Текст книги "Год Быка"

– «А Вы случайно не Мальков?».

– «Да, Мальков!».

– «Оно и видно!».

– «???».

– «То-то, я смотрю, рожа знакомая!» – тихо кончил он под, прыснувший чаем, смешок Алексея.

Возможно от таких периодических заморочек, а может ещё от чего-либо, но у Платона снова стало пошаливать артериальное давление.

Дома у него опять не получилось самому себе померить тонометром давление, на что Ксения раздражённо заметила:

– «Так он специально для дураков сделан!».

Через некоторое время Платон взял реванш у жены. Дождавшись, когда она сама себе померяет давление и пульс, он безобидно и, на первый взгляд даже участливо, спросил:

– «Ну, как? Показал он что-нибудь?».

– «Конечно…» – Ксения хотела было продолжить свой комментарий, но муж в этот раз успел перебить её:

– «Ну, точно! Он для дураков!».

Но, если по серьёзному, настоящие дураки были у Платона на работе.

Утром он подошёл отксерить этикетки на коробки, включил ксерокс и вдруг услышал грубое от Надежды, разговаривающей с кем-то по телефону:

– «Платон, подожди шуметь тут!».

Платон тут же возмутился про себя: Да пошла ты на хрен! Буду я ещё тут тебе по работе что-нибудь ксерить!

Он выключил аппарат и ушёл к себе, бурча под нос так, чтоб слышал только, сидевший вблизи Алексей:

– «Спятила совсем!».

На следующий день Надежда устроила небольшое застолье по поводу окончания её сыном очередной сессии.

С утра она восторженно рассказывала об очередном триумфе своего Алексея, на что Гудин, поначалу делая вид, что слушает, потом твёрдо отмахнулся:

– «Да ясное дело!».

Платон давно не видел питающуюся начальницу. Она села напротив него в противоположном торце стола и ела, если так можно сказать, громко чавкая, лячкая, хрумкая и сверкая своим большими передними зубами.

Ну, точно крыса! – в этот момент подумал он.

Но надо было соблюдать приличия. И он отвлёкся на трапезу.

Надежда поставила на стол, оставшийся от их совместного застолья, коньяк, а также лимон, маринованные огурцы, как всегда купив вырезку свинины, нарезку очень жирной копчёной колбасы и, слава богу, сыра.

Практически только его Платон и ел.

После окончания застолья, выразившегося в принятия нескольких рюмочек коньяка с соответствующей закуской, Надежда, видимо вспомнив, что и Платон имел на него права, наедине оправдалась перед ним:

– «Я поставила коньяк, чтобы головой не морочиться!».

А потом, вместе с ним убирая со стола, спросила его:

– «Ну, как коньячок?».

– «Ничего! Оказывает лечебное действие!» – выдал Платон дежурное откровение, имея ввиду понижение своего давления.

– «Конечно! Все знают, что это лечебное!» – обрадовалась та такому выходу.

– «Недаром Гаврилыч постоянно пьёт его!» – попытался Платон задеть Надьку за живое.

– «Да! Даже слишком!» – сокрушённо согласилась она.

– «У него так сосуды в голове расширились, что в них мысли свободно гуляют!».

Поймав мысль, но не свою, а Платона, начальница тут же пожаловалась ему на Алексея Ляпунова, опять в чём-то сильно подведшего её:

– «Да он это сделал специально, административно!».

– «Так он не продумывает всё до конца! Впрочем, до середины тоже!» – решил Платон помочь Надежде в её изысканиях причин неудач.

На следующий день с утра, как с похмелья, Надежда вытащила из холодильника бутылку начатой медовухи и спросила Платона:

– «Тут случайно из горла никто не пил?».

– «Ну, ты что? Все тут люди культурные. В стаканы наливали!».

– «А кто пил-то?».

– «Да я и Нина Михайловна!».

– «А-а!».

И тут же она начала хлобыстать из горла, громко булькая и шумно выражая удовольствие:

– «Кха-а-а!».

Вот, тебе, на! Культура так и булькает! – про себя ухмыльнулся Платон.

Позже он решил немного поучить начальницу, напугав её.

Когда Надежда следующий раз будет пить, он будто бы случайно вспомнит, что из горла также пила и уборщица Нина Михайловна – старуха лет под семьдесят с кривыми, гнилыми зубами:

– «Хе-хе-хе!» – вслух рассмеялся озорник.

После обеда Платон на своём рабочем месте уже пил чай с печеньем.

Надежда крутилась поблизости, подтирая пол и что-то ища в холодильнике, подбирая для чего-то тарелки.

Минут через пять, когда Платон уже закончил чаепитие, помыл чашку, и сходил в туалет, на обратном пути он был перехвачен Надеждой, вышедшей из своего кабинета с тарелочкой, в которой виднелся кусочек торта:

– «Это тебе!».

– «Ну, что ж ты?! Раньше не могла? Я уж чай попил!».

На что дурочка ответила:

– «А ты, что так рано чай пил?! Мы вот только что собрались!».

Ближе к вечеру он снова услышал было подзабытое.

– «Плато-о-он! – опять заголосила Надежда – Подь сюда!».

Платон подошёл и увидел посетительницу.

По реакции гостьи он понял, что той стало стыдно за его же начальницу. И он поспешил к ней на помощь:

– «Надьк! Тут не надо громко орать-то! Тут же не Белые столбы!».

Через несколько минут Надежда вошла, демонстрируя свою заботу о нечаянно ею обиженном коллеге:

– «Тортик очень вкусный, Платон! Напрасно ты его не ешь!».

– «Так если я буду есть всё, что вкусное, я в дверь не пролезу!» – не принял тот её заботу, держа на расстоянии.

Зато отвёл душу, вернее удовлетворил зов тела, Гудин.

В этот раз он просто объелся лишними кусками торта, и напрасно.

Ночью Иван тайно и несанкционированно портил воздух от вечером так и не переваренных дневных праздничных разносолов.

Зловоние вынудило Галину Петровну покинуть опочивальню старого пердуна Ивана Гавриловича, напрочь отбившего у неё охоту заниматься с ним и так редким и вялотекущим квази сексом.

Но в следующие дни она пошла ещё дальше, сначала ограничив утреннюю и вечернюю пайку негодного любовника, а затем и вовсе перестав его кормить завтраками и ужинами, сославшись на заметный вред вечернего чревоугодия.

Этому также способствовал и тот факт, что сама Галина Петровна трижды в день бесплатно столовалась в офисе своей знаменитой компании.

Такое лечение Гудин не мог долго выдержать. Его голодный организм жаждал насыщения чем-нибудь. А его желудок уже с самого рабочего утра требовал начинать чаёвничать.

А вообще, голодный Гудин вскоре пошёл по обходному пути вокруг своей сожительницы, сославшись на «голодание» её матери, и предложив вызывать её к себе домой на выходные дни для откорма, естественно не без основания надеясь на своё в этом самое потребное участие.

После следующего обеденного перерыва Платон пожаловался Алексею на непонимание их женщинами его, только что взятого им из собственной жизни, анекдота:

– «А почему он всегда покупает два банана и одну грушу, а не наоборот?! А потому, что «наоборот» у него давно есть! А почему женщины не поняли? А потому, что дома они видят далёкое от груш и банана!».

– «Мандарины с морковкой или даже сельдереем!» – добавил своё участие молодой гений Алексей.

– «Не смешно!» – возразил, наверно их обладатель, Гудин.

– «Не смешно – это когда извилин мало и воображения нет!» – отшил того довольный собой, теперь уже тоже пенсионер по возрасту, Платон.

А уж воображения, поддерживающего его мечты, Платону всегда хватало. Так он решил сам себе компенсировать отсутствие у него поздравительного адреса от сослуживцев, друзей и родственников, и сочинил стихи о своём шестидесятилетнем юбилее:

 
Ну, вот! Я тоже докатился.
Дожил до мудрости седин.
В пенсионера обратился,
Пройдя порог лихих годин.
 
 
Прошёл я зимний терминатор.
Из сумраков я вышел в свет.
Какой я буду литератор?
И кто мне даст на то ответ?
 
 
Легко творю, пером владея.
Пишу я прозу и стихи.
Куплетом песни овладея,
Раздвину критики тиски.
 
 
И памятник себе построю
Не рукотворный – языком!
И дачу я благоустрою.
Отремонтирую свой дом.
 
 
Дождусь, надеюсь, многих внуков.
А может правнуков Бог даст?!
Но не услышу нудных звуков.
Ведь друга нет, так не предаст!
 
 
Душой свободу ощущаю.
А сердцем красоту ценю.
Кто должен мне – я всех прощаю.
За жизнь я жизнь благодарю!
 
 
И планов у меня громадье!
Их должен выполнить, успеть.
А дел текущих половодье
Хоть вплавь, хоть вброд, преодолеть.
 
 
Поймать души своей порывы,
В стихах и прозе сохранить,
И в струнах нервов все надрывы.
Тогда смогу я победить!
 
 
Моей рукой талант мой водит.
Скорее даже водит Бог!
По голове десницей гладит…
Я большего сказать не смог.
 
 
Но тяжела десница божья.
То чувствую я иногда.
И думаю, а в жизни кто ж я?
Но, люди! Вас люблю всегда!
 

А потом он сам себе купил юбилейную открытку, распечатал на одной стороне листа это стихотворение, а на другой – две фотографии, сделанные Ксенией: себя, любимого, в обнимку с Гиппеаструмом, и панорамный снимок застолья, на котором были видны все его дети с супругами.

А затем стал постепенно собирать на открытке подписи родственников и сослуживцев – на добрую память о себе для внуков!

В этом занятии Платон обошёл только злостных курильщиков Гудина и Татьяну Васильевну, к которым, после известных событий, испытывал давнюю и устойчивую неприязнь.

В связи с холодами Иван Гаврилович стал часто теперь покуривать не на улице, а в тамбуре, из-за чего до чутких носов Платона и Надежды стал регулярно доходить тошнотворный запах табачного дыма. Обычно Платон не вмешивался, дабы не ворошить старое говно, чтобы оно не завоняло ещё сильнее. Но теперь и его терпение лопнуло, и он решил действовать через Надежду, тоже не терпевшую табачных испражнений:

– «Надь! Скажи нашим курякам, что они миазматики! Навоняли здесь своей курнёй!».

И теперь Надежда не могла пройти мимо, и как некурящая женщина, и, тем более, как начальница.

Она и раньше постоянно делала Гудину замечания, но теперь, в конце концов, не выдержала и просто завопила:

– «Иван Гаврилович! Идите курить на улицу! И не надо больше от меня прятаться, а то я Вас буду по всему зданию гонять…, как последнюю суку!» – завершила она тираду, распаляясь к концу фразы.

Платон задумался: Да! Достал, знать, ирод и её!

Но через минуту та уже несколько остыла, оправдывая старца перед Платоном:

– «Да уж старый он стал! Вон у него под скулами брыли висят!».

– «Хе! Так брыли – это ещё ничего! Хуже, когда ягодицы висят!» – попытался перевести разговор на фривольную тему Платон.

– «Ха! Так ягодицы тоже!» – на этот раз с радостью подхватила Надежда неудобную для женщин тему.

– «Да нет! Ты ошиблась! Ты не с той стороны посмотрела!».

– «Да ну тебя, с твоими смехуёчками!» – поняв намёк, и, видимо, всё это представив, отмахнулась Надежда.

Вскоре в кабинет вошёл смердящий. Платон демонстративно вышел. Через стену он слышал, как безуспешно оправдывался, беря на глотку, Гудин. Но перекричать звонкий голос начальницы ему не удалось. Более того, та, больше из желания не нюхать его миазмы, чем по производственной нужде, послала хама с заданием.

Через минуту она вошла к Платону, делясь:

– «Фу, навонял, чёрт эдакий! Дышать нечем. Я открыла форточку и дверь – пусть немного проветрится!».

– «Да! Этот, как был козлом, так им и остался!» – подыграл, было, ей Платон.

– «Ну, не скажи! Он стал лучше!» – попыталась она отстоять правду.

– «Ну, может быть чуть-чуть, незначительно, разве, что из козла превратился в барана?!» – вывернул рога парнокопытному Платон.

А с Татьяной Васильевной с прокуренными мозгами произошло другое.

Как-то раз, не видя за углом Платона, она ответила вытиравшей пол в коридоре Надежде, и бурчащей под нос о неаккуратности мужиков:

– «А-а! Он никогда ноги не вытирает!».

После чего Платон понял, что Гудин давно настроил её против него, наверняка наплетя разные небылицы.

Ничего не поделаешь: два окурка – мусор! А горбатых даже… граблями не исправишь! – решил писатель.

В начале года здание медицинского центра, где работал Платон, покинула очередная уборщица – ровесница и землячка Гудина – Нина Михайловна из Ташкента. Поначалу она произвела на всех очень хорошее впечатление, но потом стала манкировать своими обязанностями, что отразилось и на её зарплате, уменьшение которой, в свою очередь вызвало гнев старухи и временами просто неадекватное её поведение. Именно из-за этого она и попалась как-то коменданту здания – справедливой, но строгой Нине Петровне Барсуковой.

Та, внезапно придя на работу намного раньше обычного и запеленговав звон разбитого стекла, застала уборщицу за необычной уборкой помещения.

– «Экономить энергию надо!» – вскрикивала та сладострастно, с остервенением разбивая концом швабры очередную лампочку на потолке.

Да! Не сложилось у старухи! Жалко её. Не прошла она свои испытания Москвой, свой экватор – сокрушался Платон.

То ли дело у меня! Ведь я вполне успешно и даже удачно прошёл свой зимний терминатор! – радовался он, что-то воображая про себя.

Глава 2. Золотой Жан

Да! Именно достаточное воображение, в конце концов, и привело Платона к его давней, заветной цели.

Это произошло в тот самый короткий отрезок времени, когда Ксении всё ещё было далеко за сорок, а Платону уже было чуть за шестьдесят.

Некое событие, о котором всю свою сознательную жизнь подсознательно мечтал он, наконец, свершилось!

Это началось в среду, 21 января, в Платоновский день приключений.

Возвращаясь после работы домой, Платон решил в этот раз пройтись до «Новокузнецкой» пешком, что он, из-за плохой погоды, давно уже не делал.

Спустившись с Большого Устьинского моста и перейдя Садовническую улицу, при подходе к Обводному каналу Платон увидел на фонарном столбе, справа от себя примерно на уровне пояса, необычайно белый лист афиши, на которой краем глаза он уловил относительно большие буквы «…ЛЯН».

Тут же сердце его ёкнуло, а сознание встрепенулось смелой догадкой. Сделав ещё пару шагов, он увидел долгожданное: «ЖАН ТАТЛЯН»!

Ур-ра! Свершилось! – внутренне, но неистово обрадовался Платон.

Он внимательно прочитал всю информацию на афише и с неисчезающей с лица улыбкой поехал домой делиться радостью с женой.

Ксения выслушала, чуть ли не захлёбывающегося от восторга мужа, и выразила желание, как и в первый раз почти двадцать лет назад, составить ему компанию.

Вечером Платон по телефону сообщил радостную весть своим единомышленникам по этому увлечению Александру и Егору с Варварой. Те, в свою очередь, попросили его всё разведать поподробнее.

На следующее утро, счастливый от предвкушения ещё большего счастья, Платон начал поиски билетов.

В киоске в вестибюле метро об этом мероприятии ничего не знали, хотя имелись билеты на концерты и спектакли и на более поздние числа.

Зато продавец в киоске на улице, около трамвайных остановок, сразу обрадовал Платона наличием так нужных тому билетов, но очень дорогих, почему-то, аж за тысячу рублей. Соискатель чуть ли не присел от неожиданности, сказав, что придёт попозже, когда деньги будут.

Вечером они посовещались с Ксенией и решили, что если билеты будут ценой до восьмисот рублей, то они идут оба. В противном случае Платон идёт один, и за любую цену.

Об этом он оповестил и немного расстроившихся ветеранов Егора и Александра, пыл которых на посещение концерта сразу заметно поубавился.

И вот 23 января, в пятницу вечером, Платон прибыл в Театр Эстрады, где почти в одиночестве купил самый дешёвый билет на последний ряд Бельэтажа, обошедшийся ему всего в тысячу двести рублей.

Остальные места были дороже, доходя в партере до семи тысяч рублей!? О таких ценах Платон никогда ранее и не слыхивал.

Тут же будущий зритель списал с афиши электронный адрес официального сайта Жана Татляна, и дома вместе с не расстроившейся Ксенией с любопытством открыл его, предварительно оповестив об этом и Сашу с Егором.

Радости Платона не было предела. Одна за другой выявлялись песни его любимого певца, а также его фотографии, интервью и страницы биографии.

Правда некоторые из песен были записаны намного позже известных оригиналов и уступали им в звучании и незабываемом, привычном для слушателей, шарме. Однако это ни в коей мере не умаляло важности факта обладания ими.

И началось! Платон все вечера шарил по Интернет страницам, находя всё новые и новые записи, и различную информацию о своём любимце.

Наконец он нашёл страницу, в пояснении к заглавию которой было указано: «Здесь уйма Татляна!», и с которой звучало целых сорок четыре песни автора, а над краткой его биографией красовалась надпись «Красная книга российской эстрады» (http://kkre-44.narod.ru/tatlyan.htm).

С нетерпением, волнительным ожиданием и благоговением Платон навёл курсор на «Бумажного голубя», нажал «на гашетку» и из динамиков полилась с юности знакомая песня на музыку самого её исполнителя Жана Татляна, но на слова Леонида Дербенёва:

 
Однажды по городу мы шли к реке.
Бумажный голубь был в моей руке.
Зачем и откуда он? Не думал я.
А он был молодость моя!
 

Однако слова у песни оказались несколько другими, чем почти сорок лет считал Платон. Тогда, в далёкие шестидесятые годы, он услышал всего лишь один куплет почти на полвека запавшей в его душу песни, да и слов толком-то он тогда не расслышал и не запомнил.

Будущий автор многих стихов и прозы не без основания и вполне мотивированно тогда посчитал, что начальные слова там были:

 
А я на свидание иду к реке.
Бумажный кораблик у меня в руке.
 

А продолжение куплета тогда у него, ещё не писавшего стихов и бывшим весьма далеко от литературы, само собой домыслилось, как:

 
Его я пущу по волнам мечты,
А мне улыбнёшься ты!
 

Однако теперь он услышал полную версию песни, и не мог от неё уже оторваться. И надолго она стала в его сознании песней номер один.

Через несколько дней Платон не выдержал и дописал под ту же мелодию свою версию текста песни, назвав её «Бумажный кораблик»:

 
Вот я на свидание иду к Неве.
Бумажный кораблик у меня в руке.
Его я пущу по волнам судьбы.
И мне улыбнёшься ты.
 
 
Он будет плыть там по воле волн
Моими мольбами окрылён.
Причал для него лишь твоя рука.
А парус – моя мечта!
 
 
И чайка над ним, как его душа,
Кораблик защищает, над водой паря.
Пускай он до моря скорей доплывёт,
И счастье моё принесёт!
 
 
Хоть ветер Вест его назад несёт,
По воле волн мой кораблик плывёт.
Достигнет он моря в конце пути.
От гибели его спасёшь лишь ты.
 
 
Несёт его течение большой реки.
И мысли о судьбе его далеки.
Надеюсь, молитвы его спасут,
А нам любовь принесут.
 
 
Корабликом я любуюсь с тобой.
Волна не накроет его с головой.
Достигнет цели, надеюсь, он,
Твоей лишь молитвой спасён!
 

Вскоре Платон Кочет послал Жану Татляну письмо со всеми ранее им написанными ему стихами и новым стихотворением «Бумажный кораблик».

Но этим поэт не ограничился. Его воспоминания рождали всё новые и новые образы из уже далёкого прошлого.

Он, например, вспомнил даже годы своего далёкого детства.

Это были ещё годы, когда народу в Москве было существенно меньше, зато культуры у него было заметно больше, и никто не боялся, например, быть испачканным в метро мороженным.

Поэтому в те годы в метро ещё продавали соки, воды, конфеты и даже мороженое!

От раздумий на эту тему Платона оторвали воробьи, подлетевшие к открытой форточке окна его рабочего помещения. Их толкнул к этому сильный снегопад, а привлёк тёплый воздух. Тут же в сознании поэта всплыли картины кормления его отцом воробьёв на широком подоконнике их старой московской квартиры в Печатниковом переулке. И одна за другой начали складываться строчки нового стихотворения:

 
В доме том, что покинул давно,
Майским утром открыто окно.
Свежий запах весенней Москвы
Навивал в детском сердце мечты.
 
 
Шумный гвалт озорных воробьёв
Вдруг прервал дрёму старых домов.
То отец накрошил корм для них,
Для московских, для птиц, дорогих.
 
 
И, чирикая, все, как одни,
Подлетели к окну воробьи.
И клевали они вперебой,
Вызывая восторг детский мой.
 
 
Воробьи Вы, Москвы воробьи,
Все чирикали: чьи, чьи, чьи, чьи.
Вы мои, воробьи, Вы мои!
Дорогие, мои воробьи!
 
 
Дом уже тот состарился весь.
И года сбили с молодца спесь.
Я забыл этот случай давно.
Лишь сейчас вспомнил я про него.
 
 
Воробьи, Вы мои воробьи!
Что чирикали: чьи, чьи, чьи, чьи.
Все Москвы воробьи, Вы мои!
Озорные мои воробьи!
 

Затем в его памяти всплыли более поздние годы, когда Москва была тепла, и из всех окон слышалась песня «Лучший город земли» ещё в исполнении Жана Татляна, а не Муслима Магомаева.

После обеда Платон решил немного пройтись по Покровскому бульвару.

Проходя мимо давно знакомого ему Детского городка, он невольно стал снова сочинять, причём под мелодию одной из песен Жана Татляна:

 
На Покровском бульваре городок.
Он не низок и, конечно, не высок.
В городке том резвилась детвора,
А влюблённые сидели до утра.
 
 
На бульваре Покровском они
Говорили друг с другом до зари.
О любви, конечно, были их слова.
И от них кружилась так голова!
 
 
В городок водила раньше меня мать.
Через много лет пришёл туда опять.
Но теперь там не играет детвора.
Но любовь к нему осталась навсегда.
 
 
На Покровском бульваре городок.
И забор вокруг красив и высок.
В городке том гуляет молодёжь,
Где от правды жизни ты не уйдёшь.
 
 
Не слышны давно детей голоса.
И утрачена его красота.
Всё равно тот городок там стоит,
И меня он в моё детство манит.
 

Уже возвращаясь обратно от Покровских ворот, Платон вдруг стал сочинять стихотворение непосредственно уже про Бульварное кольцо:

 
Бульварное кольцо –
Подковою лежит.
Волшебное оно
С веками говорит.
 
 
Бульварное кольцо –
Навеки в сердце грусть:
Неполное оно,
Подкова. Ну и пусть.
 
 
Бульварное кольцо –
Церковный перезвон.
Как щит хранит оно
Кремля спокойный сон.
 
 
И на груди Москвы
Оно, как оберег.
Внутри него холмы –
Бассейны многих рек.
 
 
Бульварное кольцо
И в летний, жаркий день.
Зелёное оно
Бросает ветвей тень.
 
 
И сотни москвичей
Там на скамьях сидят.
Бульварное кольцо
За то благодарят.
 
 
А им в ответ оно
Листвою шелестит.
А по весне оно
Ручьями всё журчит.
 
 
Под снегом спит зимой
Бульварное кольцо.
Объято тишиной,
Красивое оно.
 
 
Бульварное кольцо
Подковою лежит
На счастье для Москвы.
Оно её хранит!
 

Ну и день выдался удачный! Целых три стихотворения сочинил! – вспоминал автор дома вечером за набором текстов стихов на компьютере, и отправляя второе письмо Жану Татляну.

Не успел он утром дойти до метро, как новые строчки о Бульварном кольце вновь овладели его сознанием. Он записывал их и в метро, и в трамвае. Придя на рабочее место, он ещё до обеда завершил и оформил уже целое, стихотворение. А чтобы различать эти два стихотворения, назвал новое «Моё бульварное кольцо»:

 
Бульварное кольцо
Подковою лежит.
Как много нам оно
О прошлом говорит!
 
 
Бульварное кольцо –
Неполный даже круг.
Бульварное кольцо –
Надёжный, верный друг.
 
 
Бывало мне оно
И в радость, и в беде
Немало помогло.
Клянусь я, друг, тебе.
 
 
Бульварное кольцо
На сердце у меня.
Как много дум оно
Навеяло, друзья.
 
 
Бульварное кольцо,
Где детства отчий дом.
Давно оно прошло…
С годами тяжкий стон.
 
 
Бульварное кольцо
«На круги, на своя»
Верни меня домой,
То Родина моя!
 
 
Бульварное кольцо
Мелодией гремит
К нам музыкой в окно.
А сердце так щемит.
 
 
Пусть жизнь идёт к концу.
Года мои летят.
Бульварному кольцу
Они не навредят.
 
 
Бульварное кольцо,
Родное, что с тобой?!
Изранено оно.
Молю я: Боже, мой!
 
 
Бульварное кольцо –
Последний передел.
Москвы оно лицо –
Осталось не у дел.
 
 
Как в прошлое окно,
Ты Чистые пруды,
Бульварное кольцо,
Навеки сохрани.
 
 
Бульварное кольцо –
Трамваев перезвон.
Теряет их оно,
А с ними память вон.
От Яузы реки
До Мекки на Тверской
Бульварное кольцо
Забылся образ твой.
 
 
До Храма у реки
Спасителя Христа
До берега Москвы…
Молчат мои уста.
 
 
Бульварное кольцо
Я слёз сдержать не смог.
Любимое моё…
Надиктовал мне Бог!!!
 

Дома вечером Платон поменял местами по три четверостишия из первого во второе стихотворение и наоборот.

На следующий день история повторилась, и родилось новое, третье стихотворение, но уже под названием «Люблю бульварное кольцо»:

 
Бульварное кольцо –
Вокруг Кремля венок.
Короною оно –
Москвы счастливый рок!
 
 
И стаи голубей
На площадях его.
То радость для детей,
Бульварное кольцо!
 
 
Как символы они
Все мира и любви,
Чтоб люди всей Земли
Быть счастливы могли.
 
 
И я могу ему
Петь песни без конца.
Бульварному кольцу,
Пожалуй, нет конца!
 
 
Как в прежние года,
За каждым, за окном
На Новый год всегда
Бокалов перезвон.
 
 
Бульварное кольцо –
Свидание с тобой.
Не стало нам оно
Подковой дорогой.
 
 
Бульварное кольцо,
Об этом не грущу.
Воспоминаний тень
Я в сердце не пущу.
 
 
А тех, чей век давно
Висками серебрит,
Бульварное кольцо
Всегда к себе манит.
 
 
Бульварное кольцо,
Твой образ дорогой.
Бульварное кольцо
Всегда, навек со мной!
 
 
Бульварное кольцо,
И бью я в грудь себя.
Все факты на лицо.
Люблю, кольцо, тебя!
 
 
Бульварное кольцо,
Опять на сердце грусть.
Бульварное кольцо
К тебе опять вернусь!
 

И опять дома вечером радостный автор, прежде всего, по электронной почте отправил своему любимому певцу уже третье послание.

По вечерам Платон слушал его песни и опять читал в Интернете всю информацию о нём: биографию, интервью и многочисленные комментарии.

Этим, в разной степени и с разными возможностями, занимались также Александр и Егор с Варварой.

Постепенно перед Платоном предстала довольно ясная картина жизни и творчества его песенного кумира.

Жан Татлян родился в 1943 году в Греции, в городе Салоники, в армянской семье, став третьим сыном, последним ребёнком (поскрёбышем) 56-летнего Арутюна Татляна.

Арутюн Татлян и Иосиф Джугашвили не были ровесниками. Оба они родились за Большим Кавказским хребтом. Но этим моментом их сходство и заканчивается. Они родились не только в разное время, от родителей разных национальностей, но и по разные стороны Малого Кавказского хребта. Между ними с самого рождения стояла ещё не только высокая гора Арагац, но и древний Большой Арарат и, как оказалось впоследствии, не только.

Старший из них ударился в религию и политику, младший – в экономику и культуру. И каждый преуспел в своём. В зависимости от создавшейся жизненной ситуации оба они добились в жизни многого, но разного, достигнув и разной степени известности и уважения. Но о величии человека лучше судить по его детям.

Кто сейчас помнит детей Сталина? А если и помнит, то с какой стороны? Какой вклад внесли они в развитие и культуру Человечества?

А Жана Татляна помнят те, у кого есть тонкий вкус, кому присуща доброта, человеколюбие и сопереживание, кому дорога любовь и красота!

Карьеризм и властолюбие привели Иосифа Джугашвили в Кремль, в то время, как предприимчивость Арутюна Татляна со временем привела того на Дальний Восток. В самом начале двадцатых годов будущий отец Жана уже имел свою обувную фабрику во Владивостоке. Он был до такой степени патриотом, что ставил логотип «Армения» на, производимую им вдалеке от исторической Родины, обувь.

После гражданской войны и прихода к власти большевиков, из-за первоначально воцарившего в городе хаоса, Арутюн Татлян был вынужден срочно эмигрировать, взяв лишь один чемодан с минимумом вещей и драгоценности. Бросив всё и всех, он, обогнув почти половину Земного шара, почти сорок дней плыл на пароходе до Марселя, наконец, обретя свободу.

За всю свою долгую жизнь ему пришлось увидеть немало стран. Арутюн был не только образованным и культурным, но и общительным, обаятельным, красивым человеком. Он знал много языков, и больше всего на свете любил свой армянский народ, его древнюю историю и культуру.

Родня Арутюна была родом из Турции, из города Афьон Карасар, и тоже, но намного раньше него, бежала в Грецию, в Салоники. Арутюн давно знал об этом, поэтому конечным пунктом его скитаний по миру и стал греческий город Салоники, приютивший и немало беженцев со всего Мира.

С древних времён этот большой порт на Эгейском море имел международное значение и не только для Северной Греции.

И в этом многолетнем городском хаосе беженцев Арутюн долго искал своих родных, пока не нашёл мать и сестру. А через несколько лет он познакомился и со своей будущей женой и будущей матерью Жана, чья мать, в свою очередь, была родом из Карабахского города Испартан-Тур.

24 апреля 1915 года опустошительное землетрясение в Армении вынудило сотни тысяч её жителей искать спасение в соседней Турции и Иране. В большой мере этому способствовало то, что уйти на север через горы и заваленные перевалы они уже не могли. Поэтому беженцы шли на юг в Иран, или на запад, в Турцию, в верховья реки Аракс, куда вела естественная её долина.

На массовый исход армян на турецкую территорию негостеприимные хозяева ответили известной их жесточайшей резнёй. Массовые расстрелы и так обезумевших от горя беззащитных армян, привели к их отчаянному бегству на Средиземноморское побережье Турции. Преследуя их, турецкие всадники на полном скаку ятаганами срубали головы невинных, гоня их всё дальше и дальше на юг и юго-запад, пытаясь сбросить в море.

В этой обезумевшей толпе была и будущая мать Жана. В этот год она ещё восьмилетней девочкой, как и многие другие, убегая, спаслась от бойни, и с помощью греческих рыбаков, успела уплыть из Турции в Грецию.

Ведь, чтобы спасти от гибели христиан – добравшихся до моря армян – их у побережья заблаговременно ждали греки на кораблях и лодках.

Роман будущих родителей Жана был недолгим. Красавцы, они сразу приглянулись друг другу, и вскоре их чувства переросли в большую, крепкую и долгую настоящую любовь. Брак был прочным и вечным.

За долгие годы жизни в Греции их семья имела всё, о чём только можно было в то время мечтать, и не только троих сыновей, уже тогда невольно подтверждая известную литературную поговорку: «В Греции есть всё!».

Отец успешно занимался бизнесом, мать вела домашнее хозяйство и занималась младшими, которых воспитывали традиционно для всех армянских семей, когда ребёнок считается главной её целью и ему в младенчестве практически позволяется всё без ограничений и нравоучений.

А это в итоге всегда приводило к тому, что ребёнок быстро и полно раскрывал свой творческий потенциал, чувствовал себя не только любимым близкими, но и свободным человеком уважающего его общества.

Вырастая, такие дети перенимали от взрослых, а также старших братьев и сестёр, уважение к старшим, заботу о младших, чувство собственного достоинства, ответственность за свои дела и национальную гордость. И это откладывалось у них практически на генетическом уровне.

Отец неоднократно говорил Жану, своему самому младшему, своей заветной надежде:

– «Сын мой, армянином ты родился, армянином и умрёшь!».

И это ощущение национального самосознания и внутренней свободы всю жизнь сидело у маленького Жана в подсознании.

Семья Арутюна Татляна была крепкой и жизнестойкой. Даже трудности гитлеровской оккупации не смогли нанести ей сколь-нибудь ощутимый урон.

Но в 1947 году в их мирной, размеренной жизни наступил коренной перелом. Началась массовая репатриация армян в Советскую Армению.

И этому заметному процессу имелись весьма объективные основания.

Геноцид армянского народа в 1915 году и равнодушие остального Мира к его проблемам в итоге вынудили огромное число его представителей, разбросанных по всему Земному шару, поддаться сталинской пропаганде и вернуться на свою историческую Родину, теперь уже в Советскую Армению.

Давняя мечта армян о самоорганизации своего этноса на своей исторической территории, и надежда, наконец, обрести свою Родину, толкнула сотни тысяч их на скорую репатриацию.