Текст книги "Черное солнце"

Смоленск, июль 1941

Когда перед запыленными стеклами санитарного поезда медленно проплыли дымящиеся руины совсем еще недавно, всего какую-то неделю назад, белоснежного здания железнодорожного вокзала города Смоленска, Леночка не поверила своим глазам. Картина родного города изменилась до неузнаваемости. Все пространство станции теперь было забито войсками. Впрочем, сейчас удивляться и смотреть по сторонам ей было решительно некогда. Поезд скрипнул буксами и остановился. Тотчас уже с перрона раздался громкий прокуренный голос начальника санитарного поезда, майора медицинской службы Песковской, вовсю распекавшей начмеда Толоконникова.

– Тяжелых – в третий и четвертый вагоны! Где, черт его задери, начальник станции? – Песковская ловко поймала за рукав гимнастерки подвернувшегося под руку пехотного лейтенанта. – Найдешь начальника станции, пусть срочно организует погрузку продуктов и медикаментов в пятый вагон. Одна нога здесь, другая – тоже уже здесь. Все понял? Тогда выполнять!

Леночка торопливо накинула белый, еще влажный после стирки халат и помчалась со всех ног на перрон. Она, как медсестра хирургического отделения, должна была помочь при первичном распределении раненых. Выскочив из вагона, девушка по привычке бросила быстрый и опасливый взгляд на небо. И тут же получила несильный шлепок пониже спины. И уже на привокзальной площади, где был организован приемно-распределительный пункт для прибывавших раненых, она услышала Песковскую:

– Не дрейфь, Ленусик, пока нас бомбить никто не собирается. Тьфу, чтоб не сглазить, немцы только полчаса как отбомбились. – Начальник медпоезда кивком головы показала на еще дымящиеся руины и, казалось, бесконечную вереницу носилок с ранеными, выставленных под единственной уцелевшей стеной вокзала. Потом машинально поправила портупею на тонкой талии, перебросила папиросу из левого угла рта в правый и громко на весь перрон закричала:

– Нет, этот начальник станции у меня доиграется!

Затем Песковская, поправив на гимнастерке орден Красной Звезды, полученный еще в финскую, и оглянувшись по сторонам, обратила внимание на толстого интенданта, явно страдающего одышкой, с трудом пытавшегося восстановить дыхание:

– Начальник станции интендант 3-го ранга Королев. К погрузке все готово. Но нужно дождаться эвакуированного из южной части города госпиталя. Сейчас подойдет последняя колонна автомашин. Медикаменты и продукты уже грузятся. Только у меня будет к вам настоятельная просьба. Сегодня ночью было получено распоряжение подцепить к воинскому эшелону почтовый вагон с архивной документацией горкома партии.

– Ну а мы здесь при чем?

Песковская в раздражении нетерпеливо оглядывалась на третий вагон, около которого творилась полная неразбериха.

– Такое дело, во время ночного налета немцы повредили пути железнодорожного тупика, и мы не успели подогнать вагон с документами к составу. Эшелон литерный, сами понимаете, я должен был отправить его точно по графику. А этот злосчастный почтовый вагон кровь из носа необходимо эвакуировать в тыл. Придется цеплять его к вашему составу, другого выхода у меня просто нет. Ваш поезд уходит из Смоленска последним. – Начальник станции замолчал, тревожно прислушиваясь к звукам все приближающегося боя.

Песковская от возмущения только развела руками и, чертыхнувшись про себя, вслух добавила:

– Какой еще почтовый вагон? На черта он мне нужен? Отвечай потом за него. Мне раненых грузить некуда, а они бумажки целыми вагонами отправляют. Сжечь его, и всего делов.

– Аполитично рассуждаете, товарищ майор! – возмутился начальник станции. – Не боитесь, что я доложу куда следует?

– Да идите вы… Делайте что хотите, – Песковская досадливо махнула рукой и растворилась в круговерти вокзала.

Поезд отошел от станции «Смоленск» точно в срок, и, хотя погрузка прошла как по нотам, Леночка буквально валилась с ног. К часу ночи, когда все перевязки были завершены, она могла наконец отдохнуть. Лена доплелась до хвоста поезда и в маленьком закутке тамбура предпоследнего вагона прикорнула на огромных узлах с грязными простынями. Сильно болела голова, как всегда, когда у нее начинались критические дни. Постепенно боль утихла, и под мерный стук колес Леночка забылась тяжелым и тревожным сном.

Сначала медсестре показалось, что началось землетрясение. Неведомая сила вдруг подбросила вверх узлы с бельем, на которых она спала. В один момент узлы вспыхнули, обдав еще непроснувшуюся девушку сильным жаром. Когда она пришла в себя, оказалось, что поезд стоит посреди темного поля. Над головой с диким воем проносятся немецкие самолеты, вокруг рвутся бомбы, а все небо до самого горизонта исчерчено трассирующими пулеметными очередями. Кое-как выбравшись наружу, Леночка увидела, что половина вагонов уже охвачена огнем. Со всех ног бросившись к вагону с тяжелоранеными, Лена успела принять из разбитого окна перевязанного с ног до головы окровавленными бинтами бойца и услышала, как всегда, громкий голос Песковской:

– Всех, кого можно вытащить, оттаскивайте в поле как можно дальше от горящего поезда. Веретенникова, пошевеливайся!

Сколько раз она сползала с ранеными за спиной от пылающих вагонов по жесткому нескошенному полю до ближайшего перелеска, где врачи развернули полевой госпиталь, и обратно, Леночка вспомнить потом не могла. Вскоре рассвело. За всю ночь девушка не присела ни разу. Она то перевязывала раненых, то поила их водой, а потом еще помогала при срочных операциях. Когда день уже был в разгаре, она просто свалилась от усталости в какие-то кусты и заснула, что называется, мертвецким сном. Казалось, никакая в мире сила не сможет разбудить ее.

Проснулась она только под вечер, от того, что вокруг сухо трещали выстрелы и повсюду слышалась немецкая речь. Леночка зажмурилась, пытаясь отогнать наваждение, но сильный удар сапога в живот и грубый окрик «Halt!» заставили ее в ужасе открыть глаза. Перед ней, небрежно похлопывая себя длинным кавалерийским хлыстом по голенищу сапога, стоял немецкий офицер. Сон слетел с Леночки в мгновение ока.

– Bitte[1]1
  Пожалуйста (нем.).


[Закрыть], —дрожащим от страха голосом неожиданно для себя произнесла девушка и протянула офицеру руку.

Выражение презрения на лице немца исчезло, и он с интересом несколько секунд смотрел на Леночку. Потом неожиданно протянул руку и помог девушке подняться.

– Das Madchen spricht Deutsch?[2]2
  Девушка говорит по-немецки? (нем.)


[Закрыть] – быстро спросил он.

– Ja, Herr Offizier[3]3
  Да, господин офицер (нем.).


[Закрыть], – уже более уверенно ответила девушка и попыталась улыбнуться.

– Gut, – произнес немец и показал рукой в сторону опушки.

Она кивнула головой и медленно пошла в сторону леса, туда, куда указал офицер. Дальше все происходило как во сне. Всех уцелевших медработников немцы согнали в небольшую балочку на краю леса и заставили стаскивать туда трупы расстрелянных раненых. Тех из них, кто еще проявлял признаки жизни, безжалостно добивали выстрелом в голову. От всех этих ужасов у Леночки голова шла кругом, и она уже почти ничего не соображала. Все приказы немцев выполнялись машинально, девушке все время казалось, что это какой-то ночной кошмар, который скоро обязательно закончится.

Когда трупы раненых были свалены в овраг, немцы построили всех медработников и расстреляли одной длинной очередью из пулемета. В живых оставили почему-то только Лену. Но ей не разрешили присесть и оставили несколько часов стоять на дрожащих от страха и усталости ногах.

Когда стемнело, к Леночке подошел тот самый офицер, который нашел ее в кустах, и внимательно посмотрел на девушку. Потом повернулся и махнул рукой. Сразу вспыхнули фары автомобиля. Они сильно слепили глаза, и Леночка невольно прикрыла их рукой, за что тут же получила ощутимый удар хлыстом по плечу.

Офицер приблизился к Леночке вплотную, поднял хлыстом ее подбородок и вдруг на вполне сносном русском языке произнес:

– Чтобы остаться в живых, от вас требуется совсем немного. Вы должны мне понравиться, причем не потом, а сейчас. Поэтому вам придется пройти небольшой, как это у вас называется, медицинский осмотр. Я говорю понятно?

Неожиданно для себя Леночка энергично закивала.

– Вам нужно раздеться. Я жду.

Дрожащей рукой Леночка взялась за верхнюю пуговицу халата.

Когда девушка разделась, офицер внимательно оглядел ее сверху донизу.

– Очень хорошо, – удовлетворенно проговорил он.

Потом еще раз смерил уже восхищенным взглядом, словно ощупал с головы до ног, прекрасную девичью фигурку и внимательно посмотрел ей прямо в глаза.

В тот же миг Леночке показалось, что у нее остановилось сердце. Она сразу поняла, чего этот немецкий офицер ждет. Такого стыда она не испытывала еще ни разу в жизни.

Стояла тишина. Время шло, и немец потянулся к кобуре. Тогда Леночка, пытаясь унять дрожь во всем теле, медленно опустилась перед ним на колени и взялась за пряжку офицерского ремня.

Когда все закончилось, тот оттолкнул девушку от себя, и она, едва сдерживая слезы, упала ничком на жесткую, уже влажную от росы траву.

Вдруг к офицеру подбежал совсем молоденький солдатик в очках и что-то еле слышно, запинаясь, пробормотал. Строй солдат дружно загоготал. Послышались иронические замечания. Леночка разобрала только одно слово – «Марта».

Офицер подумал несколько секунд и произнес:

– Ну что же, хорошо, Ганс, не посрами Германию. – И присоединился к хохочущим солдатам.

Даже в свете кроваво-красного заката было видно, как краска залила лицо Ганса. Он, видимо для храбрости, вскинул автомат и, показав стволом на раскиданные по земле вещи, грозно произнес: «Ging!»[4]4
  Пошла! (нем.)


[Закрыть]

Леночка, поняв, что хуже уже не будет, как во сне подобрала с земли только замызганный медицинский халатик, накинула его на плечи и побрела в поле, к догорающим вагонам санитарного поезда, туда, куда указал автоматом Ганс.

Они подошли к железнодорожной насыпи и довольно долго брели вдоль исковерканных бомбами путей. Леночка то и дело бросала взгляды на черный остов догорающего состава. Около последнего, чудом уцелевшего при налете, вагона с надписью «Почта», прямо на насыпи лежали в ряд четверо убитых офицеров НКВД, как догадалась девушка по синим петлицам на залитых кровью гимнастерках. Вокруг вагона суетились немецкие солдаты. Лена равнодушным взглядом посмотрела на происходящее и пошла дальше, к темнеющему впереди лесу. Вскоре немец осторожно ткнул ее автоматом между лопаток, Леночка остановилась. Готовая уже ко всему, она медленно повернулась к Гансу.

Немец опять поднял автомат и вдруг дал короткую очередь над головой девушки. От неожиданности она присела и, несмотря на ситуацию, опять отчаянно покраснела, так как халатик распахнулся и немец смог видеть ее нагую, всю, до мельчайших подробностей. Немец подошел вплотную и, протянув руку, вдруг погладил Лену по щеке, внимательно посмотрел девушке прямо в глаза, потом ободряюще улыбнулся и качнул автоматом в сторону леса. Видя, что Леночка его не понимает, махнул рукой в том же направлении. Когда до нее наконец дошло, чего на самом деле хочет этот странный немец, она неожиданно для себя рванулась к нему, неумело чмокнула его в холодную гладкую щеку и, развернувшись, не разбирая дороги, бросилась бежать туда, где темной зеленой стеной стоял такой далекий и спасительный лес.

Калужская область, наши дни

– Наташка, привет!

– Привет, Томка! Сколько лет, сколько зим! Ты сейчас в Москве?

– В Москве. Срочно нужно пересечься. У меня к тебе дело есть на целый миллион.

– Долларов или рублей? Шучу. Приезжай ко мне. Я на даче в Острожном. Дорогу помнишь?

– Послушай, а где твой шкаф?

– Шкаф? – удивилась я.

– Я имею в виду вашу семейную реликвию.

– Да здесь, на даче. Вот он стоит. Куда ему деться?

– Ну жди, я уже лечу, часа через три буду…

Так, три часа в запасе у меня есть – сразу решила я. Пожалуй, напеку беляшей. Побалую подругу, а то Томка в своих заграницах, наверное, совсем отощала. Дело в том, что Тамарка – основатель и полноправная хозяйка сети антикварных магазинов и по работе много времени проводит в зарубежных командировках. Так что не виделись мы целую вечность. Сказать, что вопрос Томы по поводу нашей семейной реликвии поставил меня в тупик, я не могу. Шкаф этот привез из Германии мой дед, который во время войны командовал танковой дивизией на Втором Белорусском фронте, а после Победы был военным комендантом города Гюстрова. По рассказам предков, этот трофей был вывезен дедом из загородной резиденции самого рейхсмаршала Германа Геринга. Так что интерес к этому гардеробу со стороны такой прожженной акулы антикварного бизнеса, как Тамарка, был, на мой взгляд, вполне закономерен.

Выпив по рюмочке за встречу и закусив ароматными беляшами, мы вышли на берег озера покурить.

– Наташка, ты не поверишь, но я раскопала в Штатах старикашку весом в одиннадцать миллиардов долларов. Так вот, он просто тронутый на тему Третьего рейха. Особенно шизеет от предметов, принадлежащих именно Герингу. А если бы ты видела его коллекцию мейсенского фарфора! Мечта! Наташ, ну продай ты мне этот шкаф. Отреставрировать – цены ему не будет. Американец такой экземпляр с руками оторвет. А я у него под это дело кое-что из фарфора зацеплю. Ну скажи, на кой черт тебе этот деревянный гроб сдался?

Тамарка все канючила и канючила.

– Ты же знаешь, он не продается. А впрочем, – задумалась я на минуту, – услуга за услугу.

– Проси что хочешь. Ты меня знаешь, если в моих силах…

– Кое-какая информация по работе в ближайшее время понадобится. Меня будут интересовать любые документы, связанные… – я на мгновение задумалась, – …в общем, потом определюсь. Вот тогда и потрясешь хорошенько своего заокеанского миллиардера.

– Так ты в своей конторе в сто раз больше нароешь, – удивилась Томка.

– В сто раз больше, это точно. Только тут дело, как ты понимаешь, не в количестве, а в качестве. И частенько положительный результат может зависеть от одного-единственного клочка бумаги, а его как раз в наших архивах может и не оказаться. Ты же знаешь, сколько поистине бесценных документов после войны америкосы хапнуть успели, страшно подумать. А сколько вообще всего осталось в так называемых союзнических оккупационных зонах?

– Ну, старикашка он, конечно, прижимистый, хотя, думаю, узнав про твой шкаф, немного расслабится. Обещать не буду, но попробую.

Москва, июль 1941

– Коновалова ко мне! – Мощной, по-борцовски широкой рукой начальник 4-го Управления НКВД СССР осторожно положил телефонную трубку.

– Разрешите? – Открыл дверь в кабинет высокий и худой как жердь капитан с бледным лицом и светло-серыми умными глазами.

– Что нового по операции «Смоленский капкан»? – Старший майор Береговой внимательно посмотрел на вошедшего. – «Грачи» не проявлялись?

– Есть весточка, товарищ старший майор, – капитан развернул узенькую бумажную полоску донесения и положил на стол начальнику.

Тот быстро прочитал и поднял на подчиненного холодные голубые глаза, в которых, впрочем, метались озорные искорки:

– Значит, приступили к выполнению задания? Молодцы. А что там немцы? Встали на крыло?

– Хотя операция и находится в самой начальной стадии проведения, тем не менее, по данным фронтовой разведки, немцы уже предприняли попытку высадки десанта на маршруте движения колонны.

– Какова численность десанта, по данным фронта?

– Небольшая. До пятнадцати человек.

– Ваши соображения?

– Обстановка на Западном фронте складывается не лучшим образом, – капитан положил на стол перед генералом тонкую папку, – вот последние сводки.

Тот немедленно раскрыл алый коленкоровый переплет и внимательно прочитал напечатанное:

«Москва

Копия: Товарищу Сталину

тов. Шапошникову

31 июля 1941 г.

1. 20-я армия, о вместе с ней 16-я армия отошли без санкции командования от Смоленска на восток и оставили Смоленск 29.7 при следующих обстоятельствах:

20-я армия с начало полуокружения непрерывно атаковалась крупными силами противника – 6 пехотными дивизиями, 1 танковой дивизией, с большим количеством авиации. С 25.7 противник усилился двумя свежими дивизиями. За это время 20-я и 16-я армии понесли огромные потери.

В связи с этим 20-я армия, ведя напряженные бои, отходила под сильным давлением противника на восток севернее Смоленска.

28.7 левофланговая 73-я стрелковая дивизия 20-й армии, отходя, открыло правый фланг и тыл 152-й стрелковой дивизии 16-й армии, ведущей бои в северной части Смоленска. 152-я стрелковая дивизия, наблюдая отход 73-й стрелковой дивизии и находясь, по донесению Лукино, под сильным огневым воздействием противника и ударом его по флангу и тылу, по распоряжению командира начала отход на восток от Смоленска. За 152-й дивизией отошла и 129-я стрелковая дивизия из северо-восточной части Смоленска.

2. Командованию и штабу Западного направления и фронта из донесения Курочкина стало известно об оставлении Смоленска в ночь с 28-е на 29-е июля. Немедленно было дано распоряжение Курочкину приостановить отход 152-й и 129-й стрелковых дивизий и восстановить положение. По выяснению обстановки 29.7 отдан приказ Курочкину объединить руководство 20-й и 16-й армиями и, используя резервы 20-й армии, восстановить положение в Смоленске.

3. Предпринятое контрнаступление 29.7 силами 152-й, 73-й и 46-й стрелковых дивизий успеха не имело. И части с большими потерями к вечеру 30.7 отошли к востоку от Смоленска на рубеж Суходол, Токари.

4. Курочкин отдал приказ с 3.0031.7 с остатками 152-й, 129-й и 46-й стрелковых дивизий с рубежа Суходол, Токари перейти вновь в наступление в направлении Смоленск.

5. Обстановка на фронте 16-й и 20-й армий в данный момент следующая:

Противник – 129-я пехотная дивизия, 15-я баварская, остатки 5-й пехотной дивизии,

35-й пехотной дивизии, 137-й пехотной дивизии с танками – с рассветом 31.7 ведет атаки в направлениях: Вейчо, Перфилова, Кореллы, Сеньково.

Дивизии 20-й и 16-й армий, растаявшие в длительных, непрерывных, напряженных боях (в ряде дивизий осталось по 1–2 тысячи бойцов), отбивают атаки противника на фронте свх. Шокино, Бережняны, Перфилова, Псарды, Мох, Богдоновко, Облогино. В армиях боеприпасы и горючее на исходе. Доставка идет только с воздуха в ограниченных размерах (каждую ночь десятью самолетами ТБ-3).

6. Принято командованием Западного направления и фронта решение:

Удерживать на западе и северо-западе занимаемое положение. Нанести частью сил (57-й танковой, 229-й стрелковой дивизий и частью 5-го механизированного корпуса) удар в общем направлении Ярцево, чтобы совместно с группой Рокоссовского разбить ярцевскую группу противника и освободить пути подвоза для 16-й и 20-й армий.

Тимошенко

Начштаб. Зап. Соколовский».

– Учитывая тот факт, что Смоленск полностью в руках у немцев, считаю: целью немецкого десанта мог быть только наш груз. Особого смысла в десантировании группы из пятнадцати человек на сравнительно небольшой участок территории, все еще занятой нашими войсками, я не вижу.

– Товарищ старший майор, я тоже почти в этом уверен. Однако целью десанта может быть и нарушение линий связи между нашими войсками, которые и так находятся в тяжелейшем положении. Но в любом случае, операция «Смоленский капкан» идет по плану.

– Кстати, спецвагон из Смоленска прибыл?

Капитан бросил взгляд на часы:

– По графику эшелон должен быть через час двадцать, наши сотрудники уже выехали на Белорусский вокзал.

– Ты тоже давай туда. Дело крайне серьезное. По прибытии эшелона сразу доложишь. Кстати, старшим охраны там кто?

– Лейтенант Сидоркин из Смоленского управления, товарищ старший майор.

– Как передадите вагон сотрудникам Гохрана, сразу ко мне. И Сидоркина этого с собой захвати.

– Есть!

– Давай в темпе. О ходе операции «Смоленский капкан» докладывать каждые три часа.

– Тут есть еще один нюанс. Связь с группой «Грачи» во время последнего выхода в эфир прервалась и больше не возобновлялась. Предположительно, во время столкновения с немецким десантом была повреждена рация. Поэтому местоположение автоколонны на данный момент нам неизвестно. Но, по всей вероятности, колонна находится уже в тылу у немцев.

– Как думаете исправлять ситуацию?

– Считаю, что капитан Пустовалов сам найдет способ возобновить канал связи. Либо выйдет на оставленное в тылу подполье. У него есть надежные контакты на крайний случай. Либо он воспользуется трофейной радиостанцией.

– Добро.

Смоленская область, июль 1941

Вопреки ожиданиям, частей 152-й стрелковой дивизии в районе переправы не оказалось. Когда Гудков со своими людьми вышел из леса, на мосту стоял старший инкассатор Иван Тимофеевич и что-то горячо втолковывал усталому пехотному капитану, отчаянно при этом жестикулируя. Все восемь машин стояли в тени больших деревьев метрах в ста от берега. Около них суетились водители. Когда Гудков подошел, выяснилось, что мост заминирован и у пехотного капитана есть приказ: взорвать его, как он выразился, к «чертовой матери», не позднее пятнадцати часов, поскольку остатки 152-й дивизии уже переправились, и на этом берегу с минуты на минуту должны появиться немцы. Гудков привычно бросил взгляд на часы: четырнадцать двадцать.

– Сергей Владимирович, три машины получили значительные повреждения, устранить которые до пятнадцати часов не представляется возможным. А этот, – старший инкассатор неприязненно посмотрел в сторону пехотного капитана, – ни в какую. Твердит, что у него приказ. Я ему объясняю, что у меня тоже приказ. А он уперся как осел! Попробуйте сами с ним поговорить.

– Товарищ майор, – сзади неслышно подошел Пустовалов, – я считаю, что необходимо перебросить груз и слить бензин в исправные машины и, не задерживаясь, продолжать двигаться дальше. Немцы совсем близко. Сейчас ни о каком ремонте не может быть и речи. Я переговорил с водителями, там возни часа на три, не меньше. Все равно не успеем.

– Действуй, капитан, – Гудков махнул рукой и добавил: – Как переправимся, прикажи перед взрывом затолкать на мост неисправные машины, не оставлять же их немцам.

Переправа заняла даже меньше времени, чем ожидалось. К пятнадцати часам все пять грузовиков были уже на восточном берегу и остановились примерно в километре от реки. Оставалось загнать неисправные машины на мост и дать саперам отмашку на взрыв. Однако на мост успели затолкать лишь два из трех поврежденных в бою грузовиков. Едва вторая полуторка на спущенных скатах остановилась на деревянном настиле моста, как на только что оставленном нашими бойцами западном берегу появились немцы. На нескольких мотоциклах с колясками они на большой скорости подскочили к переправе и открыли плотный огонь из пулеметов. Пехотный капитан, ругаясь на чем свет стоит, бросился к своей «адской машинке».

Гудков с бойцами залегли вдоль редкого прибрежного березняка и дали дружный залп по немцам. Сапер крутанул ручку взрывного устройства. От мощного взрыва содрогнулась земля. Огромный столб огня и дыма в мгновение ока разметал деревянный мост и стоявшие на нем грузовики. Через несколько минут, когда дым рассеялся, на поверхности воды плавали только обгоревшие бревна да криво торчала из воды покореженная рама одной из машин.

Капитан Пустовалов находился в кузове брошенной на западном берегу неисправной полуторки, когда мимо него проскочили к мосту немецкие мотоциклисты. Капитан неторопливо снял вещмешок, достал небольшой продолговатый предмет, по форме напоминающий кирпич, завернутый в кусок белой портяночной фланели. Присел на корточки у правого, изрешеченного пулями, борта автомашины и развернул ткань. Маслянисто блеснуло золото с четким банковским клеймом. Капитан положил брусок в угол кузова между досок и через дыру в брезенте выбрался наружу.

Когда Пустовалов перебрался на противоположный берег, там уже никого не было. Расположившись за кустами орешника, он достал бинокль. На противоположном берегу реки суетились немцы. Пригнувшись, Пустовалов выбежал на дорогу и на песке, среди россыпи свежих стреляных гильз, разбросал горсть новеньких серебряных монет – полтинников 1924-го года выпуска.

Поздно вечером, выставив боевое охранение, колонна остановилась в деревне Остроумове. Ночь прошла спокойно. С рассветом, уточнив по карте маршрут, двинулись дальше. Отсутствие данных о расположении частей Красной армии и обстановке на Западном фронте сильно беспокоило Гудкова. К тому же чувствовалось, люди сильно измотаны, испытания последних суток для многих из них не прошли бесследно. Однако присутствие капитана Пустовалова, как всегда спокойного и уверенного в себе, придавало всем силы.

Проселочная дорога петляла то по сосновым лесам, то по нескошенным полям. Вокруг стояла звенящая тишина. Напоенный хвоей горячий воздух почему-то навязчиво напоминал майору НКВД Крым, нарядную набережную Феодосии, по которой совсем недавно, в начале июня, он так беззаботно прогуливался с женой Ольгой. Огромные звезды над головой, шум прибоя, звуки духового оркестра – все это кружило голову и пьянило. Казалось, с тех пор прошла целая вечность. Вспомнилась и поездка в поселок Новый Свет, где Ольга бродила по колено в море, чуть выше, чем следовало, подняв подол белого, в огромных ромашках сарафана. И на ее стройные загорелые ноги, с завистью поглядывая на Гудкова, обращали внимание все без исключения мужчины. А потом ночью в уютном номере санатория он обнимал разгоряченное и утомленное любовью тело любимой жены, вдыхая запах ее волос, источавших свежий аромат моря. Казалось, что у них снова начался медовый месяц, и отныне они всегда будут вместе, и все будет хорошо. Теперь же майор осознавал весь ужас создавшегося положения. Ольга осталась на подпольной работе в захваченном немцами Смоленске, и мысль эта, казалось, разрывала ему сердце.

Единственная проселочная дорога, петлявшая последние несколько километров по лесу, внезапно вывела на поле и, продолжая виться, километра через два уперлась в деревню Гусевка, удобно раскинувшуюся на пригорке.

Гудков лежал на опушке леса и обдумывал ситуацию. В бинокль было хорошо видно, что Гусевка занята немцами. Собственно, от самой деревни остались только два дома. Дальше виднелись лишь черные печные трубы да кучи обгорелых бревен. У крайней, чудом уцелевшей хаты уткнулись передними колесами в плетень два немецких мотоцикла с колясками. В тени старой липы матово блестела крыша штабного автомобиля. Чуть поодаль, среди уже высоких, но еще зеленых подсолнухов, мирно дымила почерневшая от пожарища труба. Несколько полуголых немцев гонялись по заросшей огромными лопухами улице за курами, отчего по деревне стоял такой гвалт, что слышно было издалека. Судя по карте, обойти деревню стороной не представлялось никакой возможности. С южной и северной стороны деревня и проходящая через нее дорога были плотно зажаты непроходимыми болотами, наверное в изобилии усыпанными брусникой, не к месту подумалось Гудкову. Он тяжело вздохнул и повернулся к Пустовалову:

– Ну что, Иван Иванович, похоже, дальше нам дороги нет. Что делать будем?

Пустовалов протянул руку и взял командирскую планшетку. Бегло взглянул через исцарапанный целлулоид полевой сумки на замызганную и протертую на углах до дыр «двухкилометровку»[5]5
  Двухкилометровка – карта с масштабом 1 см к 2 км.


[Закрыть]и положил обратно на траву.

– А что здесь сделаешь? – капитан поскреб небритый подбородок. – Остается только одно – дождаться темноты и, используя фактор внезапности, пробовать прорваться через Гусевку. Как стемнеет, схожу на разведку. Не похоже, чтобы немцев в деревне было много. Другого выхода я лично все равно не вижу. Гусевка – это что, вот если и Вязьма уже у немцев… – Капитан внезапно умолк, видимо сам испугавшись своих мыслей.

Стемнело. Время текло утомительно медленно. Наконец последние огоньки в деревне погасли. Пустовалов снял с петлиц капитанские шпалы, расстегнул карман гимнастерки, достал документы и, отвинтив орден Красной Звезды, все это выложил на траву перед Гудковым.

– Пойду один, – тихо проговорил он, проверив пистолет ТТ, сунув в голенище сапога нож разведчика, фонарик и закинув тощий вещмешок за плечи, – попробую разобраться на месте сам. Если что пойдет не так, то, как говорится, «не поминайте лихом». Если все в порядке, три раза мигну вам фонарем с угла крайнего дома. На все про все – два часа. Если через это время сигнала не будет, быстро уводи колонну назад к реке. Советую загнать машины как можно глубже в лес, а груз затопить. – Капитан хлопнул Гудкова по плечу. – Ну, бывай, майор! – Повернулся спиной и шагнул в темноту.

…Броском преодолев открытое поле перед деревней, капитан неторопливо восстановил дыхание и стал осторожно пробираться сквозь заросли малины, заполонившие все свободное пространство за домом. Заглянул в крайнее тускло освещенное окно. В комнате за столом со стаканом в руке сидел толстый фельдфебель, а двое прыщавых молоденьких унтер-офицеров старательно лапали зажатую в угол между облезлым буфетом и печкой девку. Та отчаянно сопротивлялась, офицеришки распалялись все больше. Фельдфебель, сидевший, по счастью, спиной к двери, жадно пожирал глазами происходящее.

– Этих мы оставим напоследок, – удовлетворенно хмыкнул Пустовалов, – пущай пока развлекаются, – и метнулся к соседней хате. Рывком распахнул дверь, в доли секунды миновал сени, зафиксировал положение развалившихся за столом солдат, влетел в дом волчком, молниеносно нанося удары финкой. Режущий, два колющих, снова режущий, бросок на пол, кувырок через голову. Нож со свистом пролетел через стол, и последний из солдат СС, пытаясь остановить бьющую фонтаном из горла кровь, повалился на спину. Капитан поднялся с пола и с удовлетворением оглядел дело рук своих. Четверо немцев так и застыли за столом в тех самых позах, в которых их настигла мгновенная смерть. Пятый же, в последний момент выскочивший из соседней комнаты здоровенный рыжий ефрейтор, хрипел на полу, сомкнув на своем горле огромные окровавленные ладони, меж которыми чернела деревянная рукоятка ножа. Пустовалов ловко нагнулся и, выдернув из страшной раны «нож разведчика образца 1940 года», тщательно вытер его о скатерть, неторопливо, по-хозяйски огляделся и, потушив керосинку, вышел на свежий воздух.

Через пять минут, почти в точности повторив свой боевой танец с финкой, капитан Пустовалов, волоча за собой насмерть перепуганную девицу, выскочил на крыльцо и три раза мигнул фонариком. Потом сунул руку в карман и что-то быстро высыпал на обочину. После чего уже совершенно спокойно вышел на середину дороги. В придорожной пыли остались блестеть несколько новеньких серебряных монет 1924 года выпуска…

Только заскочив на подножку последней, замыкающей колонну полуторки, капитан тяжело опустился на жесткое деревянное сиденье и, повернувшись к притулившейся рядом и дрожащей то ли от холода, то ли страха девушке, спросил: