Текст книги "Саваоф. Книга 1"

Саваоф
Книга 1
Александр Мищенко

Автор сердечно благодарен за помощь в издании книги главе администрации Казанского района Т. А. Богдановой и руководителю фирмы «Маяк»

В. Л. Ташланову.

© Александр Мищенко, 2016

ISBN 978-5-4483-2069-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

О труде в литературе и искусстве
В качестве манифеста

Издал я книгу «Гаринский парень», главный персонаж ее предприниматель В. П. Федотов – трудогольный герой нашего времени в моей версии. Но подобных в отечественной литературе не бывало ни до революции, ни после нее. Прозвучало, правда, в прессе недавно, что вышел в центральной России роман «Сперматозоид». Забегались с ним гламурные дамочки и тусовочные мужички из писательской среды. Не могу я понять «во глубине сибирских руд» подобного ажиотажа. А вот над этим стал кумекать: Мэр Лондона Борис Джонсон во время интервью на радиостанции LBC обозвал вице-премьера Великобритании Ника Клегга «презервативом», как пишет газета Guardian. Но это ж совсем другое дело, как сказали б в Одессе… Такие шли на встречу с Путиным, подленько оглядываясь, как бы их, вольных художников слова, не уличили в ренегатстве, в заигрывании с властями. Но что есть вольный художник, господа пишущие? Если говорить о себе лично, то я чувствую в себе пушкинскую волю творить. «Пока свободою горим…» Кредо проросло из всего пережитого мною (Все из себя): я пишу по велению сердца, а сердце мое принадлежит Родине… Не знаю, кому оно принадлежит у автора «Сперматозоида». Что не Родине – однозначно! И пока правят бал в литературе такие писатели, злобой дня будет дышать всклик Н. А. Некрасова:

 
Когда же в книгах будем мы блистать
Всей русской мыслью, речью, даром…
 

Все начинается на земле с сева. Зерном моим, которым я засевал пространства своего романа «Дом под звездами», стали как раз огни св. Эльма, запечатленные в дневниках бессмертного путешествия Дарвина на корабле «Бигль». Не мог не начать я с «Моего Дарвина» и свое повествование. А что посеешь, то и пожнешь. Лукавые времена, когда много жнут и мало сеют, преходящи, вечны веки истинного сеятеля. А то ж зло одно с такой нивой. По притче Соломоновой: «Сеявай злая, пожнет злая». «А отчего?» – спросим себя и ответим: «Жатвы много, а делателей мало». Дефьсит в них и нужда непреходящи, как непреходяща жажда в пустыне, в какой водил соплеменников Моисей. Попомним из «Эклоги» Сумарокова: «Пшеница на овине без жатвы не дается». И вечен остается этот призыв: «Делатели, на жатву!» Сие есть жити, еже не себе жити токмо (Григорий Богослов).

Что же касается одного из таких делателей, «Героя нашего времени», то мне светила в исканиях эта мысль из проповеди «Перед пришествием»: «Кто сегодня ходит в наших кумирах? Кто герой нашего времени?.. Сегодня, когда нас окружают герои и дутые, и бутафорские, хочется перевести уставший от них взгляд на вещи реальные и истинные, которые есть высшая простота и ступень совершенства. На вершине и во главе пусть будут честность, искренность, понимание».

Если воспринимать героя модной книги чисто буквалистски и виртуально, то это вечный безвестник из копей любви. Хотя не возразишь против истины: трудоголик он выдающийся, пламенный и беззаветный. С фантастными энергиями и в жестокой конкуренции бьется за свой кус счастья. Другого героя, отвечающего чаяниям народа, ныне ну никак не найти… А определить, кстати, дарная книга или бездарная, не очень сложно. Я лично могу назвать собственными эти слова Станислава Лема: «Все-таки я ни в чём не уверен так безусловно, как в том, что могу отличить умницу от дурака, слепца от гения по нескольким взятым наудачу страницам. Это моя точка опоры…» Тыщу раз убеждался я в безусловной правоте великого фантаста. Желтая пресса, к сожалению, гоняется за клубничкой в литературе и в жизни. Много чего можно найти в СМИ «под развесистыми сучьями столетней клюквы».

Это, может быть, субъективизм – вырвать из контекста современной литературы опус этот – «Сперматозоид». Но вот современные «Повести Белкина», представленные в Интернете «литературной блохой», а в прошлой жизни твёрдым троечником семидесятых, как он себя подает, Алексеем Решенсковым, текст которого переправил мне по электронке друг мой, секретарь нашей тюменской писательской ячейки Леонид Иванов:

«Взяв сборник на подоконнике в святая-святых, храме культуры – Литературном институте им. Горького, рука тянется снять шляпу перед авторами его. Но, прочитав рассказ Олега Звонкова «Дар», как бы получаю первую пощечину. Очнись-очнись, я говорю себе. Ты в какое время живешь? Подумаешь, что здесь необычного, если автор рассказывает всем нам о своём даре видеть «пердаки». Идёт так Олег по улице со своей девушкой и вдруг видит нежный пук от милого создания. Я, как читатель, начинаю вглядываться в проходящих людей и хочу увидеть это явление, но с ужасом понимаю, что нет у меня такого таланта.

Сергей Куренёв порадовал меня. Здесь и образы, и ощущения – живо. Но вдруг пелена стала застилать мои глаза. Забилось бешено сердце, и капельки пота проступили на лбу.

«Пидорасы! Будут мне указывать, бл..дь. Пошли вы на х..й.»

Это что, влияние нашего времени? Отражение действительности? Или в этом и заключается смелость, нахальство, об отсутствии которого сожалеет Нина Шурупова? Дальше, из уважения к своему личному ЭГО текст был пропущен.

Прочитав Кирилла Тахтамышева «Долгие долги», почему-то не уловил ощущений любви, интриги, трагедии. В памяти остались только следы вопиющей жестокости.

«Я бил и бил, месил его и месил, тащил его и тащил на себя..». Если цель писателя пробудить в своих читателях чувство жестокости, то Кириллу это удалось.

Доклад профессора Казначеева «Архызские суки», прочитал в подавленном состоянии и ничего не понял. Что хотел сказать автор, осталось для меня загадкой. А главное, больше половины текста можно было и вовсе сократить, а суть осталась бы неизменной. Такое впечатление, что автор, как бы прощаясь с миром, напоследок решил выложить на бумагу всё, что он когда-то узнал. Тут и Братья Гримм, и Киреевские. И Екатерина Дранная и Неежпапа Александр, и баклажанного цвета гениталии. Мне представился рядовой инженер, который, придя после работы домой, взял томик Сергея Казначеева и, прочитав страницу, заснул. И право, не мудрено. Такие предложения, как – «Сумрачно-малахитовые снизу, синевато-серые посредине и серо-белёсовые наверху горы вплотную обступили узкую, пологую долину, по дну которой стремительно и бурливо катились волны верхнего притока Кубани-речки Псыш.» – вызывают у меня зевоту. Это тяжелый случай. Полнейшее отсутствие чувства поэзии текста, музыки, звучания слов».

«Если литинститут пропагандирует ТАКУЮ литературу, то «дальше плыть некуда». Среди тюменской филологической профессуры тоже есмь приверженцы подобной писанины. Одна из членов жюри, Дверцова говорила про наши с Николаем Коняевым книги, что это «совок», что это вчерашний день литературы, что теперь никто так не пишет, что это, как сказали бы её студенты, полный отстой. Дверцова за литературу признаёт то, что пишут НОВЫЕ сочинители текстов типа Фигли-Мигли, этакой снобистки, презирающей всех и вся, кроме той части, которая сама провозгласила себя современной элитой общества. В одном из интервью эта Фигля-Мигля сказала, что бывшая когда-то хранителем духовности и моральных ценностей деревня давно вся спилась, деградировала, стала самой безнравственной и бездуховной частью современного общества. Зато они – эта современная белая кость – это носители нравственности и морали (примечание моё). И ладно бы профессура эта просто наслаждались бы такого рода текстами, но ведь насаждает она свои приоритеты студентам. Тех же, кто пытается сохранять классический подход к своим произведениям, нарекают презрительными эпитетами, а их прозу – отстоем, совком, деревенщиной. Хотя, наверняка должны помнить, что именно деревенщиками были Белов, Распутин, Абрамов, Лихоносов, считавшиеся в своё время классиками. В своё время, пока не пришло другое – возносящее на литературный (хоть и не подходит это слово) Олимп всевозможную дребедень типа «Цветочного креста» и ему подобных творений, получающих высшие литературные премии страны, ещё в недалёком прошлом дававшей миру действительно шедевры. Увы! Вы ещё полистайте «Московский Парнас». Тоже те ещё «шедевры», а почти под каждым стоит подпись «член СПР или МОСПР».

Самое страшное, на мой взгляд, что подобного рода деятели от культуры становятся чиновниками. И в результате молодые таланты попадают под их влияние, под их зависимость. А несогласные рискуют стать писателями, работающими в стол».

Тако высказался мой задушевный друг Леонид Иванов. И добавишь тут, что только суки и стервы вроде бы окружают нас в жизни, в постелях одних протекает жизнь и ради утех явлено в Мироздании «человеческое вещество». Так это прозвучало у Велимира Хлебникова: «Я вижу конские свободы И равноправие коров». Хотя высокий строй души человека возможен и в постельной жизни. Как же целомудренно это, когда один может сказать другому: «Хорошо, что вы существуете в мире». Целомудрие ж – явление глубоко личностное и, конечно же, сословное. Разное оно в крестьянском доме, в семье докторской или учительской и в королевском дворце. Знакомлюсь с одной цитацией, советом королевы Виктории дочери в ее брачную ночь. Источник дает его отсветом, строчкою дневника леди Хиллингтон. Ждет она суженого Чарлза в спальне. Запись в дневнике: «И когда я слышу его шаги у своей двери, я ложусь на кровать, закрываю глаза, раздвигаю ноги и думаю об Англии». А что в нашей уныло-бескрылой жизни? Можно стремиться обрюхатить массу девочек, плодя страдание. И таких удальцов немало сейчас. И в веках прошлых. Печорин оставлял за собой по жизни шлейф страдающих женщин, слез и горя. Так вездеход на гусеничном ходу, просекая тундру, оставляет среди ее ягельников не заживающий многие годы шрам…

Вот взгляд нашего современника, Геннадия Гумилевского, сказанное им в Гайдпарке:

«Печорин никогда никого не любил и в этом он похож на Евгения Онегина. В предисловии к роману „Герой нашего времени“ Лермонтов сообщает нам, что Печорин – „это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения“. И далее, в конце предисловия: „болезнь указана, а как её излечить – это уж Бог знает!“. Здесь Лермонтов врёт нам самым бесстыдным образом. Дело всё в том, что все недостатки Печорина связаны с совершением им подлости. И виноват в этом только Печорин и больше никто и ничто. Каждый человек прекрасно знает, что лечение этой болезни заключается в том, чтобы не делать подлость для людей. Жить каждый день для себя, для своих удовольствий вот высший идеал и цель в жизни для Печорина. И в этом жизнь каждого эгоиста очень похожа на жизнь животных».

Встретил такой образ у Жиля Делёза и Феликса Гваттари: некто вставил солнце в зад с мыслью дать свет жизни и получил солнечный анус. Такова вот «даль светлая». Как в книге «Кысь-брысь» нашумевшей столичной одной штучки-дрючки, которая «кысь-брыссица» живописует красивенький, как гриб, с пятнушками, хоть целуй его, мужской половой орган… Секса, вероятно, хочется, как кошке… Понадобилось ей для этого исколесить полпланеты, чтобы в элитных гостиничках суметь так излиться. Можно авторице сослаться на классика, Курта Воннегута, заявившего устами героя в одной из книг, что народ обожает смотреть на две вещи – на то, как люди трахаются, и на то, как людей убивают… Во всей пафосной патриотической русской литературе нет героя-трудоголика. Весь школьный курс литературы – это панорама проходимцев, неудачников, адекватных пустому обществу, как лермонтовский Печорин, нигилистов, бухих запорожских гопников, пофигистов, убийц старушек, собачих садистов и убийц.

Прислушаемся к гайдпаркеру Андрею Кириллову, который как патриот и родитель озабочен падением уровня нашей педагогики, что опустилась до «ниже плинтуса». В школьном курсе литературы нет позитивного героя труда. Весь этот курс – какой-то набор русофоба. Причем Фурсенко к нему не имеет отношения. Этой шнягой нас потчуют уже больше ста лет. И какого на фиг позитива вы хотите от России, если в ней детей с младых лет пропитывают этим негативом и отрицаловом? Какого интеллекта и развития общества вы ждете, если школьный курс литературы гарантированно убивает в детях любовь к чтению под пафосные вопли о патриотизме? Откуда на фиг быть лучу света в этой беспросветной зопе, как сказал бы герой моей прозы байкальский рыбак с Ольхона Савва, достоевщины?

Ладно, не будем говорить об учительной роли литературы, но поэзия пусть будет в ней, до озноба позвоночника чтоб волновала душу, как эта строка классика: «Я нашел тропинку всю жужжавшей запахом боярышника». Она – что лунный луч с заключенным в нем светом, который боязно и потревожить. А ведь жизнь – это мускульно-энергетическое повествование о том, «как рубанок сделал рубанок», «как печатали вашу книгу», как созидают вещи столяр, часовщик, типограф, как сажают леса, как добывают нефть и плавят сталь, как пустыни превращают в оазисы цветения жизни. Ну, может ли быть подчеловек, всякое дрянцо, спившееся, обалдевшее от праздности и бездельничества, становиться идеалом молодости. А ведь этот мир и его обитатели – с окраин жизни, из подвалов ее, где парторг даже один в социалистическую пору в Тюмени у нас гомосечил, утром на трибуне с зажигательной речью, вечером в том же доме, в лаборатории изыскательской облизывал молодяку-рабочему, сунув ему бутылку водки в расчет за услугу, то, что в иные моменты у мужика колом стоит. Они – нули натуральные в социально-историческом значении. Настоящим приговором звучали строки из предсмертных записок В. В. Розанова: «Мы в сущности играли в литературу». Литература русская не выучила и не внушала выучить, чтобы этот народ хотя б научился гвоздь выковывать потрясающие кованые гвозди увидели мы с внуком Илюней в Больших Котах на Байкале на месте старой полуразрушенной драги, на какой добывали золото на реке Котинке, серп исполнять, косу для косьбы сделать. Ну, любят. «Боже, но любить нужно в семье». Современные писатели, если говорить о них, погрязли в таких проблемах, что могут вызывать только мефистофельский смех». В числе «лидеров продаж» в книжных магазинах лакированный том Ю. Полякова – «Гипсовый трубач» с его оргазмами и заоргазмьем, разными позами Казановы и сосцами неандерталки. Собачатся, волчатся писатели друг с другом. Но сколько можно пожирать один одного, отравляясь, как высокотоксичным ядом, завистью к успехам товарищей по литературному цеху. Некто возразить может: в природе создано так, что один другого кушает. На Дальнем Востоке моем родном, однако, известная там женщина завела ферму, где в дружбе и мире живут разные собаки, волк и лошадь. Никто никем не закусывает. Известно, что в цирке Дурова было среди других представление под названием «Нет больше врагов», во время которого кот и крысы ели из одной чашки. «Смотрите, как кот целуется с крысой! – обращался Дуров к публике. – Я таких непримиримых врагов, как кошка с крысой, примирил, а люди до сих пор помириться не могут». Всем можно жить по Закону мира в доме под звездами. В той же литературе все равно вместе трепыхаться нам как «литературному веществу» бытия нашего. Зачехлять надо кинжалы в ножны. А то носимся как оголтелые со своими правдами и правдёнками. Известно ж давно не Автором сказанное: «Всякий путь человека прям в глазах его; но Господь взвешивает сердца». Ну, не вечная ж эта гражданская война в литературе! Сколько пребывать в дыму склок! Как наркоманы, ей-богу! Для времени Маяковского – ладно. Обстановка известная по подобию: танки грязи не боятся, и отринуть тогда надо «комнатную интимность Ахматовой, мистические стихотворения Вячеслава Иванова и его эллинские мотивы – что они значат для суровой, железной нашей поры!» Может, и проникнется Поляков тем, что рак духовный в высшей степени его метастазности такие книги. Но ведь это и действительно так далеко от весьма дельного идеала, что прокламировал Максим Горький: «Цель литературы – помогать человеку понимать самого себя». В случае с «Гипсовым трубачем» Фантомас издал бы бессмертное свое сардоническое ха-ха. Биниалится с романом Полякова как факт из мира кино на редкость бессодержательный, с малой толикой смысла фильм Федора Бондарчука «Обитаемый остров». Артисты, правда, хорошие задействованы, не фу-фу какое-нибудь. Но не вина их, а беда, что в пустой фильм вверглись. Истинно, природа отдыхает на детях гениев. Смотрел я его с натугой и вниманием одновременно. Ну, хоть что-нибудь бы пало на душу и сердце. Ничего ровным счетом. Ну, кувыркаются там броневички люксовые, и что? Разве что чувство стыда и неловкости, что узрел я у кассиров и контролеров за то, что приходится потчевать им зрителей таким пустым фильмом. На телевидении тоже сплошной «бэзер». Возьму только второе полугодие 2009 года. Документное я лично стараюсь не упускать. Примерно раз, а то и два в неделю премьеры фильмов на телевидении, фильмы эти – мыло долгое и бесконечное. Было такое в войну – не мыло и не резина. Любовь всякого рода, боевики и прочая всячина. Если заняты люди на производстве, то речь о нем идет лишь в интерьерах жилищ. В старом фильме «Блондинка за углом» грузчик-астроном Андрей Миронов хоть в луке по шейку показан. Если рубит рубщик в магазине этом мясо, то это мясо. Далее можно еще что-то приводить. Но тут же чисто коммунальная, киношная жизнь. За Уралом у нас остро чувствуется все это. Ибо здесь человек живет окруженный Сибирью, как сказал бы Андрей Платонов, окруженный бучей созидательного труда, что определяет жизнь того же «Тюменского меридиана». Но те же журналы подло увиливают от ЖИЗНИ. Почему? Какой-то ответ звучит в уведомлении мне по Фейсбуку, где приведено письмо одного из лучших поэтов России Юрия Казарина Владимиру Берязеву:

«Дорогой Володя, дружище!

Блин, я ничего не знал. Ясно, что твоё увольнение – это знак перерождения и превращения Сибогней в очередную ручную журналистскую проститутку, которая будет обслуживать низкие интересы власти. Журналов в России – раз, два и обчелся, а они, суки, сознательно сокращают число толстых журналов, т.к. боятся их. Они боятся словесности, русской художественной нравственности, потому что нравственность современной России есть вольнодумство, свободомыслие, т.е. прямая опасность существования и процветания Соединенных Штатов Чиновников России. То же самое они делают и в гуманитарных сферах науки: филология уже растоптана. (Выделение – А. М.).

Володя, друг, держись! Завтра свяжусь с нашими, подумаем, как можно вас поддержать. Обнимаю тебя и люблю.

Твой Юра Казарин».

В содержании любого труда глубже всего проглядывает человеческая сущность, ибо настоящая работа – всегда искание, а это коронное свойство «человеческого вещества». Живет не человек – деянье: Поступок ростом с шар земной (Б. Пастернак). И сказать потому можно о любом труде то же, что о святой байкальской воде: она «от раздумий прозрачна», как верит в это Поэт. У жены моей работы сейчас нет, хоть в конторе проектной она числится еще. Но говорит, что дома устает, что на работе лучше, тем более, что она ей нравится. Увидела по телевизору рекламу «Северстали», кадры производственные – обрадовалась, в какие-то веки свет жизни блеснул с экрана. С рекламы, но все ж. А так в киношках все – дома и в офисах, в диванных уютах коттеджей, где не удивляет сияние золотых унитазов в иных эксклюзивных жилищах. Неспроста ж и объявилась в нашем богоспасаемом граде «Диванная газета», которую выпускали два псевдонимных ортодокса Ион и Мэри. Могли бы они воскликнуть: «Твои прибрежные воды, читатель, в туалете!» Редактриса пыталась даже интервью у меня взять по телефону, но внятно не смогла объяснить, как это Марья кувыркнулась в Мэри. А потому я ей и отказал. Пока не поумнеет. Слава богу, что приказало долго жить изданьице. Переналадка идет, наверное, на «Табуретки и кресла» наподобие «Рогов и копыт». Для эстетической публики подойдет. Сын мой Сергей любит Фазиля Искандера и называет публику подобного рода, танцуя от интеллигенции, ясно же, – индургенцией. А и действительно, дури, дури и мути эстетской и зауми у нее хоть отбавляй. Такое ощущение, что с мозгами у российского человечества в целом не в порядке, что купюрами подряд изьято у людей полжизни. Люди ж с купюрами в мозгах – это что-то страшное и несуразное. В массе своей они стали как бы инвалидами, существами, у которых вырезана часть мозга. Устроена как бы массовая виртуальная стрижка мозгового вещества людей, подобная той, какую устраивают стаду баранов. Это все равно, что поросенка стричь, как сказал бы Президент наш В. В. Путин: визгу много, шерсти мало… Из искусства исчез человек труда, и это, конечно же, не безобидное явление. Искусство поглупело. Причем, резко, обвально, если не сказать, катастрофно. Будто увлекло его в торсионный смерч патологии, вопреки всем законам природы. Один знакомый мой работяга сказал об этом грубо, но точно, что же происходит на художественном экране. Это е… с пляской. Кучумба. Триумф, так сказать, меркантелизма. Наваждение какое-то. Пригожинская стрела времени стремит его туда, куда и стремиться должно – к цветению сложности, а ее будто Воланд оседлал, как гоголевский кузнец Вакула черта. Так мчат жизнь кони ее, что развеваются лишь полы черного, траурного, так скажем даже, плаща Воланда. Будто к Апокалипсису устремляет он «человеческое вещество». Не удивительно, что идеалы, той же молодежи, исключительно примитивны и бескрылы. Уходя от главного в жизни каждого – труда, мы расчеловечиваем человека. Происходит то, что происходит. Станислав Лем уже заострял на это внимание человечества, проблема, однако, все более обостряется, в России, по крайней мере: секс и деньги, побратавшись, становятся отлично подделанным раем бренности. «Но человек же не животное, которому в голову пришла мысль о культуризации, – писал обеспокоенный проблемой Станислав Лем. – Он не битва импульсивного „старого мозга“ с молодой корой серого вещества, как это думает Артур Кёстлер. И он не „голая обезьяна“ с большим мозгом (Десмонд Моррис), поскольку он не животное с добавлением чего-то. Совсем наоборот. Как животное человек несовершенен. Сущность человека – культура…» Только в труде, творчестве происходит самореализация человека, и можно сказать, состоялся он или нет. Мы ж поменяли местами первое в жизни человека и второе. Это все равно, что рокировать передовую в тыл, а тыл в передовую, или ставить лошадь сзади телеги. И что получается у нас? Как ни ищут себя в искусстве творцы, а все пушки к бою едут задом. Что для Феллини было главное? Макароны и фантазии. Это ведь образно: тылы домашние, где отдыхают победные силы человека, и творческие искания великого мастера в кино. У нас же в искусстве получается, как правило, по Черномырдину: хотим как лучше, а получается, как всегда. Возьмем девушек и женщин. Первое ж, как и у мужчин – самореализация личности. Но у многих в идеале – хавира клёвая, машина – иномарка и деньги, много, много денег. А потом страсти-мордасти и слезы по потерянной молодости… Начиналось же с с расчета, с цифры, с денег. Сказал о них Поэт:

 
Евро, «баксы», марки, тугрики,
Фунты, песо, шиллинги да рублики —
Самые священные слова —
От нулей кружится голова!
 

Возьмем те же телесериалы, которыми канифолит мозги нам «ящик» с утра до вечера, всенощно, по всем каналам. Понимал бы я такое искусство, если бы хоть звучало оно в интерьере Отечества, Родины. По разному можно относиться к Наполеону, но нельзя не отдать должное мысли этого великого француза, который заявил: «Любовь к Родине – первое достоинство цивилизованного человека». Но – на экране декорации салонов, офисов, квартир, неких передвижений в социальном пространстве. Пространств Родины нету, а она у нас «до самых до окраин». Профессии означены. Представлены мещанские междусобойные уголки, и изводят там артисты мыло профессии на придуманную, киношную жизнь. Мозги нам мылят. Завтра будет любовь. Призвучивается из другого «мыла» – Она: в одном бульоне, Он: в одном батальоне. А к Отчизне когда, без бульонов и батальонов, к Родине? Послезавтра? Да посели этот народец на любую планету, на любую звезду, все та же мыловарня будет – ни планеты, ни родины, ни звезды, действо в интерьере декораций хоть и звездных. Искусство без родины. На сцене – космополиты, люди без родины, все равно, любишь ли ты Маню, Таню или Элеонору. Вне Родины эта любовь. Вовсе не космолюдины на экране. Это пинать их многие горазды. Но если сердце у человека болит о Родине, то оно болит. Возьмем тот же сакраментальный вопрос: Вилли Токарев и любовь к Родине. Да у Вилли ее изобилье, если говорить о нем. И созвучно этому своему куплету мог бы обратиться известный певец-космолюдин к космополитам отечественного телеэкрана:

 
Эй, новый русский, давай, давай
Россию-маму не продавай
Россия-мама, у нас одна,
Бокалы выпьем давай до дна.
 

И добавил бы еще Вилли: «Эх, хвост, чешуя, непонятно ничего». Понятны ли вам будут, гражданы читатели, передачи по телевидению о том, как попса зарабатывает миллионы, как справляют свадьбы собакам, покупают им драгоценности? Инвалиду второй группы из Светлограда Раисе Стефановне Семеновой, которая написала об этой своей озадаченности в «Деловой вторник», не понятно. Как и Автору. И действительно, как спрашивает она, где главные герои страны – доярка, инженер, токарь, ученый? Получается, что простой трудовой народ – это люди второго сорта? Что первого сорта – денежные мешки, справляющие свадьбы собачкам, да? А миллионы бабуль и дедуль в Отечестве кумекают, как разбавить свою нужду пенсионерскими копейками. Этим же нуворишам свадьбы собачие подавай. Сю-сю-сю, моя сучечка ненаглядная, сю-сю-сю, кобелек мой бралиантовый. Счастья, радости и благоденствия, наши дорогие, и много-много собачат. Горько!!! Ну да. Деньги не пахнут. Но крылато и другое: не в деньгах счастье. Канары лишь – модная экзотика. Писал А. П. Чехов в записной книжке: «Желание служить общему благу должно непременно быть потребностью души, условием личного счастья; если же оно проистекает не отсюда, а из теоретических или иных соображений, то оно не то». Я считаю, что обделен Всевышним тот, кто на Байкале не побывал, да так еще, чтобы воспринять это чудо света как божественный подарок человечеству. И «мерс» еще пресловутый. Ну, хорошая машина, лучше «Волги», которая лишние нагрузки создает мозгу и телу водилы, но и «Мерседес» первого поколения был, как известно, тележкой (призвучивается: телегой) с отпиленным дышлом и помимо того двигался по-черепашьи, если судить по-современному. А жизнь – она всегда прекрасна. У нее дышло не отпилишь. Тут же имитация жизни. О дышле даже и речи нету…

Ещё о литературе. Злободневен и сегодня Писарев («Реалисты»): «Слабые, дряхлые, бесцветные и бездарные писатели подчиняют свою деятельность прихотям общественного вкуса и капризам умственной моды». Заданно направлена она на это у них, по лекалу логического порядочка, какой, к сожалению, является главным признаком бездарности и непонимания, как мыслил это Михаил Пришвин. Но писатели, сильные талантом, знанием и любовью к идее, идут своей дорогой, не обращая никакого внимания на мимолетные фантазии общества». Вторит Писареву Л. Н. Толстой (в письме Софье, 28 янв. 1894 г.): «Надо каждому идти своим особенным и всегда новым путем». А по большому счету, подумал я, что вышние силы будто экзамен устроили человечеству, и всяк землянин мог бы сейчас помыслить, как исполниться духа и мужества, чтобы стать героем нашего времени каждому на орбите собственной своей судьбы, а не ввергаться в карусель потребиловки. А это может происходить тогда, когда атмосферы нашего бытия наэлектризованы духом искания и созидания, как это было на тюменской земле в пик освоения ее несметных природных богатств, когда ПОЗНАВАТЕЛЬНЫЙ ГОРИЗОНТ, как именовал его Станислав Лем, был живым, он безостановочно ширился, перемены жили за каждым углом. Помню обаятельную Светлану из палаточного городка на стройке, где забили первый колышек Ноябрьска. Рассказала она мне и друзьям своим, что сон чудный ночью видела. Будто стояла на берегу речки и мечтала о любимом. «А «принц» и правда стоял за сосной и ждал меня!» Я написал в газете о Светлане и ее бригаде. Держал с ней связь. И сон-то в руку оказался. Вскоре пригласила меня Светлана на комсомольско-молодежную свадьбу. Сколько их было на тюменской земле! Здесь и в личном и в большом общем горизонт, за которым находилось все, чего цивилизация не знает и о чем даже не догадывается ее наука, лучился неведомым, которое волновало души первопроходцев. Атмосферы жизни пролучивали их души, вселяя надежды на новое и необыкновенное, не знаемое людьми ранее. Подумать мы не могли о корыте потребиловки в вихрях искательной, созидательно-творческой жизни. Она поднимала нас над бытовщиной и делала крылатыми. Будущее каждодневно вливалось в реальное людское бытиё. По себе помню, как влекла на Север меня и моих единомышленников палаточная романтика, звучала в сознании мелодия песни о том, что «Ты улетающий вдаль самолет В сердце своем сбереги», а теплые туалеты считались мещанской потребностью, как грели сердца наши огоньки в домах в полунощную пору. Там бились сердца наших единомышленников. Помню, как приехал из Питера ко мне начинающий писатель Герман Балуев. Как в полуночье устремился на такси с аэропорта, мысленно видя огонек на кухне моей квартиры-однушки, где я до утра, бывало, вдохновенно работал над очерками с Северов, с передовой нашей жизни. Впервые открывал для себя наш доблестный кипящий край ставший мне другом гость из Ленинграда. С восторгом описывал он потом в своих репортажах с Тюменского меридиана радушие и тепло, в какие попал после ледяных атмосфер морозной Тюмени, как побулькивал, вскипая чайник, а струя пара из него колыхала висящие над моим письменным столом на кухне пеленки и распашонки нашего с Ниной первенца Сережи. Писатель с Невы ж всеми фибрами своей души воспринимал сбивчивый взволнованный мой рассказ о романтике таежной жизни той поры, когда изыскивал я с друзьями самый северный в ту пору в стране газопровод Игрим-Серов, как трудились на трассах газопроводов, на буровых и стройках новых, «голубых» городов, «у которых названия нет», что людям снились, те, кого я назову позже радужным человеческим веществом, а именно оно питало энергией исканий сиятельные горизонты «столицы деревень» некогда Тюмени, что стала известной после Березовской буровой, где рванул газ, на весь мир.