Текст книги "Вперед, русичи!"

– Спасибо вам, мужики, – сказал он, выключив магнитофон, – и прощайте!

– Храни тебя Господь, – ответил за всех Любомудр.

Взглянув на Гридю и улыбнувшись ему, Павел нажал кнопку.

В ту же секунду кресло исчезло с глаз изумленных воинов, вызвав суеверный страх. Только что было, и вот его уже нигде нет! Многие осенили себя крестным знамением.

– Прощай, Русич, – прошептал побелевшими от волнения губами Гридя.

Но Павел уже не мог слышать этих слов. Он был совсем в другом столетии…

Глава 5. Ожидание

Правду говорят, нет ничего хуже, чем ждать да догонять.

Вадька хорошо понял смысл этих слов на берегу Волги. Весь день просидели они с бабой Надей на берегу. Сначала он взахлеб читал книгу, потом искупался. Перекусили запасенными пирогами с водой.

Читать больше не хотелось. В голову все настойчивее лезли мысли о Пашке. Как он там, что с ним, сумеет ли найти Дашу или хотя бы вернуться вовремя. Страшили мысли даже не о возможном наказании, а о том, что навсегда может застрять в этом далеком непонятном двадцатом веке. Такая перспектива Вадьку никак не устраивала.

Полеживая в траве и размышляя, он не без удивления посматривал на бабу Надю, которая, казалось, не замечала медленно ползущего времени и продолжала свою бесконечную вязанку. Причем ни беспокойства, ни тревоги, ничего не было заметно у нее на лице.

– Вы как будто даже не волнуетесь, – наконец не выдержал Вадька, – а вдруг что-нибудь случилось?

– Волноваться-то надо было вам, да пораньше, – строго поглядев на него, ответила бабушка, – а от моих или твоих волнений сейчас проку никакого не будет.

– И все же, – продолжил Вадька, скорее чтобы поддержать начавшийся разговор, – нельзя же вот так лежать и ждать, ничего не делая.

– Это почему «ничего не делая». Я вот Паше свитер к школе довязываю.

– Свитер-то будет, а Пашки – нет, и неизвестно, где он.

– Экой ты, – не на шутку рассердилась бабушка, – ну чего ты взялся душу травить? Что ты-то предлагаешь?

Никаких, понятно, предложений у Вадьки не было. Поэтому, вздохнув, он промолчал и повернулся на другой бок.

– Да не валяйся ты на солнце, перегреешься. Отойди вон лучше в тенек да почитай, и то проку больше будет.

Но книга вываливалась из рук паренька.

– Ждать – это целая наука, – помолчав, заговорила бабушка. – Я вот, почитай, всю жизнь жду. Мои-то археологи каждое лето, а то и зиму в экспедиции. И где их только не носило. И в Африке, и в Америке, и в степи, и в горах, и в пустыне. Чего только не было. Иной раз уж думала и не дождусь. Мало ли какая беда может приключиться. Они хоть не все мне и рассказывали, да узнавала потом и как змеи кусали, и как в наводнение спасались. А то без воды и поклажи в пустыне остались, чуть живых нашли. А чем я им могла помочь? Только ждала и верила. Да Паша с Дашенькой у меня на руках были, отвлекали от дум да переживаний. Подросли – и их начала ждать. Даша-то поспокойнее, а Пашка, он всегда в какую-нибудь историю вляпается. Вон прошлым летом поехал на дачу, день, два – нету. Петро возвращается, а его и на даче, оказывается, не было. Мы уж и в милицию было обращаться, глядим – заявился. И где, думаешь, его носило? Не придумаешь нарочно. Решил испытать себя на прочность в экстремальных условиях. Переплыл на остров и решил прожить Робинзоном, сколько выдержит. На три дня его только и хватило. Нет, он упрямый. Конечно, дольше бы продержался, и спички, и леску, и топор с собой прихватил. Только попер его с этого острова рыбнадзор, когда додумался он себе хижину строить и деревца для этого вырубать начал. Насилу уговорила, чтоб в милицию не сдавали. А надо бы было. А ты говоришь – не волнуюсь. Волнуюсь, конечно, да только ждать надо, больше нам ничего не остается. Разве ваши там только хватятся да придумают чего. – Она вопросительно поглядела на паренька.

– Не-е, – неуверенно протянул тот. – Так быстро хватиться не должны. Пока брат не вернется, никто ничего не заметит.

– Вот то-то и оно, – вздохнула бабушка, продолжая споро работать спицами. – У вас-то там, наверное, спокойнее жить. Поди, уж не дадут человеку в пустыне пропасть или в наводнении сгинуть.

– Всяко бывает, – протянул Вадька. – Особенно в космосе, на базах. На земле-то проще, а там не всегда помощь успевает. Да и во времени историю изучать небезопасно. К этому редко кто допускается. Да и в океане небезопасно. У меня вот родители заняты разведкой залежей на больших глубинах, а это почище космоса будет.

– Во-во, – в очередной раз вздохнула бабушка, – значит, и у вас там покою нет. Значит, и там ждать и тревожиться приходится. Да еще такие пострелы номера откалывают. Сладу с вами нет и ни в каком веке, наверное, не будет.

Бабушка замолчала, погрузившись в свои мысли. Молчал и Вадька, задумавшись над ее словами. День начал клониться к закату, но солнце еще припекало, и никакие посторонние звуки не нарушали прибрежную тишину.

– А мы что, здесь и ночевать будем? – спросил Вадька.

– Да нет уж, милок, мне еще простудить тебя не хватало. Ночевать домой пойдем. Если уж они ночью появятся, пускай сами добираются. Тогда хоть машину твою в кустах можно оставить будет. Здесь ночью-то никто не ходит.

– Да здесь и за весь день никого не было, – резонно заметил Вадька.

– Береженого Бог бережет. А то растащат твою машину, куда деваться будешь? Мне второго такого шалопутного внука не надо. Ты уж своим родителям да бабушкам хлопот доставляй. Есть у тебя бабушка-то?

– Ага. Только она не с нами живет. Они с дедом полярниками были, так на Севере и остались. Сейчас только на праздники порой прилетают, да я к ним на каникулы иногда езжу.

– Так-то легче, – заметила бабушка, – хоть всех проказ твоих не видят.

Разговор снова затих, и Вадька раскрыл книгу. Вечером начали одолевать комары, и он с облегчением увидел, как баба Надя начала укладывать в сумку свое вязанье.

– Собирайся, – сказала она, поднимаясь. – И ужинать уже пора, одними пирогами сыт не будешь, да еще всухомятку.

Домой пришли, когда на небе стали появляться первые звезды, а в окнах домов зажигался свет. Умывшись, пока бабушка занималась ужином, Вадька отвел душу от дневной скуки тем, что пересмотрел все книги, многие из которых у него вызвали полный восторг.

Затем разобрал стиральную машину, вскрыл крышку телевизора и убедился, что разобраться в их устройстве довольно сложно. Пожалуй, даже посложнее, чем в самых современных моделях его века. Сам принцип устройства был совершенно иным, давно устаревшим. От всех этих занятий его отвлек возмущенный бабушкин голос:

– Ты гляди, чего натворил, – заохала она, заметив наведенный им беспорядок. – На полчаса оставить нельзя. А кто же собирать все это будет? Или прикажешь мне по старинке без телевизора сидеть и стирать вручную?

– Я сейчас все быстренько соберу, – засуетился Вадька, – все будет в порядке.

Но баба Надя, заставив его вымыть руки, прогнала в кухню. После тарелки наваристого борща да доброго куска подогретого курника он с трудом вылез из-за стола. Стиральную машину собрал быстро, и она даже работала. А вот с телевизором, пока бабушка наводила порядок на книжных полках, попотел изрядно, но все же добиться приемлемого изображения на экране ему не удалось. Хотя звук был хорошим. Он бы так и продолжал эти попытки, если бы баба Надя решительно не выдернула шнур из сети и, строго покрикивая, не отправила его спать.

Так закончился первый день, проведенный Вадькой в двадцатом веке.

Так закончился первый день ожидания.

Глава 6. В библиотеке Грозного

Страшно хотелось есть, судорогой сводило промокшие ноги, но надеждам Ерохи не суждено было сбыться. И этот ход заканчивался тупиком. К непроглядной темноте подземелья он уже привык, а вот к холоду и голоду привыкнуть оказалось невозможно. Не первый раз уже в его голову приходила мысль: сесть на пол, в хлюпающую под ногами воду, прислониться к осклизлой стене, закрыть глаза и отдаться на волю Божью.

Радость оттого, что сбежал от стражи, давно уже прошла. Он даже был готов ругать себя за то, что убег, а не отдался на волю этих царских собак, как сделали остальные.

– Беги, сынок, – шепнул ему на ухо отец, когда проходили они мимо одного из многочисленных ответвлений подземного хода. И, не давая времени на раздумье, чувствительно толкнул его в спину.

Он и бежал. Стража отстала быстро. Да и не с руки было им преследовать одного, бросив всю оставшуюся группу землекопов. А он долго бежал, путая след, ныряя из одного перехода в другой, пока окончательно не заблудился. И теперь показалась Ерохе завидной участь остальных, они хотя бы были вместе. На миру, как говорится, и смерть красна. Хотя он и не верил догадкам отца, что вели их на смерть.

Где он теперь, отец? Где остальные? Где все люди? Где Москва? Как будто на дворе был не конец шестнадцатого века, а попал Ероха в мрачную, страшную сказку, кои сказывала ему матушка. Сколько он уже бродит по этим переходам, наталкиваясь только на подернутые сыростью стены, запертые двери да крыс. Сутки? Двое? Или уже целую вечность?

Внезапно вдалеке послышался какой-то шум. Уж не почудилось ли? Он затаил дыхание, перекрестился и стал напряженно вслушиваться в темноту. Нет, не пригрезилось, шаги и приглушенный разговор различались все яснее. Только звук шел, казалось, из-под ног, из стены. Вдруг на воде промелькнули блики пламени. Ероха пригляделся и увидел, что в стене у самого пола есть отверстие, как бы для стока воды. Он встал на четвереньки и убедился, что звук и свет шли именно оттуда.

Теперь, когда долгожданная встреча с людьми оказалась так близка, он забыл о голоде и холоде, только одна мысль запульсировала в голове: кто там? Спасение или… Стараясь шуметь как можно меньше, он начал протискиваться в узкий, но, как оказалось, довольно длинный лаз.

Ободрав плечи о каменные плиты, Ероха добрался до конца хода и осторожно выглянул. Лаз заканчивался неглубокой канавой, по которой неспешно журчала вода, а выше тянулся темный длинный коридор с невысокими закопченными сводами. Вот по нему-то и шли четверо. Впереди и позади два стражника с факелами в руках. А между ними какой-то старец, которого поддерживал мужчина в боярской шапке и длинном кафтане. Пламя факела колыхнулось, высветив сухую сгорбившуюся фигуру старика.

Царь! Иоанн! Грозный! Как молния поразила эта картина подростка. И он не удержался от вскрика. И крик этот громом разнесся под сводами. На секунду опешившие стражники тут же бросились к канаве.

Ероха отчаянно пытался протиснуться по лазу назад, но было слишком поздно. Наклонившись, стражник схватил его за волосы и дернул с такой силой, что только искры из глаз посыпались…

Стражники вытащили Ероху из узкого лаза, в котором тот застрял, и приволокли к царю. Иоанн лишь мельком взглянул на него и тут же гневно обратился к сопровождавшему боярину:

– Так-то, Никита Романович, ныне царскую волю блюдут, – несмотря на телесную старческую немощь, глаза его грозно сверкали, – в потайные ходы смерды забираются! Они скоро все тайники наши поразорят! Крепка ли Русь будет, коли порядка нет?

Стоявший рядом боярин, как разглядел ошалевший от страха Ероха, был также немолод. Внимая царским речам, он лишь спокойно склонил голову, как бы прислушиваясь, соглашаясь, и почтительно молчал, пока гнев того не поостыл.

– Намедни только последние работы закончили, – ответил он спустя время, – сам проверял. Знатно каменщики потрудились, и, не поверишь, ране в тех местах проходы были. Всех их вывели, подземелье очистили, в ум не возьму: откеле сей отрок взялся?

Опершись о руку боярина, Иван Васильевич Грозный – а это был именно он – повернулся и вновь пошел по тайному ходу. Повинуясь знаку его руки, один из стражников вышел вперед, освещая факелом дорогу, другой шел позади, одновременно приглядывая за Ерохой, чтобы тот ненароком не удумал бежать. Но паренек и не мыслил об этом. Растерянный и оглушенный всем произошедшим, он покорно шел, подталкиваемый иногда стражником в спину.

Оглушен он был не только тем, что вдруг очутился перед лицом самого царя. Как гром его поразили слова боярина о том, что каменщиков всех вывели. Значит, зря бежал? Значит, все это были лишь досужие байки? Ведь все каменщики после оговора стражника были уверены, что им из-под земли не выбраться. И что вместе с последним тайным ходом они заложат собственный склеп. Да и усиленная охрана работ только подтверждала это предположение.

Оттого и толкнул его отец, крикнув «Беги!», чтобы хоть он, может быть, выбрался и вернулся в семью кормильцем. Получается, все это зря? Выходит, отец и старший брат уже наверху, уже дома? А он здесь, возможно, жизнью рассчитается за свой и отцов опрометчивый поступок. Ероха понурил голову и покорно шел навстречу своей судьбе.

Совершенно неожиданно из бокового прохода, который заканчивался тупиком, раздался пронзительный свист, громом прокатившийся под темными сводами подземелья. Все, вздрогнув, остановились. Шедший впереди стражник, перекрестившись, шагнул в пугающий зев прохода, с опаской высвечивая его факелом. Боярин и царь подались несколько назад. Выдвинувшись вперед, второй стражник как бы прикрыл их от неведомой еще опасности…

Уже через мгновение после нажатия кнопки Павел понял, что оказался совсем в другом месте. Исчезли лица русских воинов, не светило солнце, не было звезд. Пахло сыростью, плесенью и еще чем-то затхлым. Абсолютно ничего не было видно или слышно, и только звук упавшей капли отдался под сводами подземелья.

«Пещера», – подумал Павел. А через секунду, услышав осторожные шаги и заметив отсвет пламени в проходе, так же мысленно добавил: «Обитаемая». Это его несколько насторожило. В шестнадцатом веке он надеялся попасть в более развитое, цивилизованное общество, а не в какую-то дикую пещеру. Пламя факела высветило фигуру человека в непривычной, но смутно знакомой по историческим фильмам военной форме. Видны стали и своды, которые явно были выложены человеческими руками. Павла это немного успокоило.

«Ну что ж, познакомимся», – хотя и не без опаски подумал он, вставая с машины при приближении военного.

Стражник тоже заметил парня и нерешительно остановился, держа в одной руке факел, в другой саблю. Затем молча махнул, приглашая Павла подойти. Большого страха не было, он уже понял, что стоящий перед ним военный – русский. А своих он, пережив монгольский плен, боялся меньше. Да и пережитые опасности притупили это первоначальное паническое чувство страха при встрече с незнакомым веком.

Разглядев, что перед ним всего-навсего молодой парень, хотя и странно одетый, стражник все так же молча пропустил его вперед себя, а затем, схватив за шиворот, грубо вытолкнул из прохода. Он боялся, что царь заметил его первоначальную робость, и стремился загладить это впечатление.

– Еще один, – хрипло сказал он, освещая Павла.

– Мы будто по площади гуляем! – Гнев вновь охватил Грозного. – А ведь тебя, Никита, я просил оберегать тайну от стороннего глаза. Таково-то твое усердие? На кого я еще положиться могу? Кругом измена! Предательство!

От появления нового пленника даже невозмутимое доселе лицо Никиты Романовича выказало удивление. На сей раз он вовсе промолчал на гневную тираду государя. Да и что было отвечать? Необходимо было во всем разобраться. И вся эта странная группа, повинуясь царскому знаку, молча пошла дальше. Попытку Павла заговорить прервал хороший подзатыльник стражника, после чего он решил не спешить с инициативой, пока не разобрался, что к чему.

Долго идти не пришлось. Жестом остановив стражников с пленниками, Никита Романович взял один из факелов и прошел с царем вперед. Они остановились у глухой стены. Павел не видел, чем привел боярин тайный механизм в действие, но казавшаяся монолитной стена разошлась, открыв еще один проход. Царь и боярин шагнули в него, стражники с ребятами остались на месте. Вскоре помещение за открывшимся проходом ярко осветилось.

– Куда они делись-то? – не выдержал Павел.

Но ответом ему послужил еще один подзатыльник.

Из прохода появился Никита Романович.

– Тащи их сюда, – приказал стражникам боярин.

Те резво и довольно чувствительно для ребят бросились выполнять приказ. Брезгливо осмотрев их перед входом, боярин отступил в сторону, давая пройти, а стражников жестом отправил назад. Но тут один смиренно попросил выслушать его и, оглянувшись по сторонам, что-то зашептал Никите Романовичу на ухо.

– А ты чего же раньше-то молчал? – строго спросил боярин, выслушав.

– Да государь гневался, – робко промолвил тот.

– Ладно, никого здесь боле нет, быстро, одна нога здесь, другая – там, волоките его.

Повинуясь приказу, стражники бросились назад, в темноту.

Войдя в освещенный проход, Павел и Ероха в изумлении остановились. Это был довольно просторный зал с невысокими сводами. Освещали его укрепленные в стене зажженные факелы. По стенам зала были настроены полки, на которых лежали какие-то свитки, толстые книги, украшенные разноцветными каменьями, на полу стояли сундуки, короба, ящики.

С любопытством осматривая все это, Павел не сразу заметил худую, немощную фигуру старичка, примостившегося около одного из стеллажей. Тот внимательно разглядывал вошедших. И когда увидел, что его заметили, недобро усмехнулся.

– Ну что ж, проходите, располагайтесь, гости незваные. Жаль, потчевать вас нечем, – елейно проговорил он. Помолчал немного. А затем вдруг громким, не по-старчески зычным голосом, в котором чувствовалась привычка повелевать и держать в страхе, добавил: – Сказывай, кто таков и по какой причине, словно тать, хоронился в подземелье.

Было непонятно, к кому из пареньков был обращен вопрос, но более привыкший к повиновению и подчинению Ероха, услышав слова Грозного, сразу упал на колени.

– Не вели казнить, государь! – Он в поклоне склонил голову, не смея взглянуть на царя. – Ероха я, Посадский. Мы тут проходы закладывали. А потом… – он несколько замялся, – потом заплутал я. Выхода найти не мог. Уж другой день брожу, однако. Ежели б не свет ваш, так и околел бы тут от холода и голода.

Сказав это, он снова распластался на полу, а плечи его сотрясались от едва сдерживаемых рыданий. Павел изумленно смотрел на разыгрывавшуюся перед ним сцену. «Неужели это настоящий царь?» – думал он, с сомнением поглядывая на старика. Или же он неверно понял обращение каменщика.

– А, так это ты – беглый, – с удовлетворением произнес Грозный. – Как же, как же, мне уже докладали. А чего бежал-то? – смягчая голос, спросил он.

Но Ероха молчал, лежа в той же позе и боясь сказать правду царю.

– Отвечать! – крикнул тот.

Парень поднял от пола заплаканное лицо и, опустив глаза, робко заговорил:

– Помилуй, государь! С перепугу все это. Как повела нас стража, решили все, что не видать нам больше свету божьего, не выпустят нас наверх. Стражник один об этом молвил. Мол, теперь осталось вам только самих себя замуровать, и дело будет кончено. Вот и подтолкнул меня батюшка, когда шли проходами. Чаял, если его с братом ждет смерть неминучая, может, я спасусь. Для матушки опорой останусь, кормильцем для младших, – сдерживая рыдания, со всхлипом закончил он и тут же снова рухнул ниц.

– Распустили языки, – задумчиво проговорил царь. – Никакого порядку нет. А порядку не будет – все дело рухнет. Все труды будут загублены…

Странно, но никакого страха у Павла не было. Он лишь молчаливо смотрел, стараясь понять, где это он очутился, а резкие окрики старика его совсем не пугали. И чего он может ему сделать? Да и не виноват он перед ним еще ни в чем. Царь не царь, но не монгольский же хан, в конце концов. Свой. Русский.

– А ты что за птица? – обратив взор на Павла, начал допрос государь. – На каменщика что-то не похож. Уж не скоморох ли? Ишь, как вырядился. Или блаженный наподобие моего Васьки? Али вынюхиваешь чего?

– Да чего вы все: то блаженный, то лазутчик. Будто сговорились, – совсем не робко ответил Павел, глядя государю в глаза.

– Измена кругом, измена, – покачал головой старик. – Так кто же ты будешь, такой обидчивый.

– Павел я, Пашка, обыкновенный нормальный человек. Обыкновенный ученик обыкновенной школы. Я же вас царем не обзываю, даже если вы и вправду царь.

Или же от таких непонятных речей, или же оттого, что парень не выказал страха перед ним, привыкшим к беспрекословному повиновению и подчинению, Иван Васильевич поначалу опешил. Но затем негромко так, весело рассмеялся:

– Горячий, ох горячий. А кто таков, не возьму в толк.

Он еще что-то хотел добавить, но тут у прохода вновь послышался шум. Появился Никита Романович, волоча машину времени вместе со стоящим на ней магнитофоном. Павел усмехнулся, глядя, как немолодой уже царедворец пытался сохранить невозмутимость и боярское достоинство, выполняя эту не свойственную для него работу. Стражники, судя по всему, в зал не допускались.

– Вот это с ним было. – Поставив кресло и отдуваясь, Никита Романович кивнул в сторону Павла.

Грозный, не сумев скрыть удивления, посмотрел сначала на внесенные предметы, на тяжело дышащего боярина, затем перевел взгляд на ухмыляющуюся физиономию Павла.

– Ты смотри-ка, смешливый какой, – задумчиво заметил он и замолчал, пытаясь оценить увиденное, уяснить, разобраться, кто же все-таки этот отрок и что означают эти предметы. Как опытный властитель, он не хотел выказывать своей растерянности, продолжая допрос. – Давай выкладывай. Больно уж меня любопытство разбирает, – молвил он.

– А вы сначала скажите хоть, какой нынче год?

Взгляд Грозного, не привыкшего к такому неповиновению, начал темнеть, но тут же поспешил разрядить обстановку Никита Романович, сам немало пораженный всем происходящим:

– Семь тысяч восемьдесят восьмое лето от Сотворения мира, – ответил он и сердито прикрикнул: – И не стой истуканом, когда с самим государем разговариваешь!

– Так вы и вправду царь? – удивленно протянул Павел. – А какой?

– Да ты что, смеешься, что ли? – буквально заорал боярин.

– Что вы, нисколько, – обернувшись к нему, ответил паренек. – Но ведь их много, царей-то, было.

– Много?

От гнева и возмущения Никита Романович аж побагровел. Иван Васильевич же на удивление спокойно посматривал на все происходящее, как бы не замечая неосторожных слов юноши, оскорбляющих его царское достоинство.

– Да я тебя… Да ты у меня… – задыхаясь, повторял боярин, выбирая, какие кары обрушить на голову Павла, – заживо сгною, смерд, за речи такие. Да я тебя…

– Хватит! – прервал его старик, грозно сверкнув очами. – Иоанн Васильевич я. Может, слыхал о таком?

– Грозный?! – От сомнения и удивления у Павла округлились глаза. – Иван Васильевич?!

Реакция паренька все же доставила удовольствие властителю.

– Так слыхивал аль нет?

– Как же, слышал, – ответил Павел, а сам лихорадочно начал копаться в своих скудных исторических знаниях, угораздило же на самого царя нарваться. – Слышал, – повторил он, – вы тут опричнину вводили, с Казанью воевали и… – Он замолчал.

На ум больше ничего не приходило, кроме картины «Иван Грозный убивает своего сына» и веселого фильма «Иван Васильевич меняет профессию», благодаря которому он и угадал царя по имени.

– Негусто, – нарушил молчание государь, – а про каких таких других царей ты говорил? Давай-ка выкладывай.

– Да… разные были, – замямлил Павел, поняв свою оплошность. Вынесло опять с языком, но продолжать отмалчиваться он уже не мог. – Александр Первый, Павел, Петр Первый, последним – Николай Второй. – Он призадумался, лихорадочно отыскивая в памяти еще какое-нибудь имя. – Да, еще Елизавета была, Екатерина, даже две Екатерины! – радостно затараторил он.

– Бабы на царство! – остудил его гневный оклик Грозного. – Да ты плети хоть, чтоб складно было!

– И не плету я вовсе, – оскорбился Павел высказанным сомнением в его познаниях. – Какая-то одна из них даже очень хорошей царицей была, у нас так и говорят – век золотой Екатерины. Только все это потом было, после вас, – опомнившись, с кем ведет спор, добавил он.

– А-а, так ты ведун, стало быть, – удовлетворенно кивнул Иван Васильевич. – Васька-то мой блаженный тоже часто пророчил мне. Только ты на блаженного не похож. Нет, не похож, – закончил он, еще раз внимательно оглядев паренька.

– Да не ведун я, – загорячился Павел и без особой надежды на понимание попытался рассказать все, как было на самом деле. Только на сей раз попробовал сделать это более доступно для своих слушателей.

– Много-много лет пройдет, научатся люди и по воздуху летать, и по земле без лошадей ездить. Города большие построят, царей много разных будет, а потом сделают вот такую машину. – Он показал на кресло. – Сядешь в нее и где захочешь сможешь оказаться. Хоть на сто лет назад езжай, хоть на сто лет вперед. Я вот еще вчера на Куликовом поле был, когда наши с монголами бились, – для убедительности добавил он.

– А сюда-то зачем пожаловал? – будто поверив ему, спокойно спросил Грозный.

– Я девушку одну ищу, Дашу. Она на такой же машине уехала куда-то, может и сюда, и потерялась. А мне очень найти ее надо.

– Девушку, говоришь, – как-то устало и, потеряв интерес, проговорил Грозный. – Да, много я всяких сказок слыхивал. Такой еще нет.

Его слова остудили Павла, уже почти уверенного в том, что ему поверили. В зале повисла тишина. Слышно было лишь, как сопел у прохода не оправившийся еще от гнева боярин. Ероха по-прежнему лежал, распластавшись на полу, и похоже было, что он потерял сознание от выпавших на его долю переживаний.

– Да ты садись, – несмотря на явное неодобрение боярина, предложил Павлу государь. – Гляжу, еле стоишь, а мы отселя не скоро еще пойдем. У нас с Никитой Романовичем здесь дел еще много.

Павел не преминул воспользоваться царским предложением, так как не только устал стоять, но и веки его потяжелели. После совсем недавнего сытного обеда на Угре-реке, в окружении русских воинов, его сильно клонило в сон, несмотря на всю необычность обстановки. Ведь уехал он из своего века поздно вечером, побывал еще в двух, добрался до третьего, а подремать ему удалось немного только у монголов да в роще. Пока Гридя не приехал.

Поэтому с удовольствием опустился он на один из стоящих сундуков и расслабленно прислонился к стене. Он еще видел, как Никита Романович, опершись о стену, с трудом наклонился, опять что-то нажал или повернул, и стена сомкнулась, закрыв проход. Сам же боярин вместе с царем пошел к полкам с рукописями и свитками.

Глаза закрывались сами собой. Но уснул он не сразу, так как Грозный, рассматривая и перекладывая что-то, начал говорить:

– Огорчил ты меня, парень, огорчил. Значит, говоришь, летать как птицы научатся, без лошадей ездить начнут, да… – как бы рассуждал он вслух. – А про меня только и помнить будут опричнину да Казань… Огорчил… А про то, что Русь объединил, что с Ордой покончил, Крымское да Казанское ханства покорил… Что Русь сильной сделал, измену да разлад повыкорчевал, это что, все забудут?..

– Да нет, помнят, – уже засыпая, слегка заплетающимся языком ответил Павел, – просто я еще не все учил.

– Леность, пустозвонство да дурь, это бы как повыкорчевать, – словно не слыша его, продолжал рассуждать Иван Васильевич. – А то крут, говорят, жесток. Может, и крут, да и как иначе растормошишь, из спячки выковырнешь? Как порядок наведешь? Как измену изведешь? Как Русь сильной сделаешь? Как? Все растащить норовят по своим амбарам. Каждый сам царем норовит быть, абы день прожить да брюхо полно было. А дальше? – Он тяжело вздохнул. Помолчал немного. – Недолго мне осталось. Телом немощен стал. На кого дело оставить? Кто Русь дальше крепить будет? Прощаюсь вот сегодня. Не спущусь уж боле сюда. Тут ведь богатства несметные. На разор пустят, варнаки. Нет, прятать! Прятать! Поглубже да подальше! И чтоб следов никаких. Эй, ведун, – с еле уловимой усмешкой добавил он, – а нашли ль мою библиотеку через сто-то лет ай нет?

«Какую еще библиотеку?» – успел подумать Павел, проваливаясь в глубокий сон.

– Не слышит. Спит. Умаялся, сердешный, – внимательно посмотрев на спящего парня, проговорил Грозный. – Эх, Никита, ведь не варнак я. Жаль мне его, обоих жаль, а нельзя иначе. Нельзя! – твердо добавил он. – Измена. Кругом измена…

Удобно устроившись на сундуке, Павел спал крепким здоровым сном без всяких сновидений. Он не почувствовал, как положил ему под голову Грозный толстый рукописный том в мягком кожаном переплете.

Проснувшись, парень громко с хрустом потянулся, и на лице его появилась довольная улыбка. Но когда открыл глаза, она тут же потухла. Огонь догорающего, одиноко торчащего в стене факела еле высвечивал силуэты полок и сундуков. Он тут же вскочил, вспоминая последние события, которые основательно перепутались в голове.

Гридя, монголы, битва, Грозный… Вспомнив все и насторожившись, он внимательно огляделся. Казалось, в помещении никого не было. Павел встал, прошелся, осмотрел полки. На них действительно лежали книги.

«Библиотека! – вспомнил он слова Грозного. – Так это, наверное, и есть та знаменитая библиотека Ивана Грозного, которую и по сей день найти не могут. Спорят только, была или нет. А она есть! Вот она!»

Пребывая в возбуждении от пришедших в голову мыслей, он чуть не налетел на спавшего у стены паренька. Увидев его, Павел вздрогнул и только тут со страхом подумал о том, куда делись царь с боярином. И с ужасом огляделся в поисках выхода. Его не было. И хотя в библиотеке было довольно прохладно, он моментально вспотел. Быстро обойдя стены, Павел убедился, что все они выглядели мощно и монолитно, и даже намека не было на ход, которым их сюда привели. Бессильно опустившись на один из сундуков, он в отчаянии обхватил голову руками.

– Замуровали, демоны, – прошептал он, даже не заметив, что повторил известную фразу из своего любимого фильма про Ивана Грозного.

«А кресло! – пришла ему в голову спасительная мысль. – ему ведь никакие стены не помеха!» Вскочив, он обыскал все углы большого зала, все полки с сундуками. Хотя уже через минуту понял, что ни кресла, ни магнитофона в библиотеке больше нет. Их, видимо, как диковинки, забрали с собой.

«За что?» – с отчаянием подумал Павел и тут же увидел, что сидящий у стены его невольный товарищ по несчастью проснулся и наблюдает за ним.

– Замуровали, – дрожащим голосом сказал Павел и бессильно развел руками.

Парень у стены молча кивнул.

– И чего делать будем?

Тот по-прежнему безмолвно пожал плечами, в воздухе повисла напряженная тишина.

– Так не годится, надо же что-то делать. А они не вернутся за нами? – Он с надеждой посмотрел на парня.

– Нет, – тот уверенно помотал головой, – все выходы закладываются. Иоанн свои тайники прячет. Не выбраться нам отсюда.

– Должны, должны выбраться, – отчаяние породило в Павле какую-то злость, – не подыхать же в этом проклятом веке.