Текст книги "Сказки тридевятого округа"

Глава 4
Там на неведомых дорожках…

1

С личной жизнью Русалочке не везло. Бывает в жизни такая вопиющая несправедливость: девушка вроде бы и собой хороша и характер добрый, приветливый, а вот с замужеством никак не получается. И не так было бы обидно, если бы не было выбора, а то ведь и месяца не проходит, чтобы к ней какой-нибудь самостийный королевич или на худой конец принц маленького, как Лихтенштейн, но гордого, как весь Кавказ, государства на огонёк не завернул. Бывало, скрипнет калитка, застучат каблуки офицерских сапог по половицам, а Русалочка уже сама не своя: подхватится, прижмёт руки к груди и гадает – не к ней ли на огонёк нынче счастье завернуть сподобилось? И случалось, что заворачивали путники и именно к ней, к Русалочке синеокой, и тогда стучало сердечко девичье в предчувствии счастья небывалого…!

Да только Счастье ей всё больше с командировочным предписанием попадалось, временное, значит. Приходил срок, и очередной принц, взяв своего белого или какой другой масти коня под уздцы, покидал гостеприимный дом одинокой девушки.

Закрыв за очередным бывшим возлюбленным дверь, Русалочка уходила на берег моря, где садилась на холодный гранитный валун, и безутешно лила в седые солёные волны свои чистые девичьи слёзы.

– Всё сидишь? – бывало, спрашивала её старая Марта – жена трактирщика Яниса, отправляясь поутру на рыбный базар.

– Сижу, – покорно соглашалась Русалочка, и запоздалая слезинка янтарной капелькой падала с её длинных ресниц в море.

– И ревёшь! – продолжала старая перечница.

– Реву, – соглашалась девушка.

– И долго ты так реветь собираешься? – не скрывая ехидства, спрашивала трактирщица.

– Пока счастье своё не встречу, – глотая слёзы, поясняла Русалочка.

– Цистит ты встретишь, а не своё призрачное счастье, особенно если долго на холодном камне сидеть будешь. Кому ты тогда больная будешь нужна? – вопрошала старая женщина и тут же сама отвечала на свой вопрос: – Хотя ты и здоровая сейчас никому не нужна!

– Не правда, бабушка! – возмущалась Русалочка. – Придёт мой день! Будет и в моём доме праздник, и фата у меня будет длинная, и платье белое – самое лучшее! Всё у меня будет! – шмыгала носом девушка. – Всё! Надо только верить! Вон, в соседнем квартале, говорят, тоже девушка наподобие меня жила – Ассоль. Так она каждый день ждала, что приплывут за ней алые паруса и увезут далеко-далеко, в страну, где все люди счастливы. И ведь дождалась! Говорят, приплыл-таки за ней корабль с алыми парусами.

– Кто говорит-то? – недоверчиво усмехалась Марта. – Такие же неудачницы, как твоя Ассоль, сказочку эту и сочинили, а вот были ли на самом деле алые паруса или за девушкой санитарная карета приехала, в период сильного нервного обострения, это надо ещё проверить. Зря ты, милая, себе душу бередишь! Уж поверь моему житейскому опыту – лучше, чем сейчас, уже не будет. Шла бы ты к нам с Янисом в таверну, подавальщицей, или поварихой, всё при деле будешь, и свой кусок хлеба честно заработаешь.

А если будешь умницей, то лет через пять я тебя за своего младшенького, за Юргена сосватаю. Это ничего, что он немножко с придурью, тебе ведь всё равно лучше не найти. Унёс ветер-гуляка твою белую фату, девушка, далеко в море! Хоть реви, хоть кричи, а всё равно не вернёшь! «Венец безбрачья» на тебе, горемычная! Так что ты лучше на моё предложение соглашайся!

– Не надо мне милости вашей! – поднявшись с гранитного валуна, гордо отвечала девушка, оправляя на себе помятую юбку. – Я себе своё счастье своими руками добуду.

– Эх, хвост-чешуя! – горестно вздыхала Марта. – Ещё одна наивная дурочка объявилась! Ты, наверное, знаешь Косую Пегги из нашего квартала, которая содержит «весёлый дом» для моряков. Так вот в её борделе какую девушку ни возьми – или Ассоль в прозрачном платьице или Белоснежка в чёрном белье, и все они в таком виде каждый вечер между столиками с посетителями фланируют. Они раньше тоже пытались добыть себе счастье своими руками. Теперь тоже добывают, но уже не только руками, но и другими частями своего молодого тела. И порой они даже бывают счастливы, особенно после второй кружки крепкого эля. Хочешь повторить их судьбу?

– Не уговаривайте! Я всё равно вашу таверну буду стороной обходить.

– Это ещё почему? – подозрительно прищурилась старая Марта.

– Да потому, что Вы, бабушка, вместе со своим мужем Косой Пегги девушек и поставляете! Я лучше к Ведьме пойду, пусть она мне на счастье погадает.

– Ну-ну! – хмыкнула старуха. – Ты, наверное, помнишь, чем окончился предыдущий визит к Ведьме? Не ты ли во имя любви пожертвовала своими прекрасными волосами и своим звонким голосом? И что из этого вышло, напомнить?

– Так это не моя история, а история моего прототипа. Да и не в сказке я сейчас, а в «Тридевятом царстве», а здесь – на границе миров, развитие событий не предсказуемо.

С этими словами девушка направилась в самый дальний и самый тёмный переулок квартала, где в стороне от всех строений, у самой крепостной стены стоял сложенный из необработанного камня, с остроконечной крышей домик Ведьмы. Домик уныло глядел на мир подслеповатыми слюдяными окошками, и казалось, что в нём никто не живёт. Но приходил вечер и в окне появлялся тусклый отблеск свечи. Ежедневно возле домика колдуньи толпились заезжие туристы. Ведьма показывала им мелкие чудеса, которые по сложности исполнения скорее можно отнести к фокусам, чем к проявлению магических способностей. Посетители охотно покупали у неё амулеты и различные травяные настойки, про которые главный санитарный врач как-то сказала, что они не столько полезные, сколько безвредные. Согласно договору между администрацией «Тридевятого царства» и Ведьмой, последняя могла гадать на картах и кофейной гуще, лечить заикание и заниматься продажей слабосильных амулетов для восстановления потенции. Однако жители тематического квартала «Сказки Андерсена» пользоваться её услугами опасались: ходили слухи, что за хорошую мзду колдунья могла навести порчу или в соответствии с прейскурантом наложить любое проклятие.

На пороге ведьминого дома Русалочка остановилась в нерешительности, но потом вспомнила своего последнего принца, который на деле оказался обыкновенным снабженцем, но на сэкономленные средства жил, как принц, решительно дёрнула за верёвочку.

– Дин-дон, – пропел колокольчик.

– Кто там? – эхом отозвалась колдунья.

– Это я, госпожа, бедная и несчастная девушка, – слезливым голосом затянула Русалочка. – Пришла к Вам за советом и утешением.

После этих слов дверь приоткрылась, и на пороге появился огромный чёрный кот, который сначала обнюхал башмачки девушки, а потом принялся мурлыкать и тереться о её гетры.

– А, это ты, дитя моё! – проскрипела Ведьма из темноты. – Опять по любовной надобности?

– Вы, как всегда, прозорливы, госпожа, – вздохнула Русалочка и стыдливо опустила ресницы. – По любовной!

– Зови меня на голландский манер госпожой Ведь-Вам-Клейн, – прогнусавила колдунья и пнула кота ногой. – Брысь, негодник!

Кот жалобно мяукнул и одним прыжком забрался на печку, откуда намеревался созерцать предстоящий спектакль под названием «Наколдуй мне, бабушка, жениха».

– Заходи, дитя, – позвала девушку Ведьма. – Только чует моё старое сердце, что ты напрасно башмачки топтала: советы молоденьким девушкам я не даю, так как они их всё равно не слушают, а утешить тебя может Йохан, сын кузнеца. Молва утверждает, что по этой части он большой специалист.

– Да я не за этим, – досадливо поморщилась Русалочка. – Мне, бабушка, настоящего сильного чувства хочется, чтобы любовь была возвышенной, взаимной, и до гроба! – мечтательно произнесла девушка и погладила уютно устроившегося на лежанке кота по загривку.

– Мяу! – доверительно произнёс кот и тихонько замурлыкал.

– И чтобы вы жили долго и умерли в один день, – насмешливо продолжила Ведьма. – Где-то я сей пассаж уже слышала, вот только не припомню, где!

– Вы смеётесь на до мной, госпожа, – надула алые губки девушка.

– Смеюсь и не скрываю этого, – закряхтела старуха. – Смеюсь, так как знаю, что любовь – сплошной обман, и люди хорошо знают это, но приходит весна и каждая девушка, каждая вдовица жаждет в очередной раз быть обманутой. Вот и ты пришла ко мне не за советом и утешением, а за очередной порцией обмана. Я даже сейчас отчётливо слышу, как твоё сердечко трясётся, словно овечий хвостик, и пищит: «Обмани меня, бабушка»! Или я не права?

– Вы правы, госпожа Ведь-Вам-Клейн, во всём правы! Вот только любви всё равно хочется.

– Любовь! – скривилась Ведьма. – И что вы, люди, в ней находите?

– А разве в ней нет ничего, кроме страданий и любовных томлений? – воскликнула Русалочка и воздела к небу руки. – Вот Вы, госпожа, столько лет на белом свете прожили, и неужели не можете сказать ни слова в защиту этого самого возвышенного, самого светлого чувства?

– Нехорошо, дитя моё, женщине на возраст указывать! – прогнусавила старуха. – А что касается любви, то сия чаша меня миновала: девственницей я в этот мир пришла, девственницей обращусь в прах. Ну да полно воду в ступе толочь! Вижу, что мне тебя не переубедить, а посему выполню всё, что пожелаешь, если, конечно, в цене сойдёмся.

– Сойдёмся! Обязательно сойдёмся! – захлопала в ладоши Русалочка. – Что Вы хотите в обмен: мои волосы или мой девичий голосок?

– Голос у тебя противный, писклявый, а волос тонкий да ломкий, им даже подушку не набьёшь! – скривилась Ведьма.

– Так что же Вы хотите?

– Ладно, заберу я у тебя голос, но не простой, а избирательный. Будешь на предстоящих выборах за меня голосовать!

– На каких выборах? – удивилась Русалочка, которая по своей сути была глубоко аполитична и не имела никакой политической платформы.

– Я же тебе говорю – на предстоящих! Сейчас «объект» ещё только строится, но придёт время – и он заработает в полную мощность, и обретёт над людьми власть, и станет играть заметную роль в жизни города. Вот тогда и встанет вопрос о прямых и честных выборах во властные структуры особого Тридевятого округа г. Москвы. Не посмеют кремлёвские чиновники навязать нам своих кандидатов в администрацию «объекта». Вопрос этот деликатный и решать его будут путём проведения прямых выборов. Сейчас об этом никто не думает, а зря! Я вот для себя уже и рекламный слоган придумала: «Забудь про магию! Голосуй честно»! Звучит?

– Звучит. А Вы госпожа, от какой партии баллотироваться будете – от Партии Тёмных Сил или от Союза Труда и Магии?

– Самовыдвиженка я! – после небольшого раздумья произнесла Ведьма и почесала на своём породистом носу бородавку.

– А если я проголосую не за Вас, а за другого кандидата? – не унималась девушка.

– Это будет прямым нарушением договора.

– Какого ещё договора?

– Который мы сейчас с тобой подпишем. Пора начинать вести дела цивилизовано. Правда я говорю, Иероним?

– Правда! – промурлыкал кот.

Оглянулась Русалочка, а никакого кота и нет: сидит на лежанке какой-то напыщенный господин в чёрном сюртуке с белым галстуком, перебирает лежащие перед ним бумаги и довольно топорщит усы. Девушка головой замотала, пальчиками глаза протёрла, но странный господин не исчез, а так и остался сидеть на лежанке, раскладывая документы по стопкам, словно пасьянс и напевая вполголоса: «На ваш входящий – наш исходящий….»!

– Значит, ты отдаёшь мне свой избирательный голос, а я со своей стороны обязуюсь обеспечить тебя любимым мужчиной в комплекте с полным набором любовной ерунды. Так?

– Так! – согласилась девушка.

– Иероним, записывай! – повысила голос колдунья, и похожий на кота господин в сюртуке проворно очертив рукой в воздухе круг, достал из него «Паркер» с золотым пером, которым тут же стал что-то быстро писать на листе бумаги с золотым обрезом.

– Пойдём по порядку, – продолжала Ведьма, – конфетно-букетный период, дальше время первых и невинных поцелуев, потом всё по прейскуранту – ночь первой близости…

– Простите, госпожа! – нерешительно перебила её Русалочка. – А нельзя ли ночь первой близости растянуть как-то подольше, а то у мужчин очень уж быстро привыкание наступает, в результате – один голимый секс и никакого романтизма!

– Отчего же нельзя? Можно! – заверила девушку Ведьма и лихо щёлкнула пальцами. – Только это, дитя моё, будет стоить дороже!

– Я согласна! – воскликнула Русалочка и в порыве радости поцеловала колдунье её старую морщинистую руку. – А за ценой я не постою.

– Будь по-твоему, – согласилась колдунья. – Иероним, пометь в тексте договора, что ночь первой близости охватывает период с первого по тридцатое число следующего месяца, с момента подписания договора. Устраивает? – поинтересовалась Ведьма и повернулась к Русалочке лицом.

– Очень даже устраивает, почтенная госпожа Ведь-Вам-Клейн! – радостно захлопала в ладоши девушка.

– Пойдём дальше, – гнусила Ведьма. – Месячник «Ты у меня одна», плюс пару недель заботы и нежности. Корь или ветрянку заказывать будете?

– Зачем? – удивилась девушка.

– Для концентрации усилий на предмете заботы и усиления эффекта нежности: ты заболеешь, а он о тебе заботится будет.

– Нет, не надо никакой ветрянки и прочих заболеваний, – зябко передёрнула плечами Русалочка, представив себя разукрашенной «зелёнкой».

– Тогда, может, он ногу сломает, а ты о нём заботиться будешь. Представь себе: он в гипсе, а ты его с ложечки бульоном потчуешь.

– Трогательно, – согласилась девушка, – но только никакого членовредительства мне не надо.

– Ну, как знаешь! – рассердилась Ведьма. – Я хотела как лучше, да и для секса поломанная нога не помеха.

– Всё равно не надо! – не сдавалась Русалочка.

– Героизм включать будем, или подвиг какой? – не унималась старушка.

– Да что Вы, бабушка, все какие-то экстремальные мероприятия предлагаете! Вот же у вас в прейскуранте чёрным по белому написано: «Тихие семейные вечера, игры в лото и изучения «Камасутры».

– Ты же сама романтизму просила! Ну, как знаешь! Иероним! Запиши ей про «Камасутру» и чтоб, значит, с утра и с вечера! Мне не жалко, пользуйтесь.

Верность включать будем, или сцены ревности предпочитаете?

– Да там уж как получится, – зарделась Русалочка и опустила ресницы.

– Как наколдую, так и получится! – конкретизировала Ведьма. – Ну, так как?

Русалочка, потупившись, скромно молчала.

– Понятно, – сделала заключение ведунья. – Иероним запиши: муки ревности, маленькие семейные ссоры и сладость примирения. Так?

– Так! – кивнула головой заказчица. – И добавьте ещё, чтобы мы жили долго и умерли в один день.

– Не получится, – вздохнула Ведьма. – Договор заключаем на три года, значит, и магическое заклинание продлится не дольше. Если хочешь по истечении трёх лет на кладбище переехать, то это будет последний пункт нашего договора.

– Не надо! – испуганно замотала головой девушка.

– Иероним! Про кладбище не пиши.

– Готово! – промурлыкал господин в сюртуке. – Подписывайте, – и подбросил листы договора в воздух. Ведьма хлопнула в ладоши, и договор оказался в руках у Русалочки.

– Читай и подписывай! – распорядилась любительница голландских имён и сунула девушке в руку гусиное перо.

– Кровью? – с ужасом спросила Русалочка.

– Ты со своей любовью совсем обалдела? – взъярилась Ведьма. – При чём здесь кровь? Я у тебя душу забираю или избирательный голос?

– Голос, – подтвердила политически незрелая Русалочка и проглотила неожиданно возникший в горле ком. – Избирательный.

– Тогда чернилами! – авторитетно заявила старуха.

Русалочка вздохнула и поставила под текстом договора свою роспись, сильно напоминавшую рисунок, который волны оставляют на песке.

– Дело сделано, – подытожила Ведьма. – Договор вступает в действие с момента подписания.

– Это, значит, я сегодня уже могу встретить своего возлюбленного? – радостно воскликнула девушка.

– Можешь, – промурлыкал похожий на кота господин и провёл пальцами по усам, – но не встретишь.

– То есть встречу, но только не сегодня? – не унималась Русалочка. – А когда именно?

– Обещанного три года ждут, – снова промурлыкал Иероним. – Конкретные сроки выполнения отдельных мероприятий в договоре не прописаны. Иди домой и жди, – и чтобы избавиться от вопросов назойливой посетительницы, свернулся клубком и вновь превратился в кота.

– Госпожа Ведь-Вам-Клейн, а что мне грозит за нарушение условий договора? – запоздало спохватилась юридически неграмотная девушка.

– Там… в примечании читай, мелким шрифтом, – махнула рукой старуха.

– Тут много чего написано и как-то непонятно. Не могли бы Вы мне пояснить?

– Отчего не пояснить? – усмехнулась Ведьма и с хрустом потянулась. – Договор-то всё равно уже подписан. Если говорить коротко и конкретно, то у тебя в случае нарушения условий договора вместо ног снова вырастет рыбий хвост.

– И я отправлюсь в Подводное царство к своим родителям и сёстрам? – нетерпеливо перебила её девушка.

– Как бы не так! – усмехнулась Ведьма. – В случае нарушения условий договора ты отправишься в местный дельфинарий. Будешь вместе с дрессированными дельфинами через обруч прыгать, а за это тебя каждый день будут кормить сырой рыбой.

– И долго я так прыгать буду? – цепенея от осознания непоправимой ошибки, спросила Русалочка.

– До тех пор пока тебя – пропахшую рыбой, холодную и скользкую от чешуи – добровольно не поцелует холостой мужчина не старше тридцати трёх лет, имеющий московскую прописку.

– А прописка здесь при чём? – окончательно обомлела от возможной перспективы девушка.

– Уж больно много проходимцев развелось, – покачала седой головой старуха. – С пропиской-то оно надёжней будет!

2

Высоко в небе, разрывая майскую тишину, звонко треснул и раскатисто прогрохотал первый весенний гром. Павел Корчагин привычно вжал голову в плечи и поискал на небе взглядом беловато-серое облачко разрыва шрапнели. Однако вместо разящих стальных осколков на лицо упали первые крупные капли майского дождя. Павел стащил с давно не стриженой головы будённовку и, раскинув руки, подставил лицо под упругие дождевые струи. Снова раздались раскаты грома и свернувшая белым огнём изогнутая молния, словно шашка, выпавшая из ладони сражённого громом Небесного всадника, воткнулась в мокрый чернозём. Весенний ливень набирал силу, а Павел так и продолжал стоять под дождём в насквозь промокшем обмундировании – молодой, хоть и израненный, но живой, и от этого абсолютно счастливый.

Ещё вчера после тяжёлой конной атаки, в которой полегло четверть его эскадрона, он стоял посреди закопыченой и перепаханной снарядами степи, глядел на порубленные тела будённовцев и белоказаков и задавал себе один и тот же вопрос: «За что»?

Вечером он пришёл в палатку командира полка и протянул коряво написанный рапорт.

– Ты что, Корчагин, спокойной жизни захотел? – недобро ощерился комполка Мишка Корж. – Думаешь в тылу за бабскими юбками отсидеться, пока мы здесь свою кровь проливаем?

С Мишкой он воевал с девятнадцатого года, и они не один раз выручали друг друга в бою, поэтому назвать Павку трусом у Коржа язык не повернулся. Однако простить Корчагину его желание уйти в отставку он не мог, поэтому и говорил в лицо товарищу слова обидные и по отношению к Павлу даже несправедливые.

– Ответь мне, Мишка, как конногвардеец, как мой боевой товарищ: за что мы с тобой который год бьёмся?

– Будь на твоём месте кто-то другой, то я бы решил, что передо мной не закалённый в боях будённовец и опытный рубака, а классовый враг и провокатор! – скрипнул зубами Корж. – А если ты забыл, за что мы здесь свои и чужие жизни кладём, по причине контузии или в силу своей политической незрелости, то я тебе напомню. Бьёмся мы с тобой, Павел, за счастье всего трудового народа!

– Уж который год бьёмся, сколько народу положили, а счастья от этого больше не стало, – глухо произнёс Павел и посмотрел в побелевшие от гнева глаза своего командира.

– Да я тебя за такие слова прямо здесь в расход пущу! – зашипел Корж и схватился за висевшую на поясе кобуру. – Без всякого трибунала!

– Врёшь, Мишка, не посмеешь! Не посмеешь, потому как прекрасно знаешь, что каждый из нас в любой момент, пока его шрапнель не продырявила или шашкой голову не снесли, имеет право выйти из боя и навсегда покинуть квартал «Классовой борьбы». Это незыблемый закон «Тридевятого царства»!

Корчагин говорил тихо, уверенно, и его боевой товарищ Корж понимал, что переубедить его не удастся, но всё-таки спросил:

– Ты когда ко мне в полк пришёл, за что воевать собирался?

– Я хотел, чтобы все люди были счастливы, хотя бы в отдельно взятом квартале.

– А сегодня в светлое завтра трудового народа ты уже не веришь?

– Сегодня в бою я первый из эскадрона врубился в оборону «беляков». Из окопа выскочил солдат и пытался достать меня штыком. Я срубил его одним ударом и уже собирался двинуться дальше, как вдруг увидел, что в меня из нагана целится молоденький прапорщик. Время было упущено, и я понимал, что взмахнуть шашкой и достать его уже не успеваю. И тут я узнал его – это был Венька Трофимов, паренёк из моего довоенного детства! Мы с ним во дворе вместе в лапту играли, вместе в одну гимназию ходили. Разница была лишь в том, что отец у Веньки держал скотобойню и мясную лавку, а у моего отца ни лавки, ни скотобойни не было. Зато у меня была мечта сделать всех людей равными и счастливыми.

Венька тоже узнал меня, для него я тоже был мальчишкой из его сытого и безоблачного детства, поэтому он замешкался и не нажал на курок. Этих секунд мне было достаточно! …Он так и умер с открытыми глазами и удивлением на лице. После боя я похоронил его в том же окопчике – его и убитого мною солдата. А теперь я пришёл, чтобы спросить тебя: «За что»? Скажи мне, Корж, за что сегодня я положил в степи четверть своего эскадрона? За что убил Веньку Трофимова, и солдата, имени которого я даже не знаю? Ведь они тоже воевали за Россию, за свои идеалы, и они тоже хотели сделать жизнь лучше – так, как они это понимали.

Корж! И они, и мы воюем за одно и то же: за лучшую жизнь, и никто из нас не собирается уступать! Этой бойне не видно конца. Я не верю, что счастье можно добыть в этой кровавой мясорубке. А если нет веры, то тогда незачем садиться в седло и в очередной раз с шашкой наголо скакать на пулемёты. Пойми Корж, то, за что мы бьёмся – это мираж. Мне не страшно отдать свою жизнь за высокую идею, но умирать за призрачное счастье я не хочу. Поэтому я ухожу! Прощай, Мишка!

С этими словами Павел отцепил от пояса шашку и вынул из потёртой кобуры воронёный наган. Оружие он бережно положил на пустые снарядные ящики, которые служили комполка рабочим столом, и вышел из палатки.

На следующее утро Павка проснулся в незнакомом помещении, похожем на больничную палату, только с большими занавешенными белыми гардинами окнами. Кроме него в палате мирно спали ещё два постояльца – старик с загорелым до черноты лицом, и совсем ещё юный паренёк, у которого в изголовье на перевязи висела настоящая шпага, а на прикроватной тумбочке лежал украшенный пером неведомой птицы чёрный берёт.

– Ну, вот я и на «пересылке», – догадался Корчагин. «Пересылкой» называли место, где такие, как он, ожидали решения по смене тематического квартала, а порой даже и образа. Никто не знал, как именно выглядит «пересылка», но разговоров ходило о ней много – один другого удивительней.

На противоположной стене палаты висел самый настоящий репродуктор, который по задумке авторов «пересылки» должен был хранить многозначительное молчание и оживать только в особо ответственный момент.

– Кхе, кхе! – откашлялся репродуктор, и мальчик на соседней койке мгновенно проснулся, сел на кровати и торопливо надел на голову берёт.

– Маленький принц! – строго сказал репродуктор металлическим голосом. – На выход!

Юноша вздохнул, нацепил шпагу и, не прощаясь, вышел из палаты.

– Бедняга! – сказал проснувшийся старик.

– Почему? – тихо спросил Павка.

– Потому что на смену образа пошёл, а это всегда тяжёлая психологическая ломка.

– Чем же ему образ не угодил? – удивился вчерашний конармеец.

– Быть принцем непросто, а быть Маленьким принцем непросто вдвойне! Не каждый может отвечать за всю планету и при этом не ожесточиться сердцем. Он не смог. А Вы сами-то здесь почему оказались?

– Я по ранению, – смутился Павка. – Воевал, неоднократно был ранен, теперь вот комиссовали. Наверное, направят на лечение.

– Ну-ну, – сказал старик. – Всё может быть, – и натянул на голову одеяло.

Павел помедлил, а потом нерешительно спросил:

– Простите, дедушка! А Вы здесь почему?

– Почему? – переспросил старик и выпростал голову из-под одеяла. – Потому что я ненавижу море!

Павка море никогда не видал, но всегда мечтал, что после победы Мировой революции поедет на море, в санаторий, залечивать полученные в классовой борьбе раны. Море в его представлении было ослепительно синим, с белыми барашками волн и ласковым прибоем. Как можно ненавидеть такую красоту, Корчагин не понимал.

– Простите, а за что Вы его ненавидите? – снова обратился он к старику.

– За то, что оно море! – зло ответил старик и снова укрылся одеялом с головой.

– Кхе! – сказал громкоговоритель и все в палате замерли. – Павел Корчагин, на выход! – решительно потребовал металлический голос.

– Прощайте, дедушка! – сказал Павка, натягивая на голову пропахшую порохом и горьким полынным запахом будённовку.

– Прощай, парень! – отозвался старик. – Если вдруг встретишь Хемингуэя, привет ему передай.

– Передам, – пообещал бывший боец за счастье всего трудового народа. – А от кого привет-то?

– От меня, от старика! – и старик ткнул себя в грудь сухим кулачком. – Так и скажи: «Привет Вам от старика»! Он поймёт!

Павка кивнул головой и, прихрамывая на правую ногу, вышел из палаты.

Перешагнув порог палаты, Павка попал в круглый зал, в центре которого располагался массивный письменный стол, за которым сидела одетая в белый халат женщина. У женщины было строгое лицо и внимательные серые глаза. Павка немного растерялся, а потом припомнил, что именно её он видел на плакате «Товарищ! Кипяти воду, не допускай распространения дизентерии»! За спиной у женщины по всей окружности зала располагалось множество безликих дверей.

– Павел Корчагин? – официальным тоном уточнила незнакомка и взяла в руки какой-то документ.

– Так точно! – по-военному ответил Павка. – Красноармеец Корчагин.

– Очень хорошо, – продолжая вчитываться в документ, произнесла строгая женщина и зачем-то включила стоящий на столе вентилятор.

– Ваш диагноз – утрата прежних идеалов как следствие переоценки моральных ценностей. Это так? – продолжила разговор незнакомка.

– Наверное, – растерялся Павел, так как всё происшедшее с ним он формулировал проще, одной фразой: утрата веры. – Вам видней!

– Чего от нас хотите? – уточнила женщина и взяла в руки карандаш.

– Хочу уйти в другой квартал – туда, где нет ни войны, ни классовых битв. Покоя хочу. Вот отдохну немного, а потом заживу мирной жизнью: работать устроюсь, женюсь, детей нарожаю.

– Понятно. Неплохая программа, – по-доброму улыбнулась женщина. – Однако все ветераны боевых действий в той или иной степени страдают посттравматическим синдромом, и Вы не исключение. К мирной жизни Вы ещё не готовы, необходимо пройти небольшую психическую коррекцию. Сейчас мы Вас направим в более-менее спокойный квартал, там и отдохнёте, – улыбнулась незнакомка, после чего что-то чиркнула карандашом в документе и бросила его под воздушную струю вентилятора. Воздушный поток подхватил казённый лист и понёс в открывшуюся дверь.

– Вам туда, – сказала напоследок женщина и ткнула пальцем в открытую дверь. – Следующий!

3

Первое, что увидел Павел, очутившись в новом квартале, было море. Море сердилось, и седой прибой яростно накатывал на гранитные валуны. Несмотря на позднюю весну, на побережье дул пронизывающий холодный ветер. Солнце периодически выскакивало из-за рваных серых облаков, для того чтобы оживить унылый прибрежный пейзаж и поиграть бликами на морской волне. Корчагин зябко передёрнул плечами, глубже натянул на голову будённовку и направился в сторону городка, верхушки остроконечных крыш которого виднелись из-за соснового бора.

Приморский городок оказался небольшим, но аккуратным поселением рыбаков, торговцев, мастеровых и прочего люда, жизнь которого неразрывно связана с морем. Тропинка, идущая через сосновый бор, вывела Павку прямо на пристань, возле которой чалилось с десяток рыбацких фелюг. Павел обратил внимание, что одеты моряки по моде 18-го века, а находившаяся на пристани детвора щеголяла в полосатых чулках и деревянных башмаках.

– Интересно, в какой это я век попал? – подумал Корчагин. – И на каком языке они тут общаются?

– Чужеземец! – окликнула его пожилая женщина на чужом, не русском языке, но Павел с удивлением отметил, что язык этот он понимает, как свой родной.

– Я к Вашим услугам, – откликнулся Павел и обозначил лёгкий поклон.

– Чёрт! Что это со мной? – удивился бывший будённовец. – Никогда я раньше эти буржуазные выкрутасы не делал, да и слов таких прежде не говорил. Верно, докторша говорила про пост… чёрт его знает какой синдром, но, кажется, он на меня уже действует.

– Чужеземец, ты, верно, впервые в наших краях?

– Да, уважаемая, сегодня первый день, как Провидение привело меня в ваш маленький город.

– Меня зовут тётушка Марта, а как твоё имя, чужеземец?

– Меня зовут Пауль по прозвищу Корчага.

– Ты, Пауль, верно нуждаешься в крове и пище? Пойдём, я покажу тебе нашу с мужем таверну. Там есть всё, чтобы такой мужчина, как ты отдохнул после долгой дороги. Надеюсь, у тебя найдётся немного монет, чтобы заплатить за хлеб и вино.

– У меня только пластиковая карта «Хоум-Кудесник– Банк», – спохватился Павка. – Принимаете?

– Отчего же не принять? – рассудительно ответила старая Марта. – Чай, не на задворках средневековой империи проживаем, а в тематическом квартале «Тридевятого царства»! Терминал у меня в таверне исправен, так что можешь тратить заработанные гульдены сколько душе угодно. Деньги-то по жизни чем зарабатываешь? На лихого человека ты вроде не похож, но хромаешь, словно конокрад, которому ноги селяне за его лихоимство перебили.

– Нет, уважаемая Марта. Я не конокрад и вообще не лиходей. Я воин, а ногу повредил в бою, когда раненый упал с лошади.

– Значит, ты, Пауль по прозвищу Корчага, отставной солдат, – подытожила трактирщица и остановилась, чтобы разглядеть будущего постояльца получше. – Тебе примерно тридцать лет, судя по твоим седым вискам, ты много пережил, но ни дома, ни семьи у тебя нет. Несёт тебя ветер странствий словно колючку «перекати-поле», а куда несёт, ты и сам не ведаешь! Может, в нашем местечке твоя душа за что-нибудь зацепится. Мужчин в нашем городе не так уж и много. Каждый год море забирает себе двух, а то и трёх рыбаков, так что ты бы пришёлся ко двору наших вдовушек.