Текст книги "Три заповеди Люцифера"

– И как это можно соотнести с гибелью вашего отца?

– Пока не знаю, но интуиция подсказывает мне, что определённо какая-то связь между этими фактами есть.

– Я изымаю у Вас этот документ на время проведения следствия, – решительно произнёс Каледин, захлопнув дневник. – Протокол изъятия составим позже.

– Что-то похожее я предполагал, – примирительно произнёс Оскар Эммануилович и протянул Кантемиру прозрачный файл, который извлёк из ящика рабочего стола. – Тогда возьмите и это фото, возможно, оно Вам пригодится.

С фотографии, сквозь прозрачную оболочку файла, на подполковника миндалевидными глазами надменно взирала таинственная незнакомка.

Глава 20

09 часов 30 мин. 3 октября 20** года.

г. Москва, Лубянская площадь

Это были два тетрадных листа в клеточку, неаккуратно вырванные из середины ученической тетради и заполненные размашистым крупным почерком, неотягощённым знаками препинания.

«Так пишет человек, находясь в сильном душевном возбуждении, – отметил про себя Кантемир. – Ну, а что касается грамотности и построения фраз, можно сделать вывод, что автор письма диплома о высшем образовании не имеет, и его прошлое не является примером для законопослушных граждан».

К письму был пришпилен скрепкой помятый конверт.

– Отправлено из почтового отделения «Парголово», – пояснил Баринов, видя, с какой тщательностью Каледин изучает конверт. – Судя по штемпелю, три дня назад. Сегодня товарищи из Питера самолётом переправили. Перед этим был факс, но я настоял, чтобы нам направили подлинник. Эксперты в Питере уже поработали, «пальчики» сняли, и дали заключение, что письмо держал в руках именно Константин Крутояров. Он у них в Питере как семейный дебошир проходит. Судя по всему, личность мелкая, никчёмная, но заняться им следует.

– А писал тоже он? – машинально задал вопрос Кантемир и тут же смутился: так разговаривать с заместителем директора ФСБ не полагалось.

– Графологическая экспертиза сейчас проводится, – уточнил Владимир Афанасьевич, сделав вид, что не заметил нарушения этикета со стороны подчинённого. – Из личного дела по прежнему месту работы Крутоярова изъяли написанные им собственноручно заявление о приёме на работу и автобиографию. Текста мало, но эксперты обещали заключение в течение дня. Читай, больше отвлекать не буду.

Каледин разгладил ладонью письмо и углубился в текст.

Письмо Константина Крутоярова

Граждане начальники! Пишет Вам простой рабочий парень Костя Крутояров. Во-первых строках своего письма спешу сообщить вам, граждане чекисты, что я завсегда был по жизни нормальным пацаном, и если где и нарушал закон, то чисто по пьянке. Каюсь – бываю во хмелю не сдержан, и могу в сердцах ругнуться по матушке, но сейчас речь не об этом.

Так уж случилось, граждане начальники, что судьба моя лихая выкинула такой фортель, что вынужден я податься в бега. А потому прошу вас, помогите мне – простому мужику, которого нынче травят, как волка позорного, а я, если честно (землю жрать буду!) ни в чём не виноват! Мамой клянусь, никогда я «мокрушником» не был, и крови на моих мозолистых руках отродясь не бывало. Простите, товарищи НКВДешники, что путано излагаю. Мысли мои скачут, словно бесенята при белой горячке, то ли от страха за мою разнесчастную жизнь, то ли от возмущения, что подставили меня, как последнего лоха, а может быть, даже и оттого, что вот уже вторую неделю, как я не пью. Хотя порой так тянет, граждане начальнички, заложить «соточку» за воротник, что готов градусник заглотить, лишь бы градусы были! Простите, опять сбился с мысли. Итак, всё по порядку.

3 сентября этого года подписался я на халтурку – движок в автомобиле перебрать, и хотя для этого надо было тащиться на другой конец Питера, я согласился, так как очень уж мне деньги нужны были. Это в тюрьме на ужин бесплатно макароны дают, а здесь на воле надо за эти макароны хребет гнуть, да к тому, же и не один день. Ну да ладно. Приехал я, значит, уже под вечер в гаражный кооператив «Автомобилист», где разыскал Николая Николаевича, который объявление о ремонте движка дал. Фамилии его я не помню, но позже узнал, что он ещё и профессор каких-то там наук. Мужчина он оказался обстоятельным, и что хорошо – не жадным. Поладили мы с ним быстро, и я стал его «десятку» до ума доводить. Машина, я вам скажу, была новая, но запущенная, потому как хозяин её – Николай Николаевич – больше на служебной катался, а «десятка» так в гараже и пылилась. А для машины хуже этого нет. Она хоть и железная, но обхождение любит, и такого наплевательского отношения к себе не прощает. Короче, с «десяткой» я провозился до глубокой ночи, но до ума довёл, после чего лёг покемарить до утра прямо в гараже. Утром чуть свет хозяин явился, и моей работой доволен остался: заплатил, не торгуясь, пять «кусков», и предложил у него в загородном доме поработать. Обрадовался я, и стали мы с ним собираться в дорогу, но вот тут-то, граждане начальники, всё и произошло. Как человек пьющий, я всегда знал, что придёт время и помру я от водки, но о том, что абрикосовое варенье мне спасёт жизнь, даже не догадывался. Дальше произошло что-то несуразное и страшное, отчего я вторую неделю капли в рот не беру, впрочем, об этом я уже упоминал. Полез я, значит, в смотровую яму, по просьбе Николай Николаевича за абрикосовым вареньем, а у него там целый склад всяческой консервации. И пока я в темноте с банками разбирался, вдруг слышу, что в гараж зашёл кто-то и с хозяином разговаривает. Вроде бы и вежливо разговаривает, но мне этот «базар» как-то сразу не понравился, потому как вежливость эта – один обман! Со мной так вежливо обычно дежурный по медвытрезвителю разговаривал, перед тем, как в рожу дать, как он говорил – для профилактики. Потому и выглянул я из ямы. Вижу, стоит перед Николай Николаевичем какой-то фраер пижонистого вида – высокий, стройный, глазища большие, как у женщины, и вьющиеся волосы по последней моде до плеч. Такие обычно бабам нравятся, но мне красота его, граждане чекисты, до одного места. Мутный он какой-то: вроде как и в своём уме, и в то же время, вроде как слегка мозгами «повёрнутый». Так вот фраерок этот ни с того ни с сего вдруг хватает с верстака молоток и бьёт им по голове хозяина. Как вы, граждане КГБисты, знаете – человек существо нежное, и если ему молотком, или каким другим тяжёлым предметом по голове дербалызнуть, то ничего из этого хорошего не выйдет. От такого обращения – одно смертоубийство, что, в конечном счёте, и получилось. Страшно мне стало, товарищи дорогие! Последний раз я такой страх испытал в марте прошлого года, когда с мужиками в гараже по пьяной лавочке антифризу налакался. В тот раз всё обошлось, хотя и болел после этого сабантуя долго. И как тогда, в марте в гаражах, что-то вдруг «накатило» на меня. Очень мне жить захотелось, прямо страсть как захотелось, хотя жизнь моя, надо сказать, не лёгкая, и на неприятные сюрпризы очень даже щедра. И пока я, съёжившись, как маринованный огурец в рассоле, в яме хоронился, «мокрушник» этот спокойно сел в профессорскую «десятку» и куда-то из гаража укатил. Как я вылез из ямы и как через забор перемахнул, помню плохо. Я тогда выхлопных газов наглотался на всю оставшуюся жизнь! А когда первый страх прошёл, и я немного оклемался, то мои портреты уже на каждом углу висели, дескать, убивец я, и надо меня поймать как можно скорее. Враньё всё это, товарищи (а может, господа?) начальники! Нет крови на Косте Крутоярове, и никогда не было! Доказательств, или, как любит говорить наш участковый – алиби, у меня, кроме моего честного слова, никакого нет. Так что очень вас прошу, господа-товарищи, поверить мне на слово, потому как слово моё для вас последнее, и к вам с чистосердечным раскаяньем я не приду. Во-первых, каяться мне не в чем, а во-вторых, печёнкой чую, что разбираться со мной вы долго не станете, а завернёте мне «ласты» и потащите на «кичу»[20]20
  Кича (уголов. жаргон) – тюрьма, она же «крытка», места лишения свободы.


[Закрыть]. А мне такой расклад, сами понимаете, не в масть.

На этом господа (или товарищи?) заканчиваю, нечего в пустую языком молоть. Что хотел, я сказал, а если что сбрехал для красного словца, так извините.

С рабочим приветом Константин Крутояров.

– Итак, что скажете, подполковник? – задал вопрос Баринов, видя, что Каледин оторвался от текста и задумчиво крутит письмо в руках, словно выискивая дополнительную подсказку.

– Скажу, что Крутояров не убивал. Убийца бы не стал обелять себя таким образом, а судя по тому, что, находясь в розыске, Крутояров рискнул подать о себе весточку, совесть свою он не до конца пропил, да и своей принадлежностью к рабочему классу натурально гордится. Нет, он не убийца, но в его лице мы имеем важного свидетеля.

– О котором убийца и не подозревает, – добавил Баринов. – Всё верно, подполковник, а если учесть добытую Вами на свадьбе информацию, то простое на первый взгляд уголовное дело приобретает непонятный мистический оттенок. Хотя я уверен: никакой мистики здесь нет, но необычное, я бы даже сказал, редкое сочетание фактов, делает расследование весьма интересным. Повезло Вам, подполковник! Другие сотрудники годами сидят на банальной контрабанде оружия или набившей оскомину торговле героином, а у Вас что ни дело – то детектив в пёстрой обложке. Признайтесь, подполковник, на досуге балуетесь подобным чтивом?

– Никак нет. Мне сейчас по душе больше исторические романы.

– С чего бы?

– Ситуация обязывает.

– Приятно слышать, а то мне ваши недоброжелатели докладывают, что, дескать, опять наш «офицер для особо деликатных поручений» крутит роман с одной очень заметной дамой.

– Владимир Афанасьевич! Я человек холостой и любые инсинуации на этот счёт воспринимаю как личное оскорбление. Поверьте мне на слово: моя личная жизнь никаким образом не бросает тень на высокое звание офицера спецслужбы, – возмущённо произнёс Кантемир, при этом лихорадочно пытаясь угадать, кого из его пассий на этот раз имел в виду заместитель.

– Реакция ваша, подполковник, натуральная, я бы даже сказал, правдоподобная, – улыбнулся генерал-лейтенант. – Вы конечно, правы, ваши увлечения – дело сугубо личное, но если хотите знать моё неофициальное мнение, то Вы для неё, подполковник, мелковаты. Фактура не та!

– Да для кого я мелковат? – вновь возмутился Каледин и словно перед дракой расправил плечи.

– Да для госпожи Железновой! Она женщина сильная, властная! Если что не так – в порошок сотрёт, и на принадлежность к «конторе» не посмотрит. А мне ценного сотрудника в Вашем лице терять, сами понимаете, никак нельзя. Так что Вы, подполковник, лучше увлекайтесь романами историческими, оно безопасней и для кругозора полезней.

– Я могу идти?

– Можете. И постарайтесь, подполковник отыскать любителя эпистолярного жанра, пока он ещё жив.

– Вы имеете в виду Константина Крутоярова?

– Именно его. Очень мне ситуация не нравится: кто-то торопливо, но профессионально зачищает концы. Три дня назад в Лондоне был убит находившийся в международном розыске бывший директор Уральского механического завода Валерий Бритвин.

– Бритвин? А разве он имеет какое-то отношение к «Свеколкинскому» делу?

– На первый взгляд, никакого. Однако в последнее время из нашего закрытого ведомства информация регулярно уходит на сторону, и я не поручусь, что новость о свидетеле убийства Крутоярове не была доведена до исполнителя.

– Неужели «крот»?[21]21
  «Крот» (профессиональный сленг) – внедрённый и законспирированный сотрудник иностранной разведки.


[Закрыть]

– Не думаю, что это проделки коллег из-за «бугра». Скорее всего, кто-то из наших сотрудников решил подзаработать на профессиональных секретах. К сожалению, такое случается!

В этот момент стоявшие в углу кабинета напольные часы громко и как-то печально отбили десять ударов.

– Время! – вздохнул Баринов. – Время всегда наш враг! Его вечно не хватает, так что советую Вам, подполковник, поторопиться.

– Страна большая, дел много, а жизнь коротка, – тихо произнёс Кантемир.

– Что Вы сказали? – повысил голос генерал-лейтенант.

– Я говорю, Владимир Афанасьевич, что страна большая, дел много, а зарплата одна. Может, хоть премию выпишете, а то я в последнее время поиздержался в оперативных целях.

– Бог подаст. Вы, подполковник, ужинайте дома, а не в ресторане, тогда и офицерской зарплаты будет хватать.

– Может, мне и работу на трамвае ездить? – недовольно пробурчал Каледин после того, как тщательно закрыл за собой тяжёлую створку двери в начальственный кабинет.

Иногда «офицер для особо деликатных поручений» позволял себе капризничать. Нет, что ни говори, а близость к сильным мира сего портит характер.

Часть 2
Прогулки на ощупь

«Перед Смертью все равны, ибо Смерть – есть слуга Вечности».

Вторая заповедь Люцифера.

«Люди золото, просто жизнь сволочная».

Михаил Веллер «Человек системы».

Глава 1

20 часов 00 мин. 5 октября 20** года.

г. Москва, Камергерский переулок

Его вызвали на встречу условным телефонным звонком. Приятный женский голос произнёс фразу о командировочных расходах в размере 20000 рублей.

– Вы ошиблись, это не бухгалтерия, – ответил он и повесил трубку. Фраза о командировочных расходах означала срочность вызова, а упомянутая сумма – время встречи, 20 часов 00 минут. Работодатель любил точность, и опоздание приравнивал к провалу операции.

Странный это был человек – старый, капризный, и, по всему видно, очень богатый. Как он на него вышел, Герман так и не понял, но с тех пор работал только на него одного. Это было одним из условий Старика. Так Герман мысленно окрестил работодателя.

– Работа на одного заказчика значительно снижает вероятность Вашего провала, – проскрипел Старик на первой встрече. – А чтобы у Вас, юноша, не возникло желания заработать дополнительные деньги на стороне, я Вам буду хорошо платить, даже очень хорошо. Это компенсирует Ваше вынужденное безделье.

Старик не соврал, платил он действительно хорошо. Денег было так много, что другой бы на месте Германа стал подумывать о том, чтобы отойти от дел и остаток жизни провести в краю, где в мангровых зарослях навсегда запуталось лето, а ступни ног лижет ленивый прибой. Однако Германа такой расклад не устраивал. Для него «заказы», которые время от времени подбрасывал Старик, и была сама жизнь. Только получив очередной «заказ», он чувствовал, как кровь по жилам начинала струиться быстрее, сознание становилось ясным, мысли – чёткими и сама жизнь приобретала определённый смысл. После выполнения «заказа» наступала вторая фаза превращения: на Германа накатывала тёплая волна ни с чем не сравнимого удовольствия, после которой он себя чувствовал обновлённым и помолодевшим. Как-то после выполнения очередного «заказа», когда он сидел за столиком итальянского ресторана и задумчиво смотрел, как тёплые капли дождя рисуют дорожки на пыльной мозаике оконного пролёта, из глубины сознания поднялась и выкристаллизовалась фраза «меня словно омыли весенним дождём и напоили молодым вином». И хотя это сравнение пришло Герману на ум впервые, у него не проходило ощущение, что слова эти были однажды им сказаны, только давно, возможно, в прошлой жизни.

Если же Старик пропадал надолго, и вынужденное безделье затягивалось, Герман начинал хандрить и даже болеть. Болезнь эта была сродни депрессии, осложнённой астеническим синдромом. Однако такие периоды длились недолго. Старик словно догадывался о его состоянии, и в момент, когда «ломка» становилась невыносимой, намечал очередную жертву. И чем сложней оказывался «заказ», тем ярче и сильней были ощущения сладострастия, испытываемые после выполнения.

Герман долго гадал, что это: дар или наказание? Но однажды увидел сон, как к нему в комнату сквозь закрытую дверь просочился незнакомец. Посланец Ночи был одет в старый дорожный плащ, а лицо закрывала поношенная широкополая шляпа. Он беззвучно сел возле изголовья кровати, и, не разжимая губ, произнёс: «Это твоё предназначенье»! В это мгновенье Герман проснулся и рывком сел на постели.

– Это моё предназначенье! – повторил он, и сразу всё встало на свои места. Больше он не мучился и не испытывал душевного дискомфорта. Он избранный – и этим всё сказано!

Как только он осознал своё предназначение, ему открылась тайна для посвящённых: тайна человеческой души. Оказалось, что души – не бесплотные невидимые глазу субстанции. До тех пор, пока душа находится в теле человека, она имеет свой образ, и этот образ неповторим! В тот самый миг, когда он прикасался к жертве, чтобы выполнить «работу» и освободить душу от телесной оболочки, образ её являлся ему воочию.

Он никогда не задавался вопросом, почему перед тем, как отправиться в Вечность, души людей являлись ему то в образе легкокрылой бабочки, то стремительной ласточки, а то и в образе грызуна или прожорливой гусеницы.

Ему запомнился старик, которого он отправил в Вечность одним лёгким уколом иглы, смазанной цианидом. Перед тем, как умереть, старик понял, что именно с ним происходит, и успел взглянуть Герману в глаза. В этот момент Герману показалось, что на него смотрит старый мудрый филин, который мог бы жить до ста лет. Его душа покидала мир с сожалением и неохотой. Так бывает, когда человек, окончив земной путь, не успел исполнить своего предназначения. Так бывает.

Герман знал, что не он этому виной. Сколько кому топтать землю на этом свете, решал не он. Он всего лишь исполнитель – холодный и расчётливый исполнитель. Решение принимается где-то в недоступном для человеческого понимания мире, затерянном на границе дня и ночи, света и тьмы, жизни и смерти. Кто-то властный и сильный отмеряет с момента рождения человека его земной срок, и с этого момента ни молитвы, ни чудодейственные эликсиры, и никакие ухищрения продлить его не в силах.

В нарушении всех правил конспирации, встречи всегда происходили в одном и том же месте – в Камергерском переулке, менялось только время.

В этот вечер, так же, как и всегда, лимузин Старика притормозил возле пешеходной зоны, чуть-чуть обогнав идущего по брусчатке Германа. Не меняя ритма движения, Герман быстро открыл левую заднюю дверь и юркнул в салон автомобиля. Здесь пахло кожей и ещё чем-то хорошо знакомым, но забытым. Старик сидел в глубине кожаного салона, надвинув шляпу так, что Герману был виден только тщательно выбритый подбородок и сухие, упрямо сжатые тонкие губы. Старик нажал кнопку, и звуконепроницаемое стекло надёжно изолировало пассажирский салон от водителя.

– Вы стали небрежны, – вместо приветствия проскрипел Старик и сложил на животе тронутые пигментными пятнами старческие ладони. – В нашем деле это недопустимо, а для Вас смертельно. По законам криминального мира Вас давно следовало бы убрать. Однако я не сделал этого до сей поры только потому, что Вы мне ещё нужны. Исполнителя вашего уровня найти трудно, но можно. Поиск нового человека чреват тем, что есть вероятность наткнуться на «подсадную утку» или на самовлюблённого идиота, возомнившего себя Meister Tod.[22]22
  Meister Tod (нем.) – мастер смерти.


[Закрыть] Поэтому Вы до сих пор живы.

– Вы сегодня как никогда красноречивы, – без малейшего признака страха в голосе ответил Герман. Старик правильно сказал: ликвидации исполнителя – это аксиома. Рано или поздно наступает момент, и охотник сам превращается в дичь. Он знал об этом с момента выполнения первого «заказа». Знал и не боялся, потому что был профессионалом, а профессионал всегда знает, когда следует временно затаиться, а когда, резко оборвав все связи, «лечь на дно».

– Не столь красноречив, сколь откровенен, – парировал Старик.

– Позвольте узнать, в чём моя ошибка.

– Две! Две ошибки! – повысил голос работодатель. – Вы дважды не заметили свидетеля! Сначала Вы облажались в Замоскворечье при ликвидации Шлифенбаха, потом в Питере, когда «работали» с Серебряковым. В Москве Вас видела молодая женщина, которая, на ваше несчастье, оказалась способной портретисткой, и теперь ориентировка с вашей физиономией имеется у каждого постового. В Петербурге Вас хорошо рассмотрел местный алкоголик, который подрабатывал у профессора в гараже. Вы немедленно должны исправить эти упущения. Немедленно!

С этими словами Старик протянул Герману лист бумаги с отпечатанным на принтере текстом.

– Здесь адрес и фамилия женщины, а также данные на питерского алкоголика. Его местонахождение установите сами. Только не тяните!

– Как говорил великий вождь: «Промедление смерти подобно»! – продолжал ёрничать Герман, которому этот разговор очень не нравился.

– Вот именно, – сухо заметил Старик. – Вашей смерти!

– Прекратите меня запугивать! – не выдержал Герман. – Если бы я боялся умереть, то, наверное, пошёл бы в официанты или зубные техники. Я вообще не понимаю, почему Вы мне тут брюзжите на ухо. Свидетели – моя проблема. И к тому же я не вижу смысла убирать женщину, ведь она уже дала информацию и её смерть ничего не изменит.

– Я бы Вам, молодой человек, советовал не хамить и прислушиваться к моим советам, хотя бы потому, что я старше Вас, и значит, опытней. Маразм ещё не коснулся меня, поэтому я продолжаю утверждать, что женщина как свидетель очень нежелательна. В случае Вашего задержания она сможет опознать Вас как человека, который в момент смерти профессора Шлифенбаха находился с ним в непосредственном контакте. Кроме того, мне известны показания свидетеля из Ленинграда.

– Из Питера, – машинально поправил Старика Герман.

– Это для Вас, молокососов, Питер, а для меня он был и остаётся Ленинградом. И не надо меня перебивать! – окрысился Старик. – Так вот, этот свидетель даёт показания, что лично видел, как Вы лишили жизни профессора Серебрякова, и в дополнение к сказанному довольно точно описывает ваши приметы. То, что он Вас при повторном контакте сможет опознать – не вызывает сомнений.

Когда Герман выбрался из салона автомобиля на свежий воздух, он вспомнил, что за флюиды примешивались в салоне к запаху дорогой и хорошо выделанной кожи. Это был запах тлена.

«Так пахнет в склепе», – подумал Герман, и, зябко передёрнув плечами, шагнул в фиолетовые сумерки.