Текст книги "Високосный, 2008 год"

В процессе беседы, к радости Платона, дочь попросила отца познакомить её со своим творчеством, и, более того, сама предложила ему творческое сотрудничество, как потенциальному поэту-песеннику.

То, о чём Платон говорил на своём последнем юбилее, наконец, произошло.

Среди его детей наметился ещё один кандидат на курирование его творческого наследия.

Однако времени у них было немного, так как отцу в шесть часов вечера пора было отбывать назад в больницу.

После обеда все трое быстро и дружно прибрались, и Платон уехал. Екатерина повезла Ксению домой позже. А эта встреча надолго запомнилась всем троим.

А уже на следующий день Иннокентий с Кирой отправлялись в своё первое самостоятельное отпускное путешествие на Азовское море.

Вечером Платон неожиданно испытал, наверно, творческий шок.

В столовой, случайно оказавшись в очереди за Людмилой Ивановной, он услышал от неё необычное откровение. Та, держа в руке полдничный банан, немного наклонилась к Платону и в полголоса сказала:

– «Я так начиталась Вашего романа, что это мне теперь что-то напоминает!».

А уже вечером Людмила Ивановна односторонне перешла на «ты», скатившись на простое панибратство по отношению к автору. Вот тебе и старая учительница!? – подумал тот.

Рассказывая об этом соседям по палате, Платон невольно задал тему разговора, почему-то вызвав обсуждение контактов наших девушек с иностранцами во время фестивалей, Олимпиад и прочего, нарожавших потом чёрненьких, сереньких и прочих детишек.

Юрий на это точно заметил:

– «Так они же пытались вырваться из-за железного занавеса!».

– «Хотя бы этим местом!» – уточнил Платон.

Постепенно все привыкли к 22-ух часовому отбою.

Николай, обладатель какого-то мало интеллектуального простецкого спокойствия, как хозяин телевизора, бесцеремонно переключал его с программы на программу, отбивая, во всяком случае, у Платона, желание смотреть что-либо. Но как-то раз Коля исправился. После долгого просмотра какого-то фильма, он сподобился проявить уважения к товарищам.

– «Ну, что? Выключать телевизор?!» – на этот раз тактично спросил Николай у, затихших в постелях, пока ещё дремлющих коллег.

Но они в ответ ещё более тактично промолчали. По мере пребывания в больнице, товарищи Платона по палате постепенно стали называть свои апартаменты то палатой, то номером, а то даже и камерой.

В очередной понедельник Платону снова сделали «подколы» кистей рук. И опять на это его организм реагировал также, как в первый раз.

С половины ночи Платон почти не спал, а встал в хорошем состоянии, но со слегка покрасневшими щеками. Утреннюю зарядку он делал легко, с полной амплитудой движений и без боли. Более того, его скрюченные пальцы стали слегка выпрямляться, особенно самый мягкий, ночью.

Платон думал об этом в пустом холле, бреясь электробритвой и делая зарядку. Проходящая мимо медсестра, кокетливо напомнила ему:

– «Платон Петрович! Вы не забыли, что сегодня сдаёте анализ из пальчика?!».

Платон в этот момент чуть было инстинктивно не схватился за брюки, слегка их оттопыривая, но тут же вовремя спохватился.

Вернувшись в палату, развеселил рассказом об этом соседей, а больше всех Семёныча, их «камерного» пахана. Станислав Семёнович, с годами так и не отошедший от начальственных привычек пупа Земли, вёл себя несколько бесцеремонно с соседями по палате, как будто он в ней жил один.

Он громко разговаривал сам с собой, даже когда все ещё спали, или вечером увлечённо смотрели телевизор, вещая всем, что он сейчас хочет или будет делать, вплоть до гигиенических мелочей.

Между завтраком и обедом Платон теперь проходил семь кабинетов: массаж, два физиотерапии и четыре лечебной физкультуры.

Особенно серьёзные занятия были у Валентины Николаевны – серьёзной, обаятельной, и даже красивой, разведённой и бездетной, брюнетки лет пятидесяти, из которых она выглядела лишь на сорок.

После её занятий, некоторые упражнения которых были сложны и тяжелы, у занимающегося с голым торсом Платона, которому было даже жарко, болели некоторые выступающие части тела. Во время первого занятия, он чуть было сам себе не нанёс паховую травму, из «положения лёжа» усердно махнув сомкнутыми кистями на команду «рубка дров» из-за головы.

Да! Женщина, она и есть женщина! Откуда ей априори предположить последствия активного выполнения такого упражнения! – решил, чуть было не пострадавший.

В конце занятий он решил тактично намекнуть о наличии в зале и мужчин, но сделал это слишком заумно. Когда Валентина Николаевна дала команду больным из ортопедии, стоящим на коленях на кушетках, делать упражнения «кошка злая», Платон предложил потом сделать и упражнение «кошка добрая», подразумевая её позицию спаривания, под кота.

Но его довольно заумный или сексуально озабоченный юмор, слишком серьёзной хозяйкой зала не был оценён.

Со следующего дня Платону для более эффективного лечения назначили капельницу с раствором кровезаменителя и лекарств для сосудов. Через несколько дней повторный анализ крови показал улучшение.

А вечером, после ужина, сидя в холле у неработающего телевизора, Платон работал сам.

Рядом примостился читающий, как он поначалу подумал, инок, а дальше к проходу женщина. Проходящая мимо неё сокамерница не удержалась от комментария:

– «Что? Знакомые буковки разыскиваешь?!»

Ну и женщина?!

Не успел Платон проинформировать об этом, неведомом ранее, новом перле соседей по палате, как поддатый Павел задал ему вопрос:

– «А как зовут мужа мухи?!».

И не дожидаясь ответа, объявил сам:

– «Муходрал!».

– «А стрекозы?» – спросил «профессор» Николай.

– «Стрекозёл!» – уверенно ответил Платон, как ни в чём не бывало.

Довольный «правильным» ответом, Николай улыбнулся и вновь уткнулся в кроссворд, которые ему не очень-то и давались. Зато в этом преуспел Павел. Его природный, пытливый, крестьянский ум, и хорошая память, в том числе зрительная, плюс опыт, часто позволяли ему доразгадывать кроссворды после «профессора».

– «Если бы Павлу можно было бы ещё подтянуть и свою речь, особенно красноречие и чёткость выражения мысли, – быть бы ему писателем!» – утверждал бывалый Семёныч.

Очередным утром Платон ощутил необыкновенную лёгкость при выполнении всех упражнений утренней зарядки. Он выполнял их теперь с полной амплитудой и без ощущения болей. И теперь утренняя зарядка доставляла ему огромное удовольствие.

– «Что? Зарядкой занимаешься?!» – спросил его проходящий мимо по коридору одинокий больной.

– «Конечно! Каждое утро, каждый день, как пришёл из армии!» – гордо ответил Платон.

«Высокая культура, или культура вообще, подразумевает не только культуру души, но и тела!» – добавил он позже тому же больному, возвращавшемуся обратно и тем вызвав интерес того к своей персоне, в последствии приведший к их знакомству.

После завтрака на физиотерапии Платон услышал давно уже где-то слышанное.

– «Девушка, а на лазаря можно?» – спросила пожилая женщина медсестру физиотерапевтического кабинета.

– «А он ещё не пришёл!» – под смешки окружающих вмешался Платон.

Он теперь с нетерпением ждал прихода лечащего врача, очаровательной Людмилы Викторовны, с результатами его повторного анализа крови и её вердикт по поводу выписки из больницы.

Людмила Викторовна отловила резвого Платона Петровича, возвращавшегося после всех процедур и занятий, завела в ординаторскую, и усадила на стул. Взяв его папку, ознакомилась с анализами:

– «Ну, что? Гемоглобин в норме, железо тоже. Так что можно отменить Мальтофер. СОЭ (РОЭ) у Вас понизилось в два раза, с 45 до 23. Как говориться, процесс пошёл! А вот некоторые другие показатели упали, и мне не нравится формула вашей крови. Правда, наша японская аппаратура иногда барахлит. Поэтому нужен ещё один анализ крови. Да и пальцы мне Ваши не нравятся. Ну, что это такое?!» – коснулась она почти на 45 градусов согнутых вторых фаланг пальцев, пытаясь их слегка выпрямить.

– «Я Вас так отпустить не могу! Такой красивый мужчина! Ещё молодой! И такие пальцы! Давайте ещё раз сделаем подкол!».

– «Давайте!» – упавшим голосом согласился смущённый Платон.

Ибо он знал, что это бесполезно. Бог троицу любит! Уже сам себя успокоил он. Так что выписка до выходных пока что мне обломилась! Придётся ещё почти неделю лечиться. Ну, ничего не поделаешь!

Здоровье прежде всего! Хорошо, что хоть лечат интенсивно и целенаправленно, а не формально, и … под жопу коленом! – несколько успокоил он себя.

А завтра наступала пятница, 1 августа, последний день лечебной недели и первый день последнего месяца непогожего лета с так неудачно сложившимся отпуском.

Раннее утро пятницы, по-обыкновению, протяжно будящим стоном-зевотой открыл Семёныч. Вскоре на его призыв откликнулся давно храпящий Николай, протяжно испустивший ночной дух, и завершивший это действо, перебивающим храп, вздохом облегчения.

И почти тут же, вздохом возмущения откликнулся Павел.

И только лежащие у противоположной стены Юрий и Платон пока молчали, не прореагировав на это, забывшись соответственно сладким утренним посапыванием, и молчаливо-проснувшимся возмущением.

Вскоре, как по заведённому кем-то порядку, стали подниматься с постелей. Сначала Семёныч, за ним Юрий, потом Платон.

Последними обычно с переменным первенством вставали Николай и Павел.

Меняя ночной «прикид» на коридорный, Семёныч попросил Николая:

– «Дай побрызгаться!».

– «Чтоб от меня ароматом воняло!» – помог ему до конца выразить свою мысль Платон.

В следующий вторник палатный пахан Станислав Семёнович Родин собирался выходить на волю.

– «Паш, не переживай, мы теперь тебя коронуем на пахана!» – успокоил Платон его верного собутыльника и бытылконосца.

– «Не та весовая категория!» – возразил ещё не снявший короны.

– «А мы из уважения!» – польстил будущему смотрящему Платон.

– «Давай лучше тебя, по старшинству и уважению!» – возразил Семёныч.

– «Нет! Я привык быть замполитом, или начштаба, чтобы быть в тени, не выделяться, но быть мозгом команды!» – объяснил свою позицию Платон.

– «Я Ваша мысль! А мысль короновать нельзя!» – добавил он смеясь.

Тут же, словно в подтверждение этого, дважды подряд чихнул Николай.

– «Будь здоров!» – одновременно пожелали ему Платон с Семёнычем.

– «Но не кашляй!» – уточнил последний, пытаясь оставить за собой и последнее слово.

– «А только чихай!» – не дал ему этого сделать Платон.

– «А это к деньгам!» – попытался вернуть себе первенство Родин.

– «К чужим!» – восстановил статус-кво Кочет.

Вскоре чихнул и Станислав Семёнович.

Привыкший комментировать вслух все свои чихи, он не удержался и на этот раз:

– «Надо принять пилюли!».

После того, как пахан запил лекарство, Платон саркастически изрёк под смех Юрия и ухмылку самого Семёныча:

– «А теперь можно и пиздюлей!».

Платон решил, наконец, ввести своих друзей по несчастью второстепенными персонажами своего романа. Трое согласились быстро, а Николай поначалу проявил ложную скромность.

Так и появились в палате № 502 Павел Александрович Бурьянов 1951 года рождения, младший его на год Николай Владимирович Матюшин, Станислав Семёнович Родин 1946 года рождения, и Юрий Владимирович Кравцов – ровесник Николая.

Непрерывный производственный процесс в больнице естественно давал необходимые результаты.

До этого мучившийся от ночных болей, пасмурный Николай, наконец, улыбнулся!

– «О! Николай засмеялся!» — первым обрадовался, невыдержанный на эмоции, Семёныч.

– «Довели парня!» – вторым прокомментировал Платон.

Тут же, увлекшийся Родин по ошибке позвонил себе на работу в неурочное время, позабыв, что его абонент работает в другую смену.

А Юрий сразу прокомментировал обидное для пенсионера:

– «Они подумают, что у тебя с головой не в порядке!».

– «Нет! Они подумают, какое же у него здесь окружение!» – возразил Платон, брызнув бальзамом в душу Семёныча.

– «Ну, ничего, скоро домой! А к Вам другого подселят!» – несколько мстительно и угрожающе подвёл он окончательную черту.

– «Да! Прям круговорот людей в природе!» – задумчиво и мечтательно изрёк Платон.

Утром, в субботу после завтрака, при посадке в автобус по пути из больницы в увольнение, аккуратная блондинка средних лет, хромая с палочкой, пыталась на вираже обойти Платона, и влезть в автобус без очереди. Но тот не стал толкать убогую. Бог с ней! Всем сидений хватит.

Опять выбившийся в увольнение с субботы на воскресенье, Платон вместе с Ксенией, выполнил все запланированные дачные дела, несмотря на редко прекращающийся дождь. Довольный и не уставший он вернулся в уже хорошо обжитую обитель, почти как в родной дом.

В воскресенье вечером, прибывших последними из увольнения Юрия и Платона, опять встречала поддающая парочка в лице Семёныча и Павла. Они были уже хороши, и заканчивали с трапезой.

– «Охренел с горя?!» – спросил Павла чем-то недовольный Семёныч.

– «Больной, что ребёнок. Ему же надо угождать!» – ответил тот пахану мудростью.

Увидев подстригшегося в увольнении Юрия, теперь уже неожиданно задрался и Павел:

– «Ну, ты подстригся уж совсем коротко, почти наголо, как хрен!».

На следующий день, в понедельник, как обычно, проснувшись третьим, Платон пошёл в вестибюль побриться и позаниматься зарядкой.

Вчера вечером в больнице, после всех выполненных планов на даче, после трудов праведных, Платон помылся и всю ночь проспал крепко. Наутро предстояли очередные, уже третьи, подколы в кисти рук.

Настро ение бы ло боевым. Но не тут-то было. Женщина средних лет и средних достоинств тоже вышла туда же, в вестибюль. Она попыталась было опередить Платона и сесть на его место у окна, мотивируя это тем, что ей нужно обработать ногти на ногах(?!).

Опешивший Платон поначалу сел, куда и планировал. Но почти тут же уступил ей, подойдя ближе к окну, к свету, и стоя бреясь. Однако женщина, почему-то не пересев на оставленное ей место, всё не унималась. Ей хотелось побыть в вестибюле вообще одной, и вскоре она высказала новый аргумент.

– «Вы со своей бритвой жужжите так, что слышно в соседней комнате!».

На что Платон нашёлся, что ответить:

– «Ну, ладно! В следующий раз я буду бриться около своих!».

– «Брейтесь в туалете!» – наверно по привычке, как своего мужа, снова поучала она Платона.

– «А в туалете курят, а я не курящий!» – объяснил он дурочке.

Удивительные существа эти женщины с активной жизненной позицией! И всё я бабам удивляюсь, их хамству, жадности, неуважению, и всё по отношению к мужчинам, причём к чужим, попыткам обхитрить мужика, чужого мужа. Что же тогда они вытворяют со своими?! – подумал Платон.

И надо же? Нашла место не в ванной, или в туалете, а в вестибюле, у телевизора? Никакого стеснения. Недавно видно из деревни, что ли она? Да и время уже полвосьмого, а подъём в семь! Какие могут быть ко мне претензии? У, стерва! – теперь уже чуть ли не вслух возмущался он.

До завтрака Николай решил поразгадывать очередной кроссворд. Но на этот раз он быстро облажался. Тут-то Платон окончательно понял, что никакой он не «профессор», а это звание было ему присвоено Семёнычем всуе.

После обеда, проходящий мимо Платона, как обычно пишущего в вестибюле, сектант-раскольник не удержался и озорно спросил:

– «Вы оперу пишите?».

– «Нет! Я в музыке не разбираюсь. А пишу роман!» – не ожидая плоской шутки от служителя культа, честно и наивно ответил Платон.

– «Не! Я не в том смысле! Я имею ввиду опера!» – начал инок неуклюже оправдываться, при этом потеряв всякую спесь и смысл шутки.

– «А я понял, к какому оперу!» – перебил его Платон и первым засмеялся.

Глядя вслед уходящему придурку, Платон подумал: надо же, удивительное, оказывается, рядом. Не знал я, что попы такие озорники. Вслух же он неожиданно произнёс:

– «Ну, ты, поп, даёшь! И ты тоже, касатик, нарвался на перо!».

А дело всё было в том, что поп-раскольник, он же инок-сектант, был конкурентом Платона за лучшее и удобное место в вестибюле, у окна под солнечным светом. Поп читал там и молился, а Платон, естественно, писал свой роман. К тому же поп видимо хотел отомстить, отыграться за столовую.

Следующую ночь после подколов Платон ожидал с любопытством. Повторяться, или нет, прошедшие ощущения? Утром он сообщил коллегам:

– «Что-то сегодня подколы не действуют, как в прошлые разы?! Мягкий палец на этот раз не прореагировал!» — чем вызвал неподдельно радостный смех коллег.

Вскоре к Платону подошла последний раз ставить капельницу медсестра Галина. Она была брюнеткой, возрастом лет под тридцать, обыкновенной внешности и с напускной строгостью, под которой опытный взгляд Платона разглядел и озорство девчонки-простушки, и злость обиженной мужчинами женщины. В больнице она специализировалась на внутривенных и внутримышечных инъекциях, а также ассистировала лечащему врачу Людмиле Викторовне при внутрисуставных введениях.

На этот раз, при пятом вливании кровезаменителя и лекарства для сосудов, у Галины произошёл сбой при введении иглы в вену Платона с внутренней стороны локтевого сгиба.

Из-за этого процесс пошёл медленнее обычного.

Лежащая рука Платона опиралась кистью на подушку, чтобы не напрягать не до конца разгибающийся больной локтевой сгиб. Первый раз он этого не сделал и получил ощутимые болевые ощущения после процедуры.

Теперь же, когда Галина пришла вынимать иглу, то она не удержалась от комментария:

– «Ой, ещё не всё?!».

А, посмотрев место укола, сделала пугающий вывод:

– «О! Тут уже припухло?! Хватит!».

И закончила процесс.

Теперь Платон вынужден был десять минут лежать с согнутой в локте рукой.

Через несколько минут он почувствовал подзабытый процесс в своём теле. Его тренировочные стали вдруг явственно оттопыриваться в интимном месте.

– «О! Я сглазил по поводу мягкого пальца!» – указал он глазами на своё восстающее достоинство проходящему мимо Семёнычу.

– «Сексуальный, ты, наш!» – ответил тот, не то с завистью, не то с участием.

Тут же переключившись на Павла, сегодня уезжающий Семёныч, недовольно спросил:

– «И что ты в своём углу шебуршишься, как мышка?!».

– «А ты-то, что? В наружке?!» – помог Платон отбиться Павлу.

Но не успели коллеги посмеяться, как Юрий сообщил, что по радио «Эхо Москвы» пришла новость о ночной смерти Солженицына.

Паша тут же зло, но философски прокомментировал:

– «А он всю жизнь жил за забором!».

После смеха всей палаты над удачным и точным словом, Павел возмутился, словно оправдываясь перед товарищами:

– «А что он хорошего сделал для народа?!».

Через несколько минут, увидев, что Платон держит в руке диктофон, Паша неожиданно вскипел:

– «Ты так нас всех прослушаешь, а потом будешь шантажировать! Это законом запрещено!».

Платон попытался объяснить неучу его и свои права, но было бесполезно. Павел Александрович посчитал его шпионом. А от дураков всегда лучше держаться подальше.

– «Когда он думает, то молчит. А когда болтает, то не думает!» – вскоре прокомментировал Платон Пашкин бред Юрию.

Но Юрий тут же всем объявил, что в новостях сообщили об обещании Ющенко всем потерявшим дома от наводнения в Западной Украине, построить новые. Платон сразу прокомментировал эту новость:

– «Шиздит! Не построит! Вы когда-нибудь видели, чтобы хохол хохлу дом построил? Только русские в деревнях строили дома всем скопом!».

Когда все сообщения и прения по ним закончились, Платон взял диктофон и объявил, обращаясь в основном к Юрию:

– «Так, послушаем, что это я там нашиздил?!».

А затем на короткое время включил только им одним слышимую трансляцию.

Вторник прошёл обыденно, но Платон выяснил у Людмилы Викторовны, что его анализы крови улучшились, но она его выпишет лишь через неделю. На просьбу Платона выписать его в пятницу, после окончания в четверг всех процедур, она ответила:

– «Ну, куда Вы торопитесь? У Вас же серьёзное заболевание! А Вы к нему так относитесь! Побудьте полный срок, как нам и предписано!».

И Платон успокоился. Конечно, поскорее хотелось домой, на дачу, на работу, к делам, компьютеру, даже к спорту, машине и кошкам, а тем более к жене Ксении и к своим многочисленным детям.

А пока он творил. Писал и писал.

Кончались ручки и бумага, а он всё сочинял и записывал.

Эти дни в больнице прошли для него, как писателя, весьма плодотворно.

Во вторник выписывался Станислав Семёнович Родин.

Вернувшегося с процедур Платона, он встретил сиротливо сидящим на стуле посреди палаты. Его место уже было занято новым пациентом, сидевшим на ещё не остывшей постели, молодым человеком, представившимся Николаем и первым подававшим руку для приветствия старшим его по возрасту.

Птицу видно по полёту, а человека по манерам! – про себя заключил верный приверженец культуры общения и этикета.

В присутствии всех Семёныч громогласно объявил, что передаёт свою корону пахана Платону Петровичу Кочету, как самому старшему и уважаемому.

Все приняли игру, затеянную ещё самим Платоном, ранее как раз и окрестившим Семёныча паханом, которому, кстати, это очевидно сразу понравилось.

Станислав Семёнович ожидал сына Дмитрия на машине, так как сам со своим грузным телом и больными ногами передвигался с трудом. Их встреча состоялась во время обеда и бывший пахан пришёл попрощаться со своими теперь уже тоже естественно бывшими друзьями по несчастью. Он подошёл к столу, за которым обедали остальные, и тепло попрощался с каждым рукопожатием. Те встали в знак уважения и искренне пожелали Станиславу Семёновичу здоровья и ещё раз здоровья. А тот сообщил Павлу, что в морозилке он оставил для него так ими двоими горячо любимый холодный гостинец: водку и мороженое.

Как обычно, вечером, около двадцати одного часа, в вестибюль к пишущему Платону подошла Людмила Ивановна и объявила, что читает теперь «Папирус». Ей очень понравились уже написанные главы из последней части романа Платона и его стихи за 2005–2007 годы.

Она объяснила, что его сочинения очень легко читаются, и при этом её душа просто поёт.

– «Тут явно чувствуется озарение свыше!» – восторженно заключила бывшая учительница.

А на извинение Платона за мат в тексте, она ответила просто:

– «Это жизнь! У нас в палате почти все учителя, и все используют мат! А как же без него?».

Ночь со вторника на среду стала первой спокойной ночью, без храпа и утренних зевот-стонов Семёныча, его слишком раннего шумного умывания, и старческих причитаний вслух, что он уже сделал, а что ещё ему предстоит.

Но и будить всех стало некому.

В этот день Платон взял реванш у попа. Тот слышал высказывание Людмилы Ивановны об озарении автора свыше, и стал ревностно и внимательно следить за ним, и даже, на всякий случай, присаживаться к нему поближе. И это сыграло с иноком злую шутку.

В попытках лучше разглядеть Платона, относительно молодой попик потерял бдительность перед бывалым пересмешником, и был за это наказан.

Платон в столовой всё же опустил на грешную землю, уже косящего под старца, ещё моложавого инока.

Вспомнив, что он видел на пустующей стойке временного не работающего медицинского поста стопку религиозных газет, Платон не удержался и спросил лохматого и неопрятного в подряснике.

– «Я тут видел стопку Ваших газет, а теперь их нет!».

– «Так разобрали верующие!» – гордо перебил тот.

– «Я, как писатель, хотел бы ознакомиться с ними. У Вас найдётся ещё экземплярчик?».

– «Попробую найти. Поспрошаю прихожан!» – довольный появившейся зависимостью Платона от него, радостно изрёк тот, вытирая руки о жалкое подобие подрясника.

Но тут же священник сморщил лоб, откровенно и участливо спрашивая:

– «А, кстати, как эта газета называлась?».

Но его вопрос совпал с вопросом Платона, потонув в его пафосе:

– «И почём у Вас сейчас опиум для народа?!».

Этим вопросом Платон, как раз встающий из-за стола, буквально пригвоздил попа к стулу. И не дав квази старцу опомниться и что-либо ответить, пожелал ему:

– «Приятного Вам аппетита!».

На что обомлевший сразу же и поперхнулся.

– «Одын одын!» — объявил Платон после завтрака временный счёт своим хохочущим в коридоре коллегам.

Его сеансы физиотерапии подходили к концу. На аппарате «Бегущая волна» поначалу Платона обслуживала рослая блондинка Наталия, внешне напоминавшая ему мать его сына Владимира.

Кстати такое же внешнее сходство лица и тела, и такое же сходство имени, было и у медсестры из их отделения Татьяны.

Более того, у неё и голос был похож на голос матери дочери Платона Екатерины.

Однако теперь, после Наталии, в её физ. кабинете стала работать Ольга. Платона сразу поразила её внешность. И не столько стройностью изящной фигурки, сколько лицом, особенно его выражением и многочисленными веснушками, покрывавшими не только его, но и видимую часть тела, и придававшими их обладательнице особый шарм.

Озорному Платону даже захотелось в первый момент спросить её, до каких мест на теле они распространяются.

В совокупности с густо-голубыми, широко открытыми, будто бы от удивления, глазами Ольга чем-то напоминала ему красивую, большую и живую куклу.

Он видел смятение в глазах девушки и понял, что она немного комплексует из-за своей внешности. Ему стало жаль скрытую красавицу, которая наверно и сама не знала, что она есть таковая, и он сочинил ей короткое стихотворение:

 
А ты была смешно красива
Разрезом удивлённых глаз.
Их синева меня пленила.
Скажу я честно, без прикрас.
 
 
И я чуть было не польстился
Слизнуть веснушку с алых губ.
Но вовремя остановился.
Возможно, я тебе не люб?!
 

На следующий день, на последней процедуре, автор подарил виновнице своё творение. Поблагодарив, Оля оценила его, как шедевр.

Ну, а в этот день, в среду, провожали теперь и Павла Александровича Бурьянова.

С утра Павел передал Платону уже свои гостинцы, которые не хотел везти домой: печенье, конфеты, сахар, лимон, и даже ветчину.

Платон искренне поблагодарил Пашу за его душевный порыв.

И опять, не успел Павел получить выписные документы, как на его место поселили уже немолодого мужчину Дмитрия, до этого временно, в течение двух дней, невольно пребывавшего в отдельной палате.

Но, в конце концов, документы были выданы. Прощание вылилось в простое, насколько позволяли больные руки, дружеское рукопожатие.

А после обеда Платон со своими рукописями засиделся в коридоре, и не зря. Подсевший в кресло и ждущий транспорта, очередной выпускник по просьбе Платона поведал ему правду об отце Митрофане, с коим он прожил бок обок почти три недели.

Он рассказал о том самом иноке, попе-раскольнике, коим по неведению и чужим наветам считал отца Митрофана Платон.

Он уже и сам обратил внимание, с какой любовью, теплотой и уважением отец Митрофан провожает своего бывшего сопалатника, пожилого инвалида на костылях.

Это и дало толчок расспросам Платона о священнике, в миру звавшемуся Валентином Валерьяновичем Дмитриевым.

В четверг уже провожали Николая Владимировича Матюшина, возвращавшегося домой и на работу в трест «Мосстроймеханизация», где он, будучи мастером, занимался подъёмными механизмами.

На прощание Платон подарил ему, с раннего утра пришедшее в голову и спровоцированное хорошей погодой, стихотворение:

 
Погода шепчет: «Уходи!»,
Иль даже шепчет что похуже?!
Проблемы те же у ноги.
Да и не стали они уже.
 
 
Но курс лечения прошёл.
И Николай домой вот едет.
Хоть бог погодой снизошёл,
И Коля наш о доме грезит.
 
 
Но, что поделаешь, ребята?
Такой теперь у нас удел.
Спина бы не была горбата,
И дольше жизненный предел.
 
 
В дорогу Коле пожелаю
Здоровья, счастья и тепла!
Ты победишь недуг. Я знаю!
На то надеюсь очень я!
 

А за ним, в пятницу, наступала очередь и Юрия Владимировича Кравцова. Вдохновение, полученное от сочинённого в четверг, утром, Николаю, позволило поэту сходу сочинить нечто аналогичное и для Юрия.

Платон записал оба стихотворения и передал их посвящённым, ознакомив Юрия со стихом для Николая, но, не сделав наоборот.

 
Ю.В. вот тоже уезжает
Под пятниц колокольный звон.
Его палата провожает.
Прощается с палатой он.
 
 
Я пожимаю твою руку.
Гляжу и в серые глаза.
Мы разогнали вместе скуку,
Поставив боль на тормоза.
 
 
На время мы забыли даже
О болях адских по ночам.
Не стало никому здесь гаже.
Спасибо сёстрам и врачам!
 
 
И вот теперь с тобой прощаюсь,
С читателем моих трудов.
Но встретиться я зарекаюсь, —
Пройдёт, пускай, хоть сто годов, —
 
 
На этом месте и в палате,
Где месяц прожили не зря.
Где утешение в салате
Мы находили иногда.
 
 
Тебе теперь, друг, пожелаю:
Здоровья, счастья и тепла!
Надеюсь и, пожалуй, знаю
Не сдашься ты ведь никогда!
 

А на месте Павла тем временем уже основательно обосновался Дмитрий Константинович Булдаков – высокий, черноволосый и голубоглазый мужчина с волжским говорком. Он чем-то напоминал Платону его двоюродного брата Сергея Комарова из Выксы, особенно тембром голоса и манерой говорить. Он тоже работал квалифицированным рабочим.

В связи с завершением сеансов массажа, Платон посвятил стихотворение и симпатичной, добросовестной, изящной массажистке Елене, которая массажировала и Юрия тоже.

 
Лена мнёт бока усердно,
Лихо делая массаж.
Качественный он, наверно?
И об этом мой пассаж.
 
 
Разминает мышцы, кости,
И суставы и хрящи.
Увеличились аж в росте
Почти все мои мощи.
 
 
То пощиплет, то погладит,
Покатает и помнёт.
Кожу на спине разгладит.
Маслом детским лишь польёт.
 
 
Под руками оживаю
В кабинета тишине.
Будто крылья обретаю,
Чтоб летать мне в вышине.
 
 
Да не там, конечно ниже.
По земле ходить быстрей.
Крылья с вдохновеньем… иже.
Поменяйтесь поскорей.
 
 
Я от этого массажа
Стал, наверное, стройней.
Строчки моего пассажа
Стали ярче и длинней.
 
 
Благодарен я, конечно,
Ловким девичьим рукам.
Это тоже, что навечно
Обратиться Вам к богам.
 
 
За тяжёлый труд безмерный
Лену я благодарю!
И, как пациент примерный,
Я свои стихи дарю!
 
 
P.S. И с моим стишочком этим
Соглашается Ю. В.
(На полях сие отметим),
Что за мной ходил к тебе.
 

Платон сделал приписку «P.S.» в последний момент, вовремя вспомнив, что и Юрий Владимирович Кравцов тоже ходил на сеансы массажа к Елене, вслед за Платоном.

Поэтому он показал стихотворение товарищу, который его полностью одобрил, и, как говориться, готов был под ним подписаться.

Вечером, после совместных разговоров, выяснилось, что поселившийся вместо Семёныча молодой Николай Николаевич Песня, интеллигентного телосложения, всего 1984 года рождения, оказывается, заболел артритом после того, как подхватил в бассейне «хламидиоз»!?

Вот такая бывает у людей невезуха! – сокрушался Платон, обращаясь к соседу.

– «Да! Доктора… Они тоже умеют успокоить!» – прояснил ситуацию Юрий.

А из беседы с молодым Колей, Платон выяснил, что тот, оказывается, родился в Самарканде. Когда ему было два года, его родители продали Среднеазиатскую кооперативную квартиру, купив взамен в Подмосковье, в Чехове, а позже ещё и в Москве.

В 2001 году Николай окончил школу и поступил в Финансово-юридическую академию. Но после третьего курса перешёл в технический ВУЗ на приборостроение и информатику. После окончания института в 2006 году попал на работу в «Билайн».