Текст книги "Способы обольщения женщин (сборник)"

Подвешенные на тросе

Конечно, случается тоже. Пока вместе живем. Хотя и спутниковая антенна, и собачки в жилетках, и дверь из прокатного стана, а иногда нос к носу. Особенно в лифте.

На третьем этаже в однокомнатной из левого кармана такой неудачник. Жена ушла к маме с папой, ему тридцать. Тридцать лет, а у него четыре вертикальные морщины: на лбу и сбоку от скорбящего рта. Правда, бритый, чистенький, глаженый воротник. Но без работы. Уныло ходит, не решаясь вступить в жизнь. Жизнь не столько ледяная, сколько помойная. Бывают брезгливцы.

В марте в панельном доме холодней, чем снаружи. Неудачник Леонард вызвал лифт на борьбу за существование, тот гуднул, поперся вверх. Леонард хотел было уйти по черной лестнице, но дождался.

Ах! А там в облаке духов некая Анастасия, как оказалось в дальнейшем. На ней алый халат, отороченный черным газом, сабо и пуховая шаль. Едет за почтой.

Как писал Лермонтов: «Пусть скачет жених – не доскачет. Чеченская пуля верна». По ситуациям русская жизнь имеет три сюжета, не больше.

Леонард шагнул в лифт и тут же повернулся к ней спиной. Боялся оскорбить невольным взглядом сладострастия. Было что оскорблять: сто восемьдесят сантиметров самых спелых подробностей и скучающий серый раек. Знал бы, бежал по черной лестнице унылый, но стабильный.

Однако лифт повел себя почти разумно и так едко при этом! В дальнейшем обсуждалась вина Леонарда – якобы боднул плечом кнопки – это муж орал с первого этажа. Однако вряд ли. Скорее где-то замкнуло, автомат вырубился на долю секунды – и вот они висят вдвоем между вторым и третьим.

Она еще не понимает игры природы, а он-то чуткий! Он неудачник! Он осторожно кнопку давит, та не отвечает. Он вызов давит, и вызов молчит. Он осторожно поворачивается, они смотрят друг на друга, и он делает вот так головой: плохо дело.

– Ну-ка, дайте я, – говорит Анастасия и своими длинными пальцами без суставов играет на кнопках. Результат тот же. Она хмыкает. В этом движении воздуха через атласные ноздри всего лишь легкий гнев. Она возмущена тем, что в сентябре не улетела в Испанию. Мужик не пустил. Расслабляться ему нравится семь раз в неделю. А квартиру в центре с отдельным входом? А здешние запахи и звуки? А этот, в кепочке, следящий голодным собачьим глазом? Уеду, точно уеду!

– Так! – говорит Анастасия и смотрит в упор на Леонарда. Тот ежится.

– И надо было мне его дожидаться… – невнятно, все еще в оправдание себе, бормочет интеллигент (да когда же кончится эта вина?! извините меня за то, что я есть – так, что ли? перед кем – извините? не перед Богом, перед последним из хамов!.. Хотя – трусости больше, чем смирения) и добавляет совсем никому не понятное: – Вотще!

– Что – вообще? – спрашивает Анастасия, обнаруживая небольшую нервность и стеснение: Леонард похож был на учителя…

Такова ситуация первого часа. За это время Леонард докричался, случайный доброжелатель дозвонился в аварийную, там сказали ждать, бригада на вызове, потом тот же доброжелатель вызвал мужа Анастасии и здесь началась сама история.

Мартовский могильный холод первым достал Леонарда. Он так затрясся, что лифт ответил, а Анастасия брезгливо и гневно до хруста отвернула голову, упершись взглядом в низкий светлокоричневый пластик потолка. Через минуту ответная дрожь – как в совместной зевоте – потрясла и ее. Они стояли в разных углах в сорока сантиметрах друг от друга и тряслись. Он нервно хохотнул, она сквозь зубы молвила «молчите!», после чего внутренний хохот начал сотрясать Леонарда наравне с ознобом. Такая терапия пошла ему на пользу. Отсмеявшись, Леонард стал как вкопанный. В этот момент и раздался рев:

– Анастасия?!

– Аа-ндрей? Этт-о тт-ы?

– Ты там с кем?!

Это ее взбесило.

– С-с м-ущиной! – закричала она. – Зз-аплати деньги! Я зз-амерзла!

– С каким еще мужчиной?! – заревел муж Анастасии. – Зачем ты села в лифт?!

– Этт-о он сел!

– Эй ты! – заревел муж Анастасии. – Ты не уйдешь! Если хоть пальцем!..

– Да он случайно! – закричала Анастасия. Крик ее немного разогрел. – Вытащи меня отсюда!

– Ты его знаешь?

– С четвертого этажа!.. Как вас зовут?

– Леонард.

– Леонард с четвертого этажа!

– Леона-ард?

– Да он не такой, как ты думаешь! Езжай за ремонтниками! Я замерзла! На мне легкий халат!

– Понял.

Муж так же внезапно успокоился и исчез. Через десять минут его рокочущий голос заворковал:

– Рыбка, как ты там, жива?

– Хх-олодно…

– Ты двигайся.

– Тт-ы привез рр-абочих?

– Понимаешь, эти алкаши с обеда не вернулись! С ключами! Ищут их, найти не могут!

– Ддай им денег! Ззамерзаю!

– Кому?! Кому денег?! Ты двигайся!

– Вдвоем не замерзнут, – вмешался чужой голос. Стало тихо. Но слова были произнесены.

Внизу, на площадке первого этажа кроме мужа Анастасии стояло уже две пенсионерки, трое школьников и озвучивший ситуацию Кондратов.

– Ничего, – продолжал Кондратов, – дело житейское. Дальнобойщики спецом подбирают попутных женщин. А кто знает, что там в пути случится? Нет, вдвоем не замерзнут.

– Анастасия! – трагически тихо сказал муж. – Не молчи!

– Эх ты! – сказал Кондратов. – Тебе что? Денег мешок, другую найдешь. Ты его не слушай, девка. Погибнуть всегда успеешь. Мужик ведь он такой неожиданный человек, он только с виду такой жестяной. А как он тебя возьмет за твои места, да впендюрит несообразно…

Анастасия и Леонард услышали с высоты звуки побоища: Кондратов отвечал за свои слова. Тогда Леонард протянул руки к посинелой красавице и начал массировать ледяные кисти рук. Анастасия даже попытки не сделала вырвать их.

– Ну? Что? – спросила она тихим, хрипловатым, горловым голосом.

– Если такие руки упадут, звеня, и рассыплются, – это слишком расточительно. Природа для чего-то старалась?

– Для чего-то? Или для кого-то?

– Природа не банк. Она работает березой или липой. Вот.

Леонард откинул полу ее халата.

– Иллюстрация, – сказал он. – Гладкий ствол с изгибом.

– Закрой, – сказала Анастасия. – Холодно.

– А мне – теплей, – упрямился Леонард. – И если мне тепло – я его передаю. Получается парадокс: возникновение тепла из холода. Как? Теплей?

– Теплей, – согласилась Анастасия, впервые в жизни заинтересовавшись физической теорией. Нервность и стеснение перед Леонардом-учителем бурно плавилось в обожание. Также впервые непонятное не пугало ее, а пленяло. – Я же почти голая, – добавила она. Он выронил ее пальцы.

Но Анастасия молча вложила их обратно.

Когда муж изгнал Кондратова и в очередной раз выкрикнул имя жены, она уже пришла в объятие Леонарда, все еще только психологически теплея. Мысль о гибели в пучинах шахты лифта превратила надменную миллиардершу в испуганную школьницу.

А что же Леонард?

Леонард принимал решения, сам себе удивляясь. Он привык касаться женщин только после их нетерпеливого прижатия. Эти прижатия чаще всего грудью во время танца, или бедром, или плечом в какой-то толкучке, где как бы невозможно иначе, или пальцами при передаче книжки или конспекта, или косточкой на щиколотке при особых обстоятельствах секретности и риска превращали жизнь молодого интеллигента в маяту. Лишь один вопрос: угоден ли я им? временами только он один заполнял все его существо. Может быть, именно этот вопрос лежит в основе любого прогресса. Может быть. Но почему тогда плодами прогресса пользуются совсем другие люди, паразиты и прилипалы? Тот же муж Анастасии, сколотивший состояние из двух-трех совместных попоек с распорядителями льготных кредитов? Или сама Анастасия, вечная студентка текстильного института, чье прижатие к себе Леонард обеспечил не ее прихотью, а собственным волевым решением?

Кондратов, выброшенный мужем на улицу, взлетел по черной лестнице на второй этаж и совсем близко произнес:

– А ты, Леонард, учти, что ты сейчас за всех ограбленных, за всех пенсионеров и ветеранов работаешь! Ты наш Стенька Разин, Леонард! Наш Чапай! Жми ее во все кнопки, дави и используй! А потом мы тебя в Думу выберем!

Муж взвыл снизу «убью!» и выскочил из подъезда к черной лестнице. Затем его потрясла мысль о безнадзорности жены, пока он утоляет свое мстительное несравнимое чувство, и он снова вбежал в подъезд. Совсем потерял голову.

Кондратов, однако, затих. Он понял, что он в западне: черная лестница до четырнадцатого этажа хотя и имела выходы на лестничные клетки, но при выдавливании вверх приводила к выбросу тела с семидесятиметровой высоты.

Затих и муж, потерявший способность соображать. Поиски ремонтников, обращения к властям, вообще любые отлучки с места события были невозможны. Пассивный контроль за ситуацией в лифте приводил либо к супружеской неверности, либо окоченению супруги. К тому же любой шум извне позволял подвешенным на тросе заняться преступным обогревом.

Нельзя было назвать это обогревом. Поставленные в положение глухонемых двое невольных любовников после бурных объятий вдруг пустились дурачиться: весь мир слушал их, но не мог ничего разглядеть, и они корчили рожи этому миру, высовывали длинные языки, оттягивали уши, хлопали себя по задницам, беззвучно хохотали, потом разнузданно сцеплялись, как античные человекозвери, и снова расцеплялись в детские попугайничанья и обзывалки. Безнадзорные и пьяные, они жили только той секундой, которая сейчас. Ничего в будущем, сейчас тянется как мед из планера, окольцовывая землю.

Две пенсионерки, у которых в жизни оставалось не так уж много событий, для вида укоризненно покачивали куриными головками в беретах блеклого свекольного цвета и – упивались, забывая даже покачивать, но одновременно спохватываясь соседством школьников и все же покачивая.

Трое школьников, двое мальчиков в очечках и девочка на полголовы повыше, рыженькая, с очень смышлеными глазами, от своего сумасшедшего везения совсем онемели. Их захлебывающиеся пересказы случившегося были все впереди – и это стремление скачком перепрыгнуть из фазы развития в фазу сообщения коренным образом отличало школьников от пенсионерок.

Тихо было две, три, четыре минуты… Затем раздалось женское «о-ох» и следом невнятный шепот Анастасии: «Хватит… Уже не так…»

«Что – не так?!» – одновременно подумали все, с компьютерной скоростью разбегаясь по разворотам темы, хотя совершенно очевидным и бесспорным было продолжение «холодно».

Пора в лифт, где отшатнувшиеся друг от друга Анастасия и Леонард вспомнили о том, где находятся, по реву ужаленного мужа. Но случившегося оказалось достаточно: оно раскатало по бревнышку представления Анастасии о чувственности. Чушь все это и бред сивой кобылы, думала она в дальнейшем, просматривая жесткое порно на видиках и в ночных клубах Италии. Лучше Леонарда в кепочке и курточке она никого, никогда и нигде не встретит.

Остается Кондратов. Он запил.

Митя, ау!

…и вот привезли Мите из Италии Софи Лорен. Ей уже под пятьдесят, но до сих пор не знала она счастья в плотской любви. Глаза жадные, громадные, губы негритянские, а груди вырастила – сбоку надо заходить, чтобы до шеи дотянуться.

Софи Лорен вошла (а Митю по такому случаю помыли, постригли, в джинсовый костюмчик всунули) и как-то он застеснялся: корреспонденты с зеркалками набились, Феллини приехал снять акт с начала до конца. Так вот Митя, прежде всего попросил всех выйти. Делать нечего. Вышли. Правда, Феллини умудрился скрытую камеру в стул ввернуть, и репортаж шел на все континенты.

– Покажите, – капризно требует Софи Лорен, и раздеваться не желает, видите ли, пока не покажут.

Поднимает Митя ногу.

– Но это нога, – снова капризничает Софи Лорен и нижнюю губу выставляет.

Тогда Митя неуловимым движением выпускает своего иноходца, и он ложится прямо к ее лбу, порвав при движении не только платье, но и лифчик, из которого обычная женщина пару вечерних туалетов сделала бы. Платье Софи Лорен перерубается таким способом напополам и обнажается волнующая грудь. Эта грудь, при всех ее колоссальных размерах, дрожит, тем не менее, как у Нади Камэнэчи во время вольных упражнений при замедленной съемке. В ущелье между грудей чисто, гладко, блеск идет и полутона. Соски при дрожании Митю задели и едва травму не нанесли, но джинсовая курточка спасла, хотя сорвалась и улетела в окно (на всех континентах так и ахнули, подумали, что это Митя).

И вот в таком положении Митя видит Софи Лорен ниже груди, и такие перед ним красоты открываются пупка того же, а ниже пупка – некоей башни из слоновой кости, на которую, тем не менее, надеты хотя и прозрачно-изумрудные, но трусики, что Митя вынужден был отойти на полшага, иначе иноходец мог Софи Лорен прическу попортить.

Такова экспозиция, то есть стоят два страстно желающих друг друга человека, а между ними две преграды: 96 см иноходец и 158 см грудь. К тому же трусики Софи Лорен снять не спешит, вернее, стоит в остолбенении от счастья.

Но стоило ей несколько прийти в себя, как начала она лихорадочно это делать.

Спустить трусики – не проблема. Однако ввиду необъятной выпуклости зада, необыкновенной крутизны бедер и небывалой стройности ног предприятие это долгое и утомительное. Знала бы Софи Лорен, что так получится – и надевать бы не стала, тем более что над ними работало пол-Гонконга в течение трех месяцев. Но что делать?..

Митя, различая вдали, как и что освобождается там под ними, еще на полшага отступил, а затем и еще на шаг. Софи Лорен спешит, нервничает, боится, как бы Митя вдруг приближаться не начал: ведь рук всего две и хотя с пальцами необыкновенной длины и изящества, а – не справиться в срок с этим гонконгшвеем.

Феллини выручил. Послал снайпера на крышу соседнего дома, тот выстрелил, резинка лопнула, трусики в окно улетели вслед за Митиной курточкой и из них потом всему Большому театру бальные туалеты пошили к опере «Евгений Онегин».

Но то, что обнажилось у Софи Лорен, для Мити едва не оказалось полной гибелью. Потому что от этого переживания Митя быстро начал отходить, отошел на десяток шагов и на подоконник вспрыгнул, только бы Софи Лорен прическу не помять.

Но к этому времени руки у Софи Лорен полностью освободились для любви и она ими начала Митю из окна доставать.

Достать-то достала, но никак им не встретиться, чтобы сжать друг друга в жгучих объятиях. Митя к тому времени только по диагонали в комнате помещался. Хлопнула Софи Лорен в ладоши, и открылись двери во всю анфиладу Зимнего дворца, ничего можно не бояться, места хватит! А так как места хватит, то Софи Лорен решила рискнуть и исполнить для Мити танец живота, который показывала до сих пор одному Карло Понти, чтоб его разогреть.

Начала она танцевать, а Митю от такого сладострастия так и несет, так и несет по залам вдаль от нее! Не смеет он войти с нею в контакт, с богиней грез! И иноходец его, пасущийся на расстоянии пальцев забывшейся итальянки, на другом конце имеет несущегося царским дворцом, вдаль, волонтера!..

Хорошо, на бегу исхитрился он у какого-то контр-адмирала (по пригласительным билетам пускали исключительно Генштаб для развития стратегических навыков) морской бинокль выхватить и видеть свою возлюбленную в 36-кратном увеличении.

И что он там видел! Сплошное движение сфер и окружностей, танец планет!

Забеспокоилась Софи Лорен: вот выскочит Митя в окно, влетит на Александрийский столп, пока достанешь его оттуда пожарной машиной (да еще в Англии заказывать надо) и срок визы кончится, придется в Рим ехать на позор и бесчестие, так как итальянцы, как известно, все могут стерпеть, кроме прерванного акта.

Выхватила Софи Лорен мегафон у Феллини и кричит Мите:

– Сближаемся!

Митя и рад бы сблизиться и почувствовать, наконец, в своих объятиях с детства любимую артистку, но от этого ее слова так ему стало необыкновенно и весело, что очнулся уже на арке Главного штаба. И ведь знает, что все хорошо, все идет, как надо, и Софи Лорен в мегафон уже и стонет, и плачет, и гортанно кричит, – а его и в обратную сторону от нее несет, и с большей скоростью, просто со скоростью «Красной стрелы»!

Уже у Московского вокзала выхватил Митя на лету у какого-то грузина телевизор «Электроника», переключил на первую программу – и обомлел, на вторую – холодным потом покрылся, на восьмой канал – и там! Везде проводы президента Маврикия! А ведь обещали! По всем континентам!

Летит Митя по небу, как Демон, воображение напрягает, все пять чувств переключил на осязание. Все хорошо идет, и прием улучшился, и из-за этого центробежная митина скорость немного упала.

Решил снова телевизор включить: а там бои на ирано-иракском фронте!

Послал Митя непечатную телеграмму Хомейни, пролетая над Ираном, и дальше помчался, концентрируясь на осязании.

Бросил взгляд – океан под ним, зона мира, значит – Индийский. Посреди океана – остров-сад.

Он к экрану – а там встреча президента Маврикия!

Бросил Митя прямо в остров Маврикий «Электронику» и решил полагаться в дальнейшем только на воображение и зрительную память. Но стоило ему Софи Лорен в фильме «Брак по-итальянски» вспомнить, как вырвался он за пределы земной атмосферы, заглянул на лету в иллюминатор летающего экскаватора – двое в скафандрах концерт композитора Пахмутовой смотрят – плюнул в иллюминатор и направился к Марсу.

А в Академии наук после посадки водители со смехом рассказывали, что да, мол, есть НЛО, но это мы на прошлом витке в форточку плюнули, а в противоположное окно прилетело.

А Митя тем временем к Юпитеру подлетел, сделал кольцо, но садиться не стал – и не смог бы, куда там! Дальше, к звездам!

Началось у него сердцебиение от предчувствия небывалых тайн. Ведь уравнялись центробежное и центростремительное ускорения! И обратно из созвездия Водолея к своей Галактике потянуло! И пейзажи лунные – вот они! И бои на ирано-иракском фронте! И Кавказ…

Сжалось митино сердце, ворвался он в анфиладу Зимнего дворца, миг и – исчез в микромире…

Стоит Софи Лорен в растерянности – ни Мити, ни счастья объятий, операторы зубы скалят, Феллини волком смотрит…

Митя! Ау!

Софи Лорен

Леня увидел в кино Софи Лорен. Он долго не мог уснуть ночью. А часа в два подскочил от одной мысли. Мысль была такая, что он натянул хабэ, сапоги и мимо задремавшего дневального прошел в бытовую комнату. С собой он нес авторучку и тетрадь в клетку.

Леня писал долго. Напротив висело зеркало, он хмурил брови и смотрел на себя твердым взглядом. За окном стало светать, когда он поставил точку и перечитал письмо.

«Уважаемая Софи Лорен!

Простите, что я обращаюсь к вам без отчества. Не знаю его, поэтому. Вечером мы всей ротой смотрели кинофильм. В нем я увидел вас. С тех пор не могу думать ни о чем. Письмо я пишу ночью. В казарме все спят, а я не могу, все думаю о вас. Вам, наверно, много кто пишет. Но если вы не очень заняты на съемках, то пришлите фото и роспись на обороте.

С солдатским приветом, или, как у нас говорят, жду ответа, как соловей лета.

Леонид.

Еще чуть не забыл. Пришлите ответ до востребования, а то старшина проверяет письма».

В увольнении Леня побывал на почте и выяснил, как отправлять письма за границу. Когда он наклеивал марки на конверт, то услышал:

– Ничего себе марок – на три пачки папирос!

Сзади стоял Студент из их отделения. Леня прикрыл конверт рукой. Но Студент, часто моргая глазами за стеклами толстых очков, забубнил:

– Ну че ты, Лех?.. Ну покажи, че ты?.. Да никому я не скажу, ну, Леха, ну че ты?..

И Леня показал ему письмо. Он сказал, что покажет и ответ. Он уже подсчитал, что если до Москвы письмо идет пятеро суток, а из Москвы авиапочтой до Рима сутки, и если Софи Лорен сейчас дома, то самое большее через полмесяца должен прийти ответ. Студент молча кивал во время Лениных рассуждений, кашлял и прикрывал рукой свой губастый рот.

Вечером Леня увидел у себя на койке сложенный лист бумаги. Там было написано:

«Уважаемый Леня!

Я получила Ваше письмо и почувствовала, что тоже люблю Вас. Правда, я не видела Вас в кино, но говорят, что Вы самый красивый пацан после Мастроянни. Я скоро пойду в отпуск и приеду в Вашу часть, чтобы встретиться с Вами.

Досвидание. Нежно тебя целую, малыш.

Твоя Софи.»

Ниже была обведена карандашом какая-то лапа и приписано: «А это моя ручка, милый. Всегда с тобой».

После этого Леню стали звать «Уважаемая Софи Лорен», затем просто «Лоретти» и, наконец, «Софин друг».

Леня порвал на Студенте гимнастерку и получил за это два наряда. Старшина, прохаживаясь перед строем, останавливался теперь перед ним, оглядывал сверху маленького Леню, хмыкал и начал чаще отпускать в увольнение. Студент после отбоя задумчиво говорил:

– Брижжит написать, что ли? Еще и отпуск дадут…

Прошел месяц, два, про Ленино письмо уже никто и не вспоминал, но звали его по-прежнему – Софиндруг. Даже Студент перестал строить предположения и сказал однажды:

– Ну че ты, Лех, че ты, шуток не понимаешь, что ли? Ну дай закурить, ладно, че ты в натуре…

Но Леня закурить не дал, а так посмотрел на Студента, что тот отошел.

Леня и сам уже не верил, что Софи Лорен ответит ему. Себя он успокаивал тем, что письмо затерялось в дороге или его не пустили органы. Иначе думать он не мог.

И вот однажды, когда старшина перестал уже отпускать его в увольнение вне очереди, а в нарядах по кухне он безнадежно застрял в посудомойке из-за нежелания спорить и чего-то добиваться в своем положении, когда его коллекция журнальных вырезок достигла полноты солдатского альбома, он пошел в очередное увольнение.

Обратно он примчался через полчаса. Бледный и очень тихий он подошел к Студенту, который сидел на табуретке и подшивал свежий подворотничок и щелкнул его по макушке.

– Ну ты, че ты, я не знаю… – сказал Студент и поднял глаза.

– Получил, – шепотом сказал Леня.

Студент сразу понял.

– Врешь… – тоже прошептал он.

– А вот! – торжествующе помахал Леня конвертом. – Видал?.. Италья!

На обороте цветной фотографии улыбающейся Софи Лорен по-русски, старательно было написано:

«Моему русскому солдату

Софи Лорен»