Текст книги "Ленин и Клеопатра"

Заключение.

Такова пьеса о пьесе, растянувшаяся на десятилетие и до сих пор еще не законченная. Я не теряю надежды на то, что третий губернатор Петербурга окажется человеком бесспорно умным и бесспорно обладающим развитым воображением и чувством юмора. А также умеющим считать общие деньги.

И, наконец, на десерт, сама пьеса, о которой столько проговорено.

ПРИЛОЖЕНИЕ.

Александр Образцов. Ленин и Клеопатра

Действующие лица

Ленин

Клеопатра

Рахья

Свердлов

Антонов-Овсеенко

Троцкий

Подвойский

Фотограф

Кабинет в Смольном. Зеленый свет настольной лампы сообщает ему подводный колорит. К тому же напряжение постоянно садится, и из-за этого возникает представление об очень сильном волнении на поверхности.

Громадные дубовые шкапы спрячут хоть черта.

Ленин, только-только прибывший с Сердобольской улицы, быстро входит в кабинет, снимает пальто, кепку, бросает их на шкап и, остановившись посреди кабинета, с удовольствием потирает руки – пора!..

Стук в дверь.

Ленин. Сейчас, товарищи!.. Не к спеху!

Голос Рахьи. Тут Свердлов до вас добивается, гражданин Ленин!

Ленин. Мне лучше знать!.. Не к спеху!

Голос Рахьи. Ну, так я ему говорю… А он…

Голос Свердлова. Да ты меня пустишь или нет?.. Понаставили чурбанов!.. Ты кто – швейцар?

Голос Рахьи (угрюмо). Ну, допустим…

Голос Свердлова. Фрейлинам дверь открывал?

Голос Рахьи. Ну, еще чего?

Голос Свердлова. А народу?!.. Ты… говноед!

Звук спускаемого тела.

Ленин. Ох, Яшка ты Яшка… Яшка ты Яшка… (Начинает петь, приплясывать.) Яшка ты Яшка – красная рубашка!.. Яшка ты Яшка… Мда… Однако – пора!.. Пора, пора… Чего-то сердце просит… Но сердца нет! (поднимает палец) а есть – земля и воля… Ну-с… Это мы (снимает парик) сдираем… А это (вытаскивает бородку и усы из кармана, приклеивает) напротив – прилепля-аем… Так. Чтоб какой-то живописец в дальнейшем не промахнулся… Так. (Оглядывает кабинет. Бодро.) И без баб. Разыграем все это дело без баб. В мужской компании. Строгий мужской разговор. Та-та-та-та-та… Бах! Ба-бах!.. Фьиу-фьиу-фьиу…

Играя в войну, прячется за столом, за шкапами, перебегает, пригнувшись кабинет и головой врезается в живот Клеопатре, вышедшей из шкапа.

Клеопатра. Ой.

Ленин молча осматривает ее, даже заглядывает сзади, как будто там прячется целый выводок Клеопатр.

Ленин. Вы что, товарищ?..

Клеопатра (подавая руку лодочкой кверху). Клеопатра…

Ленин (усмехнувшись). Цезарь. (Руки не подает.) Тут у нас, барышня, Север, Север!.. Но скоро будет Юг!

Энергично идет к столу, пишет записку. Подает ее Клеопатре.

Ленин. Обратитесь к товарищу Фотиевой. Она вам что-нибудь подыщет. Валенки какие-то, что ли. Шубенку. А пока извините – дела.

Клеопатра вдруг становится на колени и целует Ленину руку.

Ленин (вырывая руку). Не люблю!.. Что это? Из-за какого-то салопа вы лобызаете руку! А если вам подарят автомобиль? Что тогда?.. Эх, вы. Куры.

Прислушивается. Перед дверью тем временем происходит нешуточные события. Свердлов, очевидно, подтянул подкрепление.

Голос Антонова-Овсеенко. Дай я ему вмажу!.. У-у, цербер!.. А-а!..

Летит по лестнице.

Голос Свердлова. По какому праву, я вас спрашиваю, вы не пускаете нас в кабинет?! Предъявите мандат!

Голос Рахьи. Я предъявлю…

Голос Свердлова. Руки!.. Не крути руку, осел! Мне декреты подписывать!..

Голос Троцкого. Что за шум?

Пауза, наполненная действием.

Ленин. Ну-ка… Давайте-ка временно туда, откуда пришли.

Пробует затолкнуть Клеопатру в шкап. Она сопротивляется. Во время этого сопротивления некоторые части тела входят в соприкосновение, затем происходят некоторые перестановки тел, и Ленин первым оказывается в шкапу. Клеопатра затворяет дверцу за собой.

В кабинет врываются объединенные силы ВРК: Троцкий, Антонов-Овсеенко, Подвойский, Свердлов. Лапа Рахьи успевает вырвать клок пиджака со спины будущего председателя ВЦИК.

Троцкий (едко). И вы хотите взять власть? Вы?

Подвойский. Но не стрелять же в него, в конце концов…

Троцкий. Я бы сказал, действия производились односторонне.

Подвойский. Что? Привести сюда роту матросов, по-вашему?

Троцкий. Здесь ротой не обойтись… А вы что сопите, Овсеенко?

Антонов-Овсеенко. Антонов-Овсеенко!

Троцкий. Виноват. Так кто же здесь, интересно, председатель?

Антонов-Овсеенко. Чего?

Троцкий. Председатель этого дела? И этой территории?

Антонов-Овсеенко. Чего?

Троцкий. Кто руководитель, я спрашиваю?.. Ну?

Антонов-Овсеенко (сопение. Неохотно). Ну, вы…

Свердлов. Кгм!..

Троцкий. Так вот. Я, как председатель, требую безупречной дисциплины во всем!.. Если вы хотите, конечно, взять власть. А если вы решили так, побаловаться, то что ж… Пожалуйста, воюйте со швейцарами… со швейцарцами можете повоевать… по телеграфу… (Садится небрежно в кресло, достает из кармана френча французский роман.) А я пока почитаю.

Читает.

Антонов-Овсеенко. Но я же согласился…

Молчание.

Антонов-Овсеенко. Гражданин председатель Петросовета! (Пауза.) Лев Давыдович!

Свердлов. Действительно. Время идет, а мы еще план действия не наметили. (Пауза.) Люди, говорю, ждут приказов.

Троцкий. Ну так приказывайте. Вы ведь тоже претендуете на лидерство?

Свердлов. Я – за коллективное руководство.

Троцкий. Чудесно! Вот и работайте.

Пауза. Троцкий читает.

Свердлов. А-а…

Троцкий. Что?

Свердлов. Ничего!

Троцкий. Ай-яй-яй.

Читает.

Подвойский. Может, это… матросов?

Антонов-Овсеенко. Что матросов?

Подвойский. Ну… пустить.

Антонов-Овсеенко. Куда?

Подвойский. Ну… в город?

Антонов-Овсеенко. А нам куда?

Подвойский. Что?

Антонов-Овсеенко. Матросов – в город, нам – куда? (Пауза.) Матросы-то – люди дикие! Матросы-то грабить начнут! Насиловать!

Свердлов. А вот это пусть. Пусть насилуют! Осуществляют классовую месть. А мы посмотрим. (Потирает руки.)

Троцкий. Фи!

Читает.

Свердлов. Ну! Бляха муха! Я ему как-нибудь заеду в морду!

Троцкий. Че-его?

Медленно поднимается. Свердлов несется к двери, бьется в нее (Рахья не пускает). Перед приближающимся Троцким сползает вниз, закрывает голову руками. Троцкий бьет Свердлова шнурованным ботинком. Затем властно подходит к столу.

Троцкий. Карту!

Антонов-Овсеенко мигом выхватывает из планшета карту и движением официанта расстилает ее на столе. Все трое низко склоняются над ней, сопят.

Антонов-Овсеенко. А если отсюда? И – вот сюда, вот сюда, вот сюда, вот сюда!

Троцкий. Здесь все заблокировано.

Сопят.

Подвойский. Может, все-таки, этих…

Антонов-Овсеенко. Матросов?.. Тебе же сказали, твою мать, что тут все заблокировано!

Троцкий. Почему же. Матросы, положим, здесь пройдут. Просочатся.

Подвойский (с готовностью). Так я там скажу человечку?

Троцкий. Сидеть. Не терпится, я смотрю, в историю попасть. Не терпится… попасть!

Бьет задом подобравшегося к карте Свердлова. Тот отлетает.

Троцкий. Подвойский, посадите его под замок.

Подвойский, расставив руки, идет на Свердлова.

Троцкий. Сцена из повести «Вий». Вы Гоголя читали, Овсеенко?

Антонов-Овсеенко. Чего?

Троцкий. Как же вы собираетесь править?

Прохаживается. Жестом приглашает Антонова-Овсеенко, тот ходит рядом. Мимо них иногда проскакивает Свердлов, за ним – сопящий Подвойский.

Троцкий. Допустим – представим себе на миг такую возможность – мы берем власть. Берем ее в руки. А она, как стальная болванка, вырывается и падает нам на ноги. Представляете?

Антонов-Овсеенко (мучительно нахмурившись). Чего?

Троцкий. Реплик больше не надо. Ходите молча.

Подвойский загоняет Свердлова в угол. Тот по привычке быстро садится, закрывая голову руками.

Подвойский. Загнал, Лев Давыдович!

Троцкий. Что?.. И под замок!

Подвойский. Не понял?

Троцкий. В камеру его.

Подвойский. Так ведь, Лев Давыдович… революционер все ж таки! Может, пользу принесет.

Троцкий (Свердлову). Принесешь?

Свердлов (поспешно). Так точно!

Троцкий. Ладно. Выпустите его. (Смотрит на часы.) Время!! Время, черт побери!!

Бежит к столу, склоняется над картой. Члены ВРК также принимаются за работу. Сопят, медленно кружась над картой.

Троцкий. Что здесь за гавань?

Антонов-Овсеенко. Где?

Троцкий. Гавань какая-то!

Подвойский. Это на Васильевском острове, Лев Давыдович. Для кораблей.

Троцкий. Да здесь же гавань! Гавань, я говорю!

Свердлов. Разрешите?

Антонов-Овсеенко. Можно, я его замочу?

Троцкий. Нельзя. (Нехотя, Свердлову.) Ну? Чего?

Свердлов. Эта карта, обратите внимание, не наша. То есть, она не имеет отношения…

Троцкий. Короче!

Свердлов (кричит). Это карта города Сиракузы!

Мертвое молчание.

Троцкий (Антонову-Овсеенко). Ты в чью пользу работаешь, гад? Ты чьи карты расстилаешь перед нами? Иуда!

Антонов-Овсеенко (падая на колени). Лев Давыдович! Мил человек! Перепутал, ей-богу, перепутал! По неграмотности!

Свердлов. Я знаю, где карта Петрограда! Принести?

Троцкий (сквозь зубы). Тащи.

Свердлов петушком бежит к шкапу, где расположились Ленин и Клеопатра, распахивает дверцу… Быстро захлопывает, прижимается к ней спиной.

Троцкий. Что?

Свердлов. Н-ничего. Нет ничего. Пыль одна.

Троцкий. Подвойский.

Подвойский пытается отодрать Свердлова от шкапа. Безнадежно. Свердлов стоит насмерть.

Троцкий. Овсеенко.

Овсеенко с рвением принимается за дело. Наконец, они отшвыривают Свердлова, распахивают шкап… Немая сцена: сидит Клеопатра, у нее на коленях сидит притихший Ленин, по-детски обхватив ее рукой за шею и закрыв глаза.

Троцкий осторожно закрывает шкап. Все на цыпочках возвращаются к столу.

Пауза.

Подвойский (шепотом). А давайте, товарищи, работать с этой картой? Название города зачеркнем, а вверху напишем – Петроград. И все улицы переименуем, как нам нужно.

Антонов-Овсеенко (шепотом). Хорошая идея!

Смотрят на Троцкого.

Свердлов (шепотом). Молодец, Подвойский.

Смотрят на Троцкого.

Троцкий (шепотом). Интересная женщина!

Свердлов (шепотом). Шикарная!

Антонов-Овсеенко (шепотом). А грудь…

Троцкий (шепотом). Цыц!

Подвойский (шепотом). Давайте решать, товарищи…

Троцкий в волнении начинает ходить по кабинету, заложив руки за спину. Иногда останавливается, прислушивается к шкапу. Там тихо. Свердлов на цыпочках подходит к Троцкому, шепчет что-то. Тот отмахивается. Снова ходит.

Останавливается, думает. Подзывает Свердлова. Шепчет ему что-то. Тот кивает, подходит к шкапу.

Свердлов (тихо). Владимир Ильич… (Пауза.) Владимир Ильич, мы здесь… (Оглядывается на Троцкого.) Мы тут… в вопросах теории…

Распахивается дверь шкапа. Ленин, тихий и торжественный, выходит из него, выводит за руку Клеопатру.

Ленин. Товарищи! (Пауза, справившись с волнением.) Друзья! Мне доставляет большую радость сообщить вам, что мне пришла совершенно новая идея! Мы не там искали, друзья мои! Вот: это египетская царица Клеопатра. Прошу знакомиться. Это – товарищ Троцкий, выдающийся трибун. Это – товарищ Свердлов, тоже выдающийся, мда… И другие товарищи. Друзья мои! Я понял, что надо пролетариату! Ему надо… Ах, марксизм, марксизм! Прошу!

Подводит Клеопатру к столу.

Ленин. Что это? Карта? Чья это карта?

Подвойский. Города Сиракузы, Владимир Ильич!

Ленин. Города Сиракузы… Греческая колония на острове Сицилия, Архимед, римский солдат, убивающий мыслителя древности… Почему? Да, почему римлянин убивает грека? Почему безземельный батрак убивает себе же подобного русского человека?.. Ну?

Свердлов. Классовая борьба.

Ленин. Ошибаетесь, батенька. Вы?

Подвойский. Приказ командира.

Ленин. Двойка. Вы?

Антонов-Овсеенко (падает на колени). По неграмотности, товарищ Ленин! Готов понести! По всей строгости! Под трибунал пойду! Кровью отвечу!

Ленин. Э-э, встаньте, встаньте!.. Вы, Лев Давыдович?

Троцкий. Перманентно римлянин прав. Безземельный тем более.

Ленин. Влево гребете, товарищ Троцкий! Влево!.. Впрочем, сейчас не время. Нет, не время. А я вам отвечу: и римлянин, и безземельный батрак только потому подняли руку на себе подобных, что им не встретилась на пути к преступлению египетская царица Клеопатра! Да-с! Не встретилась! И не эту карту надо изучать, а другую, более загадочную… (Подводит Клеопатру к столу, приглашает ее прилечь. Та исполняет это с большой охотой.) Вот – карта восстания! Вот – ошеломляющие рельефы и стратегические пути! Присоединяйтесь, друзья мои! Изучайте. И вдумчиво, вдумчиво! Не упуская ни одной подробности. С этим знанием мы победим!

Свердлов и Антонов-Овсеенко с готовностью подходят. Троцкий хмурится, смотрит в сторону. Затем тоже подходит, заинтересовавшись.

Подвойский. А как же люди, Владимир Ильич? Двадцать пятое октября, как договорились…

Ленин. Отменить. Послать по заводам, по районам – и отменить. Я напишу листовку об изучении античной культуры. Пропагандистам дадим задание – искать в массах подобные феномены и рассматривать в кружках, в школах, на собраниях. Приступайте, товарищи, к учебе.

Подвойский достает блокнот, делает зарисовки. Некоторое время все в молчании изучают Клеопатру. Вздыхают.

Антонов-Овсеенко (швыряет фуражку об пол). Э-эх! Хороша!

Ленин. А? То-то!

Свердлов. Грустно мне что-то стало, Владимир Ильич…

Ленин. Еще как грустно, Яков Михайлович! Давайте-ка стихи зачтем, Лев Давыдович?

Троцкий. Не могу… Слезы душат…

Ленин. А что, товарищи? Давайте поплачем, а? Я уж лет сорок не плакал.

Плачут.

Подвойский (рыдая). Какая… вся… как гаубица…

Свердлов. Голубица!

Постепенно затихают. Сидят, подперев кулаками щеки.

Стук в дверь.

Подвойский. Что там? Войдите!

Входит Рахья.

Ленин. Присоединяйтесь, товарищ Рахья. Проходите.

Рахья. Там это… Там просили передать это самое… Временное, значит, правительство, то есть – низложено.

Молчание.

Клеопатра (садится). Какой ужас.

Троцкий. М-да… Вот это новость.

Свердлов. Что ж делать, Владимир Ильич? Ситуация изменилась!

Антонов-Овсеенко. Не пойду никуда! Здесь… здесь приму! Я виноват! (Падает на колени.) Дайте мне наган!

Ленин. Без паники. Спокойствие. (Думает.) Давайте снимемся на фотокарточку. А то впереди что-то такое… что-то архи… Или еще хуже… Товарищ Рахья, фотографа сюда, скорее.

Рахья. Слушаюсь.

Выходит. Возвращается с фотографом в тельняшке, бескозырке, галифе, в сапогах бутылками. Фотограф устанавливает аппарат. Все усаживаются вокруг Клеопатры.

Ленин. И вы, товарищ Рахья. Вот сюда, у щиколотки. (Фотографу.) Вы готовы, товарищ?

Фотограф. Всегда.

Ленин. Начинайте.

Фотограф закрывается накидкой. Из фотоаппарата раздается пулеметная очередь. Пули косят разбегающихся. Потоки крови. Одна Клеопатра невредима. Фотограф, добив Рахью и Подвойского у самой двери, отбрасывает накидку: заводит граммафон, вмонтированный в фотопулемет, затем подходит к столу, сдергивает за руку оцепеневшую Клеопатру и начинает танцевать с нею фокстрот. Кровь хлещет, они поскальзываются, катаются в ней, снова танцуют.

Поднебесная

Таня

Франсуа

Таня. Это все сказки. Никогда ее не было. Были грязные, вонючие парадные, злобные обыватели, загаженные церкви. Был еще какой-то другой народ, да… Он пытался их исправить, помочь им стать людьми… А потом улетел, весь… Понял, что это невозможно. И – улетел. На небеса. А сейчас смотрит вниз – и у него даже жалости нет к ним. Ко всем.

Франсуа. Ваши странности еще и сами по себе странны. Приходится защищать ваш Родину от вас самих.

Таня. Нашей Родины нет, Франсуа. Ее нет. И не будет. Так что вам лучше подумать о своей стране. И защищать ее, пока не поздно.

Франсуа. От кого защищать?

Таня. А вот об этом говорить нельзя. Нет! Тсс… Они могут услышать… Они могут понять, что мы тут… Нет, не надо об этом! Как у вас с погодой?

Франсуа. Что?

Таня. Какой-то мрачный, холодный июнь. У вас тоже холодно?

Франсуа. Возможно. Хотя, – я не помню. Я не запоминаю погоду… Почему вы испугались, Таня? От кого надо защищать Францию?

Таня. Не надо об этом! Прошу!

Франсуа. У вас невроз.

Таня. Невроз?.. Хорошо. Тогда слушайте. Да. Слушайте. У нас тоже было тихо. Так тихо! Вы не знаете наших тропинок, в полях. Когда идешь и идешь, а потом забываешь, что идешь просто на речку, и невиданное счастье начинает поднимать тебя над травами, тебя обвевает ласковый июльский ветер, березы качают своими тяжкими ветвями – Франсуа, в России жил Бог! В полях России, в ее тихих облачных вечерах, в ее домах, избах… Он странствовал по этой стране, он слушал наши сказки, наших детей… И мы возгордились, Франсуа! Мы решили, что это навсегда, и что надо потребовать от Бога власти над миром, и через эту власть сделать всех такими же счастливыми. Наши писатели начали учить Бога, наши недоросли стали ему угрожать… И он истаял, исчез… Его нигде не стало… И тогда пришли те люди. Нет! Не надо об этом! Они сильнее Франции, сильнее всего мира! Они самые сильные из людей, но держать их в ничтожестве может только Бог. Не будем об этом говорить! Они услышат, придут и убьют нас…

Франсуа. Что вы! Что вы, Таня!.. Ну? Хотите, я позвоню вашему врачу?

Таня. Все, Франсуа. Все. Я успокоилась. С врачом вы меня развеселили. Давайте поговорим о какой-нибудь ерунде.

Франсуа. Хорошо. Хотя мне казалось, что мы говорили на общие темы. Давайте говорить о ерунде. Например?

Таня. Для вас ерунда – общие темы. А для нас – личные. Поговорим об искусстве.

Франсуа. Вы считаете, что искусство для нас – ерунда?

Таня. Конечно.

Франсуа. Это не так. Искусство нам помогает…

Таня. Вот! Оно помогает вам или мешает. А у нас оно убивает. И за него убивают. Вы поражаетесь судьбой Ван-Гога, а у нас это рядовое явление. У нас все настоящие писатели ходят с вырванными ноздрями. А композиторы – с выколотыми глазами. Художники у нас без ушей, и без пальцев, без рук по самые локти! Они держат кисти культяпками… зубами!

Плачет. Растерянный Франсуа бежит за водой. Когда он возвращается, Таня уже позевывает.

Пауза.

Франсуа. Я вынужден попросить у вас объяснения…

Таня. Ну, извините меня. Ну?.. Или вы хотите, чтобы я застегнулась на все пуговицы и следила за произношением?.. Но это же скучно, Франсуа. К тому же я только представила себе их лень… Да, для вас это дико. Конечно. Человек тратит десятилетия своей единственной жизни на написание стихов, например, но не может отличить дактиля от амфибрахия! Честное слово! Ему лень заглянуть в учебник грамматики. Он ничего не читает. Его кругозор формируется к двенадцати годам. Все наши гении, Франсуа, все эти искалеченные люди, о которых я говорила – дилетанты, не профессионалы. И если среди них появляются двое-трое известных в мире людей, так ведь какой это ничтожный процент по отношению к сотням, тысячам графоманов, изуродовавших свои жизни!..

Не-ет, Франсуа, не относитесь к России всерьез. Здесь этого не поймут. Начнут наглеть… Ну, и так далее… Вы это наблюдаете уже лет пятьсот.

Франсуа. Да ведь никто всерьез и не относится, Таня. У нас много своих дел. У нас хороший, уютный дом. В Европе. Но с одним дефектом: восточное окно в доме постоянно выбивают. Мы не успеваем стеклить. Только застеклим – его выбьют. А то и целый угол разворотят.

Таня. А как южное окно? Не беспокоит?

Франсуа. Не понимаю?

Таня. С юга вам не дует?.. Ну да, конечно… На юге вы хорошо поработали на местности.

Франсуа. Мы осуждаем колониализм.

Таня. Ну а что, удобно. Вас оттуда вышибли, вы тут же начали осуждать. А мы вот не осуждаем свой колониализм. Мы его любим. Мы бурятов любим. И узбеков. И татар. Мы их обнимаем. Мы и земли их захватывали только для того, чтобы обнять. Честное слово. Мы и японцев любим. И американцев. А французов – так просто обожаем. Если вы хотите иметь красивую жену, Франсуа, приезжайте в Москву и выбирайте, кого захотите. Не пожалеете.

Франсуа (усмехнувшись). Вы знаете, Таня, я все же думаю – пусть русские красавицы достаются своим кавалерам.

Таня. Боитесь?

Франсуа. Скажем так – опасаюсь.

Таня. Напрасно… А впрочем – правильно. Будет ходить нечесаная до обеда. Годам к двадцати пяти поплывет, обабится. К тридцати отупеет. К сорока возненавидит всех соседей. А к пятидесяти задушит вас подушкой во сне. И сама газом отравится.

Франсуа. Снова вы наговариваете на себя.

Таня. Вот!.. Вот, видите! Вы уже рассуждаете, как русский. Вы уже мыслите не меньше, чем классами, народами. На меня, на личность, вы переносите все видовые бабские признаки. Давайте. Еще немного и вы начнете стричь деревья и газоны. А потом людей. Это ведь была ваша, германская мечта о социализме! Вперлись в чужую страну… Заразили ее… неизлечимой болезнью…

Плачет.

Франсуа (в бешенстве). Прекратите издеваться надо мной! Я не германец!

Таня (прекращая плакать). Ой! А кто же вы? Римлянин?

Франсуа. В таком случае вы… вы… монголка!

Таня. Естественно.

Франсуа. И… и…

Таня. Ну-ну? Я это слышу часто у себя на родине. Давайте. Следом за монголкой идет… ну? Ду-ра. Правильно.

Франсуа. Я этого не говорил.

Таня. Напрасно. Я это заслужила.

Франсуа. Вы знаете, Таня, давайте чуть-чуть не так круто на поворотах? А то мне трудно сохранять объективность.

Таня. Ну, конечно, Франсуа. Я сама с самого начала хотела это предложить. Но мне казалось, что вам как раз интересно почувствовать себя в России, как дома. То есть, в России почувствовать себя русским.

Франсуа. Я тоже этого хотел! Но, видимо, переоценил себя.

Таня. Бывает.

Франсуа. Да.

Пауза.

Франсуа. Хотя, – я бы не сказал, что я скучаю.

Таня. Я стараюсь.

Пауза.

Франсуа. Так вы все это… мм… сознательно делали?

Таня. Да нет, что вы. Как вы могли подумать такое!

Пауза.

Франсуа. А… как же?

Таня. Да так. Как обычно.

Франсуа. Таня, вы видите, что я спокоен?

Таня. Да.

Франсуа. «Как обычно» – это что такое?

Таня. Это значит, что я… Ну, вы представьте, что психика – это река, в которой человек плывет в нужном ему направлении. А я бросила весла.

Франсуа. И вы обычно так делаете?

Таня. Вы знаете, Франсуа… Как бы это объяснить… У нас очень долгие вечера. Они тянутся, тянутся. И вдруг – бац – уже час ночи. Сегодня ничего не успела, завтра встаешь не выспавшейся, годы летят, болеют родители, надо искать какие-то концы у специалистов, а тут еще какая-нибудь чертова компартия все время висит, висит над головой, как небесное тело! Начинаешь читать Тютчева и ничего не понимаешь! А ведь такие глубины обнаруживала в шестнадцать лет!.. Русские женщины, Франсуа, поголовно читают газеты! Вот ведь ужас, а? Вот стыд какой!

Франсуа. Ну, это не самое стыдное из женских увлечений.

Пауза.

Таня (медленно). Как это пошло.

Франсуа (как бы не понимая). Нет, вы мне объясните! Я хочу знать! В чем я на этот раз провинился?

Таня. В том, что вы подумали. И ухмыльнулись про себя. Всё. Всё. Проехали.

Франсуа. Я ни о чем не думал! Вы слышите? Ни о чем!!

Таня. Вы подумали о лесбийской любви.

Пауза.

Франсуа. Ну… Ну, это была совершенно беглая мысль! Ничтожная! Совершенно… в стиле болтовни! А потом я подумал о феминистках, о… женщинах-политиках, о женском спорте, – да мало ли! И как-то странно, Таня! Странно! Я должен нести ответственность за беглую мысль! Вот из-за этого мы вас никогда не примем в Европу! Никогда! Пока вы не разучитесь предполагать и на основе предположений выносить приговоры! Вот где коренятся все ваши беды! Ваши беззакония!

Таня. Ой, Франсуа, как вы распушились.

Франсуа. Ну… вы сами виноваты. Зачем было раздувать случайную… мм… обмолвку? То есть… ну, вы понимаете.

Таня. Я ведь сказала: проехали. Вы захотели проверить мою реакцию, но обожглись. И начали на лжи громоздить новую ложь. Здесь вы проиграли. Ничего страшного.

Франсуа (пауза). Так тяжело с вами… Честное слово.

Таня. Я, откровенно говоря, не понимаю, зачем вы приехали сюда из Франции. Сидите тут со мной. Психуете.

Франсуа. Сейчас я и сам этого не понимаю. Нас как будто лихорадка охватила. Миссионерство… акция спасения… Так примерно.

Таня. Ага. Вот оно что. А я и так, и этак. Все пытаюсь на равных, так сказать… Все пытаюсь соответствовать. А вы, оказывается, меня, дуру такую, учить приехали насчет нравственности. И денег, небось, привезли в твердой валюте. У соседей собирали, по подписке… Да как же вы не поймете, дети вы европейские, американские и японские, что нам не нужно ничего от вас! Ничего не надо! И отойдите вы в сторонку! Не путайтесь! Вас же задавит! Слышите? Разбегайтесь все! Нам не до вас! Мы, как крейсер «Варяг», коллективно идем под воду! Но не сдаемся!.. И это самое интересное, что происходило и происходит в этом веке. И никакой вы не миссионер. Вы прибежали посмотреть на катастрофу и сели в первый ряд. Как ваши отцы и деды. Тоже наблюдали с жадным любопытством, как мы друг друга закапывали. Россия – это театр для Запада. Вы нам должны оплачивать эти постановки. А вы нас пытаетесь добить.

Франсуа. Это у вас основная мысль или побочная?

Таня А я сама не знаю. Честное слово.

Франсуа. Ну так отдохните.

Таня. Мерси.

Франсуа. Вы есть хотите?

Таня. Есть?.. А что именно?

Франсуа. Я кое-что привез.

Таня. Давайте. Конечно. Что за вопрос.

Франсуа. И немножко вина?

Таня. Ну, Франсуа! Вне всякого сомнения!

Франсуа уходит. Когда он возвращается с подносом, Таня уже спит, свернувшись калачиком, прямо в кресле. Франсуа ходит, ходит… Затем начинает свои записи: скажет несколько фраз, запишет их в книжечку, снова ходит.

Франсуа. «Она спала в кресле, измученный ребенок… Но я не мог подступиться к ней… Она грациозно и безжалостно била меня лапой… И я был разодран… до кости… Но тут же она брызгала живой водой, глаза ее одевались слезами… Чуть заметная краснота носа, щек, костяшек пальцев были так трогательны! Я понимал, что такое сестра… Но кончались мои страдания – и снова она… распускала мою кожу… Но она не испытывала при этом наслаждения, клянусь! Она не могла иначе… Чертовы славяне».

Таня. Абзац.

Франсуа (захлопывая книжечку). Я предполагал на этот раз.

Таня. Значит, скоро вам можно будет выдавать русский паспорт.

Франсуа. Ну уж дудки!.. Так, кажется, звучит замечательная фраза о том, что здесь не обломится, дорогая?

Таня. Вы прогрессируете с такой скоростью, что вас скоро отсюда поленом не выгонишь.

Франсуа. Да?

Таня. Да.

Франсуа. Так вот – я уже уезжаю! Сейчас! Бай!

Идет к выходу.

Таня. А накормить даму?

Франсуа. Вас?

Таня. Конечно. Я так хочу есть. Я нормального мяса года три не ела. Это что, буженина?

Франсуа. Это жареный бегемот.

Таня. Ладно аппетит-то портить! (Отталкивает поднос, тот летит на пол.) Кто вас воспитывал… Варвары.

Франсуа (орет). Ты будешь моей женой!!! Или я тебя задушу!!

Таня. Неубедительно. Больше огня.

Франсуа. Позволь мне… поцеловать… твое колено…

Таня. Ни за что. До свадьбы – пальцем не дотронешься.

Франсуа (тяжело дыша). Это моя шутка… такая.

Таня (также тяжело дыша). На этот раз ты меня достал… негодяй…

Франсуа. Но эта попытка… забирает много… сил…

Таня. Ладно… Идите, Франсуа. Идите.

Закрывает глаза рукой.

Франсуа. Нет, я не шучу.

Таня. А я уже не могу вернуться. У меня нервная система… не вынесет… Иди, я сказала! Адье!

Франсуа, постояв, уходит. Таня плачет. Затем вытирает слезы платочком. Вздыхает.

Таня. Я ему сразу же написала. Сказала, что он может делать с мной все, что захочет. Он не ответил. Тогда я написала, что могу быть ему женщиной на всякий случай. Он снова не ответил. Тогда я написала, что мне не на что жить и я иду к «Националю». Он прислал пятьсот долларов с оказией. Я их спустила в унитаз. И через два дня вышла замуж за слависта, который привез доллары. Пусть теперь этот Франсуа попробует куда-нибудь от меня скрыться!.. Правда, мне этот славист нравится больше… Но я так люблю Франсуа!.. Кажется, я очень быстро становлюсь француженкой. Даже волосы потемнели. И глаза. Позеленели. Такие вот пироги, дорогие сограждане. Черт бы вас всех побрал.