Текст книги "Детство"

Эльвина Петровна Кочет вышла замуж за Мар лена Григорьевича Комкова. Молодые познакомились почти год назад в Молодёжном студенческом хоре, ставшем впоследствии знаменитым. Но почему-то отношения Петра Петровича с зятем не сложились с самого начала.

Марлен, родившийся в 1926 году, и названный так отцом в честь Маркса и Ленина, уже окончил Московский Энергетический Институт. А Эльвина, родившаяся на шесть лет позже, только начала учиться в МХТИ имени Д.И. Менделеева.

Отец Мар лена – Григорий Гаврилович Комков – родился в 1985 году в Бежице в семье рабочего Брянского завода. С 1901 по 1905 годы работал токарем на заводе в Екатеринославе. Вступив в РСДРП, принимал активное участие в забастовочном движении.

Во время революции 1905 – 1907 годов был членом Орловско-Брянского комитета РСДРП и кассиром окружкома. Сотрудничал с газетами «Звезда» и «Правда». А в 1905 – 1913 годах работал токарем в снарядном цехе Брянского завода.

Но в 1913 году, опасаясь ареста, покинул Бежицу, на время отойдя от политической деятельности.

Прибыв в Петроград в 1915 году, он примкнул к группе меньшевиков-интернационалистов, став на центристскую позицию в вопросе войны и мира.

После февральской революции 1917 года был избран членом Петроградского Совета, а с июля по сентябрь 1917 года от меньшевиков-интернационалистов был членом ВЦИК l-ro созыва.

В сентябре 1917 года вернулся в Брянск, где в ноябре вступил в партию большевиков РСДРП(б), став активным участником революционного движения на Брянщине.

Он был участником установления Советской власти в Брянском уезде. Проходивший с 3 по 5 декабря в Брянске Съезд Советов, фабрично-заводских комитетов, профсоюзов и земельных комитетов Брянского уезда и ряда волостей Жиздринского уезда, избрал Григория Гавриловича председателем Брянского Совета Народных Комиссаров.

Позже он стал заместителем председателя Брянского уездного Совета и членом уездного оргбюро. А потом стал комиссаром Министерства Труда в Брянске.

А после образования Брянской губернии, с марта 1920 по май 1922 года он стал первым председателем Брянского губернского Совета. А затем, до декабря 1924 года возглавлял губернский Совет профсоюзов.

В последующие годы Григорий Гаврилович сначала работал в Наркомтруде СССР вплоть до 1933 года при присоединении к ВЦСПС, а затем на заводе «Компрессор». И уже оттуда он был переведён в Наркомат тяжёлой промышленности, дослужившись там до должности помощника наркома Г.К.Орджоникидзе и проработав на ней до 1937 года. Дальнейшая судьба свата – пенсионера союзного значения Г.Г. Комкова – осталась П.П. Кочету не известна.

Первая беседа между сватами естественно началась с их вступающих в брак детей. Затем она перешла на бытовые вопросы, и, как водится, завершилась разговором о политике, постепенно перешедшим в спор

Выходец из рабочего класса, большевик, без должного образования ставший номенклатурным работником, Григорий Гаврилович Комков несколько свысока смотрел на образованного интеллигента – выходца из крестьян, почти на два десятка лет его моложе Петра Петровича Кочета.

Григорий Гаврилович, как старший по возрасту и бывшему своему положению, пытался непременно взять верх в споре, навязывая собеседнику своё мнение и давя того якобы авторитетом. Он постоянно ссылался на известные партийные авторитеты, на Постановления партии и правительства и внутриведомственные директивы. Он словно снимал пенку с политического варева.

В противоположность ему прирождённый аналитик и профессионал Пётр Петрович своей логикой и дотошностью пытался это варево размешать глубже, и, опираясь на здравый смысл, дойти до сути вопроса.

В результате этого собеседники, к концу спора ставшие оппонентами, совершено перестали понимать друг друга.

Более того, не найдя новых аргументов и теряя первенство в споре, бывший пролетарий Комков старший перешёл на обвинения ершистого оппонента Кочета в отходе от линии партии и совершено необоснованно – в крестьянской мелкобуржуазности, называя его даже гнилым интеллигентом.

А тот его в свою очередь обвинил в необоснованном чиновничьем чванстве, верхоглядстве и ретроградстве, начётничестве, ортодоксальности и догматизме. Таким образом «соратники» по партии окончательно размежевались по жизни. Видимо Марлену невольно передалось такое отношение отца к тестю, что тонкий Пётр Петрович сразу почувствовал.

Но внезапно возникшую взаимную неприязнь мужчин пока несколько компенсировала своим педагогическим тактом мать Марлена – Антонина Ивановна, всю жизнь проработавшая в школе учительницей биологии и имевшая педагогическую мудрость и прирождённое чувство такта.

Так что червячок сомнения об удачности брака его дочери с Марленом Комковым с самого начала не покидал Петра Петровича Кочета.

Не меньший червячок сомнения не покидал Петра Петровича, когда он вспоминал свою размолвку с вдовой Ксенией Алексеевной, происшедшей в начале сентября из-за ею высказанной несправедливо низкой оценки его труда и чрезмерно завышенной своего.

Посему старшие Кочеты надолго поссорились и опять разлетелись по своим гнёздам. И Пётр Петрович решил на будущий год не связывать свои планы с летним отдыхом в Малаховке.

Под новый 1952 год Пётр Петрович съездил к детям в Салтыковку, как Дед Мороз привезя им подарки. Платону он привёз его любимый грузовик, полностью наполненный кубиками. А Насте – её любимую куклу Стешу, имя которой она выбрала после рассказа отца о минской бабушке Степаниде, к приезду которой в Москву и они должны были вернуться домой.

После завтрака воспитательница Евдокия Ивановна подвела Платона и Настю к подаркам.

– «Настя и Платоша! Сегодня ночью к вам приезжали Дедушка Мороз и Снегурочка! Они просили меня передать вам вот эти подарки!».

Но, увидев свои знакомые по дому игрушки и сначала обрадовавшись, дети вперебой задали вполне естественный вопрос, при этом чуть ли не расплакавшись, ибо никакие игрушки не могли им заменить любящий родителей:

– «А где мама с папой?!» – громче брата заверещала Настя.

– «Так это же они передали ваши игрушки Дедушке Морозу и Снегурочке! И просили вас поцеловать! А родителям сюда приезжать нельзя! Баба… Зима не пускает!» – чуть растрогалась добрая Евдокия Ивановна, наклоняясь к малышам и поочерёдно целуя их в щёки.

– «А я эту бабу… Ягу убью!» – вдруг серьёзно ответил Платон, тут же отвлекаясь на свой любимый грузовичок.

Но вбежавшие в зал дети разрядили обстановку.

– «Миш! «Смотли», какой «глузовик» мне папа «плислал»!?» – похвалился Платон самому большому мальчику в их группе.

– «А мне мама куклу прислала!» – не отстала от брата и Настя, сразу окружённая девочками.

Но вскоре Платон испытал чувство ревности, когда все мальчишки набросились на его подарок, бесцеремонно разгружая кубики.

– «Не «тлогайте», это мои!» – закричал он, отгоняя от грузовичка самых настырных.

– «Платош! У нас здесь всё общее! Пусть все играют, только по очереди!» – вмешалась воспитательница.

– «Слышали? По «очеледи»!» – сердито оттолкнул Платон своих обидчиков.

Но почти сразу, он сам предложил им играть вместе в строительство дома, распределив среди них роли строителей и крановщика, оставив себе роль водителя, а Мишке – начальника строительства. Но, когда Платон наездился, а Мишка развалил строительство, они поменялись ролями. Тут уж Платон показал класс архитектора и прораба, даже руководя старшими.

Все остались довольны, особенно, похвалившая Платона за доброту и находчивость, их воспитательница тётя Дуся – Евдокия Ивановна Голубева, давно работавшая в этом детсаде-яслях.

Во время войны она потеряла всех своих детей. А поскольку была уже не молода, то смирилась со своей женской долей, находя теперь отраду в заботе о малышах, волею судьбы или работы родителей, оказавшихся во временной изоляции от своих семей.

Во время зимних прогулок по окружающему их лесу, она как наседка заботилась о каждом – не дай бог, кто упадёт, замёрзнет, или наестся снега.

А однажды она привела свой выводок в гости к себе домой, в свой деревенский деревянный дом, где детишки, пока обогреваясь, слушали её любимую музыку, доносившуюся из старенького патефона.

Изредка Пётр Петрович наведывался к своим детям в Салтыковку, так как часто приезжать зимой у него не было возможности, да и воспитатели яслей этого не поощряли, дабы не травмировать и других детишек.

В один из таких приездов он сфотографировал своих детей, гуляющих в группе на улице.

Хорошо, что плёнка уже заканчивалась, и он смог вскоре напечатать фотографии, принеся их к жене в больницу. Алевтина Сергеевна сразу узнала своих малышей – стоящего слева от воспитательницы в чёрной шапке с поднятым воротником – Платона, и сидящую слева от него около бывшего семейного грузовичка – видимо нахохлившуюся от холода, Настю.

– «Настюха-то, здесь прям, как цыплёнок! Наверно замёрзла? А Платошка – чувствуется тебя стесняется немножко!? Но молодцом! Стоит гордо и величаво, как истинный Кочет!» – поделилась впечатлением от детей Алевтина, целуя их лица на фотокарточке.

На день рождения Платона 15 января 1952 года он привёз детям, сладости – конфеты, мармелад, печенье и шоколад. Радости от них, разделённых на всех, почти два десятка детей, не было предела.

– «Ребята! Сегодня у Платона день рождения! Ему исполнилось три годика! Он у нас стал большой! А это от него вам всем угощение! Давайте поздравим Платона и поблагодарим его за этот сладкий день!» – вовремя вмешалась, в стихийно начавшийся процесс поедания сладостей, врач и по совместительству заведующая детсадом-яслями Мария Петровна Сизова.

И детишки наперебой, кто как, стали поздравлять Платона. Две девочки даже подошли к нему и, почти синхронно, поцеловали его в щёки, из-за чего стеснительный мальчонка смутился.

– «Это мой братик! Не ваш!» – подскочила к нему Настя, расталкивая старших девочек, обнимая брата за шею и целуя в щёку.

Маленькому Платону хорошо запомнилась эта многоснежная зима. Он впервые в жизни видел настоящий зимний лес: глубокий, белый, днём искрящийся на солнце, пушистый и чистый снег; огромные сосны в снежных шапках на макушках; раскидистые, зелёные, лишь кое-где покрытые снегом, свисающие лапы ветвей больших елей, под которыми можно было даже прятаться. И вся эта волшебная красота запомнилась ребёнку на всю жизнь.

Но более всего малышу запомнились два других случая его пребывания в Салтыковском детсаде-яслях.

Его, уже заснувшего в послеобеденном сне, разбудила суета медсестры и нянечки, срочно куда-то унёсших на руках одну из девочек, неудачно севшую днём на штакетину забора, и до крови прорвавшую себе промежность.

Другой же случай коснулся его самого.

Примерно в середине ночи всегда крепко спавший Платон вдруг неожиданно для себя проснулся.

Чернота этой зимней ночи нарушалась ярким лунным светом, проникавшим в окно за его головой, и расстилавшимся чёткой дорожкой справа от него в проходе между кроватями почти до самой двери.

Он словно манил мальчишку пройти по ней, сделав свой выбор: или не полный путь до двери, или полный путь к окну.

И тот, заворожённый, выбрал путь к окну.

Встав с кровати, Платон босиком, на цыпочках, как притягиваемый незримым магнитом, подошёл к окну и взглянул на улицу через, по краям покрытое зимними узорами, стекло.

Высоко напротив, почти над его головой, в малооблачном тёмном небе ярко горел круглый лунный диск.

Мальчишка поразился его красоте и яркости окружающего света.

Такого он не видел ещё никогда!

Некоторое время Платон всматривался в Луну.

Наконец на лунном диске стали проявляться какие-то бледные, поначалу бесформенные, пятна.

Чем больше мальчонка вглядывался в них, тем всё более отчётливо его воображение дорисовывало их до изображения чьего-то доброго, улыбающегося ему лика.

Неожиданно какой-то внутренний восторг охватил Платона. Ему даже не помешал лёгкий холодок, шедший от пола. Сон полностью оставил его.

Опираясь правой рукой о подоконник, малыш инстинктивно протянул другую руку к стеклу по направлению Луны, и неожиданно увидел тёмное пятно на запястье этой руки. Подумав, что это какой-то мусор, Платон попытался смахнуть его правой рукой. Но тщетно. «Это» было в коже.

Повернув левую руку к окну, в достаточно ярком лунном свете он разглядел идеально круглое, с ровными краями, тёмно-красное пятно размером в крупную старинную монету, как наручные часы расположившееся на руке.

Платон поначалу испугался, подумав, что это кровь. Но раны и боли не было. Более того, он попытался своими слюнями очистить руку от пятна, но то не поддавалось.

Желание любоваться Луной вмиг растаяло.

Попытка понять отчего «Это» не оставляло юное создание. Он вернулся на своё место и лёг в кровать, укрывшись одеялом. Когда же он повернулся на свой, часто запретный взрослыми, любимый левый бок, и по привычке как бы накрыл себя левой рукой поверх одеяла, то сразу многое понял.

Ночью, кто-то или что-то, возможно… Луна, увидев его голую ручонку, оставили на ней какую-то непонятную «Эту» отметку.

– Кто, зачем и почему? – терзался поначалу малыш вопросами.

Но вскоре крепкий и сладкий праведный сон сковал его тело и сознание.

Проснувшись поутру и не обнаружив даже никакого следа от ночного пятна, мальчик успокоился, посчитав увиденное им – сном. Позже он даже никому не рассказывал об этом случае-сне, как о несущественном событии.

Зато существенное событие произошло с его отцом в начале года.

В январе Пётр Петрович случайно встретил в МИДе Ивана Ивановича Агаянца, сообщившего ему, что в связи с реорганизацией Комитета Информации и передачи части его функций в том числе в Первое Главное Управление Министерства Государственной Безопасности, он двенадцатого января покинул пост руководителя второго отдела КИ. А теперь уходит на учёбу, сначала в Высшую партийную школу, а потом и в Высшую дипломатическую школу МИД.

– «Я решил последовать вашему примеру!» – в шутку закончил он разговор, пожелав Кочету успехов.

Тем временем и другие важные события терзали землю.

С января 1952 года ВВС США активизировали массовые систематические бомбардировки территории КНДР. Ударам с воздуха подверглись важные в военном и экономическом плане тыловые объекты.

Также бомбились районы расположения войск КНА, коммуникации и многочисленные мирные населённые пункты. Война американцами теперь велась на удушение КНДР.

В среднем в сутки производилось до 800 самолётовылетов.

Авиация КНА и её союзников прикрывала важнейшие объекты КНДР и Северо-Восточного Китая, а также частично войска КНА, строившие оборонительные сооружения для укрепления своих позиций на линии фронта. Но в ходе боевых действий переговоры о перемирии всё равно продолжались.

Продолжалась и жизнь Кочетов.

Алевтине Сергеевне, наконец, успешно сделали полостную операцию, удалив треть желудка. И она, во время болезни сильно исхудавшая, хоть и медленно, но верно шла на поправку. А муж часто навещал её, принося дополнительное диетическое питание.

А их дети по-прежнему постоянно пребывали в Салтыковском детском саду-яслях санаторного типа, где за ними был не только присмотр и оказывалось профилактическое лечение, но и шло обычное детсадовское воспитание. Там они пробыли с конца осени, всю зиму, весну и начало лета, пока их мать полностью не окрепла после полостной операции

Однако весной контакты с детьми участились. Алевтина Сергеевна поправлялась, после крайней худобы набирала вес. И ей просто не терпелось увидеть своих любимых, дорогих чад. Муж привозил ей рисунки детей, в коих особенно преуспевал старший. А от мамы им – вкусные гостинцы, но в разумном и умеренном количестве.

Однажды у Платона случился конфликт с одним из мальчиков.

Уже в начале лета воспитательница попросила дисциплинированного Платона привести в их группу одного, оставшегося на улице, непослушного мальчугана. А тот был не только дурным, озорным и глупым, но ещё и крупным и физически объективно наверняка сильнее Платона.

Но он, может даже неожиданно для воспитательницы, вскоре привёл в группу плачущего верзилу:

– «А-а-а-а! – верещал тот – Меня Платон покусал!».

– «Что у вас случилось?!» – с удовлетворённым, но опасливым удивлением спросила воспитательница, разглядывая на боку живота пострадавшего кровавые синяки от детских острых зубов.

– «А Мишка меня не слушался, и стал толкаться! А мама мне не велела «длатъся луками»!» – чуть ли не со слезами на глазах оправдывался Платон.

Наученный мамой не драться руками, чему опрометчиво уже немного научил его отец, уступая сопернику в росте, массе и возрасте, Платон ничего другого не придумал, как покусать непослушного драчуна.

– «Ну, ладно! Иди в группу! – легонько подтолкнула она усердного малыша, тут же тихо прошептав ему на ухо – Спасибо!».

– «Миш! А ты в следующий раз слушайся меня, и всё будет в порядке!» – с каким-то даже злорадством ответила пострадавшему воспитательница, ведя того к медсестре.

– «А я не хочу-у зелёнку!» – заныл, было, опять Мишка, чуть успокоившийся до этого участием взрослого.

– «Не бойся! Я помажу тебе йодом и подую!» – участливо встретила его медсестра.

Вскоре Пётр Петрович снова навестил своих детишек, подарив им оригинальные игрушки, отличавшиеся от имевшихся в этом детском саду.

Сыну – маленький грузовичок, а дочке – красивую плетёную корзиночку. И опять сфотографировал их, дружно принимающих лесные солнечно-воздушные ванны.

Они вместе погуляли по ближайшим окрестностям, бродя по лесу и холмам, берегу речки и озерка, выходя даже на манящее домой шоссе.

Провожая отца, малыши в этот раз расплакались. Но Пётр Петрович успокоил их твёрдым обещанием вскоре забрать домой к маме.

И вскоре обещанное осуществилось.

В середине июня мать встретила своих долгожданных чад со слезами радости и умиления на глазах.

Настя сразу бросилась в родные объятия. А Платон поначалу даже не узнал маму. И только когда Алевтина Сергеевна сняла незнакомые сыну одежды, привлекла и прижала малыша к себе, ласково погладив его по головке и целуя в темечко, тот почувствовал родную руку и вспомнил маму.

Дети с удовольствие и даже с азартом стали осваивать своё подзабытое домашнее жизненное пространство, уже по привычке вместе играя в различные игры, сами же их и придумывая. Теперь была очевидна польза от их пребывания в детском коллективе. Казалось, что им теперь больше никто и не нужен. Но этот вывод сыграл с их родителями злую шутку.

В один из летних будних дней, оставив детей ненадолго одних, по возвращении из магазина, Алевтина Сергеевна увидела страшную картину.

Во дворе стояли соседи по дому и смотрели на окна её комнаты. А там, на подоконнике сидели её дети, причём Настя уже свесила ноги наружу.

Оказывается, увлекшиеся игрой дети сначала перешли на подоконник, а потом открыли окно, и шустрая, всегда старавшаяся не уступать старшему брату, Настя теперь сидела на подоконнике, свесив ноги на улицу.

Отдыхавшие в дворовом садике соседи увидели это и, обеспокоившись за жизнь детей, собрались внизу, чтобы в случае падения хотя бы поймать их.

И вовремя возвратившаяся из магазина мать, начала снизу управлять процессом спасения своих детей:

– «Сынок! Пожалуйста, аккуратно и не спеша слезь с подоконника в комнату!» – держа себя в руках, но с дрожью в голосе попросила она Платона.

– «Ты слез? Теперь потихоньку и осторожно, но крепко возьми Настю за ручку и спусти за собой!» – уже чуть уверенней продолжила она.

– «Молодец! Жди меня! Уф!» – облегчённо выдохнула счастливая мать.

По возвращении мужа с работы Алевтина рассказала ему о, чуть было, не случившейся беде.

– «Петь! Нам срочно нужна няня! Давай опять Антонину позовём! – уверенно предложила она.

– «Конечно, давай! Если только она ещё согласится!?».

– «К тому же мне дают путёвку на Рижское взморье, и я могу с собой взять только одного ребёнка в соседний детсад-ясли! Давай я возьму Настю, а ты Платона к Антонине на месяц вывезешь в Малаховку!» – предложила жена мужу мудрый выход из затруднительного положения.

– «Так-то было бы не плохо! Даже очень хорошо! Но мы ведь с Ксенией поругались!? Она меня очень обидела, и я не хочу больше иметь с нею дел!».

– «Так это ты на неё обиделся, а не она на тебя?! Давай ради детей спрячь пока своё самолюбие подальше, и попроси её! Ведь всего-то на один месяц и с няней! А тебе самому там жить сейчас вовсе и не обязательно!».

– «Хорошо! Но только ради Платона! А если не разрешит? Придётся жить в Москве! А ты не будешь меня ревновать к Антонине?!».

– «Нет, так не надо! Сейчас же лето!? Пусть Платон тоже поживёт на свежем воздухе!».

Через день вопрос был решён и Пётр Петрович отвёз сына к няне Антонине в Малаховку. Ксения Алексеевна встретила деверя и любимого племянника на удивление радушно, будто бы ранее между ними ничего и не было.

А ещё через несколько дней Пётр Петрович отправил жену с дочерью на Рижское взморье – жену в дом отдыха, а дочь – в соседние с ним ясли-детсад.

Алевтина Сергеевна теперь чувствовала себя свободной. Операция прошла успешно, болей нет, здоровье к ней постепенно возвращается и дети здоровы, а впереди отдых на Рижском взморье и выезд в Париж. К тому же медицинская комиссия запретила ей работать в школе.

– В ближайшее время мне предстоит побыть домохозяйкой, просто мамой! – предвкушала она своё ближайшее будущее.

После завтрака и процедур Алевтина Сергеевна частенько навещала дочь и гуляла с нею до обеда, после чего возвращалась в санаторий. В основном они играли с другими детьми, которые по старой привычке организовывала теперь бывший педагог, загорали под лучами солнца на белом чистом песке, и иногда купались в мелких прибрежных водах. И на память об этом июльском отдыхе они, весёлые и довольные, ещё 9 июля в день тридцатилетия Алевтины Сергеевны сфотографировались на пляже.

Возвратившись в Москву из Риги и Малаховки, Кочеты стали собираться в парижскую загранкомандировку.

Ксения Алексеевна с удовлетворением восприняла весть об отъезде семьи Петра Петровича во Францию. Но больше всего её радовало отсутствие няни малышей Тони, на которую ещё в прошлом году слишком часто заглядывался её сын Олег. Пятнадцатилетнего созревающего подростка невольно соблазняли пышно-манящие формы уже созревшей семнадцатилетней деревенской девушки.

А у Алевтины Сергеевны опять появилась возможность блеснуть своим педагогическим мастерством, но теперь вдали от Родины, и на этот раз только внутри своей семьи. Теперь они летели в Париж с детьми, всей семьёй, но всё же с некоторой тревогой за них и за своё будущее.

– Опять Париж! Опять заграница! А во скольких же местах страны мне уже удалось побывать? Если не считать деревни и посёлки Горьковской области, это и сам Горький, Чебоксары, Москва, Железноводск! А проездом – Навашино и Берлин! – вспоминала Алевтина Сергеевна.

Но из Комаровых по стране разъезжала не только она.

Её брат Юрий, у которого за спиной уже были Владивосток и Корсаков, Колд-Бей на Аляске и Сан-Франциско, после мобилизации в 1950 году поступил в Выксунский металлургический техникум. Там же он женился на своей ровеснице – двоюродной сестре Маргарите Николаевне Заикиной, в доме которой он всё время и проживал. И 15 декабря прошлого года у них родилась дочь Тамара. Так что традиционная и ревнивая гонка брата за старшей сестрой продолжалась.

Средний брат Алевтины – Виталий, как курсант того же военно-технического училища службы снабжения горючим, но перебазированного в Винницу, уже летом 1948 года поучаствовал в уборке урожая в Кировоградской области. В апреле 1950 года он побывал на практике на нефтепромыслах и нефтеперерабатывающем заводе в Баку. А в январе 1951 года проходил преддипломную практику на центральной базе горючего в Реутове. В прошлом 1951 году после выпуска из училища, которое Виталий Комаров окончил с отличием, он имел право выбора места службы. Но из всех предложенных городов, а это были Киев, Львов, Одесса, Рига, Ростов на Дону и Куйбышев, он, к удивлению комиссии, выбрал последний – ближе к дому. Но ещё больше Виталий удивил своих родных, когда уже в июле женился на своей ровеснице – красавице Елене Андреевне Отёкиной. Уроженка деревни Зеленцово, она после школы обучилась в Павловском фельдшерско-акушерском медучилище. А с 1949 года работала в медпункте в деревне Берёзовка, где они и познакомились в августе 1950 года. И налегке с двумя небольшими чемоданами молодожёны отправились к месту службы Виталия Комарова в Куйбышев в окружную лабораторию горючего, в которой он должен был служить инженером по моторным установкам.

И лишь младший её брат – четырнадцатилетний Евгений – из-за проблем с алгеброй второй год подряд учился в шестом классе Давыдовской неполной средней школы.

– Да-а, Жека что-то подкачал! Как-то не клеится у него с абстрактным и логическим мышлением!? – сокрушалась бывшая учительница.

Зато рано стал путешествовать её двоюродный брат Геннадий Андреевич Комаров. После окончания в 1949 году Кулебакского ремесленного училища по специальности термист, он был направлен на работу в Одессу на местный судостроительный завод. А в прошлом году. После окончания вечерней десятилетки, Геннадий тоже связал свою жизнь с армией, поступив в Черниговское лётное военное училище.

Двоюродная сестра Раиса Александровна, после окончания школы в прошлом году, пошла по стопам Алевтины, бывшей для неё всегда примером, но поступив лишь в Лукояновское педагогическое училище.

К концу лета 1952 года Пётр Петрович Кочет получил новое назначение в Париж, но теперь в основном на дипломатическую работу.

Он был горд и чрезмерно доволен. Наконец осуществилась его заветная мечта – он стал профессиональным дипломатом, получив назначение третьим секретарём посольства СССР во Франции.