Текст книги "Европа – полуостров России (сборник)"

Конституция США была написана для прапорщиков, как уже отмечалось. Вряд ли требует доказательств утверждение о том, что в Америку бежали все те, кто был не прав.

Кстати, и в Англию лет за триста до того бежали с Востока такие же пройдохи. И основали там совершенное общество с безупречно сбалансированными законами, опирающимися на прецедент.

В дальнейшем, когда мы перейдем к воровским законам, мы поймем, почему законы и конституции, опирающиеся на прецедент, значительно эффективнее нравственных законов.

«Мы, народ Соединенных Штатов, в целях образования более совершенного Союза, утверждения правосудия, обеспечения внутреннего спокойствия, организации совместной обороны, содействия общему благосостоянию и обеспечения нам и нашему потомству благ свободы, учреждаем и принимаем эту Конституцию для Соединенных Штатов Америки».

Мы видим, что основными целями граждан США по этой Конституции являются чисто внутренние вопросы «общего благосостояния и… благ свободы». Здесь и далее ни словом не говорится о каких-то общечеловеческих ценностях. Нет. Только внутри своего сообщества, только наши ценности, только наше «внутренне спокойствие».

А ведь Конституция США была принята в 1787 году, накануне «Великой Французской революции», которая буквально нашпиговала декларациями безмерных свобод недорослей всего мира.

Отныне прапорщикам станет несравненно легче дурачить человечество относительно всевозможных «свобод».

Но свои свободы прапорщики ни в коем случае не собирались проецировать на остальных пещерных граждан.

Кстати, даже в своей «продвинутой» Конституции отцы-основатели США не забыли исключить из всех своих свобод «индейские племена» и черных рабов. Что было с теми и другими – прекрасно известно. То есть, даже в пределах Отечества места изгоям предусмотрено не было.

Мы помним, как уже во второй половине двадцатого века черных девочек и мальчиков не пускали в автобусы и классы для белых людей.

То есть, место черных было «у параши». Место индейцев было значительно дальше.

Преступления США против коренных жителей (хозяев) Америки еще ждут своего Нюрнбергского процесса. И они осуждают Чавеса! Чавес, который просыпается ночью от того, что ему невозможно дышать: вся грудь заложена тучами, как грудь вулкана. Чавес помнит всё.

«Правила поведения по отношению к другим осужденным и администрации

1. Не бери чужого, не отдавай своё.

2. Не верь, не бойся, не проси.

3. Больше слушай, меньше говори.

4. Не бери в долг. Взял – заплати в срок!

5. Будь готов заплатить за всё, что получил, – бесплатный сыр в мышеловке.

6. Не пользуйся рабами, сам не попадай в рабство.

7. Не лезь в чужие дела, старайся никому не рассказывать о своих.

8. Никогда не играй за деньги – в тюрьме выиграть невозможно.

9. Никогда не играй на «просто так». Рискуешь проиграть и подставить «фуфло». Заранее об этом не предупреждают.

10. Не спеши никому ничего обещать. Пообещал – выполни.

11. Веди себя так, чтобы никто не подумал, что ты подсматриваешь или подслушиваешь.

12. Никогда не позволяй унижать себя даже в шутку.

13. За всем наблюдай, всё замечай. Но не спеши ни с кем делиться тем, что узнал: помни – информация тоже оружие!

14. Не нарушай устоявшихся канонов, даже если они тебе не нравятся: придет время и ты узнаешь, как их можно обойти.

15. Соблюдай правила своей масти, не заходи за черту других мастей.

16. Если у тебя есть товарищи, будь готов выступить на их стороне, но не ужасайся, если узнаешь о предательстве.

17. Не вступай без особой необходимости в контакт с представителями администрации.

18. Общайся с ментами по принципу: много не говори, мало не говори. Говори так, чтобы ничего не сказать.

19. Помни: ты Систему не сломаешь, а вот она тебя – запросто. Не подавай к этому поводов.

20. Если не согласен с блатными принципами, не оспаривай их.

21. Разыгрывай из себя простодушного или туповатого человека. Только не переиграй.

22. Никогда не симулируй сумасшествие.

23. Создавай свой положительный образ: на 70 % о человеке судят по его делам и на 30 % – по его собственным словам.

24. Главное требование безопасности: никогда не теряй бдительности и не расслабляйся!»

Все эти законы выживания в русской тюрьме значительно мудрее и гуманнее законов прапорщиков, изложенных в Конституции США. Это связано с тем, что ни один прапорщик не сидел.

Если бы прапорщики попадали на нары, они поняли бы одну узловую истину: все заповеди русской тюрьмы написаны кровью. И пункты с первого по одиннадцатый написаны как будто специально для США.

Крайне интересное наблюдение лингвиста А. Драгункина, которому он посвятил лишь небольшую главку в своей книге «Пять сенсаций», касается происхождения английского мата. Выясняется, что весь английский мат имеет русские корни в блатной фене. Все названия денег, кстати, от пенни до фунта – также русского происхождения.

Таким образом, мы одним точным движением элегантно доказываем происхождение «высокородной» британской «цивилизации» от русских отщепенцев 1400–1500 годов.

Что удивительного в том, что отщепенцы уже британские основали США – страну прапорщиков?

Да, Британии какое-то время было стыдно за дело рук своих. Они всячески дистанцировались от страны, поставившей доллар на государственный стяг. Но потом услышали, как весь мир аплодирует и скромно ухмыльнулись.

Почему с порога вас встречают в русской тюрьме так сурово?

Потому что в начале 17 века, когда великую Россию европеоиды Романовы загнали на каторгу и в острог, у нее была одна цель – выжить.

Для того чтобы выжить в местах, которые сам режим определил для заключенных конечной точкой существования и даже не озаботился возможностью возвращения оттуда, нужно было организоваться беспримерно, на грани смерти. Каждый шаг, каждое слово могло стать последним.

«Не верь, не бойся, не проси» – это к каким оккупантам может быть обращено? Разве есть такие, кроме, может быть, фашистских во второй мировой войне? Но ведь мир вокруг фашистов был нефашистским, дружеским. А в 17 веке весь мир был чужим.

И вправе ли мы сегодня осуждать сложившийся в русской зоне порядок? Не пора ли нам, вольным, покаяться в преступлениях Романовых-прапорщиков перед русским народом и народами мира?

Вспомним, кстати, как в 17–18 веках, включительно с царствованием великой блядищи, дарились русские деревни с десятками, сотнями тысяч новоявленных крепостных-рабов? И нам советуют благоговеть перед тем временем, рассматривать их портреты в галереях? Да у них рты кровавые.

По одному признаку можно судить о действительной роли человека в действительной истории.

То, как относятся к Сталину прапорщики и их спецназ, говорит в его пользу больше даже, чем все успехи СССР.

Все успехи страны, кстати, были достигнуты исключительно своими руками из своих материалов. В то время, как прапорщики Запада грабили колонии и иные местности, чужими руками загребали жар (каждое русское сердце должно кровоточить при воспоминании о жертвах 1941–45 годов. И кто сегодня объявляется героем? Прапорщик-США! Он, оказывается, вложил больше всех денег в победу. И ты, гадина, смеешь такое говорить?)

Сталин на протяжении жизни был разным.

Как человек Сталин становился лучше.

Как политик он потерпел фиаско.

Племя его выдвиженцев предало его еще до смерти. Если бы не народная слава, его не только выкинули бы из могилы, но и развеяли прах по ветру.

Ненависть прапорщиков к командиру многого стоит.

Сталин был крупным командиром.

Впервые назовем вора (прапорщика) вором.

Может быть, то, что русские вышвырнули из своих пределов в 14–15 веках отморозков, и погубило державу в начале 17 века?

Ведь вор – человек, который жаждет настолько сильно, что готов рисковать жизнью ради цацки. Эта его черта оказывается непонятой в чистой среде граждан.

Граждане в большинстве своем созерцатели. Они с юмором относятся к тому, что у жены нос курносый и ножки косолапенькие. Вору видеть несовершенство своей избранницы невыносимо.

Вор, если можно так сказать, закомплексован до самого козырька. Его назови обидным словом, он тебе дом сожжет.

Следовательно, это другая порода людей. И вся беда в том, что порядки одной породы людей начинают довлеть над другими породами.

Когда доллар татуируют на ягодице сконфуженной невинности. Когда можно купить ребенка или его орган. Когда бомж замерзает до смерти у входа в казино.

Что делать?

Ничего не надо делать, кроме того, чтобы называть вещи своими именами.

Если ты прапорщик – называйся прапорщиком и не спи ночами от страха разоблачения.

Если ты зам по тылу – трудись для общества молча, мирно и терпеливо.

Если ты командир – радуй себя и народы. Не прячься.

P.S. А Соединенным Штатам посоветуем не класть ноги на стол.

Восточнее Ярославского вокзала

Около часа ночи со второго пути Ярославского вокзала от ходит 44 поезд «Москва-Хабаровск». Полутемно, пустынно. У вагона на корточках сидят трое. Ощущение такое, как будто восточнее Москвы лежит громадное черное пространство отчаяния и сдержанной ярости.

В купе мы вдвоем: Володя, сорокалетний начальник цеха нефтеперерабатывающего комбината из Комсомольска-на-Амуре и я. Я делюсь с ним своим ощущением, он отвечает своеобразно:

– Все в России основано на терпении – помучают, помучают и самим надоест. Если будешь как-то реагировать, то замучают окончательно… Кто мучает? А все. Все друг друга мучают. Даже толстого Президента кто-то мучил. Он ведь как-то пожаловался всему на роду по телевизору: не мучайте вы меня! Дайте срок отмотать…

В вагоне тем не менее чисто, тепло, уютно. И такие удобства, о каких я даже не слышал: выглянешь в коридор налево – там лампочка горит – значит, туалет занят, направо – не горит – значит, свободен. Оконные стекла вжаты в корпус герметичными резиновыми валиками. На вторых полках специальные ограничители для тех, кто спит с боку на бок. Оказалось – нашего изготовления вагоны, Тверского вагоностоительного! Могут, если захотят.

Наутро, в ШАРЬЕ, Костромской области, к нам присоединился пенсионер, Леонид Михайлович. Вагонные попутчики обычно сразу обозначают уровень своего пищевого сотрудничества: или на стол тут же выставляются из сумок домашние припасы для общего участия, или выставляются непосредственно для себя в момент пользования. Леонид Михайлович, однако, крякнул, весело нас оглядел и решил идти в ресторан принять сто грамм под салатик. Ехал как-то к дочкам в Свердловск, и эти сто грамм обошлись ему в двадцатку. Мы его предостерегли. Он легкомысленно махнул рукой. Вернулся немного сконфуженный – сотню отдал. Разговор, естественно, зашел о том, почему все так происходит.

– Виноваты во всем местные начальники, – сказал старик. – Много им дали воли. Я живу в деревне, двенадцать километров от Шарьи, у нас туда электричка. Так вот дрова мне нужны, что раньше? Раньше я выписываю кубов пять, идем мы с лесником, он проследит, чтоб ты сучья сжег и взял сколько положено. Сейчас мне надо пройти весь этот коридор с бабами раскрашенными, и у каждой подписать сто бумаг. А в лесу зато ты можешь что твоей душе угодно брать: хоть весь лес вывези! Как же этих баб-то бюджетных прокормить, которые бумаги подшивают? Да если еще каждый начальник себе побольше отряд берет? Местный начальник нынче – главный враг России. Ему ничего не надо, кроме его конторы. Его контора – это его Россия. У нас в стране, я скажу, миллионов пять Президентов. И у каждого свой отряд. Зачем им моя деревня, к примеру? Он мне телефон обрезал, магазин закрыл, свет дает только два часа в день. Потому что мы все пенсионеры, то есть живые покойники. Зачем ему сплавная контора на Ветлуге? Или завод ДСП тут в Шарье, его шведы построили? Ему ведь своей конторой удобно управлять, бумажки передвигать! Зачем ему головная боль эта с заводами да сплавными конторами? Он даже оборудование не станет продавать, он его на металлолом сдаст. И о народе не надо заботиться. Народ картошку посадит, самогонку выгонит, пирожков напечет и к поезду продаст. Я бы этих местных начальников из «катюш» пожег. Пенсия у меня хорошая, военная пенсия. Я командиром взвода «катюш» с сорок второго года, шестимесячные курсы в Миассе закончил и получил три орудия под начало. Сначала мы их жгли термитными снарядами, немцев то есть. А потом застеснялись. Шестнадцать термитных снарядов! От деревень после наших налетов одни пни да трубы оставались. А потом стало восемь по девяносто кило. Уже обычных. Но они нас ненавидели! Однажды под бомбежкой с километр полз по-пластунски, все колени в кровь содрал.

А сейчас в Свердловск еду к дочкам. Жена у меня в прошлом году умерла, на двадцать лет моложе. И дочки ее, а не мои. Я ее с дочками взял.

А моя жена прежняя еще живая. И дочка от нее тут же, в Шарье. Все ходит сейчас, ждет, что я вернусь. А мне родные как раз те дочки, неродные. А эта, в Шарье, из-за матери меня не любит. А та, в Свердловске, очень душевная. И старшая в Душанбе, за уз беком замужем. Хорошо живут, у него ремонтная мастерская. И каждый год я еду в Свердловск, и мы там с дочками душевно встречаемся. Потому что из Душанбе письма не доходят, только телеграммы идут по две недели. А узбек душевный, хорошо живут. Она, старшая, запчастями у него торгует. Едут в Свердловск на маши не из Душанбе с прицепом. Запчасти здесь берут, меня встреча ют. А я уж старик стал. Но не совсем. Пироги научился печь. Я бы и бабу взял, да уж страшно – целую семью за собой приведет.

В КИРОВЕ на вторую полку подсел азербайджанец. Он сразу вытащил двухлитровую бутыль под горлышко из-под «Кока-колы», взял у проводника четыре стакана и разлил. Старик заулыбался еще пуще, я тоже не смог отказаться, а Володя отказался наотрез. Позже, когда азербайджанец Рамиз пошел в соседние купе со своей бутылью, он так объяснил свое воздержание:

– На чем они нас ловят? Они нас ловят на том, что мы ни когда не отказываемся, когда угощают. Как только русский принял на грудь угощение, его можно брать голыми руками. Ты заметил, как он оскорбился из-за того, что я не выпил? Он свою схему подавления пробует, доводит до блеска. Каждый отказ от водки расшатывает его мировоззрение.

А перед походом в другие купе Рамиз рассказал, как он понимает современную обстановку:

– Наш Гейдар Алиев занимал первое место в мире по дипломатии. Американцы провели конкурс на основании двадцатого века и выяснили, что Алиев первый… Армян вообще не было в древней истории… Что? Великая Армения? И Тигран Великий? А знаешь Иран и его столицу Тегеран? Что такое Тегеран? Это и есть Тигран. Турецкие археологи провели исследование на склонах Арарата. И знаешь, что оказалось? Оказалось, что в прошлом веке армяне закопали там крест, как будто древний. А потом откопали. Так что армян не было вообще. Это были курды… Мы сами албанцы. Слыхал Албанию? Вот мы из тех. Только язык поменяли. У нас Ба ку сейчас весь в огнях. Как Париж. И жизненный уровень приближается. А здесь меня на вокзале поставили к стенке и стали обыскивать. Он меня обыскивает, а я знаю, сколько ему надо. Но меня гордость удерживает ему дать. Я всегда в России даю пятую часть. Если даешь пятую часть, то можешь хоть на танке ездить. Но я даю пятую часть большому человеку в погонах, а когда меня обыскивает мелкий шакал, я просто его презираю… Арбузы в июле? А почему арбузы в июле не могут созреть, если они в Ленко рани под пленкой еще в феврале посажены?.. Какая селитра? Сладкий арбуз, ранняя капуста! Всю Россию кормим!.. Каких пол тора миллиона азербайджанцев? Мы вам торговлю держим, у вас налаженное снабжение получается. При КПСС у вас принудительное снабжение было, а мы вам сделали рыночное. Товар сам бежит, куда надо. Сейчас вот в Екатеринбурге сбыт найду, потом в Курган гоню КАМАзы за картошкой. И всем хорошо. И русских у нас в Баку к стенке не ставят, не обыскивают. У нас русские сейчас хорошо стали по азербайджанскому говорить. Ты пропорцию посмотри: у нас русских полмиллиона, а у вас азербайджанцев сто тысяч… Слушай, кто твои доллары вывозит? Твои олигархи дол лары вывозят, которые воруют!

И Рамиз, подхватив бутыль, пошел к соседям.

Перед Свердловском он залез на вторую полку и долго хрустел ассигнациями. Так долго, что мне перед сном этот хруст так же звучал в ушах, как иногда после рыбалки в закрытых глазах качается поплавок.

«Выбор между расцветом и упадком»

Хорошо быть драматургом. Все изнывают от июльской жары, а ты сидишь в кабинете завлита, гудит вентилятор, беседа нетороплива и основательна: о русских в Прибалтике, об акциях, о чемпионате мира по футболу, – да мало ли о чем еще могут поговорить два интеллигентных чело века!

Тему собственно драматургии затрагивать не принято.

Завлит не задает вопроса, что пишете.

Драматург не спрашивает, что ставите.

Профессия драматурга хороша именно тем, что дает возможность в центре города зайти в приличное место. То есть там, где обычный и даже обеспеченный человек уже замордован своей мотыльковостью и невзрачностью посреди тупых домов и однофасадной толпы, драматург имеет нор ку, куда он может юркнуть, как только это подступает.

А пьесы…

Что пьесы? С тех пор, как Станиславский возвел драматурга на трон, а затем сбросил его (и возвел-то, видимо, затем, чтобы было интересней сталкивать) с тех пор, повторяю, профессия драматурга приобретала все более декоративный характер. Было негласно решено, что все великие пьесы написаны, а хорошие появляются так редко, что отлавливать их не имеет смысла.

Потому сидят два никому не нужных человека – драматург и завлит. Хорошо сидят.

Но следующим в этом ряду неизбежно сядет сам Театр.

И писателем быть неплохо. Ты платишь десятилетиями чисто формальные членские взносы, посещаешь один-два раза в год общие писательские собрания. Там мелькает несколько лиц, сохранивших всесоюзную славу с тех еще времен. Новых знаменитых лиц не прибавилось. Но все равно приятно думать, что в городе таких как ты – единицы.

Многие отдали бы все свои состояния, чтобы только сказать о себе скромно: я – писатель. И на вопрос: член Союза? с недоумением глянуть на спрашивающего и нехотя бросить: конечно.

Но это фантазии. Знающий человек понимает, что сегодня не надо ничем жертвовать. Захотел стать членом Союза – стань им. Вылови в Интернете переводной роман, одним движением руки замени через компьютерную функцию иностранные имена на родные и выпускай с золотым обрезом.

Накроешь хороший стол приемной комиссии – тебя еще членом бюро секции прозы выберут на радостях.

Давно писатель не мечтает никого удивить и обрадовать.

Радует иногда себя самого отрывком о сирени в грозу, о восторженных влюбленных в тамбуре летящего через страну поезда, о виде родного пепелища…

Зачем полторы тысячи лет гнули слова, собирали их пучками воли? Для кого?..

Журналисту хуже. У журналиста есть начальство. Только пикни.

Пока демократия боролась за господство, еще можно было найти отдушину и выразить свое «фэ». Хотя свое «фэ» в любой исторический период ничего не значило.

Но все же! когда можно. Свое «фэ». Кристально чистое, никем не оплаченное. На весь мир. Или на ведь девятиэтажный дом, где ты – местная знаменитость.

Но демократия победила и показала такую кузькину мать, рядом с которой окрик обкома – ласковая укоризна.

Еще хуже читателю. Его обступили со всех сторон буквы. Буквы похожи друг на друга, они летят с неба, как снегопад, который никогда не кончается. Все в этом снегу, в буквах. «Прокладки, Акунин, бобслей, жопы, жопы, жопы…» Куда ни глянь.

Нет уже доблести вкуса. Невозможно выудить что-то сверкающее из хлама. Потому что все вокруг – хлам. Все разрешено. Все.

Где то время, когда давали книгу на ночь?..

Лучше всех зрителю.

Но его презирают все те, кто для него поет, изображает, корчится и гибнет. Значит, ему хуже всех.

Такова сегодняшняя расстановка сил в культуре. Слово «сила» здесь не совсем точное. Точнее будет слово «бессилие». Такова сегодняшняя расстановка бессилий в культуре.

Мы живем в Петербурге, поэтому рассмотрим то, что нам ближе. И вычленим из понятия «культура» четыре, как представляется, основные составляющие: театр, литература, кино и журналистика.

О театре не принято говорить непосвященным. Это такая священная корова. Знать о том, почему в театре происходит именно то, а не что-то иное, дозволено не всем. Вернее, не дозволено никому. Если хотите, можете попробовать осторожно на театр гавкнуть. От вас отвернутся все, как от прокаженного.

Я собираюсь не только гавкать, а лаять. От души. Имею право.

К февралю 2005 года я, к своему удивлению, занял пятое место в Петербурге после Шекспира, Островского, Гоголя и Чехова. У меня в театрах идут шесть названий пьес. После меня и Пушкин, и даже Достоевский. Потому я воспользуюсь такой компанией и полаю вволю.

Что есть театр? Для чего он содержится на деньги налогоплательщиков?

Не должно быть никаких сомнений в его предназначении: театр существует для того, чтобы люди прилично оделись и с женами пришли пообщаться с остальными приличными людьми города. Это называется – общественная жизнь. Потому что на тротуарах или в метро общественной жизни не бывает. А без общественной жизни нет общества. Плохой был строй – социализм, но это был общественный строй. При нем театр достиг невиданного расцвета. Может быть, за неимением других возможностей общения. Может быть. Но – достиг.

Новая власть, демократическая, отчего-то решила, что общество, общественная жизнь не нужны. Зачем, когда обозначены три ветви власти, а там еще и четвертая портит воздух? Кому нужна головная боль типа общества? Чтобы оно имело свое мнение? Помимо Кремля, Москвы и администраций?

И театру была предоставлена возможность как бы быть и как бы не быть. Негласное соглашение: мы вас не трогаем, а вы нас. Что это значит?

Демократия не трогает театр, который обладает во всех городах лучшими зданиями. Театр может сдавать эти здания в субаренду, может получать от демократии дотации, оставаясь в городских и федеральных бюджетах отдельной строкой. Может надувать щеки и проводить свои какие-то фестивали и награждения (сугубо внутри страны, типа попсы). Может платить по сто долларов народным артистам, но позволять им не работать.

Театр не трогает демократию.

Все. Этим все сказано.

Вы можете представить себе в столичном театре спектакль типа «Ревизора» или «Самоубийцы»? Я – нет. При этом театральные начальники вопят на каждом углу, что современных пьес нет. Нет современных пьес? Да вы в своем уме? После того, как целое столетие в стране процветали лицемерие и все остальные комические и трагические страсти?

Но – нет. Власть предпочитает, чтобы ее не трогали. Театр предпочитает, чтобы ему все позволяли.

Теперь зададимся вопросом: что театр получил от такой безмерной безответственности?

Он получил чрезвычайно слабое коммерческое руководство своей деятельностью. Вопрос об окупаемости даже не поднимается. Но если бы и за кордоном театр был исключительно дотационным! Нет. Там дорогие билеты, там высокие зарплаты. Могут сказать, что мы не можем позволить себе билетов в 50 долларов. Можем! Московский «чёс» работает именно по таким ценам. А аренды и зарплаты у нас значительно ниже, чем в Европе.

Где промежуточные основные деньги?

У монополистов.

Кто сегодня монополисты в театре?

Вчерашние завлиты, заслуженные Герои труда, новые владельцы, которые владеют театром очень ловко: ни за что не отвечая и все имея. Конечно, с какой стати они станут поддерживать театральную реформу, которую мало осведомленное правительство все-таки умудрилось сварганить?..

Но это все – на тему плохого руководства. Вот если бы нашелся хороший продюсер… Смею вас уверить: никакой продюсер, даже Сорос, современный российский театр не поколеблет. Потому что в нашем театре существует диктат судорожного нетворческого усилия. Судорожное нетворческое усилие осуществляет театральный режиссер. Он в массе своей самодур, насильник и злодей. Система подготовки режиссеров в стране (и в мире – это наш вклад в мировой упадок культуры) напоминает подготовку партийных работников. Некий барин подбирает под себя курс в театральном институте. И готовит из своих студентов будущих «творцов». Примерно так «обучаются» и студенты другой специальности – в Литературном институте, который я сам имел удовольствие закончить с неиссякаемым сарказмом. Что получается в результате? В результате получаются люди с непомерными творческими амбициями, но абсолютно не обеспеченные профессией для реализации амбиций. В самом деле: тексты пьес пишут драматурги, играют спектакли актеры, свет ставят художники по свету, сцену сочиняют театральные художники. Что остается?

Кама Гинкас, известный московско-ленинградский режиссер, рассказывал, как его однокурсники-актеры, которым он мешал на сцене, попросили его спустится в зал и порежессировать. Чем он и занялся с большим успехом. То есть, способности режиссера в основном лежат в плоскости создания мифа – о себе, о спектакле, о современном театре. А когда уже и миф не может ничем питаться (зрительные залы пустуют), то возникает совершенно уже запредельная апология глупости: Константин Райкин озвучил мечту всех шарлатанов от театра – оказывается, главным событием в театральном процессе должна быть и стала наконец… скука!

Нас за кого держат эти господа? С какой стати мы должны наблюдать их унылые перепевы позавчерашних «исканий»? Где крепкая современная драма? Где комедия? Где актеры, открытые на театральной сцене, а не в «ящике» (и в буквальном смысле слова)?

Слава богу, драматургов пока никто не отменял.

А так как драматург является основным действующим лицом в театре, то он должен иметь там долю.

Сегодня основными владельцами государственных театров в Петербурге являются бывшие завлиты, Герои труда и бессрочные главные режиссеры. Думаю, что хотя бы две вакансии должны быть отданы драматургам. Сам я мог бы взять театр Комедии. Николай Якимчук, известный издатель и драматург, согласен возглавить театр на Литейном.

Обещаю, что через год это будут самые посещаемые и самоокупаемые площадки. Только за счет репертуара, который на две трети будет современным и русским.