Текст книги "Молодость"

Отец Жени, напротив, внешне жену свою как будто не простил, то есть старался быть гордым и демонстрировал время от времени своим поведением, что как прежде уже не будет. Но со стороны было видно, что, внешне оставаясь холодным, в нутре своём этот человек очень переживал и как раз-таки стремился к тому, чтобы всё было так, как было когда-то, но только, вероятно, ждал чего-то, очень может быть – ждал поддержки и взаимной реакции от жены. Реакция эта была, но, по-видимому, не такой, какую он ожидал, впрочем, мужчина и сам до конца не понимал, чего он, собственно, ожидает. Словом, обида прочно засела в нём; несмотря на все его старания восстановить то духовное составляющее своей семьи, которое и является оплотом всякой счастливой семейной жизни и материальные блага которому служат лишь дополнением и праздничной обёрткой.

Так до конца простить жену этот человек и не успел, во всяком случае, не успел сделать это, когда жена сама к тому прощению стремилась, – вскоре мама у Жени заболела, на обследовании у неё в голове обнаружили злокачественную опухоль, и с этого времени жизнь этой семьи уже и вправду стала похожа на показушничество, под которым скрывается раскаяние всеми во всём содеянном. Точно бы жизнь уже прошла н ничего нельзя поправить. Теперешнее их счастье разыгрывалось и отдавало фальшью.

***

Роману было девять, когда его мать уже совсем похоронила его умершего от пьянства отца в своём сердце. Рома был смышлёным парнем, он видел, как матери тяжело, и понимал, что ей надо строить жизнь с новым, другим мужчиной. Не понимал он только, как это его мать так скоро забыла его отца, ведь не прошло и года, как она стала искать себе новые отношения.

Пыталась ли эта угнетённая девушка действительно найти себе спутника в жизни и отца своему ребёнку или пыталась просто утешиться и забыться, Роман тогда, да и теперь, по прошествии лет, не знал. И догадок строить не хотел. Хотя после смерти его матери его тётки – сводные сёстры мамы – любили задаваться этим вопросом и вдруг заинтересовались вопросом жизни своей сестры за её последние годы перед смертью. Люди же всегда становятся наиболее интересными тогда, когда их с нами нет. Потому что не получишь уже точные ответы на свои вопросы, ибо и вопросы-то станет не кому задать. И тогда уже сам выдумывает себе о том человек бог весть что, и это-то и подогревает интерес. Но, к слову заметить, Несправедливость к ближнему всегда рождается из Незнания. Из Незнания или Непонимания его мотивов. Полное понимание предполагает проживание понимаемого материала и, следовательно, определённое душевное видоизменение. Это противоречит нашей данности. Ведь у каждого человека есть характер и его Альтер-эго. И они сопротивляются, ибо жаждут бунта и завоевания. Всепонимание есть то, к чему стремятся всякая религия и всякое хорошее философское учение. Всепонимание предполагает невольное всепрощение, которое, в свою очередь, будет уже лишь маской. Прощать будет нечего. Как сказал Сартр, злых людей не бывает, просто у каждого своя цель. А если ты принимаешь эти цели, проживаешь их в себе и изменяешься под их влиянием, то ты становишься их рабом или, если тактичнее, их служителем. Тогда ты уже не смотришь на мелочи и готов верить сразу и во Христа, и в Аллаха, и в Будду, и во все прочие божества, ибо они для человека становятся уже лишь разными путями к чему-то Единому, что в этом мире неизбежно выражается в аспекте Любви.

Но наш случай почти совсем ничего такого высоконравственного не предполагает:

Мать Романа умерла, и сёстры болтали о её жизни всякое. Видно, так человек и устроен – всё, о чём он высказывается, вмиг становится для него понятым, а значит, и пройденным. Логика, достойная восьмиклассника.

Елена – мама Романа – не знала мужчин кроме своего единственного мужа. Она в молодости была очень красива; и молодой парень, Михаил, только что вернулся из армии в свой родной и любимый городок. В этот же вечер, успев только ванну горячую после двух лет службы принять, Михаил отправился на вечеринку к знакомой, где и познакомился с Еленой. Вообще говоря, на этой вечеринке Михаил ожидал увидеть только своих знакомых. Но вокруг него полно было незнакомых ему людей, которые даже бесили его своим весельем, и он хотел сорвать на них всю армейскую злость, хотел бить по мордǎм, чтобы все они, во-первых, обратили на него внимание, а во-вторых… поняли бы, что к чему…

Михаилу тогда ещё и двадцати не было.

Но вот кто-то из ребят, заметив его некоторую неловкость и даже скованность, решил свести его со всеми, кто доселе был ему неизвестен, а потому вызывал у Михаила подозрение, а следовательно, и неприязнь. И тут-то Михаил и увидел эту девушку – мать своего будущего сына. Он так и обомлел. Его познакомили с Еленой. И тут уж он оставил свою неловкость и, вспомнив, как он обольщал сотрудниц военного госпиталя и поварих в столовой, стал лезть из кожи вон, чтобы понравиться Елене.

Елене тогда едва было восемнадцать; как бы то ни было, она казалась немного старше. Во всяком случае, так уверял себя в этом Михаил. Елена была темноволоса, бледна и во всём её образе Михаил видел какой-то шарм, пленявший как его, так и других ещё ребят. Но из-за ревности-то этой и сказалась его армейская прыть.

Елене этот армейский задор Михаила как будто нравился. «Как будто» – потому что она тогда ещё, в силу возраста, не умела всегда правильно истолковать себе свои чувства, – качество, вырабатываемое женщинами годами посредством всякого, между прочим, опыта. Но Елена чувствовала какое-то, отнюдь не пошлое, влечение к этому парню. Потому что он напоминал ей отца.

Её отец был офицером и на фотографиях и в её памяти так навсегда и остался молодым и задорным. Он погиб во время второй Чеченской кампании.

В тот же вечер Михаил проводил Елену до дома. Ещё через неделю Елена стала с ним женщиной. А через месяц они поженились и, в тайне ото всех, обвенчались, хотя венчаться в то время было непринято. (Это для ярой коммунистки Альбины Игоревны – бабушки Евы – то время было лучшим…)

Через десять месяцев родился Ромка.

Они жили в квартире, оставленной Михаилу его крёстным, который сам в то время отбывал срок в тюрьме. Других родных у Михаила не было. А у Лены, кроме погибшего на войне отца, была ещё бабушка Варя по отцовской линии, – единственный, пожалуй, человек, с которым она делилась всеми своими тревогами и заботами.

Через три года Михаил запил. Ещё через три года умерла бабушка Варя. И теперь, когда муж напивался, Лена брала на руки шестилетнего Рому и уходила в квартиру отца, ибо это он, ещё в первой половине своей службы, купил и подарил матери эту квартиру в городе Жуковском.

Михаил, бывало, наведался к ним – в пьяном угаре барабанил он по двери, то умоляя, то требуя, чтобы ему открыли. И орал матом, кляня свою жену во всём, на чём свет стоит.

Тогда Лена сажала Рому к себе на колени, затыкала ему уши ладонями и, уткнувшись лицом в его затылок, сидела так, плакала и молилась. А со стола напротив, рядом с иконой Божьей матери, смотрел на неё с фотографии её любимый и вечно молодой отец, которого ей когда-то так напомнил Михаил.

Когда Михаил скончался, Лена осталась совсем одна с девятилетним сыном, которому пыталась теперь посвятить всю себя. Но у неё это не получалось. Потому что, как всякая мать знает, его нужно было одеть, обуть, воспитать и дать ему достойное образование, чтобы он вырос хорошим человеком. А делать всё это одной, совершенно, то есть, без всякой поддержки, – было тяжело. От сестёр помощи не было, у каждой из них – а их было трое – была своя жизнь. Жили все в Екатеринбурге, только кто-то в области, а кто-то в самом центре. У каждой были свои заботы и треволнения, своя насущная семейная жизнь, да и не общалась с ними Лена как будто бы даже не с той самой вечеринки, на которой познакомилась с Михаилом.

Лена вертелась как могла, но всё чаще стала задумываться о том, что надо что-то менять, и, уже будто бы научившаяся с годами объяснять себе свои чувства, она стала искать отца своему сыну. Во всяком случае, так она себе это объясняла, а на самом же деле её просто тянуло к мужчине. Ведь Михаил был у неё как первым, так и последним, других мужчин Лена не знала. И её сёстры потом нелицеприятно выскажутся об этом, что девка просто не нагулялась.

Лена как будто помешалась: кого-кого, а уж точно не отца Роме искала она, потому что встречалась преимущественно с молоденькими парнями, которым было от восемнадцати до двадцати трёх лет. Но она всё пыталась увидеть во всех этих лицах и характерах тот самый задор и ещё что-то неуловимое, что было в её герое-отце и что она впоследствии увидела и в Михаиле.

Лена всё больше окуналась в похоть и тем самым проваливалась в какую-то бытовую пропасть. За Ромой она уже так не следила, уроков, бывало, и не проверяла, но что было для него самое обидное, что и послужило первородной причиной его комплекса, – было то, что его мать спала со старшеклассниками, которым нравилось спать с ней, но не хотелось ничего более от этой девушки; и ещё им нравилось потом обо всём этом трепаться в школе и во дворах. Лена всего этого как будто не замечала. Не заметила она и того, как её сын вдруг её возненавидел всей своей ещё детской душой.

Дотянув до совершеннолетия и успев за это время встать на учёт в городской администрации за самые различные правонарушения, которые случались в его деятельности эпизодически, Рома, так и не снявшись с учёта, оставил мать и покинул город. Он поехал тогда с Евой в Пензу. Еву он знал с детства, потому что она жила в соседнем дворе и позже у них была одна компания. Потом он какое-то время снимал у Евы квартиру и подрабатывал на автомойке. Нигде более не учился, хотя любил книги. Просто так вышло, что, став меланхоличным и замкнутым, он предпочитал учебным заведениям самообразование.

Кстати, прежде чем он встретил свою девушку Алину, о чём ещё будет рассказано впереди, Рома и Ева как будто бы встречались. Или просто спали время от времени вместе – когда Ева приезжала после сессии из Москвы. Впрочем, это уже не более чем домыслы любопытных.

       А что до Романа, то он полгода как съехал от Евы и теперь снимает квартиру в другом районе города. Ему двадцать один год, и работает он по-прежнему на автомойке – бывает, что и в две смены.

***

За шесть лет до этого

Девяностые подходили к концу, приближая начало нового века; хотя в стране по-прежнему были разруха и бедность. И в деревнях дела обстояли не лучшим образом. Если ещё совсем недавно люди ехали из рушившихся городов в сёла и деревни, где были цеха, заводы, фабрики и где, в конце концов, можно было купить участок земли и стать обычным, но счастливым земледельцем, то теперь и эта искорка надежды погасла, поскольку действительность являла собою разрушенные в деревнях и сёлах хлебзаводы, разрушенные молочные и колбасные заводы, ну а что до скотоводства и землеугодничества, то это стало просто делом бесперспективным. И никто не хотел вкладывать во всё это ни инвестиции, ни самую веру.

Но земледельцы в деревнях ещё были. И эти сильные духом люди цеплялись за жизнь и выживали как могли.

Однако, Алексею нравилось жить в деревне. И это не только потому, что ему было ещё только семнадцать и у него был один разум на троих, вплетая сюда его старших братьев, которые, впрочем, были не очень-то старше Алексея и потому в голове у всех пока ещё гулял ветер. Братьев звали Пётр и Степан. Парням тоже была по душе деревенская жизнь. Это привил им их отец Андрей Михалыч – человек старой веры и старой закалки. Он к моменту взросления сыновей был будто бы уже и дед, но вроде как ещё и крепкий мужик. Борода у него была по грудь, а голова всегда коротко острижена, разве что когда сын Стёпа был на учёбе в городе и долго уже не возвращался, чтобы остричь отца – парикмахером он был самоучкой, всё тот же отец научил, он каждого из сыновей научил чему-то такому, по-своему, важному в быту, – так вот, когда Степан долго не возвращался, у Андрея Михалыча успевал отрасти на голове ёжик, и тогда всё лицо его сразу обретало какую-то округлость и казалось милее, тогда как характером этот человек был каков угодно, но только не мил. Разве что в отношении сыновей бывали порою поблажки, но и им, «детям своим», «старик» старался ничего не спускать.

Ему было под шестьдесят, хотя внешне и могло подуматься, что он старше, старее. Это от многолетнего труда, сопряжённого с многочисленными заботами о доме и детях, лицо его было уже изборождено резкими и глубокими морщинами, а когда он надевал свой плащ, в котором ходил три раза в неделю на рыбалку, то тогда можно было обнаружить и сказывавшуюся уже сутулость.

Жену свою Дашу он схоронил лет шесть-семь тому назад. Но если Пётр и Степан помнили мать хорошо ещё в то время, когда она не только болела и всё время лежала в постели, но также помнили её и в доболезненном, так сказать, состоянии – весёлой, жизнерадостной, хотя и покорной под волей супруга, – то вот Алексей этого жизнерадостного маминого состояния не помнил. Мать вспоминалась ему преимущественно исхудавшей, высохшей от рака женщиной с болезненным желтоватым оттенком лица и ввалившимися глазами и щеками. Андрей Михалыч был старше жену на четыре года.

Вся пора взросления сыновей пришлась на него. Потому что мать, жена в смысле, пролежала больная полтора года, а потом умерла. Лечить её пытались и в городе, ещё до того, как она слегла в постель, но все результаты, выражаясь тавтологично, но очень точно, – оказались безрезультатными(!), пустыми.

И теперь если Андрей Михалыч был не на рыбалке и не на охоте, если он не колол дрова, складывая их в предбанник, и если не занимался вообще хозяйством, будь то в доме или во дворе, – то имел обыкновение сидеть на крыльце дома, крутить самокрутки, курить и как бы пустым, но на самом деле очень глубоким взглядом смотреть куда-то вдаль, за верхушку леса, где простирался оранжево-розовый вечерний горизонт. Была у него и собака по кличке Адольф, немецкая овчарка, и пока она не умерла после девяти лет жизни, то, как правило, всегда сидела у крылечка подле хозяина, да и вообще всюду таскалась за ним и была старику верным другом и помощником на рыбалке и на охоте.

Андрей жизнью не тяготился, и, всю жизнь свою будучи занудным работягой, воспринимал едва ли не всякое бремя жизни как промысел божий. Даже смерть жены он перенёс стойко. Молился много в то время, но от Господа своего не отрёкся, когда мольбы всё же не помогли.

Был он ещё жутко любопытный, но это главным образом до знаний – довелось ему в своё время изучить и Коран, потому как он немного владел татарским языком, а также изучал по молодости и буддизм, и даосизм, и многое множество различных вероучений и философских трактатов. И поэтому если и был он фанатик, то фанатик веры как таковой, которая также и страсть к познанию в себя вбирала.

Но это что касается отца, характер которого тоже необходимо понять, чтобы до конца стали ясны впоследствии мотивы действий некоторых его сыновей.

Глава 4

Алексей

Пётр, самый старший сын, должен был осенью идти в армию и имел намерение остаться служить по контракту. Степану до армии оставался год, и пока что он жил и учился на инженера в городе. Ездил к нему пару раз Андрей Михалыч, дабы проведать, учится ли его сын на самом деле или только дурака валяет. Степан вроде как учился. Хотя и застукал Андрей Михалыч его тогда с девкой, но ничего сыну обидного не сказал, только посоветовал голову не терять. Это Андрей вообще всем своим сыновьям советовал, помня себя в их годы. Если бы не книги, – уверял он себя, – точно бы дел наворотил по молодости, так что всю жизнь потом расхлёбывать бы пришлось. В юности он был очень не сдержан. То есть внешне казался дисциплинированным, но имел крайне вспыльчивый характер. И больше всего он поэтому переживал за младшего сына – за Алексея, который больше, чем другие сыновья, напоминал ему его самого в юности.

Алексей и вправду очень походил на отца, но ещё большее сходство было внешнее, потому как характера Алексей всё же был иного, более цикличного, что ли. Его эмоциональность не отдавала мрачностью, да и в детстве он был очень светлый мальчик, очень, то есть, открытый; чего нельзя было так опрометчиво сказать о его отце, который был мнителен и всегда оставался себе на уме, так что никогда нельзя было точно знать, о чём он размышляет и какие идеи не дают ему спать ночами.

Итак, главною заботой Андрея был его младший сын, который не желал ни в армию идти, с тем чтобы по контракту там остаться, ни – в город ехать, с тем чтоб, подобно брату Степану, получать образование и становиться уже специалистом в какой-то области, – то, к чему теперь все и гонятся; ирония в том, что едва ли не больше половины специалистов в нашей стране имеют липовые дипломы или, во всяком случае, купленные у какой-нибудь московской, а может, и не московской тётки, – дипломные работы… Это уже до такого бесстыдства дошло, что рекламируют эти сами продажные дипломы везде, где только возможно, да и на языке у каждого третьего это.

Но что надо Алексея уже куда-то определять, то есть что надо ориентир какой-то перед ним обозначить, так чтобы он уж сам за сим ориентиром следовал, – Андрей понимал.

То самое, чем, пожалуй, особенно отличался Алексей от братьев, было – непокорность и своенравие; у него, если угодно, будто бы не было слабостей. Женским полом его как-то мотивировать или спровоцировать не получалось. Он любил отца, любил братьев, любил в воспоминаниях мать. Но больше он не любил никого. Да и на поводу ни у братьев, ни у отца никогда не шёл. И потом, всякий раз, когда Андрей подбирался к нему с этим серьёзным разговором, что, дескать, пора сынок уже и за ум браться, – Алексей только искренне улыбался, заверял отца, что сам знает, что ему делать, и уходил от разговора, меняя тему или просто перестав говорить. Всех этих словесных штучек, всех этих окольных путей к самой сути он не любил, как, впрочем, и сам Андрей, ибо видел в них Алексей лишь отсутствие правды и какую-то готовившуюся подлость. Так что всегда, когда речь шла о чём-то важном, просил, чтобы не размазывали, а говорили всё сразу и как есть.

Но таким внешне правильным был Алексей дома. А в различных компаниях, где была преимущественно молодёжь, вёл себя искренно, но в то же время и надменно. Отец, например, знал, что девчонок у него немало; тем не менее, женским полом он если и не гнушался, то уж не воспринимал его всерьёз как пить дать. Внимавший рассказам любимых братьев, что мать, при жизни, больше проблем отцу доставляла, научившись играть на его характере, чем дала ему что-либо хорошее, кроме самих сыновей, и будучи свидетелем и прямым участником того, что отец воспитал их троих, грубо говоря, в одиночку, – Алексей был уверен, что от всякой женщины больше хлопот, чем пользы, и потому если девчонки и были ему нужны, то только для утех; ни одной из них, как бы ни были те в него влюблены, он никогда не открывался. И вообще ненавидел долго болтать с девушками и уж тем более – никогда не позволял ни одной женщине верховенствовать над ним. Отец его говорил про женщин, что они непостоянны. Разумеется, в широком смысле. Потому что, опять-таки в широком смысле, близоруки. Это ещё Шопенгауэр сказал. Хотя, кстати сказать, существующие в наши дни нелепые сообщества феминисток и орут обратное, чем, впрочем, сами того даже не понимая, лишь подтверждают свою неправоту и доказывают истинность, открытую ещё, наверное, со времён самого крушения прежнего мироздания… разрушилось которое в силу женского непостоянства.

Наступила осень. Петра забрали в армию. Степан женился в городе, причём на той самой девушке, с которой Андрей Михалыч его некогда и застал. Сыграв свадьбу в городе, они приезжали потом в деревню и было ещё одно празднование в деревне. Что до Алексея, то и он наконец как бы остепенился, но и то лишь говоря формально, – он нашёл себе девушку. Вернее, это она нашла себе его, потому как была, как заключил это для себя Андрей, увидев её лишь раз, – гниловатой натуры, что и сказывалось уже в том действии, что мозги пудрить она начала Алексею после того, как он до полусмерти избил её парня, с которым враждовал ещё со школьной скамьи.

Парень тот уже в школе его выбешивал. И его, и его братьев. Алексей с ним цеплялся из года в год, но всякий раз оказывался побеждённым, потому как увалень этот был старше его лет на пять. В конце концов, он надоел уже братьям и те решили его проучить, подкараулив его под мостом поздней ночью. С собой у них были бейсбольные биты и мешок из-под картошки, который Пётр и Степан и нацепили на голову главному обидчику их брата, а затем все трое хорошенько этого гада отколошматили.

Тогда ни уголовное дело не завели, ни ещё чего-либо радикального в ответ не последовало. Но вот теперь этот парень выучился как-то скоро на физрука (хотя детей он никогда не любил) и вернулся в деревню. И девушку себе быстренько нашёл – первую красавицу и стерву школы, которая была к тому времени уже выпускницей. Звали девушку Полина. Впрочем, учитывая то верное замечание о её натуре, которое уже было вынесено, следует заметить, что и теперь это не физрук её нашел, а – Полина нашла его.

У Полины, впрочем, и помимо физрука ухажёры были, которым она не очень-то отказывала… А физрук был нужен ей, во-первых, для картинки, для коллекции, так сказать, а во-вторых – чтобы зависть у других девчонок вызвать, преимущественно же у тех, которые такого же гнилого характера были, что и она сама.

Если Алексея что и интересовало до Полины, то это качалка. Он сам напилил себе из дерева самых разных гантелей, даже штангу смастерил, стащив у соседа двусторонний самодельный кол и навешав на него деревянных блинов для утяжеления.

Полина не нравилась не только его отцу, но и братьям. Они видели, что она дурно влияет на их парня, а Алексей, надо заметить, был всё же человек внушаемый и морально-неустойчивый. Но братьев, равно как и отца, он насчёт Полины не слушал, вернее, слушал, но слышать не хотел. В нём играл юношеский максимализм, и наедине с самим собой он думал, что, раз уж он в одиночку одолел-таки самого сильного парня во всей их деревне, то и девушка его теперь непременно должна достаться ему. В этих его самоуверениях было что-то детское и притом что-то чисто похотливое; он и сам не знал, что ему больше нравится – встречаться с Полиной или просто спать с ней. Очень вероятно, что в ту пору он смешивал для себя одно с другим и потому и не мог уже разобраться ни в своих чувствах к Полине, ни в своих мыслях на её счёт. Полине это как будто было на руку.

Алексей и сам, впрочем, чувствовал, что что-то идёт в его жизни не так, что он становится раздражительнее и всё больше сам себя не понимает. Но братьев рядом уже не было и посоветоваться было не с кем, а ничьих более советов он не принимал, кроме отцовских, но и отец был уже стар и хотя и был мудрым человеком, а всё ж таки не хотел его Алексей слушать, потому как, вероятно, предчувствовал всё, что отец может ему сказать.

Алексей всё больше общался в компании, где проводила практически всё своё время Полина. Если они в этой компании не пили и не дебоширили, то отправлялись в тёплые дни на речку на фургончике и затем в течение всего дня купались или же по очереди, парочками, закрывались в фургоне. Проходившие рядом старики и старухи, слыша нецензурные песни из машины и видя, как машина раскачивается, бранились и плевали в их сторону. Но ребятам было всё равно.

Всё реже Алексей стал появляться дома, оставляя отца совсем одного с домашними делами. Бывало, что он и домой уже не возвращался. Андрей также заметил, что из их общей с Дашей спальни, где та и умерла и куда с тех пор было принято не заходить без надобности, пропали матрас и две подушки, а также со двора пропал серп.

Несмотря на то что формально была уже осень, на деревне всё ещё было лето, и Алексей придумал следующее:

В центре подсолнухового поля, что было неподалёку от их дома, он срубил подсолнухи, образовав пустой круг, так что по протяжённости это было шагов на десять в каждую сторону; притащил туда мамин матрас и подушки, на которых родители спали в молодости, и ещё два пледа из дома утащил, хотя отец этого уже и не заметил. И часто они с Полиной лежали теперь на этом матрасе и если не предавались любовным утехам, но просто болтали обо всяком, шутили, смеялись; бывало, что и книги читали, потому как Полина, несмотря на свой стервозный характер, любила всё-таки читать, главным образом прозу, хотя и не смыслила в ней ничего, полагаясь только на мнения современных, большей частью никчёмных прозаиков, а всю классику хотя и уважала, но и то неискренне, а – считала, что всё это уже отжившие своё книги и читать их незачем. Бывало, что они просто молча лежали, глядя в небо и провожая взглядом облака, а ночью, если было тепло и они решали остаться, – считали звёзды.

В нашем герое происходила та метаморфоза, что теперь он, наоборот, практически весь открывался Полине, а дома, с отцом, разговаривать не желал и предпочитал молчать. Полине это, опять-таки, было как будто на руку, не вполне ясно, чего девушка пыталась этим добиться, но ей прямо-таки нравилось козырять перед его отцом, намекая, что, дескать, теперь Алексей уже весь в её власти. Полина была старше Алексея на четыре года. Сама она, уже почти добившись чего хотела (а наедине с собой она мнила, что уже и вовсе окончательно и бесповоротно привязала Алексея к себе), – сама Полина постепенно переключалась на других парней, потому как постоянство было не в её характере и она умела только добиваться, но не умела удерживать – черта, впрочем, присущая большинству экстравертов.

Вернулся из города Степан с молодой женой. И не узнал брата. Настолько, по его словам, Алексей переменился. Это сквозило в его отношении ко всему окружающему. Он стал каким-то безвольным.

Степан стал советоваться с отцом, выражая ему свои опасения. Андрей поблагодарил сына и сказал, что займётся этим. Конечно, и сам Андрей видел, что с его сыном творится неладное. Но он не спешил действовать, боясь навредить этим самому Алексею. Когда Андрей сам был юноша и сначала стремился к тому, чтобы поступить в духовную семинарию, ибо молился он тогда пять раз на дню и все свои скромные денежные средства, дарованные ему его отцом Алексеем, отдавал в храм, – он тоже повстречался с одной такой девицей, которая очень напоминала характером Полину. Несколько лет спустя, загоревшись уже учением Ислама, он повстречал ещё одну такую девушку. А потом и в третий раз повстречал нечто подобное. То есть, прежде чем жениться на Даше, ему везло именно на таких стервозных и гнилых особ. И Андрей знал, учитывая к тому же характер своего сына, что, начни он действовать теперь вопреки – и Алексей только взбунтуется и возгорится Полиной ещё сильнее. Надо, чтобы она – Полина – поверила, что он уже весь в её власти, ибо только тогда она проявит себя и Алексей сможет понять всю её природную сущность и только тогда к нему вернётся разум. Поэтому Андрей за ситуацией сына следил, но ничего как будто не предпринимал.

Обернулась же вся эта ситуация отнюдь не радужным образом:

Однажды, когда отец, по словам самого Алексея, вконец задолбал его (хотя Андрей ему только один вопрос задал, да и то не про Полину), Алексей накричал на отца и даже замахнулся, хотя и одумался вовремя. Но свидетелем тому был Степан, который за отца вступился. Привело к тому, что по лицу получил не отец, а брат. И в течение следующих пяти минут братья уже катались по двору, колотя друг друга и по лицу, и по телу. Остановил эту междоусобицу отец, выплеснув на них ведро ледяной воды. Степан как будто успокоился. Но Алексей только ещё более взбеленился и стал сыпать ругательствами в адрес родных. Андрей не выдержал и прогнал младшего сына из дома.

Клонился к вечеру очередной день осени. Подсолнухи вокруг увядали и теперь уже не были похожи на те знаменитые подсолнухи, которые яркими красками запечатлел когда-то Винсент Ван Гог. Да и, помимо тоски, которую нагоняла окружающая атмосфера уже вступавшей в свои законные права осени, лежать на этом родительском матрасе, пусть даже и под двумя пледами, было уже холодно как ночью, так и в обеденное время.

И поэтому надо было уже уходить. Идти к Полине, в бар или куда бы то ни было ещё. Но только не домой. Полина лежала рядом.

Он весь день сегодня вспоминал мать. Один самый яркий день из своего детства.

Подсолнухи Ван Гога он с того дня и запомнил. И, пожалуй, это была единственная картина, которая ему нравилась. Потому что других картин Алексей не помнил или не знал.

Отец повёз их тогда в Москву, в выставочный музей. Уже после музея отец повёл его братьев в парк, на карусели, а он идти в парк не хотел, и тогда мама повела его в кафе. Братья тогда ещё над ним смеялись, обзывая трусом, что он, якобы, боится крутых каруселей.

Мама купила ему и себе мороженое. И они сидели в кафе, друг против друга, молчали и ели мороженое. Он, кстати, ел тогда мороженое первый раз в жизни, и оно ему очень понравилось. Хотя вообще город его не очень-то впечатлил. Мама спрашивала его, нравится ли ему в Москве, и он отвечал, что нравится. Но это только чтобы не расстраивать мать, потому что она тогда была очень красивой и жизнерадостной, и ему не хотелось, чтобы она лишний раз беспокоилась.

Это был лучший его день, проведённый с матерью; да и, пожалуй, вообще лучший день в его жизни. Только тогда он помнил мать молодой. То был его день, его и его мамы. В город поехали в честь его дня рождения, – Алексею исполнялось десять лет.

Уже вскоре у мамы возникли проблемы со здоровьем. Обнаружилась опухоль. И вскоре мать слегла в постель. А потом и в могилу.

За это, за то, что мать их тогда решила оставить, – Алексей её ненавидел. И его психические недуги, в том числе это самое недоверие ко всему женскому полу, было обусловлено не только тем, что их воспитал один отец без чьей-либо помощи. Его комплекс был обусловлен вообще какой-то бессознательной обидой на женщин, и очень вероятно, что именно поэтому он встречался с девушками, которые были старше его, – имея подсознательное стремление к тому, чтобы найти в одной из них свою мать.

Алексей не знал, почему он вспомнил теперь тот день – из-за этих треклятых подсолнухов… или потому, что завтра ему должно было исполниться восемнадцать.

– Пойдём уже, – сказала Полина. – Пойдём ко мне. Я замёрзла… и хочу… согреться! – Она рассмеялась.