Текст книги "Високосный, 2008 год"

Глава 4. Отец Митрофан.

Накануне выписки из больницы, после обеда, Платон в вестибюле отловил священника и попросил его о вечерней аудиенции, в связи с завтрашним своим отъездом. Польщённый, тот с удовольствием согласился.

Свою просьбу Платон обосновал тем, что как писатель, хотел бы кое-что узнать о Владимире Александровиче Маркелове, которого на днях так тепло провожал отец Митрофан, да и о нём самом. Тот поддержал желание Платона узнать больше об этом уникальном человеке, предвкушая интересное общение и возможность высказаться «на камеру», прокомментировав:

– «Писатель, если только он не ремесленник от пера, как правило, всегда человек духовный!».

После традиционно раннего ужина, и затянувшейся паузы на «питие кофея» священником, на вечерней прогулке по парку, куда отец Митрофан вышел в новом, чуть ли не атласном подряснике, оставив прежние лохмотья в палате, он дал Платону большущее, почти интервью, которое, в принципе, таковым и назвать-то было нельзя. Фактически это был односторонний трёп попа сноба. Но всё же, Платону удалось выведать главное.

Но началась беседа со старого вопроса об упомянутых ранее газетах.

Отец Митрофан поведал Платону, что те газеты, которые он имел ввиду во время разговора в столовой, оказались сектантскими.

Платон сразу же согласился с ним, сообщив, что позже он опять обнаружил упомянутую газету и ознакомился с её содержанием. Более того, он добавил, что по информации на последней странице этой же газеты, он сделал вывод, что она издавалась в США, скорее всего на деньги ЦРУ, и передавалась в Россию в электронном виде через американский же спутник. А её содержание, на первый взгляд вроде бы нормальное, является замаскированной подрывной деятельностью против православия.

– «А я то, тогда подумал, что это Вы их распространяете! Пока мне Владимир Александрович не сказал правду о Вас!».

Удивлённый и, поначалу немного обидевшийся, отец Митрофан, переспросил, тут же утверждая:

– «Это наверно Вам наш ортодокс от марксизма, Пётр Журавлёв, так сказал про меня?!».

– «Да! Точно он! Он тогда Вас называл, то иноком, то попом-раскольником, а то сектантом! Да и наш прошлый разговор о газете, плюс её содержание утвердили меня в этом мнении. И я до момента проводов Маркелова из больницы в этом даже и не сомневался! И только когда Вы принесли ему одеяло и высказались на эту тему, у меня возникло первое сомнение. А Владимир Александрович его подкрепил. Всё разъяснил, и меня вразумил!» – услышал священник приятные для себя слова заблудшего.

– «Так что я поговорил с руководством отделения, чтобы они нашли злоумышленницу, и не допускали распространение вредных газет в православной обители, коей является эта больница! …спасибо Маркелову!».

Более чем шестидесятилетний пенсионер-инвалид по заболеванию опорно-двигательного аппарата Владимир Александрович Маркелов ранее, как и Платон, работал в оборонке, был ведущим инженером одного из московских научно-исследовательских институтов.

Будучи талантливым, он имел множество научных трудов и изобретений в своей области деятельности. Но, как беспартийный, и нонконформист, карьеру не сделал. И это было понятно, так как он также был и потомком известного, во всяком случае, в Москве, знатного дворянского рода.

В тот день, во время своей выписки из больницы, Владимир Александрович ожидал машину, ибо передвигаться на костылях ему было чрезвычайно тяжело. Поэтому он вынужден был коротать время в вестибюле отделения, так как и его место уже было занято новым пациентом.

Платон сидел поблизости и работал над текстом. Он и стал невольным свидетелем тёплого отношения отца Митрофана к своему временному товарищу по несчастью. Священник принёс, прилегшему на кожаном диване коллеге, одеяло с подушкой и заботливо помог тому укрыться в его ожидании и дрёме.

Когда поп ушёл, Владимир Александрович заметил вслух специально для Платона, а может и для себя:

– «Какой добрый и замечательный человек этот отец Митрофан!».

Любопытствующему Платону тогда невольно пришлось присоединиться к беседе, из которой он как раз и узнал, что Пётр Журавлёв, находясь в ярой оппозиции к отцу Митрофану, дезинформировал его по поводу священника.

Владимир Александрович несколько подробнее осветил идеологические и чисто человеческие разногласия между ними.

Потом они переключились на творчество Платона, и потомок дворян ознакомился с некоторыми его последними стихами за 2005–2007 годы, указав среди них и очень понравившиеся ему, в частности стихотворение:

 
«Бывший дуб зелёный»
Бывший дуб зелёный
У меня в руках.
Ствол уж искривлённый.
Корни все во мхах.
 
 
Бывший дуб поникший
Я в руках держу.
Что-то рано сникший.
Другим не нахожу.
 
 
Бывший дуб зелёный
Мне не изменял.
А теперь он квёлый,
И совсем опал.
 
 
Все опали листья,
Жёлуди – к зиме.
В этом теперь весь я,
Покорясь судьбе.
 
 
Дуб плакучей ивой
Обратился вдруг.
Долей несчастливой
Стал мой лучший друг.
 
 
Раньше дуб зелёный,
Ветви бросив враз,
Красивый, жёлудёвый
Стоял, как напоказ.
 
 
Сеял своё семя,
Жёлудей навал.
Взращивал он племя.
Потомство раздавал.
 
 
Кто-то из-под дуба
Жёлудей набрал,
И ростки младые
Где-то насажал.
 
 
Долго и упорно
Смотрел дуб в вышину.
А теперь всё скверно —
Лишь в леса глубину.
 
 
Ветви вниз поникли.
Сморщилась кора.
Многие засохли.
Их ломать пора.
 
 
Дряхлостью и временем,
Сморщенной корой,
Дуб стоит без времени,
И гниёт порой.
 
 
Простоит он сколько?
В силе ещё дуб!
Он ведь с виду только,
Как гниющий зуб!
 
 
P.S. Но тот дуб зелёной
Кроной всё шуршит,
И с зимой суровой
К встрече не спешит.
 

Платон был польщён похвалой старшего, именитого коллеги, увидевшего в стихотворении касающуюся и его иносказательность.

Временно прервавшаяся их беседа на чтение стихов Платона вскоре продолжилась озабоченностью потомка дворян похоронами А. И. Солженицына на старом кладбище Донского монастыря.

Владимир Александрович беспокоился, чтобы того ненароком не похоронили бы в полузаброшенную могилу его предков. Поэтому Платон и пошёл к телевизору в свою палату за точной информацией по этому поводу.

Но опасения Маркелова оказались напрасными. Хоть А. И. Солженицына и похоронили в некрополе монастыря рядом с могилой известного русского историка В. О. Ключевского, около которой была и могила предков Владимира Александровича, но с другой стороны, у крайнего дерева.

Узнав это, Маркелов с облегчением вздохнул:

– «Платон Петрович, спасибо Вам за хорошую информацию! Вы теперь успокоили меня!».

И вскоре Владимир Александрович Маркелов незаметно для других больных покинул, ставшими почти родными, стены больницы.

А началась прогулка Платона с отцом Митрофаном, и их беседа, с единственного вопроса иеромонаха к писателю.

С хитринкой в глазах, тот спросил:

– «А как это Вы решились со мной заговорить?».

– «А я хоть не Чезаре Ломброзо, но по лицу вижу интеллигента!».

И тут же Платон покаялся отцу Митрофану:

– «Я человек не верующий, атеист, но всегда встаю на защиту нашей церкви, православия. Ибо считаю, что она является носительницей и защитницей моральных ценностей и духовности общества, а также исторических ценностей, нашей исторической памяти.

Более того, ближайшие мои истинно верующие родственники и знакомые говорят, что я хоть человек не верующий, но живу по божьим заповедям, по христианским и православным принципам, сам не подозревая того. А в своих делах и поступках как раз и являюсь истинно верующим. С чем я, кстати, никак не соглашаюсь!».

Тот внимательно выслушал и, снисходительно улыбаясь, заключил:

– Да-а! Вы, Платон Петрович, рано, или поздно, но придёте к Богу, станете его верным слугой, а с Вашими знаниями и владением словом принесёте много пользы во славу всевышнему!».

Отец Митрофан, в миру Валентин Валерьянович Дмитриев, был старше Платона на пять лет. Он был иеромонахом Русской Православной Церкви. Как и В. А. Маркелов, он тоже выходцем из знатного рода. Его дед, например, ещё в давние времена строил Бакинский порт.

Одно время Валентин учился во 2-ом медицинском институте и подрабатывал на скорой помощи. Именно тогда, являясь невольным свидетелем тяжёлых медицинских случаев, он всерьёз и задумался о жизни и смерти, о душе человека, о вере в бога.

После третьего курса пытливый молодой человек занялся изучением психологии. В двадцать пять лет принял постриг в монахи.

Ещё в советское время, за споры и несогласие с политикой церковных иерархов, в частности Московского патриархата, отец Митрофан и был отлучён этим самым патриархатом от церкви.

После чего он вынужден был поехать к своему духовнику-наставнику, Митрополиту Одесскому Филарету, который благословил отца Митрофана на переход в Русскую Зарубежную Православную церковь.

А после недавнего слияния русских православных церквей, с чем отец Митрофан был пока не очень-то и согласен, он зато получил свой московский приход в своей же московской квартире.

Главной причиной его несогласия явилось активное участие Обновлённой Русской Православной Церкви в жизни страны при советской власти и не происшедшее до сих пор её покаяние за эти грехи, и наказание неверных.

А родился он в 1944 году, в общем-то, благодаря своему прадеду, в своё время с финансовой проверкой наводившего порядок в царских войсках во время I-ой мировой войны, и пользовавшегося уважением простых солдат, в итоге и не давших его расстрелять во время революции.

Мать его была урождённой Хайнеман.

Ежедневно Платон видел, как поздними вечерами отец Митрофан в одиночестве стоял у окна в торце коридора. Как истинная вещь в себе, он бурчал что-то себе под нос, наверняка молясь и прося прощения у господа.

Иногда Платон невольно наблюдал священника и в больничном парке. К нему периодически подходили верующие с вопросами.

Как-то к иеромонаху подошла одна из больных прихожанок весьма странного вида. Странность у неё была и в лице, и в одежде, и в манере держаться. Это была сплошная загадка.

Видимо, следуя известному совету, что в женщине должна быть загадка, она добилась своего. У неё теперь действительно, явно была своя загадка, но только лишь всего одна загадка-то и была.

Такой же загадкой был и сам отец Митрофан.

Чётко понять, что он говорит, было весьма трудно.

Ибо, отвечая на простой, конкретный вопрос Платона, он так отвлекался в сторону на детали, что уходил в бесконечное словоблудие и просто трёп, и, естественно, но может быть и нарочно, забывал вообще, что или о чём его спросили, но наверняка, бес, зная, для чего он открыл рот.

То есть, он начинал за здравие, но не кончал за упокой. И вообще, было непонятно, кончал ли когда-нибудь отец Митрофан, вообще, в прямом и во всех переносных смыслах. Внешне он напоминал девственника. Хотя в его возрасте и при его «работе» таковыми становились невольно, когда засыхала не только плоть, но и похоть.

Поэтому Платону поначалу приходилось повторять свой вопрос. Но поп тогда уходил на другие ветви своего огромного, запутанного логического дерева, и не возвращался оттуда назад вовсе.

По отцу Митрофану получалось, не как мы все привыкли, дважды два – четыре, а два умножить на икс, равно игрек, плюс недосказанная неопределённость.

Вскоре Платон перестал спрашивать и дал иеромонаху вволю высказаться, так как круг общения того в больнице, несмотря на его сан, имел всё же не большой диаметр.

Общаться с ним по обычной схеме: вопрос – ответ, информация – реакция, было просто невозможно. Ему совершено было наплевать на слова собеседника, на его аргументы, доводы, мысли. Он говорил только своё и этим явно напоминал шизофреника.

Ой, как много текста!? – про себя сокрушался писатель, уже жалея, что вызвал отца Митрофана на, якобы, откровенность.

Возможно, отец Митрофан и был гением, но это удачно скрывалось за туманной завесой его бесконечных слов и словоблудия.

Однако из этого бурного и мутного потока Платону как-то удалось кое-что вычленить во время вещания гласа божьего, пропуская мимо своих ушей всё чуждое, ненужное и непонятное.

Безапелляционные суждения батюшки обо всём, что он говорил, выдавали в нём фанатичного догматика своего верования, но, вместе с тем, человека, конечно, незаурядного.

Изредка вглядываясь в лицо иеромонаха, Платон никак не мог поверить, что тому уже шестьдесят четыре года. Уж слишком гладкая кожа была на его щеках и особенно кистях рук. Правда, зрение его было никуда не годное.

Он носил какие-то странные очки с очень большими диоптриями.

Руки отца Митрофана, вернее их кожный покров, поразили Платона. Они были пухлые, гладкокожие и без морщин, как у ребёнка.

Не мог 64-летний старец иметь такие руки! Да! Видать батюшка не утруждал себя физическим трудом! – задумался Платон.

Ему иногда казалось, что тот упорно косит под старца, о чём нечаянно сам же и проговорился.

В облике отца Митрофана прослеживалось и что-то зловещее.

У автора невольно возникла мысль, что тот служитель не бога, а сатаны!

Именно от отца Митрофана Платон узнал, поначалу показавшуюся ему второстепенной, информацию, что в Аргентине, в Буэнос-Айресе, потомки русских эмигрантов выпускают газету о России на русском языке «Наша страна», и что между собой они сейчас называют Россию не иначе, как «эРэФия».

После прогулки, которая затянулась до косых взглядов охранников, Платон попытался подытожить разговор со священником и сформулировать его позиции по ряду вопросов, назвав его высказывания «Сентенциями отца Митрофана».

Власть коммунистов была зло, и все коммунисты – дьяволы во плоти.

Обновлённая Русская Православная Церковь (ОРПЦ) при советской власти работала под постоянным присмотром КГБ. Некоторые священники были осведомителями, стукачами. У каждого более-менее значимого священника в КГБ был свой куратор. Да и некоторые руководящие посты в ОРПЦ занимали старшие офицеры госбезопасности.

А настоящие носители духовности и гласа божьего были репрессированы, гнили в лагерях или были высланы в далёкие веси.

Современные демократы не лучше. Это те же бывшие члены КПСС, перекрасившиеся под новый окрас, под новую политику.

Они так и остались беспринципными приспособленцами, хапугами и ворами. Они заботятся только о своём благе и им плевать на народ.

Современное руководства РПЦ тоже отошло от канонов православия, пошло на сделку с дьяволом, уступило современной власти, поставило себя в подчинённое положение от неё, заискивает перед нею. Это в полной мере относится и к Алексию второму.

Некоторые бывшие видные служители культа, порвав с церковью, ушли во власть. Хотя бы тот же его хороший знакомый Борщёв.

Некоторые иерархи из руководства РПЦ погрязли в стяжательстве, роскоши, а то и разврате. Их лицемерие не знает границ.

Россия и её народ гибнут! Нас отравляют! И тело, и душу, пытаясь вытравить из нас, из российского народа, из русского православия всё духовное, чистое и святое.

Нам прививают чуждую мораль, незаметно, постепенно.

Молодёжь уже не имеет идеалов, кроме денег, наживы, богатства, секса.

Исчезает духовность – главная сила нашего народа.

Спасение от всего этого – в Боге! Но, как назло, значительное число верующих таковыми не являются! Они увлекаются внешней атрибутикой, не думая о своей душе, об её очищении!

Люди не понимают, что они живут на Земле временно, лишь для того, чтобы создать свою душу, воспитать её.

Многие, большинство, так и умирают грешниками, не покаявшись и не очистившись. И не прощёнными уходят на тот свет. Извините меня, ад уже переполнен грешниками, в том числе и русскими!

И мы, церковь, должны над всем этим работать.

А верхушка РПЦ всего этого не видит, или уже не хочет видеть! А государство, чиновничество – тем более!

У нас ещё мало ведётся работы по реабилитации истинных патриотов России – детей церкви!

В стране всё ещё сильно засилье иудеев и их идей.

А мне уже давно открылась истина! А кто тоже хочет этого добиться должен ежедневно и еженощно работать над собой – каяться и молиться всевышнему!

В течение всей вечерней прогулки Платон внимательно выслушивал иеромонаха, пытаясь хоть что-нибудь запомнить. И кое-что ему удалось. С чем-то он был согласен. А с чем-то нет!

На следующий день, покидая своё 10-е ревматологическое отделение, Платон, проходя в последний раз по коридору, увидел отца Митрофана, сидящего на женской половине отделения. Тот оживлённо беседовал с каким-то новым мужчиной.

Разлив опия для народа продолжается! – невольно выплеснулось из литератора напоследок.

В этот же день, вечером, после отъезда Платона, одна из моложавых больных осмелилась и подошла к священнику с вопросом:

– «Батюшка! Извините, ради бога! Можно Вам вопрос задать?».

– «Конечно! Слушаю Вас!» – иеромонах принял подобающую в таких случаях стойку, сомкнув кисти рук на своём поясе.

– «Но он у меня необычный!» – несколько смутилась та.

– «Ничего, говорите!» – настолько же насторожился тот.

– «Вы не скажете, что за мужчина вчера вечером с Вами гулял?!».

Поп поначалу опешил. Он сразу понял, что речь идёт о красавце Платоне, но уж никак не ожидал, что вопрос будет не по теме, не по его персоне.

Митрофан от неожиданности и даже обиды взглотнул слюну и, взяв себя в руки, патетически ответил:

– «О! Это необычный человек, даже необыкновенный! Это продолжатель дела Пушкина, его таланта! Правда в стихах он уступает Александру Сергеевичу, но в прозе – он превзошёл всех! И на то воля божья!» — закончил иеромонах, воздевая крючковатый перст к небу.

– «А где он сейчас?!» – не унималась женщина.

– «Так по божьему благословению он излечился и уже уехал!»…

Ещё во время пребывания Платона в больнице его сестра Анастасия решила повторить свою прошлогоднюю поездку по родному краю их матери Алевтины Сергеевны Кочет (Комаровой). Как и прошлый раз, её пригласил их двоюродный брат Сергей Юрьевич Комаров из Выксы.

Настя вместе с двоюродными сёстрами Тамарой Юрьевной Комаровой и Ириной Юрьевной Макаровой (Комаровой) хотела вновь посетить святые места Заочья, но по состоянию здоровья не смогла. И сёстры поехали одни с московской подругой Анастасии – пятидесятилетней Лией.

Однако Настя ещё в прошлом году посетила все эти места, и воспоминания об этом ещё были живы в её сознании.

А сейчас она жила в доме у брата в Выксе, и все её путешествия ограничились лишь посещением городского действующего женского монастыря «Иверской иконы Божьей Матери».

В этом монастыре находилось множество икон с частичками святых мощей Серафима Саровского, Николая Чудотворца, Варнавы Гефсиманского, и других, а также чудотворные иконы Иверской Божьей Матери, Казанской Божьей Матери, Святой Троицы, и другие.

Но огромный собор монастыря до сих пор находился в развалинах.

Однако одна притворная часть его была уже восстановлена и действовала, как храм.

А на Советской площади, напротив дома Зыкиных, откуда родом была мать Сергея, Тамары и Ирины – Маргарита, ещё лет десять назад был полностью восстановлен Знаменский храм. Из-за дурных действий местных властей, не постеснявшихся увековечить себя даже на некоторых иконах, и на ограждениях солеи – приалтарной части храма, в него пока ходило очень мало прихожан. Поэтому всегда и был переполнен совсем маленький храм при монастыре.

А в прошлом году в Муроме Настя побывала в двух монастырях, мужском и женском, в одном из которых покоятся мощи святой княжеской четы Петра и Февронии Муромских.

А в другом монастыре, на крутом западном берегу Оки хранилась рака с мечом Ильи Муромца, мощи которого, как известно, покоятся в ближних пещерах Киево-Печерской Лавры.

Тогда Анастасию поразила красота и ухоженность внутренних дворов монастырей, где в одном из них гуляли даже фазаны, находился бассейн с рыбой, размещались цветники и розарий.

Чувствовалось, что всё это было устроено с большой любовью.

Единственное, что неприятно тогда удивило Настю, так это до тех пор не восстановленный Девичий монастырь на горе северной окраины Мурома.

Настя с Лией тогда посетили ещё и храм Николая Чудотворца (Храм Николы Мокрого), в котором покоятся мощи святой княгини Иулиании Лазаревской, и облили свои телеса водой прихрамового святого источника.

Во втором пункте прошлого путешествия, в Дивеево, Настасья тогда побывала в женском монастыре, где покоятся мощи Серафима Саровского.

В окрестностях всемирно известного селения находится множество родников – святых источников.

И в последнее время при этих источниках были обустроены купальни для омовения прихожанами и всеми желающими своих грешных тел, с целью исцеления и получения божьей помощи.

В семи из них тогда искупались Настя со своей компанией. Она обратила внимание на то, что даже в будничный день в монастыре было много народа, тысячи полторы.

Тогда же она впервые увидела восстановленную «Канавку», по которой верующие шли со своими молитвами. На Настю произвели впечатление размеры этой Канавки. И не только её протяжённость около километра, но и большая ширина, около двух метров, и особенно глубина, до двух с половиной метров.

А перед ракой преподобного Серафима Саровского Настя наблюдала, якобы, как она сама выразилась, чудесное исцеление от беснования женщины средних лет.

А последним местом её прошлогоднего путешествия был Санаксарский мужской монастырь в Мордовии. В этом монастыре покоились мощи преподобного Фёдора Санаксарского, его племянника, праведного адмирала Фёдора Ушакова, и преподобного Александра Санаксарского.

Настя посетила там и могилу старца схиигумена Иеронима, что было её главной целью, так как она его очень почитала ещё при его жизни.

Но в этом году Насте пришлось довольствоваться ожиданием в доме двоюродного брата возвращения из паломничества своих сестёр и подруги.

Вскоре те вернулись довольные, но уставшие. И, как в прошлом году по этим святым местам их возили на своих авто друзья Сергея, которые и сами были не прочь не лишний раз посетить известные святыни, иногда с жёнами.

После возвращения домой, Платон и Настя вечером на даче обменялись новостями своей жизни, рассказав друг другу о наиболее запомнившемся, произведшем наибольшее впечатление. Ксения в основном слушала.

Платон, естественно, ознакомил Настю с тем, что ей всегда было интересно, а она его – тоже с тем, что было интересно ей самой.

Узнав о воззрениях отца Митрофана на деятельность современной русской православной церкви, Анастасия не удержалась от своего возмущения некоторыми несправедливыми сентенциями иеромонаха:

– «Да, с некоторыми его высказываниями я согласна! Но всё, что касается внутрицерковной жизни – просто бредни! Насчёт службы высших офицеров КГБ в руководстве Церкви – это враньё! Видимо устами этого отца Митрофана говорит старая обида за его отлучение от церкви? А ведь от неё просто так не отлучают. Видно он сильно провинился?! Поэтому и иеромонахом он быть не может! Он просто ряженный, ведущий подрывную работу против церкви!».

– «А я видела этого священника! Действительно он чем-то обижен! В своём старом, драном, замусоленном подряснике выглядит, как бомж!» — со своим единственным знанием вмешалась в разговор Ксения.

– «А что это он навёл навет на Алексия второго? Ведь Алексий как раз и боролся с этими обновленцами, защищая догматы и каноны веры. Именно под его руководством Русская Православная Церковь стала по-настоящему независимой и самостоятельной, и начала борьбу со старыми обновленцами, за реабилитацию незаконно и несправедливо репрессированных её служителей! У этого отца Митрофана кругом просто какая-то разножопица!?» – вконец возмутилась Анастасия.

– «Так разножопица – это ещё ничего! Хуже, когда разноёбица!» – успокоил её брат, вызвав своей поддержкой радостный смешок сестры.

Несколько успокоившись, она продолжила:

– «И как раз, вполне можно сказать, что только церковь-то сейчас и видит всю опасность происходящей борьбы за умы и души молодого поколения, и действует! Всё видит, и ещё как действует! И не видеть этого может только или человек, отставший от жизни, или сильно ею обиженный, или враг России! А про, не имеющий границ, ад непонятно?».

– «Да это он сказал наверняка в шутку! Я и то знаю, что ад резиновый!» – вмешался в бурный монолог истинно верующей, всё ещё неверующий брат.

– «А по поводу открывшейся ему, якобы, истины, он тут сам выступает, как «истина в последней инстанции», что свидетельствует о его большой гордыне, совершенно не свойственной православному типу священнослужителя! А со всем другим я абсолютно с ним согласна!» – закончила яркий спич Анастасия.

Затем они отвлеклись на другие темы.

Но вновь посетившая Анастасию мысль о только что выстраданном, не была братом перебита:

– «Платон! По твоим рассказам я поняла, что этот самый отец Митрофан не зря был в своё время отлучён от церкви! По его поведению и некоторым высказываниям чувствуется, что он страдает большим самомнением! А своими бесчестными высказываниями и деятельностью он вносит лишь раскол среди верующих! И, похоже, действует осознанно?!

И, возможно, твой товарищ, как его по фамилии…? В общем, Пётр, был недалёк от истины, что этот самый отец Митрофан всего лишь сектант-раскольник!».

– «Да! Ты, пожалуй права!» – завершил её мысль запоздалым выводом Платон.

– «Конечно! Это очевидно! И ты понял это?! Это же, правда!».

– «А правду можно объяснить только умному человеку!» – помог он сестре правильно закончить её мысль.

На этом они и разошлись по саду-огороду.

Настя неспроста запомнила имя Петра Журавлёва. Своей позицией он ей немного напомнил их общего с Платоном отца Петра Петровича Кочета, непримиримого полемиста, отлично владевшего навыками спора, использовавшего для этого иногда даже и софистические доказательства.

И Платон это прекрасно понял. Анастасия, в отличие даже от самого Платона по характеру была ближе к Петру Петровичу, особенно в части того, что касается уважения к людям, и не хамления им ни при каких обстоятельствах. За всю жизнь они с Платоном ни разу не ругались.

И только лишь в последний год Платон, можно сказать по-семейному, опозорился, когда позволил себе в адрес сестры хамское выражение, о чём, правда, потом искренне сожалел.

Ему было даже стыдно за те свои слова, и он долго переживал по этому поводу. Да и сама Настя практически никогда этого себе не позволяла, за редчайшим исключением.

Настя не тот объект, который можно оскорблять, даже, если она этого, якобы, заслуживает! – в итоге заключил Платон.

Он даже считал отца и Настю в этом плане, чуть ли не святыми. Ведь они оба никогда в своей жизни никого не оскорбляли, ни очно, ни заочно.

Настя и Пётр Петрович, конечно, иногда возмущались, но их, порой даже бурное возмущение носило исключительно корректный характер.

Вот и сейчас, стоя на узкой дорожке сада, Настя эмоционально что-то доказывала Ксении, а та не соглашалась. Их спор легко разрядил Платон:

– «Девчонки! Вы знаете, что я заметил?! Если на улице стоят две женщины и трепятся, то совершенно точно они стоят в самом узком месте, мешая прохожим!».

– «Иди… прохожий!» – оставила за собой последнее слово Ксения, под аккомпанемент смеха Анастасии.

Платон опередил женщин по пути на веранду, и первым занял место на диване у телевизора, то ли смотря его, то ли думая о чём-то своём.

Вошли сестра с женой, и Ксения прогнала его со своего любимого места, предложив перелечь на диван в комнате и оттуда, через открытую дверь, смотреть телевизор, никому не мешая своим большим ростом. Платон повиновался, ибо хотел всего лишь просто кое-что обдумать.

Видя, что муж лёг не в ту сторону головой и не видел экрана, боясь, что он обиделся, Ксения вошла к нему и поинтересовалась, почему он так лёг.

И тут тот неожиданно выдал новый афоризм, только неизвестно, проверенный ли жизнью:

– «Чем ниже лежит тело, тем выше воспаряет дух!».

– «Не богохульствуй!» – шутливо вмешалась улыбающаяся Настя, поёживаясь от лёгкой прохлады уходящего вечера и кутаясь в кофту.

Платон взглянул на сестру, как она одета, как в каждом мало-мальски пригодном месте создаёт себе уют и комфорт, и тут его осенило.

Ведь Настя вдобавок ко всему прочему ещё и человек в футляре! Она ведь и оделась как капуста, безвкусно, закрывая все щели, чтоб не поддувало!

Этим она чем-то напомнила пересмешнику отца Митрофана.

А! Все верующие одинаковые! Два сапога – пара! – решил Платон.

Только один левый, другой правый, в своих разногласиях.

Да, ну их! А чёрт этих верующих разберёт! Они спорят, кто больше и правильнее любит Бога! Послушаешь одного – вроде прав! Послушаешь другого, его противника, – тоже вроде прав! Нонсенс! А где же правда-то?!

Да-а! Получается, что у нас Бог одновременно и бедный и богатый!

Богатый – потому, что имеет множество таких разнообразных приверженцев! Бедный – потому, что они все такие разные! – сокрушался он.