менеджеру. Можно спрогнозировать, как талибы оккупировали Сибирь и что из этого вышло? Ноу проблем. Забрался на полгода в коттеджную «башню из слоновой кости», и готов бестселлер. И появился таковский в наших весях. Попал на зуб нашему дворовому политическому обозревателю прекариату Стасику. «Это что же за идиотизм – талибы в Сибири? – кипятился он на скамеечке у нашего подъезда. – С плюс сорока в Афгане на наши минус сорок вояк загнали. Создана форменная альтернативная реальность. О подобной читал сегодня всю ночь книжку из нашей библиотеки.

Злой на «мырикосов за то, что «холодную войну» вели против нас и сейчас с ней гоношатся, Стасик заявил:

– Новая альтернативная реальность появится, если Порошенко Петя на наш престол влезет, купит власть на шоколад, и появятся у нас «мырикосы»… Хорошо, что Путин сейчас вверху…

А может, бестселлер сей – форменная провокация? Но рынок же, думать надо, купят или нет. Не таков ли Тентетников из «Мертвых душ» Гоголя, в котором ему прозревался образ положительного героя? И он жил в Тентетникове, воскликнувшем однажды: «Ну, не дурак ли я был доселе? Судьба назначила быть обладателем земного рая, а я закабалил себя в канцелярию писцом!» Учившись, воспитавшись, просветившись, сделавши порядочный запас тех именно сведений, какие требуются для управления людьми, улучшенья целой области, для исполнения многообразных обязанностей помещика, являющегося и судьей, и распорядителем, и блюстителем порядка, вверить это место невеже-управителю!…» К истинному управителю жизни мог бы перерасти в сожженной части поэмы Гоголя и Чичиков. Мы ж узнали теперь безальтернативно не положительного героя. Размышлял классик, что не может он взять в герои добродетельного человека, но «может быть, в сей же самой повести почуются иные, еще доселе не бранные струны, предстанет несметное богатство русского духа, пройдет муж, одаренный божескими доблестями, или чудная русская девица, какой не сыскать нигде в мире, со всей дивной красотой женской души, вся из великодушного стремления и самоотвержения. И мертвым покажутся пред ними все добродетельные люди других племен, как мертва книга перед живым словом! Подымутся русские движения… и увидят, как глубоко заронилось в славянскую природу то, что скользнуло только по природе других народов… Всему свой черед, и место, и время! А добродетельный человек все-таки не взят в герои. И можно даже сказать, почему не взят. Потому что пора, наконец, дать отдых бедному добродетельному человеку, потому что праздно вращается на устах слово «добродетельный человек», потому что обратили в лошадь добродетельного человека, и нет писателя, который бы не ездил на нем, понукая и кнутом и всем чем попало; потому что изморили добродетельного человека до того, что теперь на нем нет и тени добродетели, а остались только ребра да кожа вместо тела; потому что лицемерно призывают добродетельного человека; потому что не уважают добродетельного человека. Нет, пора, наконец, припрячь и подлеца. Итак, припряжем подлеца!..»

Находясь в поместье Тентетникова, Чичиков много ходил. Весна в природе становилась и весной его деятельной души. И то Чичиков у начинающего убираться листьями дерева, отягченного птичьими гнездами, то спускался вниз к поемным местам и разорванным плотинам – глядеть, как с оглушительным шумом неслась повергаться вода на мельничные колеса, то пробирался далее к пристани, откуда неслись, вместе с течью воды, первые суда, груженые горохом, овсом, ячменем или пшеницей, то отправлялся в поля на первые весенние работы глядеть, как свежая орань черною полосою проходила по зелени или же как ловкий сеятель бросал из горсти семена ровно, метко, ни зернышка не передавши на ту или другую сторону. Толковал и говорил и с приказчиком, и с мужиком, и с мельником – и что, и как, и каковых урожаев можно ожидать, и на какой лад идет у них запашка, и по сколько хлеба продается, и что выбирают весной и осенью за умол муки, и как зовут каждого мужика, и кто с кем в родстве, и где купил корову, и чем кормит свинью – словом, все. Узнал и то, сколько перемерло мужиков. И, естественно, мысль свернула в другое русло. К мертвым душам. К торговому своему интересу. Но вернусь к Тентетникову, который обдумывал большое сочинение о России, залезши в халат безвыходно и предавши тело бездействию, а мысль – брезжившей в его мозгу книге. Таким был доктор Астров из пьесы «Дядя Ваня» Чехова и главный герой Войницкий, упомянутые уже мною в начале байкальского романа. Сказано: диагноз болезни, поразившей и героев пьесы, да и всех их современников: «…мир погибает не от разбойников, не от пожаров, а от ненависти, вражды, от всех этих мелких дрязг». Когда никто как бы и не виноват. А кто и что виноваты? Нас «возвышающий обман». Отдаление от ДЕЛА, созидания. Жизнь в пространстве деятельной пустоты, в которой погрязли наши герои. О том же страдал и Н. В. Гоголь, взыскуя о жизни чисто трудовой и писательской деятельности: «Где же тот, кто бы на родном языке русской души нашей умел бы нам сказать это всемогущее слово: вперед? Кто, зная все силы и свойства, и всю глубину нашей природы, одним чародейным мановеньем мог бы устремить на высокую жизнь русского человека? Какими словами, какой любовью заплатил бы ему благодарный русский человек. Но веки проходят за веками; полмиллиона сидней, увальней и байбаков дремлют непробудно, и редко рождается на Руси мужик, умеющий произносить его, это всемогущее слово».

Вживаясь в роман Гоголя, с ноющей болью воспринимаю я его, драма же это высочайшего градуса: без сожженной части он являет собой подобие капитана Копейкина – без руки и без ноги. Будто на аутодафе сгорел зовущий, герой, открывая путь на болотные огни… И сколько их таких горит? Как этот имярек, певший надрывным сердцем:

 
Прости меня. Я умираю.
По мне звонят колокола…
 

Оглядываясь окрест, что ж видишь ныне? Деятельных много, но корысть, голимые деньги мозги скособочили. Повсеместно в обществе, включая писательскую среду. И все на свете обделывают дела, по пословице: «Что кому требит, тот то и теребит». Опять же гоголевское. Скажем итожно: отечественная литература так и не исторгла из жизни положительного «героя нашего времени». Бренд такого заявил с печальной иронией Лермонтов. В социалистическую пору герои, зовущие вперед, были идеологизированные. Как у того же Кожевникова в романе «Знакомьтесь, Балуев». Или у Маркова в романе «Веку грядущему»… В наш же торсионный, биокомьютерный век жизненно необходим герой, вырастающий из самой природы искательного «человеческого вещества». В терзаниях о нем, как мыслится мне, и сжег Гоголь вторую часть «Мертвых душ». Классик наш упорно искал моральные «рычаги», с помощью каких удалось бы перевернуть Россию. Превосходно писал В. Короленко в неоцененной еще и по сей день статье «Трагедия великого юмориста»: «Идея же состояла в том, чтобы в крепостнической России найти рычаг, который мог бы вывести ее из тогдашнего положения. А так как все зло предполагалось не в порядке, а только в душах, то, очевидно, нужен такой рычаг, который не трогая форм жизни, мог бы чудесным образом сдвинуть с места все русские души, передвинуть в них моральный центр тяжести от зла к добру. Изобразить в идеальной картине этот переворот и показать в образах его возможность – такова именно была задача второго и третьего тома „Мертвых душ“. Гоголь мечтал, что он, художник, даст в идее тот опыт, по которому затем пойдет вся Россия». Да-да, не было иной альтернативы «мертвым душам», и наше космичное время взыскует его. О слоге или красоте выражений здесь нечего заботиться; дело в деле и в правде дела, а не в слоге (Гоголь же). Тогда же, по Белинскому «…Наша общественная жизнь еще не сложилась и не установилась, чтобы могла дать литературе этот идеал». Неистовый Виссарион полагал, что воплощение идеала как нормы – дело будущего. Ну, не в тех ж его было искать, у кого «во всем столичный поведенц». К такому сударю в департаменте и обратился за вспомоществованием потерявший на войне руку и ногу капитан Копейкин. Получив полный отлуп, скажем по-шолоховски, он и подался в разбойники. В «благородные». Восстал против бюрократской Системы. Понимал Гоголь, что не благоустроится земное имущество, пока не установится имущество душевное. И взывал князь, собрав элиту уездного города, в весях которого промышлял Чичиков: «…пришло время спасать нашу землю; что гибнет уже земля наша не от нашествия двадцати иноплеменных языков, а от нас самих; что уже, мимо законного управленья, образовалось другое правленье, гораздо сильнейшее всякого законного. И никакой правитель, хотя бы он был мудрей всех законодателей и правителей, не в силах поправить зла, как ни ограничивай он в действиях дурных чиновников. Все будет безуспешно, покуда не почувствовал из нас всяк, что он так же, как в эпоху восстанья народ вооружался против врагов, так должен восстать против неправды… Я обращаюсь к тем из вас, кто имеет понятье какое-нибудь о том, что такое благородство мыслей. Я приглашаю вспомнить долг, который на всяком месте предстоит человеку. Я приглашаю рассмотреть близко долг и обязанность земной своей должности, потому что это уже нам всем темно представляется, и мы едва…» На этом рукопись «Мертвых душ» обрывается. Так вот обязанность земной своей должности – искательность, творящая константа «человеческого вещества» и вообще всего живого. И финал «Мертвых душ» – это, по сути, обращение в день нынешний, зов к моим современникам. В романе уже достаточно наговорено о добродетельном зовущем герое идеального толка, о тех, кто являя нам свет в оконце, зовет в «звенящую даль» и живет ею… Придумал вычисляючись в торговом экстазе, а не издумал – вот беда наших писателей. В Мелихово бы тебя, как Чехова затурынькать, не изошел бы на бестселлер: 1/100 же часть своего времени, как писал Антон Павлович в одном из писем, отдавал перу и бумаге он, а 99/100 разным ненужным делам, вроде хождения за грибами. Эпатаж публике устроить – плевое дело. Что хреном его отпотчевать до блевотины, до напичкивания хренятины во все дыры нашего бытия. Как угорелые коты и кошки, накушавшиеся валерьянки, носились по столице с томиками эпатажной, раскрученной до небес книжки про «кысь-брысь» фанаты-поклонники кысь-брыссизма. Жантильничать писательницы иные у нас горазды! А и мужики иные от женщин таких недалеко ушли, ткни пальцем – он: докучным евнухом все бродит между муз. О, как бы, как бы путь найти в леса Аркадии счастливой? Но других книг хотят люди, если серьезно судить об этом. Таких, о коих взыскует совесть. Автора самого в первую очередь. Но такому деловому писателю, который ориентирован на рынок, некогда угрызаться совестью – арбайтен и арбайтен зовет, надо удовлетворять спрос. Узнав себя, товарищ мой, возможно, обидится, но что тут скажешь: истина – монарх, она не имеет друзей. И когда б нужно писать простыми русскими словами, мы городим всякую пластмассовую бредятину. Это на русском языке-то, сочном и весёлом! Такие клёвые анекдоты-с выдала моя родная газета «Тюменская правда». И главное-то, что слова народные, буквы Кирилла и Мефодия. Наслаждайтесь, громадьяне:

– А что это за машина едет?

– Це ментовозка

– Какая же это цементовозка? Там же люди сидят!

– Це не люди, це – менты.

***

Урок русского языка в грузинской школе:

– Дэти, русский язык – очэнь трудный язык! Например, Настя – это девушка, а ненастя – плохая погода.

***

Русский язык очень странный. В нем «пирожок» – единственное число, а «полпирожка» – множественное.

– Почему?

– Ну, смотри: «На фига мне твой пирожок» – единственное? А на фига мне твои полпирожка?

***

Дорога, светофор…

Бабушка: «Милок? Какой свет?»

Молодой человек: «Зеленый». Бабушка: «Переведи, милок!»

Молодой человек: «Grin»

***

– Как я ненавижу Льва Толстого! «Войну и мир» написал четыре тома. Обалдеть можно!

– Ты что, читал?

– Ксерил

***

Приехал в сельскую школу инспектор из города и спрашивает директора:

– Почему у вас дети говорят: «пришедши, ушедши»?

– А кто их знает, можно, они так привыкши!

***

– Можно ли убить полотенцем?

Филолог: «Можно, если завернуть в него словарь «Даля».

Авторское добавление: «Или – роман Александра Мищенко „Самотлорский Спартак“, который весит 2 кг 700 г.»

***

В У11 том сочинений Юлиана Семенова «17 мгновений весны» вкралась опечатка. В шифровке на стр. 537 седьмая строка сверху вместо 6354 8923 следует читать 6354 8924. Редакция приносит свои извинения.

Покойницкая литература какая-то. Хоть каждый день панихиды справляй. Вот и воскликнул Критик, поймавший себя на том, что стало страшно покупать книги: «Даже проверенные, казалось бы, надежные авторы порой выдают на-гора унылый набор букв. Душа засоряется. Потом долго ходишь, плюёшься, изживая из себя бездарный набор смыслов». И о каком исследовании жизни можно тут говорить, о научном подходе. Чеховском хотя бы. А Антон Павлович, по Анри Труайя, писатель научной формации. И говорили мы с Федотовым, естественно, и о подобной литературе и вообще о писательстве.

«Как вы стали писателем, откуда это пошло?» – не раз примерно в таких вариациях выспрашивал меня герой моей книги «Гаринский парень» Василий Петрович Федотов. Так вот отвечал я Федотову искренне, удовлетворяя его вполне объяснимый для «простого смертного» интерес к этому. Следовал единственному закону своих бесед с любым человеком: ожидаешь искренности от него, будь и сам искренним, выкладывайся до донышка, без грана фальши. На мою искренность Федотов отвечал искренностью, и оттого токмо удалось мне глубоко познать Василия Петровича. Мыслю я его фигурой библейского масштаба по той одной хотя бы причине, что это человек, у которого нет врагов. Около двухсот персонажей разобрали мы с Федотовым за два десятка лет, и обвиняя кого-то в непорядочности, корысти и прочем, он в конце концов оправдывал всех. Представляю, как переживал Федотов в себе жизнедействия каждого из них. Один из самых совестливых писателей минувшего века Михаил Михайлович Пришвин записал в дневнике однажды:

«Мучился несколько дней, вспоминая своих врагов, но пришла минута пониманья, и я их всех простил. И даже мало того! обещался впредь никогда не сердиться без понимания той стороны. В большинстве случаев «та сторона» тоже хочет блага, но только всем, мы же хотим блага каждому, то есть блага личного, которое пропускает «та сторона».

Понимание в моем смысле есть не что иное, как социально действенная любовь».

Такой именно, социально действенной любовью жил и живет мой герой, который выступал как бы адвокатом тех даже, кто пытался его убить обломком металлической трубы. Экономичнее ж это было, чем платить долги… Попал Федотов на заре Перестройки и воцарения в России дикого капитализма с неотъемлемым его первоначальным накоплением капитала в реанимацию тогда и едва выжил.

Встречаюсь поначалу с его учеником, набравшим ныне самостоятельную силу предпринимателем, одним из героев романа своего «Самотлорский Спартак» (роман-анонс это «Дома под звездами», который я завершаю), строителем мобильных вагон-домов из фирмы «Сибстрой-95» Владимиром Витальевичем Носковым. Заядлый он футболист. Так с радостью, как на праздник, уезжает Носков по четвергам на тренировки: играет с ними в команде Владимирыч, губернатор области, лишний раз подтверждая, что человек нечто большее, чем цифирь артериального давления в сумме с пульсом, деленная на индекс массы телес. Но главное, что плечистый и красивый этот парняга Носков – один из строителей новой генерации, которая продолжает славное дело первопроходцев, что осваивали тюменские недра и стали пионерами блочно-комплектного метода строительства.

Тюменцы первее других в стране поняли и оценили исключительную эту новацию – модульность. Блочно-комплектное строительство на нашем Севере начинал товарищ мой по техникумовским годам из Саратова, ныне руководитель областной организации ветеранов Игорь Александрович Шаповалов. Возглавляемый им Главямбургнефтегазстрой в самый разгар большой газовой битвы сдавал ежегодно по две установки комплексной подготовки газа и по 5 компрессорных станций на газопроводах. Едва ли не впервые в мировой практике здесь использовали суперблоки на плавучем основании. Эти блоки-великаны длиной по 20 метров и весом до 400 тонн начиняли технологическим оборудованием на «стапелях» Тюменского производственного объединения «Сибкомплектмонтаж» и сплавляли за 2600 километров по Туре, Тоболу, Иртышу и Оби. Затем по 70-километровому волоку блоки тащили с берега Обской губы до Ямбурга, где и собирали – словно из конструктора «Лего» – целые заводы по подготовке газа. На каждую из семи УКПГ, рассчитанную на 27 млрд кубов в год, требовалось 36 суперблоков. Оставалось только связать кубики друг с другом. Такая вот была «игра в кубики». Начинал же «играть» в них Шаповалов, когда возглавил в середине 1960-х специализированное монтажное управление №19, а я был корреспондентом «Тюменского комсомольца». Еще в СУ-19 некогда я спросил:

– Как, Игорь, ты додумался до этого новья?

Он ответил:

– Я ж был по профессии сантехник, а по сути, ассенизатор. Это, как сам понимаешь, Саня, вонькое дело. Тогда и думать стал, как бы от него избавиться. Поинтеллигентнее чтоб была работа, престижнее и красивее. Так и начали мы играть в «кубики».

Новые людские волны хлынули на древнюю, прославленную ныне героическим трудом россиян Западно-Сибирскую низменность, «игра в кубики» для которых стала природной ее принадлежностью. Теперь знакомлюсь с делами в фирме «Сибстрой-95» Носкова. Руководитель ее рассказывает, что сотрудничают они с «Мостостроем-11» во главе со знаменитым Н. А. Руссо, коллектив которого строит дорожную развязку на Червишевском тракте. Им-то в июне и поставили двухэтажное модульное общежитие на 60 человек. Все там есть, туалет, сушилка, баня, современные «номера» для жилья. Еще есть заказ от них. Делают подобные модули, как сказал Носков, и орлы Федотова во главе с его сыном Петром.

Обратил я внимание, что за спиной Носкова на шкафу помимо уголка с иконами обретается стадо слонов и слоников, два из каких-то древлегеологических времен. Хозяин объяснил бесхитростно, что нравятся ему слоны, потому что это сильные и добрые одновременно животные (таков для него и идеал мужчины, сам он близок к этому, как открылось мне в результате многих встреч с ним). Узнал, что вдобавок к слоновьей экзотике завел дома Владимир Витальевич для детей в основном живого страуса. Ест тот арбузы и другие российские продукты, адаптировался к ним. Спросил у Носкова, как дальше будет с производственным этим направлением – «играть в кубики» по-шаповаловски? Ответ был ожидаем: «Модули – наша судьба». То же мог бы сказать о себе и своих людях и Василий Петрович Федотов с его Заводом по строительству мобильных зданий.

Я многократно бывал на планерках у своего героя, в этот раз, после похода к Носкову попал к Федотову будто в самое пекло.

– Сталеварня у меня в кабинете нынче, – заявил хозяин начальственного кабинета. – Сдаем велобазу в Червишево.

На предыдущей планерке говорили о подготовке площадки, монтаже модуля. Звучали в лексике фронтоны, металлочерепица, ростверк, панели. Не забыли даже о красной ленточке на открытие.

– Впереди плохая погода, – заявил тогда Федотов. – Прогноз на месяц на стол мне. Сдуру ведь можно наломать дров.

Подана была сводка немедленно, и стал он ее изучать, комментировать. Участвующие в планерке записывали каждый свое задание на следующий и последующие дни. Двадцать лет минуло уже с той поры, как родилась фирма «ТОИР». Волны времени меняли и волны команд. Сейчас под началом Василия Петровича новые люди. Это коммерческий директор Л. Б. Самойлова, зам его по экономике В. И. Бутова, ГИП А. А. Быстров и другие. Выразителен прораб Александр Смага с худощавым, будто отшлифованным ветрами лицом, жилочки у него все как бы танцуют. Делал я в блокноте карандашные наброски в профиль его и электросварщика Василия Георгиевича Суворова, который быстро выдвинулся по работе и стал заместителем Федотова, снабженца и механика Александра Чинова. Этот сотрудник – из моего дома, по его наводке в «ТОИР» поступили «ребята с нашего двора» бывший десантник, ведущий родство от Емельки Пугачева, как давно это открылось мне, Сергей Кайдалов с неизменным на работе пиратским зеленым платком на голове и сердоболя, любимец детворы всей у нас, опекающий и кошек с собачками Владимир Макаренко. Вовлек их Федотов в «лесоповал» в северном углу территории с тополиной рощей и кучами производственного хламья. Был я там с ним. Стаскал он меня и в этот раз на свой «фронтовой рубеж». Сейчас тут открылось небо и выросли длинные поленницы дров. Увязаны стропами для погрузки пачки досок. Площадки готовят под ощебенение. Угол, в котором по слову директора, «десять лет не ступала нога человека», преображается на глазах. Задумано возвести здесь 12-этажную высотку, будут тут магазин, сауна, бассейн и общежитие. Ребята с моего двора лукаво улыбаются, принимая это за фантазмы шефа, но я-то иначе думаю о планировках Василия Петровича. При всей вязкости его натуры, кремнистый он при всем том характером, и такие задумки его вполне могут стать реальностью.

Вновь мы в кабинете Федотова, на планерке, которая длится с обеда. Люди – главный его ресурс, и с ним он работает беспрерывно. С правой стороны приставного стола занимаются на компьютерах с документами студенты-заочники, как правило. Они и корпят над компьютерами. Это для «ТОИРа» норма. Я наблюдаю за деятельностью его «рабфака» два десятилетия. Когда-то Василий Петрович преподавал в Индустриальном институте, где стал кандидатом технических наук. Педагог в нем невытравим, потому и не прерывается в его фирме и учебный процесс с молодыми кадрами.

Звучит одна мысль Федотова, которую я слышал не раз: «Каждой мухе кажется, что она самолет». Но есть хозяин фирмы, Федотов. Сидящий рядом со мной Владимир Петрович Энский – новичок в команде. Директор акцентно взглядывает на него и заявляет:

– Кто согласен со мной – работает. Не согласные – уходят…

Зашла речь о лесоповальной площадке. Звучит команда:

– Смага, сделать слив! Чтоб не раскисло там от дождей.

Уясняются технические детали. На планирование площадок нужен намывной песок. В объемах учесть усадку щебня на 50 процентов. Ямки разные заполнить простым песочком, а потом уж речной пойдет. Дешевле это будет. В любой такой мелочи проявляется рачительность Федотова как истинного хозяина завода.

Планерка превращается в своеобразное селекторное совещание, когда связаны оказываются сотовыми телефонами велобаза в Червишево, территория завода и кабинет Федотова. Василий Петрович ведет ее стоя. Он жестикулирует руками. Будто видит всех работников своих воочию. Впервые он открылся мне таким огненно-деятельным и энергичным. Федотов будто дирижирует, как на балу, работой коллектива, завершающими актами монтажа велобазы. Да, это действительно бал – работы… Праздничное действо. А ведь так оно и есть, предназначенность же флаговая это природы всей и Мироздания – вдохновенно трудиться. И дирижирует словно бы «гаринский парень» всем сущим во Вселенной, и движутся к солнцу соки по стеблям трав и стволам деревьев, цветут цветы, многоголосо щебечут птицы, поют песни воли ветры, гармонично крутятся сонмы протонов и электронов, вращаются по заданным орбитам звезды и созвездия, и пронизывает пространства парадная мелодия жизни плоти и света. Рефреном звучит в моем сознании гениальная эта строка Поэта: «Душа обязана трудиться». И свое добавляется: «А материя – созидать дух». Невольно вспоминается Петр Первый у Пушкина. Полтавский бой. Гремит, пылает здесь и там битвы поле роковое. Окруженный толпой любимцев выходит из шатра Петр.

 
…Его глаза
Сияют. Лик его ужасен.
Движенья быстры. Он прекрасен.
Он весь как божия гроза…
 

Я смотрю на часы, восемь, девять часов вечера. За окнами сияют уже ночные огни. Участники планерки по мере окончания своих вопросов начали, было, покидать, кабинет. Но приехал из Червишево Суворов, и разговор разгорелся с новой силой. Намечена была через два дня сдача велобазы, и оставалось решить вопросы по теплоснабжению модульного здания. Много чего прозвучало на этот счет на планерке. Суворов лишь успевал по-птичьи вертеть головой да подергивать белесые свои усы. Завершилась планерка резолюцией, какую наложил Федотов на заявление о благотворительной помощи Червишевскому детскому дому «Сибирячок». Реагируя на него, «ТОИР» передал им 80 метров декоративного забора. Понял я, что производственные дела «ТОИРа» пошли в гору. Фирма получила большой заказ на производство вагон-домов, в кассе зазвенели денежки. И вновь проснулась меценатская одержимость у Василия Петровича.

Записаны были «указивки» Суворову, Самойловой, Бутовой и… писателю А. П. Мищенко: «Прошу отразить дела по велобазе в романе «Дом под звездами». Я не преминул захватить для личного архива копию этого оригинального документа и горжусь теперь такой резолюцией Федотова. Она для меня что медаль.

В полночь в кабинете оставались лишь сменивший студентов с документами маркетолог, юноша с высоким блескучим лбом, Владимир Малютин, талант, как сказал о нем Федотов, который вернулся в ТОИР, я и руководитель информационно-аналитического центра Елена Геннадьевна Лукашина. Инженерила она более двадцати лет на моторном заводе, затем пять – в «Сибнефтеавтоматике» и год уже здесь. Ей тоже предстояло утром выехать в Червишево. Ни слова, естественно, не сказала она о том, что день субботний, когда положено отдыхать, отдавать время семье. Деятельна была эта невысоконькая женщина с чисто сельским, по-доярочьи простоватым лицом. Мысли высказывала дельные, схватывая крупно, с ядрами смысла, как пункты ТЭО (технико-экономического обоснования). Закон труда у нее прост. «Пока с документом не закончу, я на работе, – сказала она, – а сколько там времени на часах – разницы нет».