Текст книги "Актированные дни"

Инглишмен

Когда в нашем Колымском посёлке открыли восьмилетнюю школу, учителя сразу нашлись. Ведь у некоторых шахтёров жены были учителями, и пока не было работы, они сидели дома. А вот учителя английского языка не оказалось. Пришлось администрации школы договариваться с учителем соседнего посёлка, преподавать у нас английский язык.

И вдруг, уже зимой, к нам приехал учитель английского, бывший преподаватель Якутского госуниверситета. Приехал он без семьи, поселился в общежитии. Работа в университете сделала его человеком неординарным и даже чудаковатым, в сравнении с другими, обычными людьми. В школе ему сразу придумали прозвище «Инглишмен».

Хотя и прибыл он из Якутска, где погода не сильно отличалась от нашей – он всё время мёрз и одевался не только тепло, но и как-то смешно и неуклюже, примерно так, как одевают и укутывают маленького ребёнка, отправляющегося в детский сад. Одеваясь, он заматывал лицо до самых глаз шарфом, шапку-ушанку надевал глубоко, завязав потуже опущенные её уши, поднимал воротник пальто. На его руках были толстые меховые рукавицы, а на ногах огромные неподвёрнутые валенки.

А ещё у Инглишмена были необычные, на наш взгляд, карманные часы. На уроке он вынимал их из кармана и клал на учительский стол, постоянно поглядывая на циферблат в течение урока. Уроков английского языка в школе было немного, поэтому он направлялся к себе в общежитие, когда учебный день был ещё в разгаре.

Тут и начиналось самое интересное. Увидев Инглишмена, проходящего по коридору школы во всём своём непробиваемом снаряжении, кто-нибудь из учеников обязательно подходил к нему и спрашивал: «Борис Михайлович, сколько сейчас времени?»

Инглишмен останавливался, ставил на пол свой огромный портфель, в котором, по-видимому, был весь его домашний скарб, снимал рукавицы, заталкивал их в карманы и начинал расстёгивать своё пальто. Затем он лез во внутренний карман пиджака и вытаскивал оттуда свой паспорт, диплом и военный билет, довольно толстый бумажник, подавал их спрашивающему со словами: «Подержи!» Затем, порывшись в карманах, доставал расчёску, перочинный нож, опять говорил: «Подержи!» Затем, как у фокусника, из его карманов вынимались: яблоко, баночка с конфетками «Монпансье», две авторучки, карандаш, записная книжка, ножницы, фотографии, письма, ключи… И наконец появлялись долгожданные часы. Когда у спросившего уже не хватало рук, вещи со словами «Подержи» передавались рядом стоящим подросткам.

Всё это со стороны напоминало обыск пойманного шпиона, или инопланетянина, заброшенного к нам с другой планеты.

Наконец Борис Михайлович открывал крышку своих карманных часов и произносил: «Без четверти двенадцать!»

Затем он закрывал часы, укладывал их обратно в карман, далее складывались документы, фотографии и письма, ножницы и расчёска, ключи, ручки и карандаш, перочинный нож и баночка с конфетами. С трудом затолкав в карманы бумажник и яблоко, Борис Михайлович застёгивал свой пиджак, а затем и пальто на все пуговицы, надевал рукавицы, брал в руки портфель.

И тут подбегал еще один любопытный и спрашивал: «Борис Михайлович скажите, пожалуйста, сколько сейчас времени?»

Борис Михайлович понимал, что повторить всю процедуру будет очень сложно. Но и вспомнить, сколько времени было на часах, он не мог. Постояв некоторое время в раздумье, он говорил: «Спроси у Иванова, я ему только что сказал – сколько времени» и, вздохнув с облегчением, благополучно направлялся к выходу.

Значок

Вовка, маленький толстенький третьеклассник, чем-то напоминающий Карлсона, выменял у пацанов очень красивый значок. На уроке учительница не давала Вовке любоваться значком, и он спрятал его поглубже в карман. «А то ещё отберёт!» – с опаской подумал он…

На перемене Вовка от нетерпения взглянуть на значок отправился в туалет. Туалет был здесь же, внутри школы, как тамбур, пристроенный к зданию. Был он простым – с обычной дыркой в полу.

В эту дырку и уронил Вовка свой красивый значок, с трудом вытаскивая его из кармана брюк. Вон он теперь лежит, красуется чуть левее намёрзшей за ползимы кучи.

«Он же почти чистый! – с досадой подумал Вовка, – Надо попытаться его достать. Я ведь такие хорошие значки отдал за него»…

Но коротенькая Вовкина рука, как ни тянись, не доставала до значка. Туалетная комната была маленькой по размерам, и взяться за что-либо для опоры не было возможности. Как ни мучился Вовка, – ничего не получалось…

И тут в дверь постучали, причём уже не в первый раз.

«Не достану!» – уже решил Вовка и открыл дверь. За дверью стоял Радик. Он старше Вовки на два года, но они друзья, – с детства гуляли и играли вместе.

– Помоги мне достать значок! – с последней надеждой обратился Вовка к Радику.

– Ты что? Чокнулся?! Из-за значка лезть в дырку туалета. Дай я лучше туда схожу, а то перемена скоро закончится!

– Нет! – чуть не плача ответил ему Вовка, – Ты сейчас забрызгаешь весь мой значок. Просто поддержи меня, я чуть-чуть не могу до него дотянуться.

– Ладно! – пожалел Радик Вовку – Давай! Только быстрее доставай!

Вовка склонился над дыркой, а Радик стал придерживать его за пояс штанов.

Но короткая Вовкина рука всё равно до значка не дотягивалась. Вовка склонялся все ниже и ниже, и уже голова его почти вошла в дырку. И вдруг маленький и щупленький Радик не выдержал и выпустил плотного и тяжелого Вовку.

И Вовка, потеряв опору, резко опустился в дырку туалета. Его спасла мерзлая куча, на которую он встал головой. Из дырки теперь торчала только задняя часть и ноги незадачливого коллекционера.

Вовка о чем-то глухо кричал из-под пола. Радик же, попытавшись вытащить его за ноги, понял, что одному ему в этом не справиться – тот прочно застрял в дырке. И Радик, с испуганными глазами, выскочил из туалета, стал звать на помощь всех, кто оказался рядом. Но эта новость вызвала бурное веселье, и каждый не преминул заглянуть в туалет, чтобы прикоснуться к незабываемому зрелищу.

А потом, как в сказке про репку, Вовку из дырки тянули учителя. И всё-таки вытащили его с грязной репкой, и плачущего увели к умывальнику-рукомойнику.

В руке Вовка держал значок – как высшую награду за храбрость и решительность…

Кольцо

Куда спешит шахтёр после шахты? Конечно – в баню! Ведь если так домой прийти – родная мать не узнает – чёрный, как негр!

Баня – название условное. На шахте «Кедровская» это просто большое помещение с 20-ю душами, даже не разделёнными между собой перегородками. В раздевалке на столе лежат куски хозяйственного мыла, стопа вафельных полотенец…

Виктор с радостью встал под душ. С утра болела голова – вчера были в гостях, а утром опохмеляться нельзя, в шахту не пустят с малейшими признаками запаха спиртным. Контроль строгий…

Душ действовал расслабляющее, и голове стало легче. Из бани Виктор выходил последним…

Потом утренняя смена на автобусе возвращалась домой в посёлок Арэс. Виктор думал об одном – скорее бы дома опрокинуть с полстакана водки. В автобусе не курили. Но подъезжая к посёлку Виктор, сняв перчатку, хотел уже лезть за папиросой, и тут – о господи! Кольца на руке нет!

Вчера же не хотел его надевать. Но жена воспротивилась: «Не пойду в гости, если кольцо не наденешь…»

Ну – надел! И вот результат: вечером забыл его снять, утром уехал на работу и только на смене хватился – что обручальное кольцо надето на пальце. Куда его девать? Так в нём и работал. Скорее всего – смыл в душевой, больше негде? Хоть обратно возвращайся…

На Арэсе автобус ждала вторая смена. И тут Виктор увидел брата.

– Слушай! – схватил он его за рукав, – Приедешь в «нарядную», зайди сразу в душевую – я там мылся в самом конце под предпоследним душем. Посмотри – кольцо обручальное с пальца смыл!

– Ладно! – сказал брат, – Посмотрю обязательно!

Брат Владимир ни так давно вернулся с армии и тоже стал шахтёром, как его отец и старший брат.

В душевой он сразу нашёл кольцо – куда оно денется?! Никто ещё здесь не был после первой смены.

Теперь уже Владимир с кольцом на пальце в забое «давал стране угля»…

Встреча братьев произошла назавтра также у автобуса.

– Нашёл кольцо?

– Нашёл! Чего вчера не пришёл за ним?

– Да ладно, – может, вечером заскочу!

Братья жили раздельно. Старший с женой и двумя детьми, младший – с родителями. Он ещё не был женат…

Виктор не зашёл за кольцом и через день и через неделю. Всё некогда ему…

Когда в очередной раз Володя напомнил ему о кольце, Виктор уже не сдержался: «Да оставь его себе!» – сказал он вгорячах.

А ещё через неделю случилось страшное – в шахте обвалился пласт угля и Виктор погиб…

Уже после похорон и всех последующих поминок, Володя вспомнил о кольце. Вспомнил он и последние слова брата – «Оставь его себе!» Ведь они прозвучали как завещание. И Володя пошёл к его жене…

А потом – они стали жить вместе. Володя вырастил своих племянников, появился у них и общий сын. Назвали его Виктором…

Бич

Бич – бывший интеллигентный человек. Но все ли бичи были интеллигентами? Конечно, нет! Но были и интеллигенты…

В нашем посёлке была очень хорошая художественная самодеятельность. Причем хорошей она стала благодаря Толику Москаленко. Толик, имеющий цыганские корни, был прирожденным артистом, он мог играть на любом музыкальном инструменте, великолепно пел, а главное – был прекрасным организатором, и без преувеличения, – всеобщим любимцем жителей посёлка. Он был шахтёром, и уже потом, когда он погиб в шахте – это стало для всех настоящей трагедией…

Толик создал коллектив певцов и музыкантов. Они по праздникам давали большие концерты, выезжали и в другие посёлки Колымы…

Толик и привез из Донецка Гену. Весь внешний вид Гены выдавал в нём «маменькиного сынка», человека далёкого от реальности. Он был талантливым музыкантом-пианистом, хотя мог играть и на других инструментах. Выросший в семье музыкантов, обучаясь музыке с раннего детства, он не знал другой жизни. Его взяли в клуб, за счёт какой-то шахтёрской должности, ему сшили концертный костюм и он стал руководителем музыкального коллектива. Но это на работе, а в жизни? А к жизни, с её бытовыми проблемами, он был совершенно не приспособлен. Немного пожив в общежитии, ему нашли невесту, – молоденькую девушку из семьи бывших уголовников, на квартире которых цвела полным цветом «малина» и через день случались пьянки, драки и поножовщина. Уже вскоре после женитьбы с Гены сошел его артистический лоск, из нежного розовощекого мальчика он стал превращаться в небритого, с вечным перегаром, косматого человека, с трясущимися руками и побитыми стёклами в очках…

В посёлке было много переехавших из города Донецка. Многие знали его интеллигентных родителей, но жалея их, не хотели сообщать о том, что происходит с их единственным сыном. Гену пытались воспитывать. Но он не был хозяином себе и не мог что-либо изменить в том образе жизни, в котором оказался. Больше всего с ним бился Толик Москаленко. Он уже много раз пожалел, что привёз его сюда, но что-либо исправить теперь стало очень сложно…

Гену уже уволили с работы, он ходил грязным, побитым и вечно пьяным. Уже даже его жена, из уголовной семьи, от него отказалась…

Но случилось чудо. Парторг шахты, решивший с семьей возвращаться в родной Донецк, купил билет и Гене. Собрал его и увёз к родителям. Так закончились несколько-летние Генины мытарства. Приехав в Донецк, Гена снова вернулся к музыке и прежнему образу жизни, навсегда позабыв свою Колымскую эпопею как дурной сон…

Печальная история

Надю Куклину на Колыму привезла тётушка. Надя и правда была как кукла из фильма «Три толстяка». Что уж случилось с её семьей, что тетушка вынуждена была забрать Надю?

С началом учебного года Надя пошла в восьмой класс на Кадыкчане, где в то время учителем работала моя мама. Надя была уже сформировавшейся девушкой на два-три года старше своих одноклассников.

Сразу после школы Надя вышла замуж. Дима-грузин, недавно появившийся в посёлке, сразу приметил Надю и не давал ей проходу. Да и Наде не хотелось быть обузой тётушке и она согласилась стать его женой.

Друзья-кавказцы помогли Диме за лето построить домик, и молодая семья стала жить в нём. У них родился сынишка. Грузин не жалел денег на Надины наряды. И без того красивая Надя стала красивее любой актрисы. Но люди… Они стали нашёптывать Наде: Ты посмотри на себя и на него. Нашла себе мужа страшнее атомной войны…

В семье начались конфликты. Надя уходила к тётушке, затем возвращалась. И однажды конфликт перерос в драму. В их доме произошел взрыв, и Надя осталась без глаза и кисти руки. Объяснение было таким: Дима случайно с шахты принёс домой детонатор (простую трубочку – запал, прилагаемую к заряду аммонита) и якобы этот детонатор взорвался у Нади в руке… Дело на этом было замято.

Уже много позже в этом домике жил мой двоюродный брат, он не мог понять – откуда в потолке и стенах столько дроби?..

После этого, Надя некоторое время жила с Димой, но потом всё-таки ушла от него и стала с сыном жить отдельно. Сын пошёл в первый класс нашей Арэсовской школы. В один из дней в школу пришёл Дима-грузин. Он вызвал сына с урока, сел с ним в машину и увёз его в Сусуман, оттуда они улетели в Магадан и в Грузию.

Это стало шоком для всего посёлка. Надя помчалась следом. Раньше ей приходилось бывать у родственников Димы, но когда она приехала теперь, эти родственники сказали, что сына она больше не увидит, сын в горах и ей калеке не стоит его искать. В милиции же сказали, что отец имеет такие же права, как и мать. И ей нужно обратиться в суд. Но примет ли суд решение о передаче ребенка инвалиду от здорового отца? И Надя вернулась домой ни с чем…

В 2010 году я приезжал в Магадан, здесь живёт мой одноклассник Николай Балаш. Я расспрашивал его о наших арэсовцах, тех, кто ещё остался жить здесь, на Колыме, ведь прошло уже 30 лет после моего отъезда. Из наших на Колыме остались единицы. Большая часть выехала с Севера после ликвидации посёлков. Тут и прозвучало имя Нади Цверава. Она живёт недалеко от Магадана, в Балаганном. У неё семья, сын…

Уже в Чите в интернете в Одноклассниках как-то ко мне на сайт зашёл человек, имя и фамилия которого была написана латинскими буквами, ниже стояло место жительства – Рустави. Я сразу и не обратил на него внимание, прочитав только название города. И вдруг я вчитался в странное имя: Серго Цверава, кое-как осознал я, переведя фамилию на русские буквы.

Теперь уже я понял кто это.

«Вы жили в посёлке Арэс?» – написал я ему.

«Да!» – последовал краткий ответ.

«Хотите, я отправлю фотографию вашей мамы?»

«Да! Конечно! Спасибо большое! Вы знали её?»

Я переслал ему групповую фотографию её класса.

«Где на ней моя мама?» – последовал вопрос.

«Вы не знаете, где она сейчас?» – спросил Серго, прочитав моё пояснение.

Я рассказал, что она в Балаганном.

«Помогите мне, пожалуйста, с ней связаться!» – попросил Серго.

Я обещал помочь.

Потом мы разговаривали с Серго по скайпу. Он рассказал мне о себе.

«Я русский – сказал мне Серго, – я учился в русской школе и ненавижу отца за то, что он так поступил со мной. Когда я вырос, и меня взяли в армию, – хотел не возвращаться в Грузию. Служил в Красноярске. А после службы узнал, что посёлка Арэс уже не существует и где искать мать – неизвестно. Я вернулся в Грузию. Но вскоре началась война, в которой я не хотел принимать участие – взял турпутёвку и уехал в Грецию, где стал нелегалом. И вот недавно, когда всё утихомирилось – вернулся в Рустави. Я бы прямо сейчас вылетел в Магадан, но у Грузии с Россией нет дипломатических отношений, и визу на выезд не дадут»…

Я связался с Николаем Балашом. И он выяснил, что Надя уже переехала в Магадан. Николай встретился с ней, – у неё онкология. Надя сразу пошла покупать компьютер, чтобы связаться с сыном по скайпу.

И уже недели через две разговор по скайпу у них состоялся. Об этом мне написал Серго. Он благодарил меня и Николая, что ему удалось пообщаться с матерью. – У меня есть брат, – говорил он радостно, – С ним я обязательно когда-нибудь увижусь…

Уже через месяц Нади не стало…

Столб

В посёлке, на пустыре, возле ровной площадки, покрытой округлой речной галькой, стоял необычный, с красивым декоративным навершием, чугунный фонарный столб. Фонарей и лампочек на нём давно уже не было. И он стоял одиноко, непонятно откуда взявшийся здесь на Колыме, вдали от всякой цивилизации.

Летом на площадке иногда натягивали волейбольную сетку, – мужики играли на ней в волейбол. Поиграв, сетку бережно сворачивали и уносили домой. Она была очень ценной, – чтобы просто так оставлять её на улице.

В другое время площадка пустовала. Зимой она покрывалась глубоким снегом и только несколько тропинок пересекали ее в разных направлениях.

Нас с сестрой мать перед сном выводила погулять, когда не было сильного мороза. Мы ходили по ночному затихшему посёлку и смотрели на красивое звёздное небо. Такого ночного неба, как на Севере, нет нигде. Воздух ночью прозрачен, и звёзды, кажется, висят близко-близко и их такое множество, что начинаешь ощущать себя и посёлок, с тусклым светом окошек, маленькими крупинками в массе огней огромного звёздного мегаполиса…

Путь наш лежал и через площадку. И всякий раз, подходя к удивительному чугунному столбу, я рассматривал его красивую литую форму, сверху украшенную каким-то витиеватым вензелем. Как он оказался здесь? Ведь его привезли, наверное, издалека, из Москвы или Ленинграда? Для чего установили на этом пустыре?..

Позже, интересуясь историей поселка, я понял – зачем здесь появился этот красивый столб. Между площадкой и трассой была почта в домике бывшей проходной в жилую зону лагерного пункта. Сбоку у домика-почты ещё оставался добротный дощатый навес с двумя дверными проемами. Внешняя дверь была снята, внутренняя заколочена. И бывшая проходная превратилась в странную без окон веранду, выкрашенную, ещё в давние времена, красно-коричневым суриком. Тут же, сразу за проходной и была эта площадка для построения и переклички заключённых. А под красивым вычурным фонарным столбом когда-то стоял присутствующий на разводе лагерный руководитель…

Думаю, столб появился здесь неспроста. В ожидании какого-нибудь высокого начальства поусердствовала местная лагерная администрация и всякими неправдами доставила сюда, в отдаленный район Колымы, этот прямо-таки столичный столб. Он, возможно, даже стал главной достопримечательностью здешнего отдельного лагпункта.

Ах, если бы этот столб мог разговаривать! Сколько бы историй он мог рассказать, о скольких судьбах поведать… Эти истории составили бы, наверное, не один десяток томов.

Здесь же, у этого столба под фонарем был зачитан и последний приказ об амнистии заключённых и о расформировании самого лагеря. И ценный столб, как и многие лагерные начальники, остался не у дел…

В конце шестидесятых, на площадке стали строить жилой дом. Куда делся столб? Исчез! Не стали оставлять бывшие сидельцы чугунного свидетеля их тюремной жизни и безо всякого сожаления избавились от него…

Местный колорит

«Почтаря убили!» – пронеслась весть по посёлку. «Как же так? – рассуждали люди, – Ведь он человек безобидный. Хоть и много пьёт, вреда ведь никому не приносит. Да!… Без него теперь будет скучно в посёлке. Даже трудно себе представить посёлок без Почтаря…»

Почтарь – это Александр Иванович Почтарёв, местная достопримечательность. Он самый старый житель нашего посёлка, бывшего колымского лагерного пункта Дальстроя НКВД. Причём Почтарь появился здесь именно в те времена, когда посёлка можно сказать и не было – в 1940 году. Было несколько домиков-времянок за лагерным забором, где жили вольные, лагерная обслуга, семьи администрации лагеря. Поэтому Почтарь знает подноготную многих жителей, бывших сидельцев, освобождённых по хрущевской амнистии в 1955. С того времени перестал существовать и сам лагерь, превратившись в посёлок Арэс. Работал Почтарь на конюшне. Он же был и возницей. Зимой на санях, а летом на телеге возил всякую всячину для местной ремонтно-строительной бригады. Потом работу вообще оставил – стал пенсионером. Когда получал пенсию – покупал бутылку, а то и две бормотухи, выпив которую ему становилось скучно одному в маленьком домике, в котором жил, – он брал гитару и шёл в люди.

Я никогда не видел его играющим на гитаре и поющим песни. Гитару брал с собою скорее для того, чтобы показать, что у него праздник. Человек очень стеснительный и скромный, выпив для куража – он сразу преображался. Теперь он мог говорить каждому в лицо, всё, что о нём думает. Бывшим бандеровцам и власовцам от Почтаря не было проходу. Они старались не встречаться с ним на улицах посёлка, а улиц в маленьком посёлке было всего три. Почтарь, завидев кого-либо из них, кричал на всю улицу: «А! Фашист! Эсэсовец! Ходишь? Не расстреляли тебя…» Особенно доставалось коменданту посёлка – бывшему полицаю со Смоленщины. А еще Почтарь любил шутить. Его фразы стали в посёлке крылатыми. «За мной в посёлке все женщины бегают, – говорил он, делал паузу и продолжал – со швабрами». Всех женщин он называл Марусями, а мужчин Колями.

«Хорошая ты баба, Маруся, да дураку досталась», – говорил он каждой Марусе. К мужчинам же подходил незаметно и кричал: «Зарежу!… Кожаным ножом». Все привыкли в его шуткам, не обижались и так называемые «фашисты» – что уж заслужил, то и получай…

В этот день к нам домой собирались гости отмечать Новый 1970 год. Приготовления уже подходили к концу, чтобы сесть за праздничный стол. Разговор же естественно возвращался к Почтарю. Каждый, кто приходил в гости, с порога вещал: «Слышали новость?.. Почтаря убили!..» Вдоль трассы в нашем посёлке останавливались машины «Татры», дорога длинная, до Магадана ещё 700 с лишним километров, водителям нужен был отдых и сон. Спали прямо в кабине, в 50-градусный мороз двигатель не заглушишь. Место для парковки было выбрано не случайно – посёлок стоял прямо на Колымской трассе, здесь была хорошая столовая и рассчитанная в основном на водителей. Почтарь, проходя мимо незнакомого водителя, закричал: «Зарежу!..» и тут же получил монтировкой по голове…

Меня почему-то не радовал Новый год. Сильно разболелся живот и тошнило. Мать уже дала мне таблетки, но боль не проходила, стало морозить. И тут в гости пришла Валентина Ивановна – врач местной амбулатории. «Это не отравление, – сказала она – скорее всего аппендицит. Нужно отправлять его в больницу на Кадыкчан». Что происходило дальше, я помню смутно. Попросили Винцаса Страйгиса и он отвёз меня в больницу на своем «Запорожце». Пока принимали, наступил Новый год. Пришел пьяненький хирург и стал делать операцию. Помню, как он говорил мне: «Не спи!..», «Не спи!..», как показал вырезанный аппендикс. Потом меня перекатили в палату, переложили в кровать и я уснул.

Проснувшись утром, я оглядел палату. В палате было жарко. Кроме меня, в ней лежало ещё четыре человека. Когда я глянул на соседа слева – обомлел – это был Почтарь, с синяком под глазом и перевязанной головой…

Раньше мне трезвым Почтаря видеть не приходилось. Тем более с ним общаться. Но здесь в больнице, волей-неволей пришлось стать свидетелем его разговоров с другими постояльцами палаты. А начался разговор, со знакомства Почтаря с соседом по койке. Тот оказался водителем с Аркагалы. «А Шаламова знал?» – спросил его Почтарь. «А кто такой Шаламов?» – спросил водитель. И тут Почтарь начал читать стихи Варлама Шаламова. Я просто удивился, что он столько стихов знает наизусть. О Шаламове до этого времени я ничего не слышал, его «Колымские рассказы» тогда ещё не были опубликованы. «Шаламов же у вас на Аркагале жил!» – сказал Почтарь водителю. «А вы с ним были знакомы?» – спросили Почтаря. «Конечно! Его тут знали все…» – ответил он. – «А Вы как попали на Колыму, Александр Иванович?» – «Как и все в те времена, на пароходе! Другого транспорта тогда не было». Каждый раз, когда его начинали расспрашивать о себе, Почтарь отвечал как-то односложно и тут же переводил разговор на другую тему.

Через некоторое время Александр Иванович привык к окружающим и всё-таки поведал о своей жизни: «Нет, я не политический и не „враг народа“, хотя и уголовником меня не назовешь…» Его рассказ никак не увязывался с его нынешним состоянием и его судьба ничего, кроме горечи не вызывала. Родился и вырос Александр Иванович в Киеве. Карьера в 1930 годы у него складывалась удачно и развивалась быстро. Окончив экономический техникум, он сразу зарекомендовал себя знающим специалистом и стал директором магазина, затем в его подчинении оказалась уже целая торговая сеть, в которой были магазины, столовые и рестораны. Его статус предполагал и наличие знаний при переводе торговли с мирного на военное время и его отправили на военную переподготовку. Вдруг, после переподготовки, проведя ревизию в одном из торговых учреждений, обнаружили недостачу. Недостача была пустяковой – пропало несколько пустых ящиков из-под вина, которые хранились во дворе магазина. «Какая разница, – сказал следователь, – разбазаривать государственное добро никому не позволено! И то, что Вы в это время отсутствовали – ничего не меняет. Нужно было обеспечить сохранность народного добра!» С делом долго не тянули – его быстро передали в суд и тот вынес вердикт – за халатность приговорили к шести месяцам лишения свободы. Карьера Александра Ивановича вмиг рухнула. Но это оказалось не самым страшным. Отбывать срок наказания его отправили на Колыму. «Пока меня довезли, срок уже давно истёк», – вспоминал Александр Иванович. «…По прибытию в лагерь я обратился к начальству, те посмотрели дело и сказали: „Да, действительно истёк. Можешь быть свободным!“ Когда речь зашла об отправке меня домой, мне ответили: „А ты хоть один рубль заработал в лагере? Ничего тебе не положено, езжай за свой счет!“ Когда я вышел за ворота лагеря, то увидел, что вокруг зоны ничего больше нет, и пришлось снова вернуться в лагерь просить какую-нибудь работу, чтобы заработать деньги на обратную дорогу. Работу мне дали. Она ничем не отличалась от работы зэков. Хотя, формально, пока работал при лагере, каких только должностей я не занимал. Вызывает начальник лагеря и говорит: „Пиши заявление! – Будешь назначен начальником шахты!“ – „Какой я начальник шахты? Я в этом ничего не смыслю!“ – „Без тебя есть, кому смыслить! Нам нужен на этой должности вольный!“ Потом я был и главным инженером и вновь начальником шахты. Хотя трудился простым работягой. С началом войны выехать с Колымы стало невозможно – нужны были рабочие руки здесь. Ведь Колыма была основным поставщиком золота для приобретения военной техники в США. После войны пытался найти родственников в Киеве, писал туда, но безуспешно. Возвращаться было некуда. Так и остался на Колыме»…

После больницы жизнь Почтаря не изменилась. Хотя весть о том, что он жив, всех обрадовала, и отношение к нему стало несколько иным. Все вроде бы осознали неразрывную связь посёлка с Почтарём. В тихом посёлке еще многие годы можно было слышать голос Почтаря, ругающего «фашистов», видеть его, плетущегося с гитарой наперевес. Умер он незаметно, зимой. Женщины, кочегары котельной, пожалели его пьяного и положили спать в своей подсобке. Там и обнаружили его утром мёртвым.

Посёлок прожил без Почтаря недолго. Шахты в посёлке к этому времени уже не было. Жителей стали переселять в другой населённый пункт. Но у каждого, кто в разное время жил в этом маленьком посёлке на Колымской трассе, навсегда остались в памяти – Посёлок и Почтарь.