Текст книги "Мужчина в колготках"

Короче, не отпускают меня. Только задания все дают и дают. Я плюнул и самовольно уехал из армии. Сам себя уволил. Просто переоделся в «гражданку», сел в попутку и уехал. Обиделся на всех офицеров. И на месяц загулял в Москве без документов. А то что дисбат мне светит – у меня и в мыслях не было. Как это, я же отслужил два года! А на самом-то деле это уголовная статья.

Меня, естественно, все обыскались. Всю дивизию подняли на уши. Маме телефон оборвали: «Ваш сын не приехал домой?» Она говорит: «Он, вообще-то, у вас должен быть, в армии…» И начала сама меня разыскивать. Нашла случайно, через одного моего друга – Игоря Гарусова. Конечно, попало мне от нее знатно. Но что делать, надо сына от уголовной статьи спасать.

Мама связалась с нашим майором Карпухиным. Она как-то умеет так найти подход к людям. Убедила его, что не надо Пескова наказывать. Он ей говорит: «Привезите сына в дивизию ночью, чтобы никто не видел». И вот меня контрабандой, в темноте, под конвоем мамы проводят на территорию дивизии.

Идем прямо к Карпухину домой. Открывает мой офицер – в трусах. Я смотрю на него как побитая собака, и сказать-то мне, в общем, нечего. Вижу – и он прекрасно понимает, что происходит. Ситуация дурацкая. Не находит ничего лучшего, чем сказать:

– Солдат, почему не в форме?

Я не растерялся:

– А вы?

Он только руками развел от такой наглости. Говорит:

– Так, мамочка, проходите на кухню, а ты – быстро в полк, и чтоб в форме стоял передо мной через час, как хочешь.

Я пулей лечу к своим друзьям, которые еще дослуживали, – ребята, дайте форму! А они все побольше меня, я же мелкий. Мне их форма велика, все висит: ремень кое-как, шапка набекрень… Настоящий Максим Перепелица. В общем, как-то снарядили. Возвращаюсь к Карпухину.

– Товарищ командир, рядовой Песков прибыл в ваше распоряжение!

Он на меня посмотрел и воскликнул:

– Боже мой! И это наша российская армия!

И добавил, уже маме:

– Мамочка, езжайте домой, ни о чем не беспокойтесь, он за моей спиной.

Было самое начало декабря. Карпухин втихую запер меня в новом учебном корпусе, на территории полка. И говорит: «Я тебе даю три недели, вот этот месяц, который ты гулял, должен отработать».

И дал мне задание – оформить стены учебного класса. Дал мне чертежи, размеры, что и как должно висеть. Ко мне приставили солдата, они менялись, а я был на замке. Единственная связь с внешним миром – открытая форточка, куда можно было курить. Три недели я рисовал. За мной выносили ведро, мне приносили еду. А я работал. Отрабатывал свой побег.

Меня уволили 29 декабря. Мама за мной приехала, я пришел, уже в нормальной форме, к Карпухину:

– Товарищ командир, ваше задание выполнено.

И он со слезами на глазах отдает мне документы.

– Все, – говорит, – вы уволены из рядов Вооруженных Сил Советского Союза.

Мы с ним выпили армейские «боевые сто грамм», расцеловались, и, к сожалению, больше я его не видел. Дай Бог ему и его семейству счастья!

На последней электричке мы с мамой уехали в Москву. Так закончилась моя армейская служба.

P.S. Светлая память командиру батальона майору Крохину и капитану Водолазову, которые погибли в Афганистане. Низкий поклон всем моим офицерам.

Здравствуй, Одесса!

Прожив столько лет и побывав в самых разных ситуациях, теперь я точно знаю – случайно люди не встречаются. Это Богу так угодно, зачем-то это надо. Другое дело, что люди сами должны понять, для чего же они встретились.

У меня был друг, как я уже говорил, режиссер театра МГУ, Иосиф Петрович Потапенко. Он когда-то был артистом балета, потом, в силу возраста, ушел со сцены, поступил на режиссерский, был учеником Марка Захарова.

Я студентом ходил в театр МГУ на спектакли и узнал, что при нем есть школа-студия, где Потапенко преподает. А мне же все любопытно и хочется актерское мастерство «прокачать». Я подошел к Иосифу Петровичу, спросил, можно ли походить к нему в студию. Он проверил меня опять, как при поступлении: стихи, басня, проза… Ну говорит, давай. И стал меня учить актерскому ремеслу.

Потом был призыв в армию. Как я уже рассказывал, провожали меня на квартире Владимира Никольского, с которым мы дружили. Компания собралась большая, и Иосиф Потапенко в том числе. А еще был там один человек, которого я до этого не знал, – молодой мужчина из Одессы – Игорь Гарусов, друг Володи Никольского.

Мы подружились за эту ночь так, как будто знали друг друга давно. Утром мама в слезах, я уезжаю на Белорусский вокзал, в военкомат, все меня провожают гурьбой…

В то время все писали друг другу письма, и я не стал исключением. Армия вообще способствует эпистолярному жанру. Все два года я писал моей первой любви – Ларисе Белогородцевой (мы с ней познакомились, когда нам было по 15 лет, а потом, спустя несколько десятилетий, она как-то пришла ко мне на концерт). Много кому писал, в том числе и Игорю, который уже уехал в свою Одессу.

Когда я в конце службы сбежал из армии, мама не знала, где меня искать, и стала звонить всем, кто тогда был на моих проводах. До Иосифа Петровича дозвониться не смогла, но вышла на Игоря – тот из Одессы прилетел меня искать в Москве. А они дружили с Володей Никольским. Естественно, где может быть Песков? У Никольского. Там они меня нашли. Откуда уходил, туда и вернулся.

Мама с Игорем повезли меня обратно в армию. И когда мы вернулись в Москву, Игорь сказал мне:

– Сань, я поехал в Одессу. Понимаю, у тебя сейчас учеба начнется, но пока новогодние каникулы еще три дня, доезжай до дома, покажись всем и прилетай ко мне.

О, Одесса! Я же мечтал о ней! Естественно, я с радостью его приглашение принял. Говорю маме:

– Я уезжаю!

Она только рукой махнула – опять двадцать пять… Но Игоря мама уважала, особенно после того, как он помог ей меня разыскать. Поэтому поехать к нему разрешила.

Прилетаю в Одессу. Светит солнце, тепло, январь месяц, самое начало. Меня встречает классическая одесская тетя Соня – мама Игоря. Очаровательная женщина. Первое, что сказала, увидев меня:

– Маленький, будем тебя откармливать за два года!

После армии мне нечего было надеть, Игорь купил мне джинсы, еще что-то и подарил сапоги «казаки», я в них лет 15 еще ходил потом, так их полюбил.

Три дня пролетели моментально, надо собираться обратно, ехать учиться. А не хочется. Игорь был популярным человеком в Одессе, он занимался туристическим бизнесом, у него было очень много именитых друзей. Дом литераторов, Дом актера – он был вхож везде. И таскал с собой меня. Какие там три дня? Мне разве хватит? Я говорю:

– Игорь, а можно я еще у тебя поживу?

– Да живи хоть сколько, только не забывай, что тебе учиться надо!

И тут приезжает в Одессу съемочная группа фильма «Дети капитана Гранта» – Коля Еременко, Тамара Акулова… Ну где они могут тусоваться, как не у Гарусова? Каждый день они приезжали со съемок к нему домой. Помню, как мы с Тамарой сидели на шкафу и пели песни… это было что-то! Столы ломились. Естественно, мама Соня все накрывала. А я ей помогал накрывать, готовить. Она уже, видимо, решила, что я остаюсь насовсем. Какая там учеба? Каждый день мне покупали билет и сдавали его.

Так прошел месяц. Конечно, потом все-таки пришлось уезжать. Но за это время у меня появились новые друзья. Была такая девушка, Алла, которая потом уехала в Лос-Анджелес, там она работала в аэропорту, и мы с ней встречались, когда я приезжал на гастроли в США. Она обеспечивала мне «зеленый коридор», я проходил везде без очереди, а она меня и мой коллектив встречала. И мы бежали курить!

Прошли годы, я уже артистом стал. А дружба осталась!

Игорь Гарусов уехал в Германию. Теперь там развивает туристический бизнес. Как-то я приехал туда на гастроли, прошло уже больше пятнадцати лет. Конечно, он пришел на мой концерт, даже купил билет – за что я его, естественно, отругал.

Потом мы с ним сидели в ресторане, выпили и, конечно, вспомнили ту мою поездку в Одессу. Он сказал, что гордится тем, что когда-то он познакомился со студентом, который теперь собирает аншлаги в Германии и в других странах. Получается, что он внес свою лепту в мое становление. Он так и говорил: «Саня, как я счастлив, что был в твоей жизни!»

Но что значит «был»? Он и сейчас в ней. И останется навсегда. Теперь еще и благодаря этой книге, которую, надеюсь, Игорь прочтет.

Падение

Отслужив в армии и покинув Одессу, я вернулся в цирковое училище, на третий курс, и продолжил заниматься. Практически по всем предметам я учился хорошо, единственное, что у меня совсем не шло – акробатика. В этом плане я был слабенький, я же в армии на турнике не висел.

Мой педагог по акробатике Юрий Андреевич Громов мучился со мной, иногда в отчаянии говорил:

– Милостивый государь, я с вами уже не могу!

На что я разводил руками, корчил рожи и отвечал:

– А что делать?!

Он хохотал надо мной, но все-таки учил. На одном из занятий по акробатике надо было делать сальто мортале: прыгнуть, сгруппироваться, перевернуться, раскрепоститься и встать на ноги. Любой студент умеет это делать, как «Отче наш». Только не Песков.

Изрядно намучившись, я взял себя в руки и решил попробовать прыгнуть без лонжи (страховка для артистов. – Прим. ред.).

Громов спросил:

– Ты точно готов?

Я гордо ответил «да», будучи, на самом деле, совсем не готовым к этому. И вот он меня страхует, я иду, он дает мне толчок, как бы переворачивает в воздухе, а тут… я передумываю «приходить» на ноги. Громов тут был совсем не при чем, он сделал все правильно, вытолкнул меня по всем правилам. Но я – «пришел» на шею.

Лежу, не шевелюсь, вокруг все бегают, с ума посходили, занятия прекратили – катастрофа, парень «сломался»… Кое-как погрузили меня на носилки, отнесли в медкабинет, благо он был рядом.

Как показало исследование, позвоночник у меня был поврежден в двух местах – 6 и 7 позвонки в шейном и грудном отделах. Все понимали, что я больше профессионально не пригоден. По профнепригодности я и был отчислен из училища. Так, в одночасье, рухнула моя мечта – быть артистом.

Теперь мне была одна дорога – обратно в Коряжму. Где в это время разворачивалась семейная драма.

За какое-то время до происшествия с сальто мортале моя мама была в отпуске, на обратном пути собиралась заехать ко мне в Москву. Поезд проезжал станицу Курганную в Краснодарском крае, где жила бабушка, папина мама. Поезд стоял там полчаса. Бабушка подошла к вагону, чтобы увидеться, передать какие-то гостинцы для меня.

Мама стала спускаться к ней из вагона. Перрон был очень низкий, а на ступенях – изморозь. Мама поскользнулась и упала, а бабушка, растерявшись, попыталась ее поднять и неудачно потянула. Итог – тазобедренный перелом со смещением. Конечно, ее сняли с поезда и отправили в больницу, надолго.

В это время мой отец загулял и ушел из семьи. Он сначала даже не хотел ехать за мамой, чтобы привезти ее домой, в Коряжму, с загипсованной ногой. Бабушка, конечно, провела с ним воспитательную работу, и он все же приехал. Всю обратную дорогу они молчали.

У матери слезы-сопли, ходить не может, потому что гипс по бедро, муж от нее уходит и даже переезжает в другой город с другой женщиной. В это время ломаюсь я. И приезжаю – еще один калека. Пытаюсь поговорить с отцом, мол, что ты творишь? Ты видишь, что с нами произошло?!

Он отвечает:

– Я ничего не могу сделать…

– Тогда ты мне больше не отец.

Потом, когда я стал старше и получил собственный болезненный и иногда горький опыт в делах сердечных, я, конечно, понял, что он действительно не мог тогда по-другому. И даже как будто не услышал этих страшных слов от меня.

* * *

И вот – приехал я, переломанный, домой. Отец ушел, мама – на костылях, ходить почти не может. Я – лежу в корсете. Обстановка в доме, конечно, нервная.

Единственным человеком, который нас поддерживал в этот непростой момент, была моя любимая 72-летняя бабулечка Маня (Мария Михайловна Вяткина, мамина мама).

Готовила, стирала, помогала нам с мамой доползать до туалета. Она юморная была, говорливая, но если что не по ней – могла и матом. Любила под настроение выпить 50 грамм водки и пела частушки. Так она нас развлекала. Пекла мои любимые шанежки («шаньги» – северное блюдо, из теста с разными начинками. – Прим. ред.) с картошкой, посыпала сверху толокном…

О том, что произошло у матери с отцом, не обмолвилась ни разу.

И только благодаря бабушке, ее энергетике этот период прошел как-то более-менее ровно, спокойно. Она буквально на своих плечах вытащила нас из этой катастрофы.

* * *

Отец уехал в Усть-Илимск, сопровождаемый проклятьями некоторых родственников. И надолго пропал из нашей жизни. Потом выяснилось, что женщина, с которой он уехал, через месяц умерла. Ходили какие-то слухи, что она была не очень хорошим человеком, и мать у нее как-то странно, неожиданно умерла, грибами ее, что ли, отравили… Но я в это не вмешиваюсь, судить не буду. Я ее видел только на фотографии.

Так отец остался в Усть-Илимске, один. Назад дороги нет, все мосты он порушил. А ведь вообще-то он хороший мужик был. Про таких говорят – «Бог его поцеловал». Общительный, любвеобильный, он со всеми моментально находил общий язык, мог говорить на любые темы. Яркий был очень, и, конечно, я – в него.

Как-то в Усть-Илимске, уже после того, как умерла та, с которой он уехал, папа заболел гриппом и пошел в поликлинику. А там женщина-врач. Разговорились. Оказалось, что она в это время тоже отходила от житейской драмы: у нее муж погиб в автокатастрофе, осталось шестеро детей. Они с папой полюбили друг друга и прожили душа в душу 25 лет (с моей мамой папа прожил 20)!

Когда все старые обиды забылись, я снова стал общаться с отцом и его новой женой Валентиной. И даже в 1993 году привез их всех (вместе с моей мамой) на мой первый сольный концерт, в концертный зал «Россия».

Они сидели все втроем в первом ряду. Папа – посередине. А я в образе Бабкиной поил их чаем в своем номере «Конфетки-бараночки». Папа плакал от счастья. После концерта поехали все ко мне домой – я тогда только-только купил комнату в коммуналке. Все спали вповалку, на полу, на каких-то одеяльцах, в окружении моря цветов, которые мне подарили на концерте. Так я их подружил. И потом они общались всю жизнь. Я даже был в Усть-Илимске, у них в гостях.

Я простил своего отца. Конечно, ему надо было тогда потерпеть, поддержать нас с мамой. Подождать два-три месяца, поднять нас на ноги. Но у него, как говорят, вожжа под хвост попала, ему надо было сегодня и сейчас. И в этом смысле я – в него. Может быть, поэтому я его и простил.

Мужик-то классный. И отец, и дед любящий… Был.

Артист «Пескоструев», картошка и абрикосовый ликер

Со своей женой, Галиной Михайловной Хайрулиной (сейчас она Пескова, как и моя дочь Даша), я познакомился на пороге. Можно сказать – на входе в новую жизнь.

Это было 4 сентября 1984 года. Когда я более-менее восстановился после травмы, стало понятно, что цирковая карьера для меня навсегда закончена. И я решил попробовать себя в театре. Самый близкий театр к Коряжме был в Котласе. Туда я и поехал.

Открыл дверь служебного входа драмтеатра и буквально нос к носу столкнулся с ней: огромные глаза, распущенные пшеничные волосы ниже попы. Типаж такой же, как у актрисы Натальи Белохвостиковой. Красотка. Ясно, что прима.

Я обалдел, промямлил:

– Здравствуйте…

Она смерила меня надменным взглядом, кивнула.

– Мне бы к директору как-то…

– Входите, налево и по лестнице, на второй этаж.

Отчеканила и ушла.

Меня приняли и тут же дали роль – в спектакле «Печка на колесе». Мне было 24 года. А играть надо было 36-летнего мужика, прапорщика. Но самое интересное, что это была история моего отца!

У главной героини шестеро детей. Муж-алкоголик. Мой персонаж влюбляется в нее, и она становится его женой! Моя первая роль в театре. Как такое можно придумать? Ведь тогда я этого даже не знал. Отец просто сыграл эту мою роль в своей жизни.

На следующий день я пришел на репетицию, меня вводят в спектакль. Краем уха слышу: «Пескоструев, Пескоструев…» Оказывается, мне уже дали кличку в театре. На второй день! Кто ее дал? Конечно, та девушка, с которой я столкнулся при входе в театр!

Она, говорят, рассказывала: «Какой-то там пришел, молодой, яркий такой весь из себя, какой-то песко… Пескоструев, что ли…» И ко мне это прозвище надолго прилипло.

Так я начал играть в театре. Моей первой партнершей по сцене была ведущая актриса – Светлана Полякова. Ее настоящий муж, Владимир Поляков, играл того самого алкоголика. Он уже ушел из жизни, к сожалению, а она до сих пор играет.

Сейчас на театре есть памятная доска, посвященная ему. И каждый раз, когда приезжаю туда, я кладу к ней цветы. Я вообще очень трепетно отношусь к этому театру.

…Репетиции шли где-то неделю. И вот первый спектакль. Там есть такая сцена: я назначаю ей свидание, она приходит ко мне ночью. И я должен ее как-то обнять, поцеловать… На следующий день Полякова жалуется в дирекцию: «Кого вы взяли в театр, кто это такой вообще?! Он даже не может обнять и поцеловать меня в роли нормально, это ужасно, я не хочу с ним играть!»

Меня вызывают «на ковер», объясняют, что надо играть этот эпизод как-то чувственнее, правдоподобнее… Я думаю, ах так!

После второго спектакля она опять на меня жалуется: «Кого вы берете в театр?! Он меня чуть не изнасиловал на сцене! Я не могу с ним играть, потому что…»

Ну как-то мы притерлись друг к другу, конечно, потом.

Так началась моя театральная карьера. И все это происходило на глазах у той девушки, Гали.

А с ней мы подружились. Не было никаких флюидов, просто дружба, приятное общение. Вообще, вся труппа меня приняла, полюбила, я был душой компании. С каждым из тридцати артистов нашел общий язык.

Я отработал в Котласском драмтеатре два сезона – 1984–1985 годы. Сыграл 15 ролей: от «Сына полка» до «Золушки» и «Царевны-лягушки». Во многих спектаклях мы были партнерами по сцене с моей будущей женой. Иногда после выступлений собирались веселой компанией в коммуналке, где жили наши актеры, недалеко от театра. На кухне постоянно травили байки, стояла театральная шумиха, обсуждали прошедшие спектакли, смеялись…

При этом я ездил ночевать домой. 25 километров – до Коряжмы и обратно. Каждый день приезжал к 10 утра на репетицию, потом мне было нечего делать до вечернего спектакля. И я ходил в кинотеатр «Спутник», смотрел кино. А когда кино заканчивалось, шел в театр, играть. И уезжал домой.

Как-то Галя меня пожалела. Говорит: «Ну что ты мотаешься туда-сюда, вот, можешь у меня тут поспать».

Надо сказать, в нее были влюблены все мужики в театре. Все сходили от нее с ума. А тут – какой-то пацан приехал и остался ночевать!

* * *

18 мая 1985 года мы с Галей возложили цветы к памятнику Ленина в городе Коряжма. Шел снег. Свадьба была веселая – в кафе «Садко», на набережной.

После бракосочетания мы, как положено, поехали в свадебное путешествие – в Керчь, к моему армейскому другу, цыгану Игорю Старостину. У него там был сад, дом, и он очень нас звал к себе, так что сомнений, куда именно ехать, у нас не было.

Как-то мы сидели веселой компанией, выпивали, как сейчас помню, абрикосовый ликер. Тепло, море рядышком шумит, беседка увита виноградом… И я Гале шепчу на ушко: «Может… м?» Она отвечает: «А пойдем!»

Так появилась наша Дашка.

* * *

В 1985 году меня пригласили работать конферансье в Архангельскую филармонию. Мы переехали туда вместе с Галиной, уже беременной. И тут оказалось, что ее друг, Саша Сумишевский (Александр Сумишевский – пародист, лауреат Всесоюзного конкурса артистов эстрады. – Прим. ред.) решил уйти из Пермской филармонии, где работал артистом разговорного жанра, появилось вакантное место, и его занял я.

И вот у меня гастроли в Москве, с Пермской филармонией. Мне звонит любимая теща Валентина Степановна:

– Саша, поздравляю, у тебя родилась дочка!

Я, конечно, ужасно обрадовался. Но первое, что пришло на ум и было сказано, прозвучало странно:

– Какой кошмар!

А все потому, что мы-то ждали пацана. УЗИ тогда не было. И все девять месяцев мы гладили животик, имя даже придумали – Данечка, Даниил. Получается, что наша девочка слышала его, привыкала… Значит, надо было срочно придумать какое-то женское имя, которое начиналось бы на «Да». И тут я вспомнил, что у моей бабушки была мачеха – Дария. Его и предложил.

Все согласились моментально, ни у кого не было вопросов.

Я сразу же полетел из Москвы в Архангельск, бегом – смотреть на младенца.

Увидел: малюсенькая такая, голова да ножки…

Галина говорит: «Я ее боюсь мыть. Она такая маленькая…»

Ну что мне оставалось – взял малышку, прижал к себе, унес в ванну, закрыл дверь. И два часа с ней разговаривал. Мыл ее. Именно тогда мы с ней и подружились. Между нами произошло самое важное. Она смотрела на меня своими младенческими глазками. И волосы у нее были длинные, черные, как у ее бабушки. Изжога у Гали была все девять месяцев. Именно поэтому думали, что мальчик. А родилась девчонка с мужским характером.

Мы всей семьей переехали в Пермь. У нас квартира, кстати, была под номером 58 – такой же номер, как у дома, в котором живет моя мама (это я так, не могу пройти мимо совпадений).

Папа ездит на концерты, мама гуляет с дочкой. Дашка такая смешная была, хорошенькая, с фонтанчиком на голове, любила длинные платья. Очаровательная. А я над ней буквально трясся. Даже представить себе не мог, сколько во мне этой родительской любви и нежности к маленькому существу…

Когда Дашке исполнился год, у нее начали активно вылезать зубы. А она очень любила брать меня за уши и притягивать мою голову к себе, такая у нас была игра. Однажды притянула меня так и от избытка чувств цапнула за нос. И тут я ей так серьезно говорю: «Даша, стоп. Все, теперь мы начинаем взрослую жизнь». Она на меня взглянула совершенно по-взрослому. Все поняла.

Я говорил с ней обо всем. Никогда ничего не скрывал. Может быть, она чего-то и не понимала, но впитывала. Я ей рассказывал, что у меня происходит в жизни, что на душе. Моя дочь знает про меня все. И так до сих пор. И я знаю про нее все. Ей нечего скрывать. Я считаю, что это – единственно правильный способ воспитания – делать так, чтобы дети тебе доверяли.

Когда Даше исполнилось 10 лет, умерла ее любимая бабушка, Галина мама. А я в тот момент уже окончательно перебрался в Москву. Мы продали в Перми квартиру Валентины Степановны, естественно, из этих денег я не взял ни копейки. Перевез семью в Москву, в квартиру, где они сейчас живут (о том, как она мне досталась, я тоже обязательно расскажу, это была настоящая комедия).

Конечно, ребенку надо учиться. Я пошел в школу Игоря Моисеева, на Пушкинской, захожу к директрисе. Она охнула.

Я говорю:

– Пожалуйста, возьмите дочку в вашу школу!

– Александр, какие вопросы! Конечно.

Даша всю школу прошла с Лизой – дочкой великой актрисы Татьяны Васильевой. Они сидели за одной партой.

От их семьи на собрания ходил супруг Татьяны, Георгий Мартиросян, а от нашей – Галина. Так они подружились. А мы с Татьяной тогда еще не были знакомы. Как мы встретились – я расскажу чуть позже.

Тогда у всех на слуху был ансамбль «Непоседы», и я решил, что неплохо было бы Даше туда попасть. Я пришел к их руководителю, Лене Пинджоян. И моя дочь вошла в состав этого коллектива. Ее мама была очень довольна, и я, естественно, тоже.

Даша дружила со знаменитыми теперь «непоседами»: Сергеем Лазаревым, Владом Топаловым, «татушками». Помню, как я их гонял из «Макдональдса», который только-только открылся в Москве, заставлял есть бульон, чтобы не портили себе желудок. Иногда подкармливал конфетами…

И до сих пор Дария Пескова великолепно себя чувствует там – уже как концертный директор.

Как-то, лет в 12, Даша пришла из школы и устроила мне истерику. «У всех в классе есть мобильные телефоны, а у меня нет!»

Я выслушал, подождал, пока девочка успокоится, и говорю: «Даш, заработай. Кто тебе не дает? Иди, зарабатывай на телефон».

Она не ожидала, что «звездный» папа ей такое скажет. Но у меня есть железные принципы – я воспитывал свою дочь так же, как воспитывали меня: заслугами родителей можно и нужно гордиться, но никак нельзя пользоваться. Нужно добиваться всего самому.

* * *

В это время наша семья проходила очень непростой жизненный период. Мы жили под одной крышей, в московской квартире. Но в силу моей влюбчивости (как вы понимаете, в этом я пошел в своего папу) у меня была уже своя личная жизнь.

Знаю, что обо мне ходит немало слухов. Какие-то я опровергну, что-то, возможно, окажется правдой. Но я хочу, чтобы мои читатели знали из первых уст одно: моя семья – жена и дочь – люди, ради которых я всегда был и буду готов на все.

Еще раз повторю – мы жили под одной крышей. И в этот период произошло несчастье. Как-то я заметил, что Галина ведет себя не как обычно – она вдруг перестала быть жизнерадостной, веселой, какой я привык ее видеть. Она стеснялась рассказать мне о своем состоянии. Но потом все-таки «сдалась». Оказалось, что в какой-то момент у нее неожиданно начал расти живот. Буквально – не по дням, а по часам.

Я увидел это в пятницу, сразу сказал, что надо ехать в больницу. Но она отнекивалась, говорила, что ничего страшного, наверняка ерунда, все пройдет. Суббота – живот стал больше. Рос на глазах. Воскресенье. Я понимаю, что уже все, откладывать некуда. Галя продолжает упорствовать – выходной, там наверняка никого нет… Но я решил действовать.

Рядом с нами был военный госпиталь имени Бурденко, меня там знали, я давал шефские концерты для врачей и пациентов – солдат и офицеров. Говорю, все, поехали. Мы с моим директором и помощником буквально насильно усаживаем ее в машину, привозим в больницу. Вечер, часов 10. Я просто чувствую, что все, край. Еще чуть-чуть и будет поздно. Галя упрямая. Боли адские, но терпит. Врач только взглянул на нее и резко так:

– Срочно на стол!

Операция шла 6 часов. Выходит доктор.

– Александр…

– Да.

– Зайдите.

Ребята остаются в коридоре, я захожу.

– Я сделал все, что можно. Готовьтесь. Рак, четвертая стадия. Как вы вообще успели ее привезти?

– Три дня уговаривал…

– Несколько минут оставалось до смерти. Еще бы чуть-чуть – и все.

На меня как будто ушат воды вылили. Дочери 12 лет. Отец нашел себя в профессии и ищет в личной жизни. В такой ситуации потерять мать – как нам всем с этим жить???

А дальше началась борьба. Моя личная война с раком – за жизнь моей жены. Пять курсов химиотерапии, потеря волос, парики, благо у меня их полно… После каждого сеанса «химии» у Гали был жуткий «отходняк» – ходила, держась за стенки.

Смотреть на все это спокойно я не мог. Пошел к своему другу, одному из братьев Вайнеров, Аркадию (Аркадий Вайнер – писатель, сценарист, драматург. – Прим. ред.). Его супруга, София Львовна, работала в Московском онкологическом институте имени Герцена. Галину там приняли. Никто не давал никаких гарантий, но выхаживали, как могли.

Надо отдать должное еще одной женщине. Матронушке Московской, чей храм находится на Таганке. Каждый день Галя ходила туда молиться. Что именно ее спасло – не знаю, не берусь утверждать. Возможно, все вместе. Естественно, Галине дали инвалидность. Но главное – она выжила.

* * *

Прошло лет семь. Юбилей госпиталя Бурденко. Я приезжаю, а там все доктора – мои друзья, еще с Таманской дивизии.

Вообще-то, я часто обращался в этот госпиталь, там лечили практически весь мой коллектив. Когда кто-то руки-ноги ломал, когда сердце у моего директора Володи Анашкина отказало – всех везли в Бурденко. Низкий поклон всем врачам – лично от меня и от всех «пациентов» моего театра.

Так вот, юбилей. Праздничный концерт с моим участием, банкет. Ко мне подходит доктор – тот самый, который делал операцию Галине. Такой большой, крупный мужчина, а идет ко мне как-то неуверенно, как забитый мальчик. Мы поздоровались.

Я сказал первое, что пришло на ум:

– Вы – бог.

Он смотрит на меня и молчит. Вопросительно. После паузы я говорю:

– Жива.

– Как жива?! Я давал три месяца ей, но вам не сказал!

– А вот так, жива. Семь лет уже. Институт Герцена, София Львовна Вайнер, Елена Григорьевна Новикова держат ее. Ну инвалидность, вторая группа…

А он все повторяет, повторяет, как будто сам не может поверить:

– Как жива? Такого просто не может быть. Александр, я вам просто не сказал об этом, я вас пожалел. Я предупредил, но я не сказал…

Какой же он стал счастливый! Из побитого мальчика превратился в окрыленного человека. Сегодня он – главный военный врач Санкт-Петербургского военного округа.

Прошло уже 22 года. Галина живет в Москве, она педагог по театральному мастерству, преподает детям. Инвалидность сняли, рака нет.

Это все потому, что люди рядом. Доктора, которые знают свое дело. Люди, которые любят тебя и готовы сделать все, чтобы ты жил. Неважно, вместе или врозь. Мы всегда были и будем семьей. И родителями нашей дочери.