Текст книги "Европа – полуостров России (сборник)"

И с литературой в городе полнейший бардак. Союз писателей в эпоху кухонных стратегов начала девяностых раскололся по национально-либеральному признаку. То есть половина ушла в русский Союз, а половина – в «демократический». Кто и почему куда подался, об этом сейчас никто не вспомнит. Вражда двух Союзов началась с пожара. Сгорел дворец, наполненный подлостью прошлых лет. Вместе в подлостью погибла богатейшая библиотека (залита водой и превратилась в труху). Самое же огорчительное – ресторан пропал! Какой был ресторан! Какие воспоминания!

Два всесоюзных журнала «Звезда» и «Нева» превратились в личные органы господ Гордина и Никольского. И говорить бы не стоило о них, зная тираж. Однако это – всё, что осталось для писателей Петербурга. Здесь стоят в очередь десятки авторов. Те, кто поумнее, давно живут на гранты.

Иногда шумят общие собрания. На них случаются скандалы. Летит к выходу Кураев, а вслед ему Лурье кричит о его даче под Вырицей, подаренной губернатором за хорошее поведение. Кураев уже за дверью, а коллеги выслушивают о том, что дача Кураева – бывший детский сад. Или Топоров со свойственным ему талантом аннигиляции выжигает пространство. Не скучно, в общем. Если не видеть контингента. Контингент седой, лысый, хромой и никуда уже не годный – ни в ресторан, ни по бабам.

И вдруг пролетело: Валентина Ивановна обещала помещение под ресторан, если объединимся! А что? Просто! «Ласковые телята одну матку сосут». Утвердили Устав, но в Уставе – сопредседатели. Зачем, если объединились? А затем, что счет общий, на который деньги из городского бюджета начнут поступать, а война – старая. Не хотят мириться. Ни за что. А почему? А потому что сели десятка два писателей на эту жилу и надеются, что она не иссякнет по причине наличия в прошлом великой русской литературы.

В 2004 году торжественно провозгласили премию Гоголя по десяти номинациям. И как раз десяти писателям, сидящим на жиле, премия и ушла. Просто.

А вот предупредить членов Союза о том, что пребывание в Союзе указом Ельцина (большого любителя демократии) уже не входит в стаж и человек может элементарно пенсию не получить – об этом у них в головах не созрело. И они хотят, чтобы их народ читал, как Пушкина с Некрасовым.

Хотя – читать будут. Но не завтра. И не их.

В Петербурге существует настоящая литература, еще более подпольная, чем при Обкоме. Она давно не ходит в Союзы. Она по завету Льва Толстого пишется только тогда, «когда невозможно не писать». Пути к читателю у нее нет.

Положение с тайной русской литературой сегодня настолько трагическое, что надо предпринять буквально следующее. Надо выделить небольшие деньги из любого источника на «Библиотеку Северо-Запада». Эти деньги необходимы немедленно. Следует издавать в год не менее тридцати названий настоящими тиражами не менее 50 тысяч экземпляров. Рекламу можно обеспечить через СМИ в приказном порядке. Существует квота на эфир и прочее. Ни один из писателей не должен быть в жюри «Библиотеки СЗ». В городе достаточное количество великолепных читателей, которые сами смогут оценить уровень прозы, поэзии, драматургии. Если Москва не желает беспокоиться о состоянии основного богатства России – ее культуры, то мы сделать это обязаны по рождению.

Для того, чтобы доказать свое право говорить достаточно резкие вещи, сообщу, что в 2003 году мне была присуждена премия С. Довлатова по прозе, а на «Ленфильме» я получаю крошечные деньги как член сценарной коллегии.

Два года я читаю сценарии. За это время ситуация в кино изменилась кардинально (пока только в смысле денег). Сегодня хорошие сценарии необходимы, как воздух. Мы не можем награждать сами себя, как в «Золотой маске». В Берлине, Венеции и в Канне этот номер с судорожным нетворческим усилием не пройдет. Поэтому сценарий превратился из средства наживы в валюту.

Что происходит? Происходит то же, что везде: Москва гонит халтуру, ворованные западные сюжеты, компьютерно-диктофонный бред. Наши сценаристы разнообразны, профессиональны, но поражены вирусом безверия. Их понять можно: в городе денег или нет, или их не хотят давать находящемуся в упадке «Ленфильму», непонятным Союзам писателей, скучнейшим БДТ, МДТ и иным проявлениям мафиозности.

Что можно сделать?

Кино, как известно, самое демократичное из искусств. Чужой роман можно не читать по причине чуждости, чужой спектакль не смотреть по причине незнакомого языка, а вот кино чужое смотреть даже интереснее, чем свое.

Я предлагаю дать немного денег и организовать Сценарный международный центр. Я убежден, что мы через два-три года станем монополистами сценариев в Европе. Хороший сценарий на дороге не валяется. Заодно мы поднимем таким путем уровень отечественного кино. Ибо сказано: в начале было слово. Я добавлю: русское.

Отношение вышепоименованных господ к журналистике в прошлом было снисходительное. Журналистов не уважали, над ними посмеивались. В начале перестройки журналистика вдруг ускакала вперед. Помнится, я пришел к Н. Чаплиной в 1991 году с предложением отдать полполосы «Часа пик» писателям. Она не поняла – зачем? Я сказал, что – для будущего. Она, видимо, не видела за литературой будущего и места не дала. Сам я активно участвовал тогда и позже в газетном буме. И «Час пик» начинал, и в «Вечорке» лет семь чего только не писал, а закончил газетную жизнь в тогда еще массовом «Метро» года два назад.

Должен сказать, что журналистика захирела так же быстро, как поднялась. Не нашлось в Петербурге сильной газеты типа «Известий», чтобы она выдержала удары судьбы.

Был у меня один проект, который, как мне кажется до сих пор, имеет право на большую жизнь. Называется этот проект «Голос улицы» и он целиком должен быть составлен из комментариев прохожих на всё на свете. Проект удивительно дешевый и удивительно прибыльный. При нормальном отношении к процессу он мог бы поддержать и «Библиотеку Северо-Запада», и даже экспериментальный театр «Драматург».

Мы наследовали великую страну и спустили ее в унитаз за рекордно короткий срок. Увы.

Попробуем спасти сохранившееся.

Детский мир. Великая попытка

Никогда в истории дети не были так возвеличены, как в советское время. Их именами называли улицы и целые города. Они принимали участие в официальных праздниках. Их наравне со взрослыми ссылали и заключали в тюрьму. Существовали детские газеты и издательства. Открывались детские театры и филармонии. Десятки, сотни картин снимались исключительно о детях.

Это была часть – может быть, основная – великой попытки людей вырваться в открытый космос на средневековом воздушном шаре холопа.

Сегодня можно смотреть на нее с гадливостью, ужасом и омерзением. Но она состоялась. Она стоила жизни десяткам миллионов людей, ставших невольными участниками космического рейса. И участвовали в эксперименте наравне со всеми – дети. Дети шли впереди в неоглядном ужасе мироздания. Детские сердца светили там, где не было ничего, даже воздуха.

Что это за великая попытка? Где ее база и двигатели? От куда она зародилась и какой достигла высоты падения? Для ответа на эти вопросы надо вспомнить итоги девятнадцатого века.

Главным его итогом было то, что констатировал Тютчев с научной безжалостностью и уже никому не нужным героизмом: «Мужайся, сердце, до конца. И нет в творении творца, и смысла нет в мольбе». Сытая Европа еще только вздрагивала от космического холодка, а чуткая Россия уже вся, с полями и реками, с телега ми и девчатами, с Чеховым и университетами высунулась в без мерный ужас безбожия. И тут же нашлись кормчие. Ими оказался интернациональный экипаж из русских, евреев, поляков, финнов, кавказцев. Действия этого экипажа поражали своей решительностью.

В фильме «Бежин луг», снятом Сергеем Эйзенштейном по сценарию Александра Ржешевского, есть удивительная сцена, где девочка-пионерка учит старого начальника политотдела.

«– Поскольку мне приходится тебя наблюдать, – говорит пионерка, – ты человек очень хороший. Но иногда очень горячо берешься за что-нибудь, а когда дело подходит, ты остываешь. Ты меня понял?

– Ну, ты, конечно, права, – признает начальник политотдела. – Промахи есть».

Сейчас эта сцена производит гнетущее впечатление своей очевидной неправдой. Не сможет детская душа накопить столько опыта, чтобы составлять мнение о многомерной жизни. Но тогда эта сцена была частью великой попытки найти смысл там, где его не должно было быть. Сейчас мы не должны предавать сами себя, отрицая опыт странствий. Мандельштама никто не тянул за язык, когда он пел, как Орфей: «Ну что ж, громадный, неуклюжий, шершавый поворот руля!.. Нам помнить и в летейской стуже, что десяти небес нам стоила земля.» Никто не принуждал Платонова и Филонова, Маяковского и Довженко. Это сегодня мы трясемся от собственного ничтожества, заблудившиеся во Вселенной дети, вернувшиеся на родное пепелище, просящие подаяния у соседей. Вчера мы были сильны своим презрением к боли и утратам. Вчера наши дети учили своих отцов, как надо погибать ради едва мерцающей впереди звезды.

А «Бежин луг» был осужден и в дальнейшем практически по гиб. Думается, что даже привыкшие к лакировке власти были шокированы подобным пафосом обновления. Ведь и в летящем с громадной скоростью космическом корабле заводятся и начинают править обычнейшие крысы. Но и эти крысы входят составной частью в замыслы, неведомые нам. Именно крысы одержимы страстью к самосохранению. Человек летит в апофеозе самоуничтожения, называемого подвигом, а крыса хочет выжить. Куда вела Эйзенштейна обжигающая тропа? Каких наитий ждал он от Степка?..

Дети, как умирающие ангелы, рассеяны по кинофильмам советских лет. Их смерти добровольны и безрассудны, они всегда готовы согласно своей клятве. Немой фильм «Космический рейс» 1935 года, снятый по консультациям Циолковского, «Боевой киносборник номер 9» 1943 года Марка Донского с тихим, окончательным названием «Я научился убивать» и кино Элема Климова 1985 года «Иди и смотри» – это пунктир, готовый наполниться еще десятками лент. И то, что о смерти говорят и ее осуществляют дети, с их чистыми глазами и нежной кожей, с их задумчивой грацией неуклюжих суставов, приводит современного зрителя в художественный тупик, плодотворный хотя бы потому, что он художественен.

Стоит говорить даже о том, что вся полувековая киноэпопея о детях была снята каким-то одним автором. Даже «Алеша Птицын», который «вырабатывает характер», даже шпионский «Патриот» 1938 года входят в эту эпопею-путешествие необходимым маршрутом.

В 1915 году режиссер Бауэр снял фильм «Первая любовь». Мы можем видеть, как юная лолита, дочь Бауэра, совсем неотличима на этой пленке от наших современниц. То же пробуждение женственности, та же лукавая повадка.

А вот лента Дзиги Вертова «Киноправда 1924 года» подобных лолит уже не знает. И не хочет знать. Потому что начался вели кий эксперимент в громадной лаборатории Советского Союза сразу в нескольких направлениях. И одним из важнейших был эксперимент с детьми. Не случайно Наркомпрос был вначале ведущим советским министерством и туда были брошены Крупская и Анна Ульянова.

Пытливость большевиков вообще делает их очень похожими на детей. Когда уличные ребята проверяют на совместимость кошек и собак, когда они обрывают крылышки и лапки – это совсем рядом с ГУЛАГом и Павликом Морозовым. Где-то рядом и нобелевский лауреат Иван Павлов, почему-то выбравший к качестве партнеров по науке все тех же собачек.

Русский человек доверчив. Он вначале во что-то верит и верит до конца, до краха, до последнего шага. А потом уже ни во что не верит. Тоже до конца, до последнего шага перед про пастью.

Советское кино начиналось в атмосфере апофеоза. Советский Союз был пугалом для богатых и маяком для бедных. Он питал чувства мести и поддерживал мечты о справедливости. Сегодня, когда мы вдруг оказались на задворках истории, нам трудно понять, почему у режиссера Медведкина в фильме «Чудесница» такая искренняя девочка говорит дубль за дублем все уверенней и горячей о том, что она боится умереть от счастья. А ведь это было в 1937 году. Как и «Колыбельная» Дзиги Вертова, и «Я люблю» Лукова 1936 года, да и «Бежин луг» совсем рядом. Что это – цинизм или самоупоение? Думается, что это реальное отражение действительности.

К этому времени уже успели созреть первые плоды воспитания нового человека. Те грохочущие барабанами колонны детей начала двадцатых к середине тридцатых стали молодыми инженера ми и потребовали себе руководящих должностей, потому что они были новыми советскими, их выращивали уже по современной технологии. Они считали себя умнее всех богов и практичней всех американцев. Но они, эти новые советские, не могли не знать о том, что подрастает поколение родившихся при советской власти, и уж оно-то точно спасет человечество! Вот с этим было все в порядке: поколение, родившееся после революции, почти полностью полегло в Отечественную войну и действительно спасло человечество. Когда Виктор Некрасов пишет о мистике последних рубежей в Сталинграде, Ленинграде и Москве, он знает ответ, но не хочет в него верить. А ответ прост: немцы не дошли двухсот метров до Волги потому, что им противостояли стальные дети семнадцатого года.

Революцией в воспитании советских детей стало то, что их с самого младенчества готовили к смерти. Вернее – к гибели, к прекрасному подвигу на поле битвы. Когда Горбачев рассуждает о том, что Христос был первый большевик, он не глубоко берет. Первыми большевиками были язычницы, молодые девушки варварских племен, которые с гордостью приносили себя в жертву богам. Или юноши Рима типа Гая Муция Сцеволы.

В картине Салтыкова «Бей, барабан» 1961 года в последний раз в чистом виде появилась прекрасная смерть пионера, как продолжение мечты, как весть из будущего. Да, при полном и безоговорочном атеизме советских людей их основной мечтой было светлое будущее, которое они создавали, конечно же, не для потомков, а для себя. Когда герой погибал, его похороны превращались в репетицию этого будущего. И сам он, погибший герой, присутствовал почти зримо в колоннах торжествующих друзей. «Ему повезло погибнуть первым,» – такое можно прочесть в глазах соратников. «Он уже ТАМ – как он счастлив!» – почти по-магометански продолжали они. И в этом нет противоречия. Именно мусульманские каноны поведения, проникшие в революционную среду через Кавказ, стали определяющими для всех сторон жизни.

Но уже семидесятые годы неожиданно обозначили глубочайший кризис детского сознания и, как следствие, кризис общества в целом. Быт, вещи, личный успех стали определять ценность проживания и зеркальный мир совершенного пионерского детства мгновенно покрылся трещинами и посыпался на страну. Еще выпускались картины типа «Серебряных труб», с попытками возрождения целостного мира счастливой гибели за идею, но в них был скрытый цинизм. Цинизм взрослых присутствовал и раньше, но цинизм детей в семидесятые годы проявился впервые. Линейки, пионерские костры, прием в комсомол перестали быть увертюрой к подвигу и прекрасной гибели. Они стали ловким пируэтом в будущую сытую жизнь. Поэтому и появились «Пацаны» Асановой и «Чужая, белая и рябой» Соловьева – как беспощадное срывание всех светофильтров, а иногда и с вырыванием глаз, уже в девяностые годы, у Каневского в «Замри, умри, воскресни».

Крушение мечты о счастливой смерти в детском кино стало страшным ударом для стран полумира. После таких ударов не встают. Хотя та первая лолита режиссера Бауэра не исчезла без следа. Она все возвращалась мельком то Гулей Королевой, то в «Дикой собаке Динго», то в «Прощайте, голуби», чтобы вернуться окончательно в «Красавице» режиссера Жебрюнаса как раз перед крушением советской мечты – в образе пленительной девочки-женщины. Как напоминание о том, что мир до сих пор загадочен и двупол. Как новый миф для новой жизни.

Классификация дураков по национальному признаку

Чем дольше живешь, тем осторожней становишься. Количество дураков вокруг не уменьшается, и все они требуют по отношению к себе выполнения чисто восточных церемоний почитания и безупречной любви. То есть: дураком его не назови, поступкам его аплодируй, и не вздумай говорить о равной оплате за сделанную тобой работу – смертельно обидится и загрызет.

Однако дураки, при всей их поголовной тупости и занудстве, все же заметно отличаются по региональному и национальному признакам. Больше вики (и это их вклад в науку о человеке) унифицировали само понятие дурака, лишили его местных особенностей и кубинский дурак, например, отличался от удмуртского только повышенной возбудимостью.

Дураков кубинской и удмуртской национальности мне встречать доводилось, но говорить о них я не буду, потому что наши судьбы никак не соприкасались. Я поговорю лучше о тех из дураков, которые меня трогали и трогают.

Начну, пожалуй, с русского. Этот, как ни странно, наименее обидчив и даже как бы рад, когда его классифицируешь.

Русские дураки подразделяются на два сословия – имеющие власть и власти не имеющие. Не имеющие власти русские дураки так тихи, покорны и необидчивы, что язык не поворачивается называть их дураками. Блаженные они, убогонькие и увечные умом. Хочется их гладить по голове и кормить дорогими конфетами. Но не спешите. Не спешите. Может наступить момент, когда не имеющий власти русский дурак этой властью будет одарен. О! Какое превращение! Рожа его становится тут же шире любого та за, глазки оказываются скрыты, а брюхо вывернуто наружу. Голос у него начинается от прямой кишки, а мысль из робкой собачонки превращается в цепного пса, сотрясающего столбы ворот. Ни один дурак в мире не любит принимать решения. Русский дурак этим только и занимается. Потому наша жизнь беспросветна. Еще одной причиной нашего угрюмства по этому поводу является чрезвычайная способность русского начальствующего дурака создавать ощущения хаоса в обществе. Казалось бы, нет другого пути, как принять законы и их соблюдать. Но нет: дурак в законопослушном обществе становится различим и довольно уязвим, хотя бы иногда. В мутной воде смут и переходных периодов дурака можно различить только при столкновении: лоб его, как известно, гудит как колокол. Хотя узнать, кто же правит нами, можно совершенно просто. Надо взять журнал «Известия ЦК КПСС» горбачевской эпохи и внимательно разглядеть лица – уши видны из-за щек только у покойного товарища Суслова. А затем собрать тот же состав трех ветвей нынешней власти. И все.

Однако в трех ветвях немало представителей и другой из элит. Как-то язык не поворачивается… Нет, конечно же, этого в природе не бывает, но все же… Мда… Речь пойдет о так называемых… Ну…

Короче, дурак еврейский.

Ффу… Кажется, удалось выдавить из себя непроизносимое.

Петух, как говорится, индейский, а дурак еврейский. Так и вижу, как представитель данного меньшинства хватает шапку и пальто, чтобы бежать в средства массового позора и пригвоздить! Да!.. Но вот уж дудки! Я одного дурака сваял для страховки, потому примусь и за тебя, чадо израилево.

Еврейский дурак, как и русский, также обладает способностью создавать хаос и смуту. Оба они пользуются одним приемом, действующим безотказно. Будьте бдительны! – кричат они. – Вас хотят обмануть! Оскорбить! Стереть с лица земли! Ограбить! Изгнать! Распять!

А так как всегда есть люди, готовые обмануть, оскорбить, стереть с лица земли, ограбить, изгнать и распять, то в этих предостережениях нет неправды. Но в них, кроме отсутствия неправды, присутствует личная бездарность и стремление что-то урвать на халяву. Еврейский дурак отличается кроме того изощренным умением подставить свой народ. Никто ведь не сомневается в редкой талантливости еврейской нации. Как и уйгурской, и японской, и даже, не к ночи будет сказано, нации хуту из Центральной Африки. И жизнь еврейской нации была на редкость трагична. Как и нации армянской, и курдской, и нации тутси. Однако еврейская нация не исчезла, а напротив, входит в число мировых призеров по известности и вкладу во все отрасли знания и даже в хоккей (тренер Эпштейн) и футбол (нападающий Гершкович). Кроме всех прочих достоинств, еврейская нация владеет редким, прямо-таки всенародным чувством юмора. Но куда только пропадает это чувство, как только в списке дураков и проходимцев встречается родная рожа! Это все равно, что чеченца обвинить в добровольной сдаче в плен.

Посредством чеченцев двинемся к Прибалтике.

Прибалтийский, в особенности северный, дурак расцвел пышным цветом на волне независимости. Причем выявился сразу пылкостью и нетерпимостью, абсолютно не свойственными этим милым, неторопливым людям.

Так и определяется эстонский, латышский ли дурак по способности выражаться предельно едко и прямолинейно. Это ему кажется европейским стилем: говорить о себе всем своим поведением, что ты дурак. Иначе этого прибалтийского начальника не идентифицировать: разве станет умный человек наживать врагов в собственном доме? Всем в мире давно ясно, что русские и другие люди, говорящие на русском языке, в обозримом будущем говорить на прибалтийских языках не станут, но все равно гражданами их признать придется. Так как же вы, эстонские и латышские дураки, станете жить в одном доме с обворованными вами людьми?..

Перепрыгнув через Белоруссию, где лица дураков так же широки, как у братского народа, послушаем дурака украинского. Он так же едок и бесстрашен, как прибалтийский, но очень уж близкое родство с младшим, но главным братом из Москвы вынуждает украинского дурака делать все возможное, чтобы быть на него не похожим. А как же можно быть одному дураку непохожим на другого, тем более родного брата? Правильно: ты сказал «да», я в ответ говорю «нет». Ты чеченцев не любишь, я их буду любить, хотя об этой нации даже в школе не слыхал, потому что я там вообще ничего не слыхал по причине раннего полового созревания. А Крым был и останется землей, откуда есть и пошла Украиньска нация, потому что там наш великий княже принимал христианство практически по католическому обряду, а то, что там москалей до черта, так это оттого, что они еще до Беловежских соглашений приехали на курорт и там беззаконно остались.

Мда. Как-то пыл угасает в соприкосновении с темой. Видимо, из-за полной бесполезности подобного сотрясания воздуха. А хотелось пройти по Кавказу, где так много видов и подвидов, где обезьяны из Сухумс кого питомника совсем не вымерли и не разбежались, а оплодотворили многие боевые отряды… Нет. Не хочется. Пошли они все в болото.

Унесусь я лучше в дальние края, за Польшу (где так же широки лица и не видно ушей и очков), к родным немцам.

Немцы, как всякие европейцы, страшно бесятся, когда кто-то с Востока называет их дураками. Хотя подобная самокритика и сделала бы их подлинными европейцами. Впереди англичан, подсевших на футбольных фанатах. Немцы вообще могли бы опровергнуть тезис о неспособности дурака к совершенствованию, если бы свое покаяние в национальном безумии во второй мировой войне продлили на создание какой-то всемирной Школы для дураков. Но все же, надо признать, что с дураками в Германии обстоит все значительно лучше, чем в остальных странах. Нет апофеоза, есть со чувствие к недавним дуракам всего мира. Это приятно.

Франция по неизвестной причине считается страной остроумцев. Хотя до англичан в этом отношении им далеко. Но все же считается. И это обстоятельство совершенно разбаловало французов. Им кажется, что если они такие остроумные, то им уже не страшны никакие отечественные дураки. Напрасная самонадеянность. Дурак способен мимикрировать, впадать как бы в анабиоз, чтобы неожиданно выпрыгнуть, как черт из табакерки, и мгновенно свести всех с ума. Этим чертом вполне может быть Наполеон.

У англичан дураков крайне мало, но то состояние безумия, которое отпускается на целую нацию, распределено у них равномерно. Поэтому англичан не любят на континенте. Что-то тяжелое и мрачное загорается иногда в их зрачках. Почти как в фильмах Голливуда, лишенных остальных достоинств островитян.

Американцев часто сравнивают с русскими. Сравнивать-то сравнивают, а примутся разбираться досконально, и оказывается, что ничего общего нет. Все разное: дороги, дома, женские фигуры и судебные системы. Но что-то общее есть, что-то такое неуловимое…

Да, – господи! Дураки у нас общие. Что те, что эти исступленно мечтают спасти человечество. А подобные дураки – самые опасные в мире, потому что у них нет зазора между желанием нажать на курок и самим нажатием.

Спасем родную планету от великих народов!