Текст книги "Детство"

Поэтому требование США «правительство без коммунистов» всё ещё оставалось невыполненным. И за его выполнение опять активно взялись лидеры правых социалистов.

И 7 мая 1947 года под предлогом «министерского несогласия» премьер-министр Рамадье произвёл реорганизацию своего кабинета, удалив коммунистов из правительства. Теперь, помимо социалистов из группы Блюма – Рамадье – Мока и лидеров МРП, в него вошли деголлевцы и представители других реакционных группировок.

Свой союз с реакционной католической партией МРП лидеры правых социалистов прикрывали проповедью политики так называемой «третьей силы». Философия этого предательства сводилась к идее, что союз этих двух партий позволит найти золотую середину в борьбе между возглавляемым СССР лагерем демократии, и возглавляемым США империалистическим лагерем, и что внутри Франции они смогут вести борьбу на два фронта: против угрозы деголлизма и коммунизм.

Пропаганда «третьей силы» была призвана замаскировать единодушие правых социалистов, МРП и де Голля по основным вопросам политики, проводимой по указке американского империализма. Её целью было закабаления Франции, путём превращения её в свой военно-стратегический придаток, и разгрома коммунистической партии и всего демократического движения в стране.

Теперь это обстоятельство подчёркивало политическое значение экономической борьбы французского пролетариата, как против своих, так и против мировых поработителей, против поджигателей новой мировой войны, против колониального порабощения народов мира.

Закончив исторический анализ событий начала 1947 года, Пётр Петрович вспомнил:

– Недаром Сталин говорил, что диктатура буржуазии всегда тайная, скрытая, закулисная, с каким-либо благовидным прикрытием для обмана масс. И для этой роли крупному капиталу как раз и нужны социалисты, как сейчас во Франции! – завершил он уже свою мысль.

После работы Пётр Петрович пригласил Алевтину на очередную прогулку по Парижу.

– «Петь, а почему в Париже я нигде не видела трамваев, как у нас, в Москве?» – поинтересовалась жена.

– «Ну, почему же? Вообще-то, они раньше были, но потом их убрали, кажется в тридцать седьмом?!» – ответил муж, поёжившись.

В этот раз они решили не повторять свои пешие маршруты, а покататься на автобусах, используя свои поездки на них, как экскурсионные.

Парижские автобусы оказались разных типов. Супругам особенно было забавно увидеть у некоторых типов автобусов открытые задние площадки, приспособленные для посадки пассажиров непосредственно через заднюю стенку салона.

– «Конечно, в Париже наверно теплее чем, в Москве?!» – попыталась объяснить учительница.

– «Так широта Парижа на семь градусов южнее московской! Конечно здесь теплее… всего километров на восемьсот!» – быстро сосчитал в уме бывший экономист.

Пересаживаясь с маршрута на маршрут, они, наконец, сошли на остановке Конкорд-Руаяль, и Пётр сделал фотографию автобуса их последнего маршрута № 84 с видневшейся на заднем фоне церковью Мадлен, представлявшейся настоящим храмом.

В периодических экскурсиях по городу супруги не заметили, как окончился октябрь и начался ноябрь. Их прогулки по Парижу и любование его архитектурой на свежем воздухе теперь стали реже, а посещения музеев, выставок, кинотеатров и театров – чаще.

Как-то ещё не холодным воскресным вечером, пытаясь удивить жену диковинным, Пётр Петрович, неожиданно сводил её в театр ужасов Гран-Гиньоль. Об этом необычном театре он читал ещё во времена своей молодости. Театр, названный так в честь известного во Франции кукольного персонажа и вмещавший до трёхсот зрителей, находился у подножия Монмартра в тупике Шапталь в переоборудованной псевдоготической часовне, религиозные готические украшения которой были сохранены.

С потолка совсем небольшого зрительного зала и над оркестром до сих пор свисали деревянные ангелы, однако деревянные скамейки для прихожан переместили на балкон. Сохранились и решётки на коморках для исповеди, превратившихся теперь в частные зрительские кабинки.

Этот самый маленький театр слыл одной из достопримечательностей французской столицы, самым скандальным и самым посещаемым. Своим художественным авангардизмом он привлекал различные слои населения и особенно иностранцев. Среди них и оказались супруги Кочет.

В партере зала было всего шесть рядов с креслами на двадцать зрителей, на балконе ещё три ряда по двадцать пять мест и по десятку мест в ложах.

Всю свою полувековую историю этот самобытный буквальный храм искусства был сборищем невероятного и жуткого натурализма. Про Гран-Гиньоль писали, что он начинается не с вешалки, а с виселицы. А успех его спектаклей, бывших фактически вульгарно-аморальным пиршеством для глаз, определялся количеством зрителей упавших в обморок.

На его сцене «совершались» безумства, пытки, издевательства и кровавые убийства. На сцене появлялись психически больные персонажи, показывались лица с жуткими ожогами, валялись мёртвые проститутки с выколотыми глазами и отрезанными сосками. Персонажей били, пороли, варили в котле, сажали на кол или скармливали животным. Также их душили, топили, потрошили, отравляли, усыпляли и расчленяли. Артистов с мастерски наложенным гримом резали, скальпировали, распинали, насиловали и сжигали, расстреливали из разных видов огнестрельного оружия и заживо хоронили. На сцене дробились черепа, ломались кости, отрезались или отрывались конечности, вспарывались животы и выпускались наружу кишки. Причём всё это сопровождалось шумовыми и звуковыми спецэффектами, усиливавшими восприятие.

За один вечер на его сцене за один спектакль показывали от четырёх до шести одноактных пьес из жизни социальных низов общества и криминального мира. А для того, чтобы зрители смогли немного перевести дух, в них драма чередовалась с комедией. С неё же спектакли и начинались. Это делалось для первоначального настраивания зрителей на веселый лад с последующим неожиданным шоком.

Причём ужасное изображалось во всех его проявлениях: нравственных, психологических, социальных, эстетических и даже гигиенических, вплоть до «копания в ночных горшках». Причём всё это сопровождалось ненормативной и грубой бытовой лексикой.

Но главным отличием этого театра от других было то, что всех асоциальных типов – воров, жуликов, проституток играли их же представители. На сцене они свободно общались, выпивали, играли в карты, ругались и даже иногда дрались со зрителями. Но и комедия и тем более драма всегда заканчивались кровопролитным «убийством». И хотя это делалось мастерской бутафорией, но всё равно впечатлительным зрителям становилось плохо, а очень впечатлительные зрительницы иногда падали в обморок. Поэтому в зрительном зале всегда дежурил врач.

Но со временем репертуар театра немного изменился. Но всё равно на его сцене появлялись жуткие истории.

То это няня, в безумном порыве бешенства разбивающая о каменный пол грудных детей. А то врач, после вскрытия лба пациентки во время лоботомии, с хохотом насилующий её в слюнявый рот.

Но в последние годы театр изменил свой репертуар, всё больше ставя спектаклей на политическую и идеологическую темы. Кочеты же попали на спектакль о событиях в концлагере.

К этому времени Алевтина Сергеевна уже научилась фотографировать и часто пользовалась фотоаппаратом мужа. И в этот вечер она сфотографировала своего очкарика, курящего справа от входа в театр.

Места супругов оказались на балконе. В детстве проживший трудную жизнь, Пётр Петрович привык экономить даже на мелочах, тем иногда создавая лишние неудобства себе и окружающим его людям.

Но даже с балкона, но в маленьком зале сцена казалась совсем близко и все детали происходящего различимы. И страшное действо началось.

Для выросшей в деревне, простой русской женщины, да ещё и партийной учительницы, к тому же по природе брезгливой – это было невероятным шоком. От всей увиденной мерзости её даже затошнило! И она не смогла досидеть до конца спектакля, спустившись вниз.

Немного остыв и придя в себя, Алевтина Сергеевна сделала ещё одну фотографию, на этот раз зрителей, встав рядом с уже знакомым фотокорреспондентом. Но больше для того, чтобы на ней запечатлеть невозмутимого мужа, сидящего четвёртым слева на балконе рядом с её уже пустующим местом.

После спектакля, чувствующий себя виноватым, Пётр исподволь оправдывался перед женой, постепенно переводя разговор на другую тему.

– «Аль, ну как ты?!».

– «Да уже ничего, нормально! Предупреждать надо было!».

– «Так я сам не знал! Меня тоже это шокировало – еле досидел до конца!».

– «Так надо было следом за мной уйти! Денег что ли жалко было?».

– «Да нет! Как-то неудобно было – другие же не уходят, смотрят во все глаза!».

– «Да ладно, ладно! Я просто так спросила!».

– «Аль, а этот театр был назван в честь кукольного персонажа. Ну, как если бы у нас назвали в честь Буратино! Только если бы вместо носа у него был такой же большой деревянный член!».

– «Фу, ты! Гадость, какая?!».

Повернув из тупика Шапталь направо на одноимённую улицу, они дошли до перекрёстка и, опять повернув направо, по улице Бланш дошли до одноимённой станции метро. Но шли супруги молча, каждый думая о своём.

Но кроме походов по культурным местам Парижа они не забывали и вечернее чтение, особенно подшивки советских газет с последними, хоть и запоздавшими, но всё же новостями.

Более того, Алевтине Сергеевне лично послом А.Е. Богомоловым было поручено периодически проводить политинформацию перед техническим персоналом посольства с обзором событий на Родине.

А в связи с вдруг ставшими повторяться рвотами Алевтина поняла, а затем проверила и убедилась, сообщив мужу, что беременна.

– «Здорово! Аль! Теперь мы с тобой не будем ходить и смотреть всякие ужасы и дерьмо! Только хорошее и красивое! Будем тебя беречь!» – обрадовался Пётр Петрович.

И теперь все события в мире он воспринимал как-то немного отстранённо – легко и вперемежку.

Кроме событиями во Франции и в Советском Союзе он ещё интересовался событиями в Корее и в Китае.

Вскоре на первый взгляд обычное сообщение от 10 ноября об аресте в Марселе четверых рабочих-сталелитейщиков привело сначала к бунту местных рабочих, но вскоре перекинулось и на Париж.

А из отечественных сообщений от 12 ноября Кочет узнал о выходе первого номера газеты «За прочный мир, за народную демократию!» – органа Информационного бюро коммунистических и рабочих партий, то есть Коминформа.

Из информации по Корее Пётр Петрович выделил лишь создание 14 ноября Генеральной ассамблей ООН своей Временной комиссии по Корее.

Но теперь П.П. Кочета захватили парижские события, происходившие на его глазах.

Однако чуть раньше им предшествовали другие события. После неоднократных и безрезультатных обращений к правительству Рамадье Всеобщая Конфедерация Труда (ВКТ) ещё в начале октября предъявила ему ряд требований:

– установить минимальный прожиточный минимум в размере 10.800 франков в месяц с соответствующим начислением по существующему коэффициенту шкалы заработной платы;

– принять действенные меры против снижения заработной платы, повышения цен и спекуляции;

– до установления соглашения по прожиточному минимуму увеличить заработную плату на 25 %;

– гарантировать покупательную способность заработной платы путём её пересмотра через каждые три месяца;

– принять на работу безработных.

Причём эти условия Национальный комитет ВКТ поставил на широкое обсуждение профсоюзных организаций. Сами рабочие должны были решить вопрос о том, какие меры следует принять, если правительство откажется удовлетворить эти их законные требования.

И первыми сказали своё слово рабочие Марселя.

Всё началось с повышения цен на проезд в трамвае. На организованной профсоюзом демонстрации протеста против этого и были 10 ноября арестованы четверо профсоюзных активистов. Тогда рабочие направились во Дворец правосудия и освободили арестованных. А на последовавших затем демонстрациях полицией был убит двадцатилетний рабочий. И вот тогда, в ответ на провокационные действия реакции, профсоюзные организации и объявили 12 ноября забастовку, которая быстро переросла в борьбу за осуществление требований ВКТ.

Когда же правительство бросило против бастующих полицию и воинские части, то та приняла всеобщий характер. Тогда рабочие напали на городскую ратушу, заняли предприятия, порт и доки, и перекрыли препятствиями ведущие в город дороги.

Эти демонстрации и забастовка в Марселе немедленно нашли отклик среди рабочих всей страны.

И ВКТ, в которой доминировали коммунисты, тогда объявила всеобщую забастовку.

Вскоре протесты распространились и на Париж, а по всей стране на забастовку вышли уже три миллиона рабочих.

Эта забастовка явилась мощным протестом рабочего класса против голода и лишений, против антинародной политики финансовой олигархии и её представителей.

Тогда премьер-министр Рамадье 19 ноября вместе со своим кабинетом министров подал в отставку, опасаясь, что он столкнулся со всеобщим народным восстанием.

И 24 ноября новым премьер-министром стал христианский демократ Роберт Шуман. Он сформировал правительство широкой коалиции, по замыслу являющейся «третьей силой», направленной, как против коммунистов, так и против, как ни странно, голлистов.

В ответ на это 27 ноября во Франции началась, организованная ФКП и профсоюзами, всеобщая стачка. И в этот же день полиция в Париже заняла помещения редакций коммунистических газет, в первую очередь Юманите. Об этом в советское посольство непосредственно Петру Петровичу Кочету успел позвонить взволнованный Пьер Куртад.

И аналитик вновь сел за анализ. Его теперь заинтересовал вопрос о предательской деятельности лидеров правых социалистов.

Кочет просмотрел свои материалы и нашёл нужную для него базовую информацию.

В 1938 году доля крупного капитала в национальном доходе Франции составляла 29 %, а доля заработной платы 45 %.

А сейчас, к концу 1947 года, эти цифры поменялись соответственно на 42,5 % и 40,5 %.

При этом уровень производства и уровень занятости рабочего класса в эти годы были одинаковы.

– Следовательно, в течение правления Блюма и Рамадье прибыль двухсот семей французской финансовой олигархии превысила всю сумму заработной платы рабочих и служащих. А они с семьями составляют 60 % населения страны! – сделал он вывод, немало удивившись и возмутившись при этом.

И действительно, по официальным и, разумеется, сильно преуменьшенным данным, прибыль 100 акционерных компаний, по их отчётам, возросла с 1.210.844 франков в 1945 году до 4.200.396 франков в 1947 году. А это в три с половиной раза, при том же золотом содержании франка.

И эти колоссальные прибыли магнатам финансовой олигархии правительства Блюма – Рамадье обеспечили за счёт небывалого ограбления рабочего класса. Если правительство Блюма довело реальную заработную плату до нищенского уровня времён оккупации, то правительство Рамадье снизило его до небывалого ранее низкого уровня. В настоящее время она составила 48,6 % по отношению к уровню 1938 года.

И Пётр Петрович сделал вывод, письменно изложив его в своём отчёте в комитет информации.

Забастовочное движение во Франции принимает всё более широкий размах вследствие наступления реакции на жизненный уровень и права рабочего класса, происходящее по мере усиления господства американского капитала в стране.

В условиях обострения классовых боёв между лагерем демократии и лагерем империализма массовые забастовки во Франции являются средством борьбы против собственной финансовой олигархии за улучшение экономического положения рабочего класса, за национальную независимость и демократию в стране.

Вместе с тем, они одновременно, как часть массового стачечного движения, являются мощным пролетарским средством борьбы против всего лагеря империализма, против ига американских колонизаторов, за мир,

И Пётр Петрович направляет в Москву очередной отчёт с анализом внутриполитической обстановки во Франции.

Тем временем, с наступление холодов, и внутриполитическая обстановка начала постепенно охлаждаться.

Если ещё 4 декабря, после шести дней ожесточённых споров в Национальном собрании, министр внутренних дел Франции Жюль Мок обеспечивал экстренные меры против беспорядков, то уже 9 декабря профсоюзы отменили всеобщую забастовку и начали переговоры с правительством.

Но это видимо привело к расколу во Всеобщей Конфедерации Труда, когда 19 декабря руководимые СФИО профсоюзы «Рабочая сила» вышли из её состава, создав свой профсоюзный центр.

Но в эти же дни парижские новости затмились новостями из Москвы.

Ещё 14 декабря Советом министров СССР и ЦК ВКП(б) было принято Постановление «О проведении денежной реформы и отмене карточек на продовольственные и промышленные товары». Этим постановлением в стране была отменена карточная система, ведённая ещё вначале войны и действовавшая более шести лет.

Согласно этому Постановлению все наличные деньги граждан и организаций обменивались на новые купюры образца 1947 года в соотношении 10 к 1, то есть проводилась деноминация денег. При этом пропорционально менялись и цены, одновременно упорядочиваясь, а кое-какие и снижаясь. Поэтому зарплаты остались на том же уровне.

Вклады граждан подлежали обмену на иных условиях. Вклады до 3.000 рублей оставались без изменений, до 10.000 уменьшались в пропорции 3 к 2, а выше уже 2 к 1.

То есть государство изымало у населения излишки накопленных денег, тем самым борясь со спекулянтами и незаконно обогатившимися во время войны лицами.

Льготные условия обмена денег были установлены лишь для держателей облигаций государственных займов. А облигации займов 1947 года вообще не подлежали переоценке.

Однако внутренний и международный курс рубля не менялся – его золотое содержание сохранилось. Поэтому для советских людей покупка импортных товаров стала дороже в десять раз, что сотрудники советского посольства в Париже вскоре ощутили на практике.

Однако эта реформа позже весьма существенно повлияла на экономику СССР. Уменьшение денежной массы почти в 2,5 раза повысило покупательную способность рубля, при этом цены на продовольственные товары в течение последующих семи лет снизились на 47 %.

Но эту новость из Москвы об обмене денег супруги узнали из, сделанного во всеуслышание, объявления посла Богомолова, подчеркнувшего срочность этого мероприятия.

– «У кого сберкнижки остались в Москве срочно пишите заявления на моё имя с указанием суммы вклада!» – чуть взволнованно закончил он.

– «Петь, а хорошо, что мы с тобой почти все наши деньги потратили на дело, купив всё, что нам было нужно! А сколько у тебя на книжке осталось?» – спросила Алевтина.

– «Да как раз почти две девятьсот!».

– «Так скорее пиши заявление, а то, как мы поменяем вклад, она ведь в Москве осталась!?».

– «Да нет! Она, к счастью, как раз у меня! Я думал её оставить, но в последний момент сунул в пиджак – думал целее будет, да и здесь вдруг пригодится!?» – обрадовал жену Пётр.

– «Так иди скорей в бухгалтерию, оформляй!» – поторопила она, вечно поспевавшему к шапочному разбору, мужа.

А в конце декабря, за неделю до нового года, советские люди узнали, что 1 января стал праздником и выходным днём, а день победы 9 мая – снова рабочим.

Новый, 1948 год, супруги Кочет вместе с другими сотрудниками советского посольства встречали в зелёном салоне, где размещалась столовая посольства и стояла празднично наряженная ёлка.

Александр Ефремович лично поздравил свой коллектив с новым годом, произнеся тосты в честь Сталина, партии, всего советского народа, его армии и МИДа.

А после застолья с шампанским Пётр Петрович Кочет блеснул ещё не забытым мастерством, танцуя со всеми женщинами подряд, чем вызвал удивление и умиление коллег. И лишь одна Алевтина Сергеевна, танцуя скромно и застенчиво, чуть ревнуя, не одобрила чрезмерного рвения супруга.

– А уроки Капы мне опять пригодились! Жалко, только, Аля так не умеет танцевать, да и стесняется, конечно! – подумал он, подходя к жене и выслушивая от неё недовольство.

– «Петь, а ты меня тут совсем позабыл!? Тебя уже к другим юбкам тянет?!» – не удержалась она.

– «Так это для лучшего знакомства с женщинами-коллегами! И чтобы никто не обижался! Так и тебе наши мужчины скучать не давали! Ведь ты у нас самая молодая и самая красивая! К тому же умная!» – ловко оправдался аналитик.

– «Ну, ладно, ладно! Умный ты мой!» – приняла извинения, нависшая на высоких каблуках над мужем, учительница, обнимая его за плечи.

– «Эх, как хорошо, красиво! Сейчас бы ещё и на лыжах походить!» – вздохнул Пётр Петрович свежий воздух, увидев утром неожиданный снег на улицах Парижа.

– «Да, маленький отпуск нам бы сейчас не помешал! – согласилась Алевтина – Ты бы хоть немного отдохнул от внутриполитических событий!».

И действительно, теперь внутриполитическая обстановка во Франции стала напоминать зиму, которая пришла в Париж ухудшением погоды – похолодало и даже выпал редкий для города обильный снег.

Через несколько дней супруги Кочет вместе со своими коллегами радостные вышли на зимнюю прогулку. Перейдя через мост О Дубль на улицу д Арколь при подходе к юго-западному углу знаменитого Собора Парижской Богоматери, они с удовольствием поиграли в снежки. И Пётр Петрович сфотографировал эту советскую забаву на острове Сите. Ведь эта зима в Париже выдалась весьма снежной.

Зимой прогулки Кочетов по Парижу стали редкостью. В отличие от московских дворников, парижские дворники не убирали снег, думая, что сам растает. Поэтому во многих местах на тротуарах было скользко и слякотно.

Да и прошедшая на родине денежная реформа заметно сказалась на возможности траты денег в Париже. От этого супругам стало грустно.

Однако, Пётр Петрович прекрасно понимал, что, пока есть его страна СССР, в мире невозможна монополия власти США в политической, экономической и в военной областях. Тем более невозможна монополия какой-либо другой страны, или даже группы стран.

Теперь Пётр Петрович непосредственно на себе почувствовал, как во имя классовой солидарности доля элементарных благ и общечеловеческих ценностях для советского народа неумолимо урезалась.

Периодически раздумывая над этим, он всегда приходил к выводу, что благо Отечества, благо народа должны быть выше идеологических догм, теорий и споров, тем более быть выше личной и групповой корысти, политики сегодняшнего дня, выше личных амбиций и обид. И он делал вывод – борьба за благо Родины должна быть делом всей моей жизни!

Работая во внутриполитической группе посольства, Пётр Петрович к тому же занимался составлением справок для руководства, записью бесед с приглашёнными в посольство, иногда участвовал в совещаниях, а также заводил связи, полезные для посольства и страны.

– Эх, всё же должность моя какая-то размытая!? Как у референта, переводчика, помощника посла – не дипломатическая! Да ещё плюс эта корреспондентская нагрузка какая-то!? Быть бы мне хотя бы третьим секретарём посольства! Вот тогда бы да! Так что мне надо показать себя с самой лучшей стороны, зарекомендовать себя отличным переговорщиком, и непременно влияющим на местных товарищей! В общем, поработать на свой авторитет! А для этого надо, что тут греха таить, и угождать начальству, не отказываться от его поручений, даже неприятных! – иногда размышлял он, невольно загоняя себя в логическую ловушку.

Пётр Петрович, по сути, был штатным аналитиком посольства и разведки в экономической области и в области политического сотрудничества с компартией Франции.

Обладая большой эрудицией в вопросах внутреннего и международного положения Франции, с дисциплинированным умом и чувством юмора, не зашоренный, находчивый, обладавший здравым смыслом, смелостью и решительностью при решении сложных вопросов, не боявшийся брать ответственность на себя, он ещё в Москве, до войны, приглянулся послу А.Е. Богомолову.

И через несколько дней тот неожиданно вызвал Петра Петровича к себе в кабинет.

– «Пётр Петрович! Вы, конечно, знаете, и в Москве вас наверняка инструктировали, что работать с членами французской компартии и привлекать их к негласному сотрудничеству с нашей разведкой категорически запрещено!? Комитету Информации при Совете Министров СССР это запретило делать руководство ЦК ВКП(б)! Вы понимаете, кто?!».

– «Да, но товарищ Сталин мне лично поручил…» – начал было, удивлённый таким началом разговора Кочет, но тут же был перебит послом.

– «Да, я знаю, знаю! Именно об этом я с вами сейчас и хочу поговорить!» – сделал Александр Ефремович короткую паузу, раздумывая как бы потактичнее объяснить коллеге суть вопроса.

– «Пётр Петрович! Ведь выбор исполнителя этого важного, тактичного и тайного поручения выпал на вас, потому что вы не кадровый разведчик, но по своим знаниям и умениям, по возможности выполнить это деликатное поручение нашего вождя вам, возможно, сейчас нет равных!».

Пётр Петрович вообще-то не любил лесть. Но когда похвала исходила непосредственно от высокого руководства, людей умных и осведомлённых – это было ему приятно.

– «Пётр Петрович! Теперь на вас ложится новая важная миссия, ваша новая постоянная обязанность! – после короткой паузы продолжил посол по-деловому, будто бы этот вопрос уже само собой решён согласием Кочета.

Да и как тот мог в такой ситуации не согласиться, хотя предложение ещё не было ему озвучено?

– «Теперь вы лично, иногда будете передавать нашим французским товарищам некоторые денежные суммы! Такая практика существует ещё с двадцатых годов и носит чисто государственный характер! Не скрою! Суммы иногда будут большие, а сумка тяжёлая. И вам придётся несколько раз вдень совершать свои тайные вояжи в условленное место! Мы же не можем возить их на посольских автомобилях?! Сами понимаете!?».

– «Но, как?! Александр Ефремович, я же не дипкурьер, не инкассатор!».

– «Ну, что вы, что вы? Пётр Петрович! Руководству прекрасно известны ваши военные похождения! Ваша финансовая и математическая подготовка! Вы ведь во время войны имели дело с финансами? И даже деньги сумели защитить, как курьер!? И ваши героические действия, как важного курьера были по достоинству оценены командованием! А ваши способности убеждать собеседников, и не только словом!? Кому, как не вам заниматься этим важным государственным делом?!» – в заключение вдруг засмеялся Александр Ефремович.

– «Ну, хорошо! Надо – так надо!» – не найдя аргументов против и сокрушённо вздохнув, опять согласился Кочет.

– «Не переживайте, Пётр Петрович! Даже мне самому, лично, приходилось до войны этим заниматься! К тому же у вас будет прикрытие – защита из надёжных товарищей, в том числе французских!» – успокоил Богомолов поначалу, было, расстроившегося Кочета.

И теперь на его долю выпала, в том числе, обязанность передать компартии Франции некоторую сумму денег.

Но это произошло не скоро. А пока в своё свободное время, которого у Петра Петровича было очень мало, на основе имевшейся у него разнообразной информации, он начал заниматься и научной работой, исследованиями, подбирая материалы для возможной своей будущей кандидатской диссертации.

Но подошло время задания. П.П. Кочету показали портфели, сумки с заплечными ремнями и саквояжи, из которых он мог выбрать на данный момент самый подходящий. Как правило, они имели несколько отделений и даже двойное дно. И в зависимости от того, в какой ипостаси должен был предстать Кочет перед горожанами и полицией, он мог выбрать: или как корреспондент газеты – деловой портфель, или как турист – саквояж, или как простой гражданин – хозяйственную сумку для продуктов питания.

Дело теперь было за выбором места встречи и передачи. Ведь помещение редакции Юманите, куда раньше иногда доставлялся ценный груз, было всё ещё занято полицией. Поэтому соответствующие французские товарищи предложили своим советским патронам одну из конспиративных квартир компартии, использовавшуюся ещё во время немецкой оккупации.

И Пьер Куртад, как корреспондент корреспонденту, для обсуждения последних новостей предложил Петру Петровичу встретиться в неформальной обстановке, продиктовав время и место, где Кочета встретит его доверенный человек.

Это была станция метро Пигаль на одноимённой площади. Кочет должен был стоять у западного спуска в неё – один с пустым саквояжем в правой руке и свёрнутой в прямоугольник картой Парижа в левой руке.

И точно в назначенное время в двенадцать с четвертью мимо него, приближаясь по бульвару Клиши, должен был проходить пожилой мужчина интеллигентного вида в шляпе, с тростью в правой руке и с вчерашним номером, слегка свёрнутой в трубочку, вечерней газеты Ле Монд – в левой руке. Незнакомец, как бы невзначай, должен был спросить:

– «Мсье! Извините! Вы, кажется, что-то ищите? Я могу вам помочь!».

А Кочет должен был сначала ответить:

– «Да, мсье, спасибо! Буду вам очень благодарен!».

В этот же момент он должен был перехватить сумку в левую руку и поставить её на асфальт к своей левой ноге, затем развернуть карту Парижа и пальцем указывая на площадь дю Каррузель, сказать:

– «Я ищу площадь… название, кажется… Пьер!?».

На что незнакомец должен был ответить:

– «Пигаль… или Пётр?!».

– «Куртад!» – должен был подтвердить Кочет.

И незнакомец должен был сопроводить его до нужного места.

Все эти предосторожности были лично изложены и объяснены Александром Ефремовичем во время его последней беседы с Кочетом, больше походившей на инструктаж.

– «Пётр Петрович, только ни в коем случае не опаздывайте! Лучше приезжайте туда заранее и побродите по бульвару. Не стойте долго у метро, что бы никто не подумал, что вы кого-то ждёте!» – завершил Богомолов, зная привычку этого своего подчинённого, в целях экономии времени, приходить всегда впритык, потому частенько опаздывавшего.

– «Хорошо, Александр Ефремович!» – чуть смутился Кочет разоблачению себя.

И через день в оговорённое полуденное время Пётр Петрович стоял у западного спуска на знакомую ему станцию метро Пигаль.

На этот раз он не опоздал, так как маршрут был ему известен, а время на его проезд было им засечено ещё при возвращении с женой из театра Гран-Гиньоль.

– А хорошая у меня привычка – смотреть на часы и засекать время! Опять пригодилась! Ну, надо же? Как в жизни иногда получается?! Только ты побываешь в каком-нибудь ранее незнакомом месте, как через некоторое время оказываешься в нём опять!? – раздумывал чуть рановато подъехавший Кочет.

Но не успел он подумать, как появился связник, и всё прошло чётко, как по нотам. Кочет даже, чётко исполняя инструкцию, попросил у незнакомца его газету, чтобы сравнить её название и дату выхода. И незнакомец с пониманием чуть развернул её, пальцем указывая на дату.