Текст книги "Анимация от Алекса до Я, или Всё включено"

– Еещё сту-стульев! – заботливо перевёл Егорка в усилитель голоса, согнулся пополам и со словами «утя, утя» стал крошить хлебные мякиши из кармана.

До меня уже дошло осознание, чего хотят шефы, и я добавил ещё три стула для надёжности. Боб задышал в более спокойном ритме, Мусти ободряюще показал мне большой палец. Не, а трудно было объяснить мне до начала шоу, что тут будет происходить и что от меня потребуется.

– Для нашего шоу нам нужны четыре участника, – бодро завопил Боб на-турецком и немецком. Егорка подхватил клич и транслировал, нервно хохоча, до появления слёз в глазах. Если бы я не видел этого воочию, не поверил бы, что такое может происходить в жизни. Действительно шоу.

Шоу идиотов. Но оценивать весь комизм ситуации, находясь в роли мальчика для битья, на тот момент мне было сложно.

Боб, не чувствуя энтузиазма и инициативы предполагаемых участников со стороны зрительного зала, старательно игнорирующих всё, что происходит на самодельных подмостках, зашёл с этой фразой про комсомольцев-добровольцев на второй круг, ещё громче и чуточку более злобно.

Бюргеры со стажем словно ждали этого повтора и дружно поднялись с насиженных мест. Я опешил, неужели что-то состоится. Но бундес-тим, не оправдывая наших чаяний, нервно кудахча, как потревоженные пернатые, со всей возможно-предельной старческой скоростью засеменили к выходу из опасной для барабанных перепонок шумовой зоны. «Вот вам и Бонч Бруевич», как любил говаривать один знакомый студент исторического факультета.

– Пипетс, барсуки, – донеслось со стороны пульта.

Через лицо Боба наружу стали выступать пунцовые пятна, как предвестники беды.

– Алекс, йя, тайкит бяк! – я с немым осуждением и укоризной посмотрел на него, но наткнулся на гневный оскал и устремился вслед за немцами, марширующим отступление.

История про моё якобы матросское прошлое здесь вряд ли бы возымела возвращающее действие. Поэтому я, обогнав их, прибег к помощи верного «ахтунга», отчаянно указывая за их спины, где задыхался Боб, неестественно хихикал Егор и невозмутимо разговаривал по телефону Джан. Но, подобно морской волне, огибающей рифы, тевтонский строй семенящих пенсионеров миновал меня. Оставалось только прибегнуть к запасному варианту.

– Ком цу мир, май дарлингс, – выпалил я фразу, возникшую на внутреннем информационном дисплее.

Но мои дорогие дарлинги, подобно стайке мышей зачарованные сказочным крысоловом двигались всё дальше от меня.

– Дер клуге хунд! – завопил я, отчаявшись их привлечь обратно. (Der kluge hund (нем.) – умная собака)

Строй остановился, я вновь увидел грушевидно-сморщенный натюрморт и удостоился неодобрительных покачиваний седовласых голов. Да я и сам понимал, что собака-вундеркинд здесь ни к селу, ни к городу, но мой лексический запас истощился.

Поникший, я вернулся к «своим». Feci quod potui faciant meliora potentes – даже не прибегая к переводу с великого латинского, можно понять – я сделал все, что мог. Кто может, пусть сделает лучше. Так думалось мне, но, естественно, Боб так не считал. Мне показалось, или между нами действительно пробежало чёрное животное размером с телёнка и исчезло в перегородке барной стойки. Бранясь, он снял туфлю, отчего пахнуло жареным, этой пахучей туфлёй стал лупить по спинке дивана прибегая к парафольклорным выражениям, потом покусал туфлю зубами, нашёл, что съедобного в этом мало, о чём неустанно ведал исходящий от неё аромат, и снова дубасил диван, пока не выдохся. Затем, тяжело дыша, дал Мустафе знак:

– Клаб Дэнс.

Джан разорвал объятья с креслом, присоединившись к нам. Мы исполнили зажигательный клубный танец пяти придурков, под быструю латинскую музыку перед пустыми диванами и окончательно погрузившимся в дрёму барменом. Вернее танцевали четверо, я запоминал движения и на заднем фоне пытался их повторить. Оценить наши старания было некому, оно и к лучшему, потому что в сумме за технику и артистизм мы не набрали бы и на единицу.

Боб сделал объявление диванам, что приглашает всех желающих на ночную дискотеку в «Пентхауздиско», которая проходила здесь же на нулевом этаже Роуз отеля. Егорка перевёл. Опять же, для кого эта информация предназначалась непонятно. Как будто с привидениями работаем.

А может это был сигнал для бармена, который исчез с табурета, наверное снова примостившись под стойкой.

Затем начали разбирать аппаратуру, чтобы спустить её на вниз, на дискотеку. Мустафа шепнул, что это было лучшее шоу месяца, по количеству гостей и по длительности проведения. В прошлые разы не было даже немцев.

И тут появилась Натали.

– А где вечернее шоу? – удивилась она. – Боб, нерде шоу?

Задетый за живое таким бестактным вопросом Боб, потерявший за один вечер всех любимых животных, помимо трёх свинок на моём счету, разозлился, бросил складывать шнур от микрофона и разразился гневной тирадой, часто упоминая моё имя. Очевидно, сваливал весь провал на меня. Что-либо возразить я опять же не мог, поскольку речь велась на ипчесебельмешикызкумар-ском. Выслушав Боба с каменным лицом, Натали одним взглядом остановила его словоизлияния и обратилась к Джану. Тот, видимо, более адекватно обрисовал ситуацию и указал на независимость от нас причин фиаско.

– Собирайте гостей на дискотеку, – обратилась она к нам. – Алекс, Боб тобой недоволен. Жалуется, что плохо работаешь, не налажен контакт с гостями. Ты как считаешь?

Ну, я не стал вести себя как маленький обиженный мальчик, обеляя себя, хотя какой-то вины за собой совершенно не чувствовал. Более того, всё происходящее напоминало мне фарс, комедию положения, было чуждым моему пониманию и представлениям о работе аниматора и происходило будто бы не со мной.

Да и в целом дела у меня обстояли неважно. Не будь я так финансово стеснён из-за идиотской покупки запредельных по цене гламурных солнцезащитных очков в московском дьюти фри, будь он трижды-пятижды неладен, я, быть может, обрисовал бы Натали ситуацию, как вижу её я, выдал бы Бобу парочку хуков с правой. Возможно и одного было бы вполне достаточно, а затем отправился обратно в аэропорт хозяином своих поступков.

Но сейчас я был заложником положения, оставшихся денег на билет до дома, чуял, что не хватит. Вариант с автостопом и собачьими упряжками здесь не сработал бы. Выход был – временно смириться с самодурством турецкого начальства, косить дальше под Иванушку-дурачка, дождаться первой зарплаты. А потом уже показать могучий русский дух, кулак и несгибаемую волю славянского народа.

– Да я стараюсь, Натали. В Египте мы малость по-другому работали. Немного времени надо на адаптацию, – ответил я на упрёки.

– Ну хорошо. Если что, у Егора спрашивай, он подскажет. Боб, действительно шеф своеобразный. Но он раньше с Уром в команде работал и тот одобрил его кандидатуру шефа.

Похоже, Ур просто прикололся, да и на то, что Егор подсобит с советом, рассчитывать не приходилось. Легче у живого носорога разрешение на изготовление собственного чучела выпросить. Что же, будем вариться в этом котле непонимания дальше.

Между тем долгий день всё никак не желал заканчиваться. Мы перетащили колонки этажом ниже в помещение для дискотеки. За нами переместился и намагниченный бармен. Стойка имелась и там, и он занял излюбленную позу дремлющей старушки, прикрыв сонные очи волосатой рукой. Описывать особо нечего, такой диско-зал можно встретить в любом заштатном клубе провинциального городка. Рассчитанный максимум человек на 50 – это предел по вмещаемости, да и то при условии, если публика будет находиться в положении для прослушивания национального гимна – стоя и не двигаясь. Массивный серебряный, на четверть обколупанный шар под потолком и скользкая плиточная зона для танцев со следами мыльных разводов под ним. Окошко диджея с деревянными ставнями, покрытыми обсыпающимся лаком, с колонками по бокам и парой световых лампочек на фанере. Джан, Мусти и Боб занялись саундчеком.

Я последовал совету Натали и обратился к Егорке, восседающим за барной стойкой:

– Что надо делать?

Он уставился на меня, словно видел в первый раз.

– Сашка, ты что ли? Откуда, какими судьбами? Как отдыхалово – ништячно?

Но мне сейчас было не до придуривания. Меня недавно пытались смешать с землёй, спустить по карьерной лестнице в самое дальнее подземелье, принизить в рамках трудового кодекса гастарбайтера и при этом наплевали в человеческое достоинство, лишив возможности поквитаться.

Но то ли Егорку не отпускало конопляное поле, то ли он почему-то проникся ко мне неприязнью, словно я крепко насолил ему в другой жизни, но нормально общаться он не собирался. Для меня такое принципиальное отношение было в диковинку. В жизни встречались неприятели и злопыхатели прежде, но у них на то имелись объективные причины. Я про них знал и мог логично объяснить сам факт возниконовения неприязни. Но тут – одна команда, одни задачи – к чему такое предвзятое поведение. Словно Егорка был выраженным расистом, а я восставшим негром, в революционном восстании отобравшим у него святая святых – sancta sanctorum – конопляную плантацию.

Осознав бесполезность поговорить с ним как с представителем вида homo sapiens, я снова отправился в обход по территории, подальше от начальственных глаз. Так как вряд ли мне, на моём положении армейского новобранца, позволили бы оставаться в стадии ничегонеделания, протирая барные стулья, подобно Егору.

Стемнело ещё больше. Белесые барашки волн уже не различались, и сменился охранник, который долго ко мне докапывался, почему я разгуливаю без отельного браслета на запястье и кто я вообще такой. На все лады я произносил анимация, анимасьон, анимайшен, аниматоре, но Муххамед притворялся столетним дубом с отрицательным айкью. Лишь настойчиво повторял что-то на своём местно-аладинском. Мои «ништферштейны» и «нонандестанды» не помогали, он продолжал проводить экспресс обучение турецкому языку методом безостановочного вопрошания, успевая по рации связываться с начальством, может просил прислать подкрепление, ссылаясь, что он поймал опасного террориста, а может просто болтал с дальними родственниками из Таджикистана о погоде. Шайтан их понимает, этих турков.

В этот день я уже пресытился по горло и выше оного янычарами, османами и прочими изобретателями рахат-лукума. Поэтому я дошёл до того, что на русском поведал ему о чокнутом Бобе и обкуренном Егоре. Перешёл затем к самому Муххамеду, подробно описал его внешность с точки зрения карикатуриста, затем шаржиста и бухого мультипликатора. Указал точные размеры мозга, близкие к таковым у некоторых представителей отряда беспозвоночных, а заодно и размеры детородных органов, для изучения коих потребовалась бы дополнительная увеличительная техника. Открыл глаза на тёмные страницы его биографии, включающие очень не правильную с точки зрения моральных и религиозных принципов любовь к мужчинам, к животным, в частности парнокопытным, к инопланетянам, пленникам инопланетян, инопланетным животным, коллекционированию конфетных фантиков и вязанию крючком. Перевёл дух. Заметив заинтересованность, продолжил биографией его семьи и предков до пятого колена. Объяснил возможные причины его появления на свет, не связанные с интимным контактом между мужчиной и женщиной. Затем признался, что я не только террорист, русский шпион, социопат и враг всех объединённых сил секьюрити, но и послан из будущего самим Джоном Коннором, для того, чтобы новых страниц в тёмной биографии Мухаммеда не добавлялось. Да и вообще – запечатать навеки вечные его книгу жизни. Снова отдышался и вернулся к фактам биографии уже его прошлых жизней, в виде простейших представителей животного мира, типа червей и их личинок. И остановился на том, как он закончит свою никчёмную жизнь посреди лотков с гнилыми апельсинами с грязным валенком промеж обратной стороны желудочно-кишечного тракта по отношению ко рту. И это валенок будет принадлежать не кому-нибудь, а самому посланнику Джона Коннора, то бишь мне.

Живописание было немного затянутым, но упускать подробности я не имел права. Николай Дроздов был бы горд такой речью, содержащей упоминания множества нозологических единиц многообразия живых видов, как на латыни, так и в простонародном переводе, прозвучавшей из уст его ученика, каковым я, к сожалению, не являлся. И, быть может, дал бы рекомендательное письмо на членство в почётной зоологической академии. Как ни странно, этот экспрессивный монолог произвёл эффект на Муххамеда, он заулыбался.

– Чего ты лыбишься-то, товарищ басурманин, олигофреническая ты овца? Среди апельсиновой пажити, источающей смрад великий, воистину тебе говорю, будет возлежать тело твоё заблудшее, закореневшее в грехах многочисленных, ибо порождением хаоса оно является и с хаосом воссоединено будет. Аминь.

– Анимейша?! – вдруг разверзлись хляби земные, распахнулись врата небесные и редкостного осла ибн Мухаммеда осенило. А я ведь уже стал считать имя Мухаммед как синоним человека умственно отсталого.

– Анимейша, анимейша, едрить твою в качель, лавашом тебе по носу. Пять баллов за сообразительность. Допёрло, чурка нерусская, с кем связался, – уже не мог я просто так остановиться. – Так что, верблюжий сын, отпусти меня по-добру по-здорову, а не то довершу начатое князем Николаем 1 и контрибуциями не отделаешься.

Мы пожали друг другу руки и я, сопровождаемый ночной заморской луной, вызывающей приступы зевоты, и, как мне казалось, уважительно глядящим вслед Мухаммедом ибн Придурковичем зашагал обратно.

На дискотеке царило уныние. Бармен занимался верным делом, отточенным до совершенства – пребывал в объятиях морфея. Егорка клубился в компании двух схожих по пристрастию к психотропным веществам юнцов. Лампочки мигали, обколупанный шар крутился. Боб неожиданно сказал, что я: «Алекс, ю кан гоу, йя», – могу идти. Я не стал уточнять направление удаления, вдруг я его неверно понял, и вместо удаления в опочивальню, мне надлежит удалиться из жизни Боба насовсем.

И вот я уже очень скоро выходил из отеля. Вдохнул свежий воздух, грудь захолодило, по плечам и спине пробежали сырые мурашки. Мой взор обратился вдаль, туда, к освещённым призрачно-ночными гигантскими светильниками. Мерцающим и будто подмигивающим мне. То был свет от других отелей, которые компактно гнездились на протяжении нескольких километров вдоль дороги, уходящей от моих стоп в неизвестность.

Быть может, там мне было бы суждено познать счастье и вдохновение идеальной работы, предначертано познакомится с нормальными аниматорами – братьями Иванушками и сестрицами Алёнушками, такими же homo romanticus, увлечёнными спортом и весельем как и я, готовыми принять меня в команду без испытания бойкотом, злобными огрызаниями и пустыми придирками. Готовыми делить вместе бассейн и море, обед и ужин, сообща придумывать забавные розыгрыши для тупонепробиваемых секьюрити и квёлых туристов. Пока эти незатейливые розово-сопливые образы роились в уставшей от напрягов первого рабдня голове, я услышал шаги за спиной.

– Алекс! Давай, кусно, – Мусти протягивал мне что-то вытянутое в салофановой оболочке, величиной с ладонь.

– Какашка? – переспросил я, улыбаясь.

– Не – это пипетс. Какашка не кусно, я знать какашка. Это кусно, давай.

Действительно, бутерброд с ветчиной, сыром, томатами, водружёнными между двумя тёплыми прожаренными кусочками свежего мягкого сдобного хлеба, был пипетс каким вкусным.

А ведь, кажись, я чуть было не дал слабину, разнюнился, когда всё не так уж и плохо. Где же боевой дух, наследие Вальтера Скота и Александра Дюма, где воля к преодолению трудностей и непризнание невзгод? Отставить сопли Алекс-фигалекс.

– Боб сегодня катастрофа, Алекс. Что это? Что это шоу – гость нет сегодня. Дурачок, Боб. Боб шеф капут – Ур харошо. Сейчас отель плоха, гест – капут. Сейчас работать нет – плоха. Потом харашо. Скоро много гёрлфренд. Джага-джага еври найт, ноу слип, – завернул тираду даритель бутерброда.

Как можно «ноу слип еври найт» в то время я представлял с трудом. Веки слипались, голова кренилась на грудь, даже зубы были готовы уснуть на перемалываемой мякоти бутерброда. В таком состоянии закончился мой первый день в Турции.

Глава-продолжение

Подлинными Британскими учёными доказано, что прочтение нараспев этой главы вслух перед зеркалом, с зажжёной свечой в руке, уж точно вызовет недоумение у лиц, проживающих с вами в пределах одной жилплощади.

Вчера я, оказывается, как-то сумел завести будильник на телефоне, и его звук вырвал меня из сна-паралича. Как это часто бывает, просыпаясь в незнакомом месте, с трудом вспоминаешь где ты, но потом волновые гигабиты воспоминаний накатывают, и накрывает с головой. Сначала я почти захотел оказаться дома и даже мысленно попросил об этом дедушку Мороза, его верных оленей и других божеств северо-запада. Но нет, я был не дома. Во рту языком нащупал что-то чужеродное, извлёк пальцами влажный пищевой комок с остатками помидора. Да – всё же уснул, не доев гамбургер.

Через окно уже вовсю щипало глаза солнце. Доносились звуки с улицы, незнакомые переклики на чужеродном языке, скрипение колёс, шумы перемещений по асфальту. Хлюпанье, словно кита свалили в пустой бассейн, и он яростно пускает фонтан, мечтая выбраться и расправиться с обидчиками.

На соседней кровати было разбросано чьё-то тело в одежде. Руки, ноги переплелись, где-то между подушками пряталась голова. Я даже вначале подумал, что там несколько персон, но, при более тщательном визуальном анализе и методом пальцевого тычка, пришёл к выводу, что тело одно. Живое или нет, мужское или женское, кому оно принадлежит и можно ли его сдать как телотару в пункт приёма баксов за 300, вот были начальная опись вопросов.

Я вскоре умылся, оделся и только после этого приступил к осмотру. Тело издавало лопочущие протесты на турецком, предприняло вялые попытки отбиться и зарылось ещё глубже в кровать, насколько это было возможно, почти растворившись среди белья. Я успел опознать Егорку, совершил ещё пару пробуждающих атак, использовав базовый арсенал побудника с тремя тычками и одним лёгким пинком, но безрезультатно. Ну да ладно, не маленький, сам очухается и выползет из конопляных зарослей Морфея.

Вышел на улицу, миновав прохладу пустого фойе. Да, уже начинало припекать солнце и это в девять-то утра. Красота!

Рядом с отелем уже копошился народ. Истерично бибикая, пара икарусов маневрировала у шлагбаума, пытаясь одновременно заехать на узкий пятачок двора. В туннель бункера, находившегося сбоку от входа, въезжала продуктовая фура, возле неё суетились с тележками темноволосые ребята-разгрузчики в светлой робе персонала. В будочке бездельничала охрана, оживившаяся при виде меня.

«Вот блин, опять на полчаса разговора – опознание и идентификация личности будет. Так и на завтрак опоздаю», – подумалось мне при виде улыбающихся из окна смуглых чернявых рож.

Но повезло, одна из рож принадлежала вчерашнему знакомому

– А, анимейша. Алекс, насыл сын?

Что такое «насыл сын», я уже знал, но ответные фразы на – «как дела» – до сих пор не выучил, поэтому ограничился приветствием:

– Мерхаба.

И тем самым спровоцировал новую волну:

– Мерхаба, бу не? Гюнайдын, Алекс, хош гельдиниз. Насыл сын?

Вот ведь пристал Муххамед.

– Гуд, гуд насыл сын. Ка-ро-шо, верблюжий сын. Вери карошо, – но он не отвязывался.

– О, карошо, тамам, – опять заулыбался вчерашний дотошник. – Бу не, вериблюжаны сын? Вот зис? (что это).

Опс, должно быть случайно вырвалось.

– Это карошо! Верблюжаны сын – итс гуд! – но пояснять, что это «кэмэл сан», я не стал, пусть думает, что это непереводимое с русского очередное доброе слово.

– А, вериблюжаны сын – карошо. Тамам. Нерейе гидилир?

Вот что это началось опять? Неужели не понятно, что я не кумекаю ещё на вашенском гирилбилире.

– Муххамед, всё уже, заканчивай. Привет от Джона Коннора. Я кушать иду. Гоу то ит, брекфаст, андэстанд? – только после активной пол-минутной жестикуляции руками и ртом, он понял, что я намереваюсь позавтракать, а то был бы непрочь болтать тут полдня. Им то что, пока угрозы никакой нет, то и работа не кусает за пятки. Прохаживайся туда-сюда, да делай строгие гримасы. Свежих сканвордов не завезли, вот и надо себя как-то занять.

Когда я уходил, он яростно задискутировал с напарником, кажется по поводу Джона Коннора. Это вызвало у меня усмешку. Такое довольное славянское лицо я и увидел в отражении от зеркальных дверей главного корпуса.

Далее меня ждал шведский стол к которому у меня уже начинала вырабатываться привязанность, в виде умеренного слюнотечения.

Пройдя тест на раздражительность в виде однообразных вопросов «насыл сын?» от поваров и гарсонов, я сумел завладеть провиантом. Подкрепился чудным омлетом на два яйца, с вплавленным в него сыром и ломтиками ветчины, украшенным по бокам сочными овощами. Пара круасанчиков с абрикосовым вареньем продлили гастрономический изыск провинциала.

«А что, жить можно», – пришла телеграмма из желудка, с которой я охотно согласился.

Насколько помнил, мне предстояло провести зарядку. Где это будет происходить и как, пока смутно представлял. Для правильной коллективной зарядки нужны три сослагаемых успеха: 1-музыка, 2-полянка и 3-люди.

В Египте я видел, как девчонки на лужайке проводили стретчинг – утреннюю растяжку. Собиралось несколько туристок с полотенцами. Мужчины это мероприятие принципиально не посещали, только просматривали издали. Или вблизи, если было кого просматривать. Тут же на лужайке появлялся магнитофон-бумбокс и под лёгкую музычку дамочки разминались, повторяя за аниматоршей нехитрые телодвижения.

Мест на территории отеля, которые могли бы выполнить роль такой лужайки, я пока не встретил, обойдя корпуса раза три. Либо это были маленькие газончики травы, либо, достаточные по размерам лужайки, но с препятствиями в виде пальм и колючих кустарников, либо непроходимые заросли. Я по-тихому запаниковал, поскольку время приближалось к 10-ти, а я всё ещё был в подвешенном состоянии без необходимых составляющих успеха.

Да и что толку, если я соберу людей, музыкального сопровождения то всё-равно нет. Вот и будет убогое зрелище. Если была бы музыка, можно ещё было бы выполнить бодрый марш, спортивную ходьбу на месте или вокруг бассейна и плавно перейти на водные процедуры. Да и придумать, чем заняться, не проблема, но в тишине зарядка представлялась мне чем-то мрачным и не подходящим по жанру к развлекательному курорту, нечто вроде армейских отжиманий и подтягиваний или уроков школьной физры в обществе физрука старпёра детоненавистника. После такой зарядки инструктора, как правило, закидывают гнилыми помидорами, тухлыми яйцами, варёным луком и жёванной морковкой, валяют в смоле, пластилине и перьях, сжигают наполовину на костре. И напоследок, привязав якорь к шее, с осиновым колом в сердце, цементными ботинками на ногах и камнями в почках, топят в колодце с нечистотами под «Прощание славянки».

«Хоть самому пой и упражнения при этом показывай. Сельхоз зарядка, млин. Да где же все-то?»

В столовой появился Мустафа – сын востока. Для меня сиё прибытие представлялось не меньшим по значимости, чем явление Христа народу, или «прибытие поезда» братьев Люмьер.

– Help, Мусти, тайм из гоинг. Morning gym. I need music and place, – выплясывал я круги вокруг, выглядевшего вчерашне-помятым, представителя нерабочего пока класса.

– Алекс, релакс. Астарожна, – Мусти был невозмутим не просто как удав, а как удав-даос.

Время шло, он насыщался пончиками, а я продолжал мысленно обливаться холодным потом. Работа прежде для меня была делом, к которому я подходил со всей ответственностью, не в силах пустить всё на самотёчный авось. Не сдать проект вовремя, отстать от запланированного графика, уйти домой с отягощённой совестью, что-то не закончив к сроку, отложить вынос мусора на неделю, а стирку носков на месяц, представлялось мне весьма постыдным, недостойным и немыслимым. В этом плане я был зануден и зауряден. Эта черта характера нередко раздражала и меня самого, превращая пословицу – «никогда не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня» – в рабочее кредо. Другое дело, что трудоголиком я не был и за самой работой ради работы не гнался, а вот если уж взялся, то норовил довести до ума. Вот и сейчас, если зарядка должна начаться в 10-ть, то в 10-ть она и должна начаться. Любое отклонение от этой аксиомы для меня с точки зрения ответственного товарища-работника в ту пору было бы фатальным.

– Окей, Алекс, сейчас можна. Только релакс. Тиха-тиха, – отодвинув пустое блюдо, молвил Мусти. Он, похоже, догадывался о гамме чувств, бушевавших внутри меня, но не в его менталитете было спешить, торопиться и добавлять лишней суеты к этому миру. Поэтому он затянулся сигаретой, с чувством, толком, расстановкой, довёл её до фильтра, придирчиво его осмотрел, удивляясь, что это удовольствие оказывается не вечно и исчерпаемо, и только после этого оторвался от стула.

Ещё полчаса мы потратили на то, чтобы найти ключ для дверей и транспортировать огромные колонки и диджей пульт из «пентхауса» к тихому бару возле кальянной. Мда, с аппаратурой здесь нехватка. Закатили пульт за пустующую барную стойку возле шатра. Мустафа завозился с проводами от колонок, чертыхаясь вслух.

– Йя, Боб – катастрофа! Что это? – так он выражал своё недовольство тем, что на дискотеке Боб сам предпочитал возиться с аппаратурой и музыкой, ставя свои любимые записи, тем самым нарушив какую-то мудрённую взаимосвязь проводов и контактов.

Я же старательно запихивал диск со своей музыкой в CD-проигрыватель, но тот ни в какую не хотел читаться техникой «made in Turkey». «Трижды блин, вот засада зоосада», – у меня там была и зарядка по трекам и аквааэробика и ещё примочки разные, да и просто музыка хорошая, на все случаи развлечений, от детских капустников до войны в персидском заливе. Всё в отдельных папках, пронумеровано. По наивности, я представлял, что здесь у диджея водится ноутбук, а не допотопные пульты и комиссионные проигрыватели, не читающие dvd-диски. «Фиаско! Фи-фи-фи-фиаско», – прилип навязчивый припев, на мотив какой-то популярной некогда песенки.

Время уже подходило к 11, как на горизонте появился заспанный Боб в неизменной бандане по-пиратски, в чёрной футболке, джинсах и штиблетах, подобный чёрному ворону. Увидев нашу возню, он приосанился и заковылял к нам, прихрамывая на правую ногу.

– Монинг джим, увсё? – спросил он.

Мустафа разразился тирадой вроде того, что он в гробу видел «монинг джим», этот презренный пульт, и тех безруких австралопитеков, которые в нём вчера ковырялись. Похоже, я стал больше понимать по-турецки. Боб сначала опешил, потом выдал тираду в ответ, гораздо большую по объёму. В ней он словесно уложил в пресловутый деревянный ящик, именуемый гробом, всё население земного шара и прилегающих планет, а заодно и безруких земляков, чьи умственные способности не дотягивают до права называться людьми, и тем самым не имеют права пинать дорогое диджейское оборудование. Затем Боб переключился на меня.

– Алекс, йя, нэрдэ гест?! Морнинг джим, йя! Давай работать, йя. Проблем вар? – зашипел он.

Как в тумане я помчался к бассейну и пляжу. Не помню, что я говорил, как увещевал, какие доводы использовал, но мне удалось собрать где-то около 6-ти человек. Из тех двух дюжин, что вообще в такой час пребывали вне комнат отеля. И, представьте себе, больше половины из них были пожилые немки, пятнистые от вереницы прожитых лет. Пупырчатые как дымчатые леопарды, с пергаментными складками тел, свисающих через чопорные закрытые купальники.

С местом проведения зарядки тоже не сложилось. Кафельная, зашлифованная до блеска плитка, перед стойкой «тихого» бара это далеко не мягкий газончик. Фитнес-коврики, принесённые из анимационной, на ней безбожно елозили и скользили. А разостланные полотенца, не являлись надёжной защитой от твёрдой и холодной поверхности плит, но другой альтернативы не было.

«Большую часть упражнений проведу стоя», – решил я.

Осмотрел контингент, удививишись, как они вообще отважились прийти. Что я такого им наговорил. Неужто «иш бин матроссен» помог? Или наобещал бесплатные входные билеты в рай? Бундес-лига улыбалась, демонстрируя старческие дёсны. «Лишь бы не развалились на изношенные запчасти», – подумал обеспокоенно.

Тем временем возня с проводами продолжалась, звук никак не хотел появляться, где-то отошёл контакт. Дошло до того, что Боб и сам принялся пинать раритетный пульт, этот анахронизм, пережиток из прошлого и творение дьявольских сил. Кляйне-бабушки-одуванчики продолжали улыбаться, считая, что это часть представления в их честь, а может просто возрастной паралич лицевых мышц натягивал уголки рта вверх. Я не стал их разубеждать, что всё так и задумано, что варварский разбор пульта на детали не является импровизацией, улыбаясь вместе с ними.

– Алекс, йя, давай, «монинг джим». Катастрофа, йя, – зашипел Боб.

Вот и стоило мне потеть и переживать по поводу перформанса, похоже убогого зрелища не избежать, как не было музыки, так и не стало, трижды адский блин, мать всех перемать. Я гремел по всем трём пунктам: 1-место, 2-музыка и 3-люди. Беззвучная зарядка на кафельном покрытии с престарелыми грандсеньоритами. Ни одно из условий залога успешного мероприятия не отвечало требованиям стандарта.

Пытаясь сохранить улыбку, я отвернулся от сцены избиения пульта ногами, за который горячие турецкие парни взялись, уже с полным пониманием в лоу-киках, дуэтом чечёточников. И звуковым сопровождением, но не тем, на которое я рассчитывал, стали: пыхтение, обычные ругательства для концентрации, приглушённые стуки, скрежет непромазанных колёсиков, экзотические цветастые насыщенные выражения и мои «айнс, цвайн, драй, фиар». Последнее я неожиданно вспомнил на волне переживаемого волнения за свою первую блино-комочную зарядку. Память подсказывала, что это немецкий счёт из забытого, древнего как пломбир за 16 копеек, мультика – «Пчёлка майя». Видел я его в ранние школьные годы, а пробудить залежи памяти мне помогли старушки, похожие на ту нарисованную пчёлку своими грушевидными телами и приделанными матушкой природой к ним тонкими ручками и ножками.

Урок оздоровительно-реанимационной зарядки для пожилых продолжался. Кафель мало того, что был кафелем, он вдобавок был не просто скользким, а скользким как угорь, смазанный маслом масляным. И мне рисовались картины леденящего ужаса, как мои дойчебабульки поскальзываясь, неловкими кеглями валятся с хрупких ножек. Бьются своими головушками с лихо закрученными, раскрашенными в яркие, маскирующие седину, фиолетовые, зелёные, розовые цвета локонами о кафель. И наступает – всеобщий апокалиптический пипетс и какашечная катастрофа, как продолжали предсказывать голоса за спиной на фоне стука и кряхтения.