Текст книги "Високосный, 2008 год"

Глава 5. Опять двадцать пять.

В четверг, 14 августа 2008 года, после почти двухмесячного перерыва Платон выходил на работу.

Как обычно, по утрам, он опять принялся убирать за кошками их экскременты и мыть лотки. Но в этот раз всё почему-то было пустое и сухое?

Да! Докормила Ксюха наших кошек! – подумал, долго отсутствовавший дома, их хозяин.

– «Ксюх, смотри, их гальюнчики все сухие и пустые?!».

– «Это они по тебе соскучились! Теперь, вот, берегут тебя!» – успокоила жена мужа.

И действительно! Выходя из дома, Платон услышал громкое урчание кота Тихона. Он энергично потрепал того по загривку. Заодно досталось и остальным, в это время вылизывавшим друг друга в труднодоступных местах. Платона всегда поражала такая кошачья взаимовыручка.

Людям бы так! – посочувствовал всем он.

– «Ну, ладно, мне пора! Хорошо тут с Вами, но мне пора на работу… других по загривку трепать!» – решил бывалый животновод-дрессировщик.

Уже закрывая дверь перед кошачьими носиками, он подумал:

Ну, ничего! На днях все поедете на дачу!

В трамвае, в очереди через турникет, Платон нечаянно подтолкнул, замешкавшуюся впереди него женщину средних лет, и получил в ответ:

– «Во, прёт!?».

Подзабывший московскую транспортную культуру, Платон, под смешки некоторых ближайших пассажиров, всё же быстро нашёлся, что ответить:

– «Да, если бы я тебя пёр, ты бы… родила!».

Из чего вновь проснувшийся пересмешник сделал вывод: его трудовые московские будни начались!

Войдя в офис, Платон сразу, по здесь негласно не им заведённому правилу, не здороваясь, начал первым и, главное дело, громко.

– «Ну, как Вы тут, без меня, справились?!» – спросил он Надежду нарочно покровительственно.

– «Справились!» – ответила та, чуть раздражаясь.

А Алексей, фыркнув, как рыжий жеребёнок, вообще промолчал.

– «Ага! Можете, когда захотите!» – злорадной улыбкой парировал Платон её раздражение, но игнорируя Ляпунова.

Позже Надежда улучшила момент, когда Алексей уехал, и поговорила с Платоном наедине об их работе вообще и его в частности.

Из эмоциональной и путаной информации начальницы, перемежавшейся претензиями к Платону на его длительное отсутствие, он понял, что та завуалировано запугивает его увольнением, если такие его длительные отсутствия будут повторяться и в будущем, а сейчас вынуждена несколько понизить ему зарплату, но, якобы, по другим, объективным причинам.

Более того, она прямым текстом объявила, что не заплатит ему за июль, а Гудин и Ляпунов теперь «заимели на него зуб», за то, что им пришлось летом работать за Платона, и не идти в отпуск.

А от их общей начальницы, Ольги Михайловны, его длительное отсутствие удалось, якобы, пока, почему-то и для чего-то, скрыть.

– «Ты свой больничный никому не показывай!» – закончила свою, насколько пламенную, настолько и возмутительную речь Надежда.

Как будто этой Ольге Михайловне было дело до таких мелочей?! Что за бред?! Это же епархия исключительно Надежды! А-а! Не хочет лично со мной сориться, вот и переводит стрелки повыше. Пойди – проверь!

Да и вообще! Какую чушь она мне здесь несла?! Как будто говорила со своим ребёнком?! Человек совершенно без понятий, без чести, стыда и совести! Как будто я попал в больницу по своему желанию и гулял там?!

А увольнения я не боюсь! Хоть сейчас готов уйти от этих дурней! Да и зарплата будет больше! Но, правда, придётся и работать побольше, и времени свободного может совсем не быть! А это для меня сейчас, пожалуй, самое главное! Так что пока я остаюсь, даже на более низкой, в полтора раза, зарплате. Подожду, как будет дальше. Поживём, увидим, посмотрим!

У меня, зато теперь будет полное моральное право в случае чего резко уйти от Надежды на другую работу, более интеллектуальную, и на большую зарплату. А уходя, ещё ей и ответить на её вопрос, почему мне там дают больше?: Надь! Ты мне здесь платишь за мои больные руки и ноги, а они-то мне будут платить за здоровую голову!

А эти, двое, тоже хороши! В отпуск не могли пойти?! В общем, мудачьё!

(Позже Нона сообщила Платону, что те всё лето маялись от безделья.)

Всё, это мне уже надоело! Я как чувствовал, что вокруг меня возникает напряжённость! Недаром Надежда несколько раз звонила мне в больницу! Надо теперь срочно менять мою тактику поведения в ООО «Де-ка»! Никаких дружеских отношений и смехуёчков! Мой работодатель Надежда. Она мне даёт работу и платит. Вот с нею я и буду иметь все дела! А остальным я ничего не должен! И они мне совершенно не интересны! Что надо, я о них узнал! Так, что и общаться нам незачем! Да и с нею лишний раз тоже! За что боролись, на то и напоролись, господа коллеги! – про себя возмущался несправедливо обиженный Платон.

Слушая Надежду, он молча кивал головой, в знак понимания сказанного начальницей, изредка перемежая кивки глухими звуками «Угу!».

Лишь после их разговора, уйдя к себе, Платон и пришёл к только что сделанному выводу, решив измениться. И ему, с его тренированным разумом и волей, было это сделать нетрудно. Он теперь отгородился от своих коллег не только каменной стеной, но и стеной отчуждения.

Когда Платон ещё думал о предстоящем выходе на работу, у него была мечта, чтоб не видеть ненавистного и надоедливого Гудина.

И она поначалу сбывалась. Гаврилыч уже был в отпуске, и должен был в нём пробыть ещё и следующую неделю.

А в первый же рабочий день на Платона обрушилась очень тяжёлая физическая работа. Он словно нарочно подвергся испытанию на прочность, вернее на силу и выносливость. Коллеги словно проверяли, вольно, или невольно, результаты его длительного лечения и реабилитации.

Алексей привёз полную грузовую «Газель» тяжёлых, почти тридцатикилограммовых, наполненных по сотне банок с сыпучими биодобавками, коробок. А сам под каким-то предлогом уехал отвозить на своей легковушке другой груз, хотя вполне мог бы пока задержаться и вместе с Платоном всё разгрузить на склад.

Платон сразу всё понял, но не стал отказываться от запрещённой для его организма работы. Он чувствовал себя, как никогда великолепно, и решил показать настоящий класс, утереть нос сопливым! Знай, мол, наших!

Он один выдвигал коробки к краю кузова грузовика, затем на животе стаскивал их на тротуар, а потом ставил на тележку по две штуки – иногда это делал сразу с кузова, минуя асфальт – и отвозил на склад, где забрасывал их на поддон аж до третьего яруса. Вскоре работа была сделана и Платон, как бы невзначай показал её Надежде. Та была в шоке!

– «И ты это сделал всё сам, один?! Ну, ты даёшь! Тебя действительно очень хорошо вылечили!» – лепетала она, словно оправдываясь перед ним.

Позже подъехал Алексей и приятно удивился, тут же пойдя, якобы, на попятную, лицемерно ноя:

– «Ну, что ты меня не подождал?! Вдвоём было бы легче!».

Как будто у водителя было время ждать ещё и Алексея?!

– «Да, ты, что? Наоборот, мне одному легче! Я же кистями таскать не могу, а один я беру на живот, как борец, и спокойно переношу, куда мне надо!».

– «А-а!» – с сочувствием протянул Ляпунов, с интересом разглядывая Платона, сожалея, что не удалось его упрекнуть в профнепригодности.

На этом вся тяжесть работы закончилась. Кочет выдержал проверку и восстановил статус-кво.

Вечером первого после отпускного рабочего дня Кеша спросил у отца, перед дачей заехавшего домой за одной из кошек:

– «Пап, я сегодня утром вышел за тобой в коридор, а там такая вонища!?».

– «А-а! Так это, сынок, последствие моего обувания!» – честно и невозмутимо пояснил тот.

– «И… гарной пищи!» – вдобавок отшутился он.

И снова каждый день он после работы стал ездить на дачу.

В пятницу утром, выехав теперь не из дома, а с неё, родимой и слегка подзаброшенной, на работу, Платон, стоя на платформе «Загорново» ожидал электричку. Вдруг его неожиданно одолела зевота. Видимо сказался более поздний дачный отбой, почти на два часа позже, чем в больнице. И недоспавший теперь ловил себя на мысли, что он сейчас зевает также смачно, как и Семёныч в больнице – громко и, как будто, со стоном.

В электричке, напротив Платона сидели две девушки и щебетали о чём-то своём, о девичьем. Но одна из них почему-то показалась ему умной, а другая – некрасивой.

На работе Платон решил, что пора заняться воспитанием коллег. Хватит потворствовать их бескультурью, которое ему же боком и выходит. Пора ему с ними быть самим собой, учителем!

И каждый раз тыкать этих свиней рылом в их же корыто. Пусть знают своё место! Пора показать всем, кто есть кто! Хватит их жалеть! То есть пора давать немедленный отпор хамству!

В частности он решил, что теперь будет насаживать Надежду на три её же коронных зуба!

Во-первых, говорить ей так же, как и она: «Ты, что? С ума сошла?!».

Более того, как только она начнёт фразу, обращаясь к нему: «Ты, что…», как он будет сам заканчивать её: «… с ума сошла?!».

Во-вторых, указывать ей на плохую организацию работы в случае возникновения претензий к нему, или ко всему коллективу.

В-третьих, когда она будет говорить ему, что он мало сделал, то он будет ей отвечать на это: «Так ты же меня сама отвлекаешь от работы посторонними разговорами!».

А когда Надежда будет отвлекать Платона показом фотографий своего Лёшки, он будет бесцеремонно обрывать её: «Ты меня вот отвлекаешь, а потом скажешь, что я мало сделал!».

Так он и решил. Но удивительное дело? После отпуска Платона Надежду, как подменили! Он всё ждал от неё привычного хамства, но его всё не было?!

Возможно в его отсутствие, при очередном перемывании его далёких от них больных косточек, Надежде досталось и от кого-то из его коллег, скорее всего Ноны или, в крайнем случае, Гудина, а может быть даже и Алексея?

И для Платона опять потянулись нудные рабочие дни, как две капли воды похожие один на другой. Он снова клеил этикетки на банки для большущего заказа и впрок, с утра до вечера, не общаясь со своими коллегами, практически запершись в своём помещении, как в конуре. Только теперь Надежда, может даже в наказание, дала ему и свою и Гудина работу – нарезать этикетки и ставить на них штампики.

А ведь одинокого волка нельзя долго держать в стае! – пронеслась в сознании Платона шальная мысль.

По утрам он слушал новости по своему маленькому радиоприёмнику, а в течение дня осмысливал свои произведения, как бы общаясь со своими выдуманными и невыдуманными героями. Двери же он закрыл, чтобы не слышать пустые, громкие, иногда на истерической нотке, разговоры коллег, и не мешать им своим радиоприёмником, и своей тишиной, прерываемой лишь стуком выкладываемых на стол металлических банок.

В выходные Платон с Ксенией перевезли всех кошек на дачу. Они решили, хоть и поздно, но лучше так, чем никогда.

Да и подержать их там супруги решили подольше.

Те быстро освоились, особенно Тихон, уже немного поживший на даче в этом году. Понаблюдав за своими любимцами, Платон сделал очередной вывод: кошки очень любопытны и быстро перенимают опыт друг друга.

Его поразило, как они грамотно играют в прятки. Особенно выделялись более опытные Муся и Тихон.

Муся, пользуясь своей серой, сумрачной окраской, часто ложилась, почти плоско, как камбала, на землю и лежала так в ожидании, особенно в сумерках. Её почти не было видно не только Платону, но и другим кошкам.

А Тихон, со своей чёрно-белой мастью, ложился в канавку вдоль главной дорожки так, что его трудно было заметить. Он сливался с горизонтальной плоскостью травяного покрова, и из своего укрытия наблюдал, чтоб затем внезапно напасть на своих сестрёнок.

А ещё он забирался на пенёк, ранее сдвоенной берёзы, и сливался с её основным стволом своим раскрасом – белыми и тёмными пятнами.

И только одна белянка Соня страдала из-за своего абсолютно белоснежного раскраса, компенсируя это внезапностью, скоростью и манёвром.

Да! Хитрые у меня кошки! – гордо подумал он о домашних животных.

Первые, установочные после длительного отпуска, два дня прошли.

Началась первая полная неделя работы Платона после перерыва, потянулись обыденные трудовые будни.

Он должен был целую неделю работать один, так как Надежда и Алексей снова взяли по недельному отпуску.

Неожиданно выяснилось, что Иван Гаврилович раньше времени выходит из отпуска, и составит нежелательную компанию Платону.

Их первая встреча состоялась в понедельник, на улице, у входа в офис, где Гудин как всегда курил с пожилой вахтёршей Татьяной Васильевной, женой родного дяди Ноны.

Увидев Платона, тот ответил на его приветствие:

– «Привет курортникам!».

Без подколки Гудин никак не мог.

Да! Гадин и после разлуки – Гадин! – сокрушённо подумал Платон, проходя мимо курилок к себе в офис.

Первый день совместной работы Платона и Ивана Гавриловича ни чем особенным не запомнился. Платон клеил этикетки, а Гудин часто курил, в основном гоняя шарики на компьютере.

В начале второго дня Платон услышал, как за стеной зашебуршился, пришедший позже Иван Гаврилович. Лишь через несколько минут он вошёл к Платону, с трудом выдавив из себя:

– «Привет, Платон!».

– «Привет!» – ответил тот, про себя подумав: Да! Тяжело ему даётся культура общения!

В отсутствие начальницы Гудин задал тон и в давно забытом её обсуждении. Платон постарался поскорее прекратить диспут, резюмировав своё мнение, не боясь, что оно будет доведено до кого следует:

– «Как руководитель коллектива людей, она начальник никакой! Ну, а как диспетчер, она хороша!».

Однако Ивана Гавриловича надолго не хватило. Уже на следующий день, в среду, он пришёл, как ни в чём не бывало, не здороваясь, сразу начав с места в карьер говорить о каких-то своих делишках.

Днём Иван вновь зашёл к Платону о чём-то рассказать, а скорее всего, прощупать его настроение:

– «Ты, знаешь, где на «Кропоткинской» находится институт Сербского?!» – непонятное проскользнуло в его словах.

– «Нет!» – спокойно ответил тот.

– «А-а! Ты не зна-а-ешь!» – злорадно начал задираться Гудин.

– «Так я там не лечился!» – привычно осадил его Платон.

Иван Гаврилович, обидевшись, тут же вышел вон, покурить. Он не мог быстро реагировать на остроты Платона, потому потом пошёл тренировать свою реакцию, снова играть на компьютере в шарики.

Он явно отвык от Платона, от его шуток и прибауток, от их общения, и постоянного, совместного, взаимного пикирования.

Потому он, наверно, и вёл себя теперь как-то молчаливо и даже нелюдимо, отчуждённо по отношению к Платону. А тому это было на руку.

Поэтому после почти двухмесячного перерыва Платон решил воспользоваться таким шансом.

Ну, и хорошо! Не будет мне теперь мешаться под ногами со своей дурью! Не будет засорять мне мозги, и убивать моё время! – решил автор.

Однако их вскоре свёл вместе недоразгаданный, как всегда, Гудиным кроссворд.

Разгадывая его, Иван Гаврилович на вопрос «Воин, богатырь на Руси», написал «Рыцарь» (?!).

Платон поправил на «Ратник».

Фу! Сразу чувствуется пёс немецкий! – молча съязвил славянин.

А на громогласное возражение Гудина правкам Платона и сомнение того в кругозоре кандидата наук, последовало гневно-возмущённое от корректора:

– «Ванёк! Весь твой кругозор помещается… в чужой жопе!».

– «Я академический работник! Я доцент! Я занимаюсь наукой, и у меня чистая совесть!» – орал тот.

– «Да! У тебя может и чистая совесть? Но грязная душонка!» – успокаивал его Платон.

Коллеги опять разбежались во взаимной обиде. Только теперь ушёл к себе Платон. Но снова ненадолго.

Политические события последнего времени невольно вновь свели бывших советских граждан на взаимной политинформации.

– «Ну, вот, видишь, Саакашвили так лизал американскую жопу, что в итоге облевался!» – попытался подвести итог их обсуждению Платон, невольно возвращаясь к ранее, давно им озвученной мысли.

А Гудин не унимался, переключившись на Украину.

Но Платон и тут не дал ему развернуть дискуссию по новой теме:

– «А Украиной теперь вообще управляет обезьяна из-за океана!».

– «А кто это?» – удивился не имеющий воображения.

– «Да Кандолиза Райз!».

– «А-а! Вообще-то да!» – вынужден тот согласиться.

– «Пора открывать паноптикум под названием «Жополизы Кандолизы»! И первым номером там будет Саакашвили, а вторым Ющенко!».

– «А дальше?» – заинтересовался Гудин.

– «А дальше вход свободный! Кто следующий?».

Смеясь, Иван Гаврилович сокрушённо покачал головой, а Платон продолжил:

– «И вообще, Саакашвили, оказывается, вскормлен американской грудью. Не исключено, что даже её, Кандолизы! Недаром она замуж не выходит!».

– «Да! Если такой отсосёт, мало не покажется!» – внёс свою лепту и врач-проктолог Иван Гаврилович Гудин.

– «Да уж! Такой отсосёт! Прям кровь с молоком!» – поддержал Платон.

– «Ты имеешь ввиду, что он отсосёт кровь вместе с молоком?!» – слишком круто завернул Гудин.

– «Да! И станет кровь с молоком!» – возвратил Платон его на круги своя.

А возвратившись на круг, Гудин поначалу вспомнил о проживающей в Торонто, в Канаде, Галиной дочери с местным мужем, а потом почему-то, видимо по-старинке, переключился на Англию.

Платону вновь пришлось вмешаться.

– «И что ты всё со своей Англией? Англия, Англия! Это же теперь задворки Европы! Центр всей мировой политики переместился на Восток, в Азию, в Китай! Там теперь подъём и расцвет всего и вся!

А ты всё Англия, Англия! Вообще забудь про свою Англию! Она прогнила насквозь! Особенно в морали, политической в частности!

Более того, Англия давно потеряла своё лицо, былое величие, тем более могущество, став простым хвостом Америки, её вассалом!».

Почувствовав, что нечем крыть, Иван Гаврилович переключился на домашние дела, в частности на обсуждение ремонта электропроводки на Галиной даче.

Платон предложил ему воспользоваться услугами электриков, переделывавших электропроводку в их здании.

Выбор пал на общительного, доброго и отзывчивого Михаила.

– «А он чего-нибудь в этом деле волокёт?!» — почему-то осторожно спросил Гудин Платона.

– «Да, нет! Он такой же, как и ты!» – ответил тот.

– «В каком смысле?».

– «В техническом!.. безграмотный!».

Фыркнув, Иван Гаврилович, решил взять реванш, и перешёл в наступление на другом фронте.

Он теперь расспрашивал Платона о Ксении. Но тот, в конце концов, решил раз и навсегда остановить эти односторонние расспросы и ответы:

– «Да, Ксения нормально! Всё про тебя спрашивает!».

– «А чего так?».

– «Да интересуется, не добил ли я тебя! А я ей говорю – нет! Я не трогаю его! Пусть живёт, курилка!» – засмеялся Платон.

– «Курящий, что ли? Да?!» – зачем-то спросил Гудин.

Вдобавок ещё и смердящий. А это значит, что он смерд! – уже про себя, молча, продолжил свою мысль Платон.

Для него Гаврилыч всегда был многолик, в одном его эсесовском лице.

Он был и Бывалым, и Трусом, и особенно Балбесом! Три в одном!

И это тут же подтвердилось. Гудин решил похвастаться перед Платоном своей сожительницей Галиной, доказать, что она лучше Ксении, и поэтому он – лучше Платона.

– «А моя Галка – Главный бугалтэр! Она очень много зарабатывает! Да и машину водит, дома и на даче работает! Не то, что твоя Ксюха! А, как всем известно, мужчина, живущий с такой молодой, красивой и богатой женщиной – сам такой же!».

Тут уж возмутился Платон. И не столько на похвальбу Гудина, сколько нападками Альфонса на его жену Ксению:

– «Ну, что ты всё Галка, Галка, Галка, Галка! Хвалишься ею, как ребёнок дорой игрушкой! «Бугалтэр» она у тебя! Да глупая она, твоя Галка, раз с таким дураком, Альфонсом, живёт!».

И тут, когда до него дошёл смысл сказанного Платоном, Гудин не на шутку рассердился, буквально вскипев, и чуть ли не набросился на того с кулаками.

Платон пришлось срочно осадить зарвавшегося:

– «Ванёк! Ты не забывай! Ведь я, в отличие от твоей Гали, могу и шизды дать!».

Тут-то они и разбежались по своим точкам, вернее ушёл к себе надоедливый Гудин, долго не разговаривая друг с другом.

В отсутствие Надежды Сергеевны на работе Иван Гаврилович снова уткнулся в халявную газету «Метро», пытаясь хоть на этот раз разгадать кроссворд, блеснуть грамотностью, интеллектом и эрудицией перед самим собой. Но, как всегда, опять тщетно. Другого раза не получилось. Кроссворд и на этот раз не поддавался. Иван Гаврилович мог разгадать от силы только одну треть его. Поэтому, боясь опозориться перед Платоном, он никогда не давал тому свой экземпляр газеты «Метро» с неразгаданным кроссвордом. Ибо знал, что Платон его разгадает практически полностью, при этом исправит ещё и его ошибки.

И, действительно! Платон, как-то раз разгадал кроссворд до конца, и оставил его у Гудина на столе. Вот с тех пор Иван Гаврилович и перестал давать Платону свою газету.

В последний понедельник августа на работу из отпуска вернулись и Надежда с Алексеем, который, наконец, провёл целую неделю на даче с детьми от последнего, тоже развалившегося брака со Светланой.

Перед обедом к Платону подошла Надежда и объявила, чтобы он сегодня не ходил в столовую, так как позже они пойдут в ресторан.

– «А по какому случаю?» – искренне удивился он.

– «Так у Гаврилы сегодня день рождения?!» – в свою очередь также искренне удивилась и она.

– «Ах, да! Сегодня же двадцать пятое!».

Платон и сам себе удивился. Хотя он с нетерпением и ждал 25 августа – дня рождения Гудина и поход в ресторан «Пилзнер», но этот день наступил неожиданно, так как был понедельником.

А ведь он ждал этого дня ещё в больнице. Почему-то ему очень хотелось выпить пива. Быстро же летит время!

Коллектив ООО «Де-ка» шёл на очередное халявное мероприятие, как стадо на пойло.

Впереди, смешно растопыривая копыта, как гордый горный козёл, семенил виновник торжества – вожак, «Конёк-горбунок» Гудин. Почти вплотную за ним – «Владимирский тяжеловоз» Алексей. А замыкала всё это стадо «Лошадь Пржевальского» – Надежда.

А невольными зрителями этого были, шедшие за ними Платон и Нона.

– «Жалко, что их нечётное число!» – заговорчески начал Платон.

– «А что тогда?!» – настороженно удивилась Нона словам насмешника, ибо сразу поняла, что для чётности не хватает именно её.

– «А тогда всех работников можно будет разбить по парам, чтоб в каждой паре было по твари!» – неожиданно закончил Платон.

После высказанного им сравнения коллег с лошадьми и тварями, Нона захохотала и была вынуждена уткнуться в свою мощную грудь, дабы не вызвать подозрения сослуживцев в насмешках над ними.

Но было уже поздно.

Те услышали гомерический хохот их общей подруги и обернулись на Платона.

– «Опять Платон про меня какие-нибудь пакости говорит?!» – первым догадался Иван Гаврилович.

– «Вот, видишь, на козле и шерсть горит?!» – шепнул Ноне на ухо пересмешник, добавляя огня, и вызывая новый прилив хохота, доводящего женщину до вопля.

– «Да, не! Это он ей о сексе говорит!» – настороженно и с надеждой в голосе, предположила Надежда.

– «Хорошо, похож, говорит?!» – быстро сориентировался Алексей.

– «Видимо много обещает?!» – внезапно кончил Гудин.

Постепенно «авангард» коллектива отстал от его «арьергарда», снова переключившись на свои разговоры.

– «Я смотрю, у тебя очень богатое воображение!» – польстила Нона писателю.

– «Так если у человека нет воображения и соображения, то это очень плохо!» – с непонятным для Ноны намёком ответил тот.

– «Что-то ты в последнее время как-то от своих отдалился? От своего коллектива!» – хоть и неожиданно, но вполне по теме и участливо, спросила Нона Платона.

– «Ну, посуди сама! А что мне в их конюшне делать?! И потом, я не Гудин, и не хочу ковыряться в чужом говне!» – ответил новоиспечённый конюх.

Вскоре вся компания расположилась на своём привычном месте в подвальчике, обмывать пивом шестидесяти шестилетие Ивана Гавриловича Гудина.

Сразу получив пиво, и в ожидании остального заказа, тот решил немного покуражиться над Платоном, взять реванш, надеясь, что в этот вечер тот не будет обижать именинника и он, Гудин, останется безнаказанным.

– «Платон! А что это ты после больницы стал закрывать все двери своего… кабинета?» – с ехидцей спросил Иван Гаврилович.

На что, бесцеремонно влезшая в разговор, Нона быстро ответила за Платона, пытаясь помочь ему с ответом, и боясь с его стороны снова какого-нибудь убийственного ответа Гудину:

– «Да он сквозняков стал бояться! Изолируется от… дуя!».

– «Да, нет! Это у меня изоляция от дур!» – ответил Платон больше, поперхнувшейся от холодного пива, Ноне, чем, открывшему рот от удивления, Гудину.

– «Я не про тебя!» – тут же наклонился Платон к Ноне.

– «Я поняла» – ответила та поначалу обиженно.

Но потом, действительно поняв, скосила глаза на Надежду.

Платон кивком головы подтвердил её спасительную догадку.

Стесняясь, коллеги заказывали, что хотели. Правда поначалу Надежда объявила всем, чтобы брали только по одному овощному блюду, мотивировав свою просьбу тем, что порции мяса большие, а ей худеть надо.

Но никто её не послушал, так как пришли сюда вовсе не худеть.

Платон тоже заказал, что хотел, но исходя из разумности цен. Он быстро прикинул, чтобы по деньгам получилось примерно, как во время его дня рождения, когда все были сыты, не обижены и довольны.

Но Гудин уже был настроен Надеждой на относительно небольшие расходы, и с раздражением смотрел, как Платону подносят и салат, и мясо, и мороженое с клубникой. Глядя на него, и другие раскрепостились, заказывая то, что нравилось. А настроение именинника было явно испорчено. Жаба жадности душила его. Он буквально бздел от того, что ели другие.

А тут ещё и Алексей подсуропил.

Платон вспомнил, как на его день рождения неожиданно приехала Ольга Алексея, поставив всех перед фактом.

Тогда Ляпунов с невинным выражением лица спросил Кочета:

– «А можно Оля с нами будет? Я за неё заплачу!».

И что оставалось делать Платону? Только соглашаться.

И вот сейчас, на день рождения Ивана Гавриловича, Алексей подкинул очередную, неожиданную подлянку.

Сделав нормальный заказ, не дорогой, но и не дешёвый, он по телефону получил звонок от Ольги с требованием или указанием немедленно к ней явиться.

А поскольку Ляпунов целую неделю до этого пробыл в отпуске с детьми на даче, и не видел подругу, то он быстро согласился.

И наш Алексей, недолго думая, ушёл с празднества, извинившись, не съев и не выпив ничего, оставив заказ на столе практически нетронутым.

Так Иван Гаврилович, вместо того, чтобы обидеться, как это наверняка было бы, окажись на месте Алексея Платон, или хотя бы многозначительно промолчать, как шавка тявкая, побежал за ним, всё время будто жалобно скуля, словно стесняясь или боясь кого-то:

– «Лёш! Лёш! Лёш!».

То есть Иван Гаврилович унизился перед ним, и даже этого не заметил.

А Надежда, вопреки своему первому желанию и указанию съесть только салат, вынуждена была теперь приступить и к мясному блюду Алексея, забыв про худение, но угостив, правда, им всех присутствующих за столом, в частности Нону и Платона, очень долго ожидавших свои порции мясного блюда.

Поэтому Платон сразу решил своё шестидесятилетие справлять не в ресторане, где можно было ожидать или неожиданного появления Ольги, или также неожиданного исчезновения Алексея, и злорадной улыбочки Гудина, который нарочно заказывал бы побольше и подороже, наверняка им бы и не съеденного, чтобы досадить Платону и его карману.

Всё это имениннику было естественно не нужно, и он подумал:

Пожалуй, я свой Юбилей справлю на рабочем месте, где пять удобных посадочных мест. Там можно и крепкого выпить, обойдясь без дурацкого пива, например, шампанского, «клюковки» и прочего. И это станет намного дешевле, душевней, теплей и спокойней!

Так он пока и решил.

А в качестве подготовки к реализации такого действия, Платон понял, что на ближайших днях рождения Алексея и Надежды, которые наверняка поведут компании в тот же пивной ресторан, надо будет пить только морс, полностью игнорируя пиво, а то и критикуя его, и его пьющих.

А потом, на базе этого, он предложит коллегам и примет решение отмечать свой юбилей в их офисе. И это тогда будет выглядеть вполне логически обоснованным.

Верный своим расчётам, в конце трапезы в ресторане Платон даже не стал брать заказанное всеми кофе Каппучино, чтобы не выйти за смету и не разорять бедного Гаврилыча. А тот, хотя это всё видел, но этого не понял и не оценил.

По дороге из ресторана, Нона улучила момент, и спросила Платона:

– «Да?! А почему ты сравнил Гаврилу с коньком-горбунком?».

– «Ну, как почему? Посмотри!

Оба появляются, когда их никто не ждёт!

Оба свистят! Только один в ноздри, а другой со склада!

Оба много обещают, шиздят! Только толку от них в итоге никакого!

Оба инвалиды! Да и использовать ни того, ни другого, как тягловую, рабочую силу, нельзя! В силу их хилости и малости!

А также они оба тычутся своими мордами в чужие бачки! Только один в бачки с водой. А другой в чужую еду!

Да и живут они сказочно и на халяву!

Да и полезность свою везде и всем постоянно доказывают! Но об их полезности можно лишь мечтать! Да и она, полезность, если и бывает, то только, как в сказке!» – неожиданно выдал бывалый сказочник.

– «Ну, ты дал жару! Я аж вспотела!» – вырвалось напоследок у зачарованной слушательницы.

После отмечания дня рождения Ивана Гавриловича, уже вечером на даче, Ксения возмутилась тем, что Платон пил пиво:

– «Ну, ты же его не любишь!? Тебе нельзя! Ну, зачем, ты пьёшь?».

– «Ну, хорошо! Знаешь, просто захотелось! Мечтал даже в больнице, разочек! Но больше не буду! Буду теперь пить только морс!» — Платон сделал паузу, наблюдая за реакцией Ксении.

– «А эту… «гхадость» больше пить не буду!» – далее оправдывался муж, про себя замечая, что вот и жена против пития пива, хотя и его скрытая любительница.

Этот понедельник, 25 августа, запомнился Платону и другим – целым эпохальным событием. Спустя более сорока лет, его сестра Анастасия, наконец, снизошла до игры в бильярд на даче. Платон давно этого желал. Но Настя, в силу своего эгоизма, хотела играть только когда она сама захочет и в обычный бильярд. И никакие, много лет повторяемые доводы, что играть надо лишь в бильярд хоккей и футбол, и не просто так, а участвовать в турнирах, успеха не имели. В этом году Платон проанализировал причины своей неубедительности, и понял, что во многом виновата Ксения, подливавшая масла в огонь Настиных сомнений.

И он решил своих женщин переиграть, что ему удалось сделать весьма просто, быстро и удачно.

Для начала надо было заручиться поддержкой жены, чтобы она вместе с ним, выступая единым фронтом, убеждала Настю.

И это, оказалось, сделать нетрудно. Платон объяснил Ксении, что из-за ухудшения состояния его здоровья у него постоянно сужается круг возможных спортивных занятий и, соответственно, приятного для него вида отдыха.

А единственной отрадой, самым любимым отдыхом на даче, для него как раз и является этот бильярд, в который Ксения и сама иногда поигрывала.

К тому же и дети стали очень редко наведываться к отцу на дачу. А приезжая изредка, всячески избегать этого почитаемого их отцом занятия.