Текст книги "Неофит в потоке сознания"

Или, к примеру, выписываю наряд в отделе труда и зарплаты, листаю справочник, чтобы подобрать описание работы по-научней, а за столом напротив дамочка в очках и оренбургском платке на пояснице кушает пирог с луком и поднимает мне рабочее настроение фразой, произносимой с надсадным воплем и брызгами пережевываемой пищи: «И не мечтай, чтобы я твоему Петьке хоть один наряд в этом месяце закрыла, пусть не трясет тут паяльником, хамло неотёсанное!» Как мне чуть позже объяснили опытные коллеги, бригадир хозяйственной бригады Петр Афанасьевич Двузуб имел дерзость не ответить взаимностью на романтические чувства начальника ОТиЗ Виктории Васильевны, за что она поклялась мстить ему до конца жизни, используя в этих целях то, что она имела – служебное положение. Глотая голодную слюну и считая минуты до обеденного перерыва, я всё ниже опускал голову к столу, чтобы моему лицу досталось как можно меньше брызг их отверстых начальственных уст и всей душой разделял скорбь несчастной женщины.

Дело в том, что вышеуказанный Петр Афанасьевич был на самом деле удивительно хорош, напоминая мужественным лицом и мускулистым телом статую нацистского скульптора Арно Брекера «Атлет», воплощавшую идеал воинственной силы и арийского благородства. Он казался в этом загаженном колхозном курятнике куртуазным черным лебедем, рухнувшим с бирюзовых небес и набирающим силы, чтобы взмахнуть крылами, оторваться от грязи и взлететь обратно ввысь, к белоснежным облакам в синеве. Как и трудовичка, я был изумлён поначалу его немыслимой мужской красотой, пока однажды не понял, насколько лживая и вороватая душонка скрывается под роскошной оболочкой, во всяком случае, мне бы не миновать уголовного наказания за его наглое воровство, под которое он подвел меня, свалив на меня всю вину, если бы я, как студент-практикант, не нёс никакой ответственности, что и объяснили этому подлому красавчику Михалыч с Викторией Васильевной, разумеется, на максимальной громкости, с привлечением обширного пролетарского диалекта. Словом, та многострадальная практика привнесла в мою жизнь немало бесценного опыта.

Итак, аккуратно переступая через октябрьские лужи, я тогда, в первый трудовой день дипломированного молодого специалиста, был готов к самому страшному варианту, но попал на образцово-показательный завод в центральном районе города, который любили посещать руководители партии и правительства. Мне очень нравился мой завод, просторные чистые цеха, потоки дневного света, льющиеся из фонарей на крыше; запах горячей металлической стружки и машинного масла, бесшумный раскат оранжевой кран-балки под потолком, стройные ряды современных станков, вежливые трезвые рабочие в фирменных спецовках, столовая, больше похожая на ресторан с веселыми толстушками в белоснежных халатах, любимый гороховый суп-пюре, тефтели с подливой, телячьи отбивные с хрустящей корочкой, тертая морковь со сметаной, толстые куски нарезного батона и бородинского хлеба на сверкающем никелированном подносе под крахмальной белой салфеткой с синими краями. Я готов был работать на моем заводе бесплатно, только за еду и одежду, но мне ко всему прочему платили целых сто семьдесят рублей, да еще предлагали бесплатные путевки на море и поставили в очередь на получение жилья. Словом, я считал, что мне сказочно, незаслуженно повезло.

Это случилось на новогоднем вечере, когда впервые удалось увидеть всех молодых специалистов завода, которых начальство решило стимулировать похвалой и премиями. Там, среди нарядных девушек я и увидел впервые мою Веру. Чуть позже Алексей Иванович устроил мне допрос на тему, любовь это или иллюзия, я был крайне смущен и упрямо талдычил:

– Я люблю вашу дочь, и мне все равно, как это выглядит со стороны. Я люблю вашу дочь, и это раз и навсегда, понимаете?

– Да брось ты! Что ты, прямо как романтический прыщавый юнец. Какая любовь…

– Я люблю вашу дочь, – упрямо повторил я. – Это всё.

…Да, так и было. Среди нарядной толпы возбужденных румяных девушек она выглядела совершенно по-особому. Прошло уже много лет, у меня было достаточно времени проанализировать первые впечатления, но все потуги моей логики абсолютно ничего не дали. Это было как наваждение, как божественное откровение, как луч света с небес: на симпатичном лице девушки словно засияла невидимая печать, указующая – это она, твоя избранница!

Всю торжественную часть вечера, даже когда поднимался на сцену для получения похвальной грамоты, даже когда меня поздравляли, пожимали руку и хлопали по плечу – я неотрывно смотрел в её сторону, иногда ловил её взгляд, который она каждый раз смущенно опускала, и с тягучей болью осознавал, что на мою девушку весьма заинтересованно смотрят еще трое-четверо мужчин. А один из них, высокий, стройный, весьма симпатичный брюнет в дорогом костюме-тройке, явно сшитом в ателье на заказ, не только глядел на мою девушку, но и подходил к ней, держал за руку, и она отвечала ему вежливой улыбкой. Что ж, подумал я, придется вызвать его на дуэль – в ту минуту мне было все равно, чем это кончится, у меня появилась цель, и я ломил к ней, как танк по бурелому: только вперёд, только победа! Я встал и решительной походкой отправился прямиком к этому парню.

– Послушайте, дорогой товарищ, эта девушка, – я кивнул головой в сторону своей избранницы, – моя жена. Я очень прошу вас больше не подходить к ней.

– Ты что, парень, с ума сошел? Да это Верка, мы вместе работаем. С какой это стати не подходить? – Парень нимало не смутился, напротив, его забавляла ситуация, в которой он считал себя непревзойденным, в отличие от меня, увальня, но мне-то было известно то, чего не мог знать этот красавчик: я уже любил девушку, и она была просто обречена стать моей избранницей, может поэтому, мне было интересно как бы со стороны наблюдать за ним, за его нагловатыми ухищрениями. – И с чего ты решил, что она твоя жена? Насколько я знаю, она не замужем и в ближайшее время не собирается.

– Ты что по-русски не понимаешь? – Удивился я почему-то. Мне просто скучно было говорить банальности. – Я же сказал, она моя жена, и ты больше к ней не подойдешь. Понял?

– Подойду. – Сверкнул он белыми зубами. – И даже прямо сейчас. – И он действительно пошел туда, где сидела она вместе с другими девушками в ожидании музыки. Поплелся и я.

– Вера, – громко сказал парень, – этот сумасшедший сказал, что ты его жена. Это что, правда?

Вера встала, смутилась и, казалось, не могла вымолвить ни слова. Тогда я оттеснил плечом парня, подошел к девушке поближе и на одном дыхании выпалил:

– Вера, я только что узнал от него ваше имя, я сегодня увидел вас в первый раз, и может, это выглядит нелепо и странно, только я внезапно понял, что полюбил вас и прошу стать моей женой. Я обещаю вам быть верным и заботливым мужем и пройти с вами всю жизнь до самого конца, пока смерть не разлучит нас. Простите…

– Значит вот так: прямо с места в карьер? – улыбнулась девушка, сумевшая справиться с первым смущением.

– Да, – кивнул я, тупо рассматривая белые туфли девушки. – Вот так прямо.

– Ну вы хотя бы дадите мне время немного узнать вас? Например, как вас зовут?

– Михаил, – сказал я, не без труда подняв на неё глаза.

– Миша? – усмехнулась она, окинув быстрым взглядом мою громоздкую неуклюжую фигуру. – А что, похоже. Вам подходит это имя.

Потом наконец заводской ВИА заиграл музыку, мы закружились в быстром танце, похожем на вальс, и я вдруг обнаружил, что мне весьма неплохо удаётся вести партнершу, держа спину прямой, а она была так легка и податлива, будто мы стали одним организмом. Когда затихли последние гитарные аккорды, мы встали посреди зала и долго не отпускали друг друга, пока музыканты не заиграли новый танец, медленный, и мы снова закружились, только плавно и как бы во сне, глядя друг другу прямо в глаза, сияющие, влажные, широко распахнутые, смеющиеся, счастливые…

Алексей Иванович на первом допросе всё домогался:

– Нет, ты скажи мне правду, неужели ты думаешь, что я тебе поверил? Ты же взрослый мужик! Как можно вот так, в первый же день, сразу подойти к девушке и объясниться в любви?

– Я не знаю! Ну что вы спрашиваете о том, чего я и сам не знаю. Это любовь. Это не из разума идет, а из сердца. Понимаете?

– Нет, не понимаю. Ты мне скажи вот что. Ведь ты не знаешь мою дочь. А может она не такая, какой ты себе её представляешь?

– А я ничего и не представляю. Я люблю её и всё.

– Так, стоп, хватит! – Он поднял руку и мотнул головой. – Ну ведь было что-то, что тебе понравилось в ней?

– Всё! – сказал я. Мне ужасно тяжело было говорить с ним, будто мы изъяснялись на разных языках, причем каждый слабо владел собственным языком и говорил с большим акцентом. Вдруг у меня появилась мысль, и я поспешил её высказать: – Пожалуй вот что. Когда Вера смотрела на меня, казалось, что она просит подойти и защитить. Она среди толпы была совершенно одинока и выделялась чем-то… Не знаю… Она была как маленькая беззащитная девочка среди взрослых, а я – единственный знакомый мужчина, который может её утешить. Понимаете?

– Но этого мало! – рычал отец. – Это всё эмоции, чувства – как на воде вилами писано. Завтра, через месяц – наваждение пройдет, и ты отрезвеешь, и скажешь: она мне не пара.

– Не скажу, – буркнул я. – Это навсегда. Я знаю точно.

Он смотрел на меня тяжелым взглядом из-под густых бровей, держался за сердце и громко дышал. Что я мог сказать ему определенного, когда я сам ничего не понимал, кроме одного: Вера моя жена, и другой у меня не будет. Мне нужно было как-то успокоить отца любимой девушки и я сказал:

– Послушайте, Алексей Иванович, я же не требую от вас, чтобы вы дали родительское благословение в эту секунду. Если хотите, мы подождем. У вас будет время узнать меня, испытать наши чувства временем. Только знайте: всё уже решено. Вера – моя жена.

– Ладно, Миша, – устало произнес он через силу, – ты иди пока. Я мы тут еще подумаем, поговорим… Ты иди.

И я ушел. Но уже на следующий вечер мы с Верой, держась за руки, пришли к ним домой и сели пить чай. На этот раз нас принялась терзать уже Зинаида Львовна. Её интересовали такие вопросы, как мой заработок, где мы будем жить, знаю ли я, сколько стоит содержать девушку «их круга»? Только и ей не удалось поколебать нас. Мы уже чувствовали себя мужем и женой, хоть даже ни разу еще не поцеловались, хоть и касались-то друг друга с осторожностью и невероятной бережностью, как подростки, воспитанные в благородных пансионах. Но в том-то и дело, что нам было сказочно приятно просто быть рядом и говорить не важно о чем, лишь бы говорить, и быть рядом и чувствовать, что мы нужны друг другу, что мы нераздельная пара абсолютно родных людей, готовых на всё ради другого, ради нашего будущего, которое нам представлялось безбрежным морем сверкающего света.

Родители присматривали за мной, Вера купалась в волнах нашей любви, я же терпеливо ожидал, когда что-нибудь произойдет, потому что произойти что-нибудь теперь должно было просто обязательно. И дождался. За несколько месяцев зарплата на нашем заводе снизилась в несколько раз. Вернее, в цифровом значении она оставалась прежней, да вот цены в стране так стремительно росли, что купить за те же деньги, что скажем, полгода назад можно было в пять раз меньше. Да еще с прилавков магазинов исчезали продукты, и приходилось покупать съестное у кооператоров, а те держали цены долларовые, для большинства людей неподъёмные.

На территории завода стали появляться первые кооператоры, они арендовали помещения, завозили невиданное импортное оборудование, компьютеры, ездили на иномарках, рядом с некоторыми солидными дядечками непрестанно маячили мускулистые парни. Вот как-то однажды один такой «новый русский» в каком-то коридоре остановил меня, смерил взглядом мою довольно грузную фигуру и предложить работать в его фирме водителем-экспедитором, предложив такую сумму в качестве зарплаты, от которой отказаться мог только сумасшедший – и я согласился.

Тесть почему-то не моргнув одобрил моё решение, теща впервые решительно согласилась с нами, одарив меня непривычно одобрительным взором, а Вера – с визгом обняла меня и стала прикидывать, что можно купить на мои четыреста долларов в тех заманчивых кооперативных магазинчиках, вход в которые до настоящего времени для неё был закрыт. Тесть в то время зарабатывал чуть меньше, чем директор, но все равно это составляло лишь семьдесят долларов. Конечно, на фоне новоявленной нищеты главного кормильца семьи, мой заработок выглядел тогда вполне солидно. Вот так я приобрел новую работу, и мой новый статус обеспеченного жениха намного ускорил свадьбу. И мы с Верой поженились. Господи, какой же красавицей была моя новобрачная! В этом серебристом французском платье, пышной летящей фате, смущённо-радостная, с огромными сияющими бирюзой глазищами и такая… до боли в груди родная.

Я несколько раз щипал свое напряженное колено под скатертью свадебного стола, желая убедиться, что это не счастливый сон, который вот-вот закончится, и я вернусь в обычное унылое существование всеми унижаемого новобранца в холодной казарме, пропахшей карболкой и сапожной ваксой. Теща ликовала в волнах всеобщего к себе внимания, непрестанно играя роль счастливой королевы-матери, тесть сидел напротив с лицом, на котором по диагонали крупными буквами проступала надпись: «ну вот и ты вляпался», а я им отвечал безумной улыбкой пьяного от счастья маргинала и не мог поверить самому себе. Но, нет – вполне реальная и ощутимая боль от щипков, крики гостей, шипение шампанского и наши неумелые поцелуи под сладкие вопли «горько!» – снова и снова уверяли меня в том, что буйствующее вокруг веселье – это счастливая реальность, свалившаяся на нас ни за что, лишь только за нашу безумную, так и непонятую отцовским умом любовь и потребность идти по жизни рука об руку, до последнего дыхания, до того таинственного перехода в мир иной, где супруги будут жить дальше и дальше, а их любовь, зародившаяся на этой странной земле, продолжится в вечности.

Мы уже прожили вместе несколько лет, любовь моя окрасилась более глубокими, насыщенными тонами, но то первое чувство необходимости защитить и утешить любимое существо – продолжает жить и заставляет терпеть всё, что было и есть в наших отношениях.

Наверное, это передается как-то через гены, а может, через воспитание, только любой мало-мальски опытный в супружестве человек скажет, что если хочешь узнать, какой станет девушка в будущем, нужно посмотреть на её мать. Будущая теща невзлюбила меня с первого взгляда, но это почему-то нисколько не насторожило, может потому, что дочь тогда своим поведением отрицала её мещанские ценности и желала найти в своей жизни то, чего не было у матери – любви, нежности, романтики… Только прошли годы, и я стал замечать, как всё чаще дочь соглашается с материнским мнением и в конфликтах принимает её сторону. С другой стороны, я со временем стал всё больше походить на тестя и замечать у себя в характере внешние признаки мужа-мученика и страстотерпца, молчаливое перенесение обид для которого и упрямое терпение невзгод становится основной линией поведения в семье.

Жена моя предавала меня так же просто и естественно, как маленькая девочка в присутствии взрослых садится на горшок, во-первых, потому что хочется, во-вторых, её так научили, а в-третьих, если сделаешь это не туда, от старших можно и ата-та получить – чего ж тут думать, на то он и горшок, чтобы на него усесться и сделать свои дела, а потом еще и закричать, мол, дело сделано и теперь наступила очередь взрослых подключиться к процессу; и мама берется за дело, без эмоций: дитя просит, надо помочь. Так поступали её подруги, мамы, бабушки, так поступала и моя жена. Мог ли я обижаться на эти почти узаконенные предательства? Имел ли право? Она не виновата, твердил я себе, так воспитала её мать, наше несовершенное окружение, моя чуть подросшая маленькая девочка – всего-то жертва психологического насилия, а мне необходимо подставить плечо, на которое она или обопрётся или нет.

В первые дни, месяцы, годы нашей совместной жизни мне настойчиво приходилось разрушать мнение жены о себе, как о гадком утёнке, по ошибке попавшем в лебединую стаю. Я любовался моей Верой, восхищаясь фрагментами её тела, лица и одежды, я любовался ею в целом, в полном комплекте её цветущей девичьей красоты – а она гляделась в зеркало, тысячный раз рассматривала себя и не понимала, чем тут восхищаться, даже иной раз обижалась, думая про себя, что я издеваюсь над ней, и хмурила брови. Моя эстетическая война с её предрассудками, с тем унизительным мнением, которое внушили ей красавица-мать и суровый отец, не отличавшийся комплиментарностью, особенно в отношении своих домашних женщин, моя многомесячная битва с окружением, осадой и внезапными атаками, за свою любовь и своё право любящего мужчины видеть в любимой идеал – всё это, ой не сразу, но все же дали положительный целебный результат.

Однажды в магазинчике женской одежды мы разыграли сцену из голливудской «Красотки», где Ричард Гир корчит физиономии – то уничтожающие, то удовлетворительные, – а Джулия Робертс меряет платья, одно за другим. Я утопал в кожаных перинах винтажного дивана, небрежно помахивая золотистой кредитной карточкой, Вера выбегала из-за штор кабинки и кружилась передо мной, всякий раз всё более румяная, со сверкающими глазами, а я «делал лицо». Наконец, она выпорхнула в синем невесомом платье – я даже вскочил из своей кожаной берлоги и восхищенно уронил челюсть на воротник рубашки. Вера смутилась, Вера засияла, а я замахал руками, пытаясь жестами выразить то, что не мог вымолвить ртом. Она подошла к зеркалу, всмотрелась в собственное отражение и впервые почувствовала себя тем, кем и была для меня с первой секунды нашей встречи – красавицей. Дома она надела платье и показалась в нем родителям.

Суровый отец молча заулыбался, показывая кулак с оттопыренным большим пальцем, а мать сверкнула глазами, а когда её взгляд долетел и до меня, из глубины зрачков прыснул странный коктейль из зависти, ревности и страха: дочь, её собственная дочь, «гадкий утенок», замухрышка, синий чулок – на семейном конкурсе красоты вспорхнула на верхнюю ступень пьедестала и подхватила из опущенных морщинистых маминых рук бриллиантовую корону королевы красоты. С той минуты моя жена стала красавицей не только в моих ослепленных влюбленностью глазах, но и – самое главное – в своих собственных. Её спина как-то естественно выпрямилась, подбородок приподнялся, и без того немаленькие глаза стали казаться просто огромными, в походке появилась упругость и глиссирующий полёт, а в жестах рук, а в выражении лица – та прохладная недоступность, которая так притягивает мужское внимание. Разумеется, выросли мои расходы на одежду жены прямо пропорционально её самооценке, а так же – уколы ревности и глубина моих вздохов. Но это нормально.

Я знал, что Вера всем подругам рассказывает, какой я непутёвый муж, при этом всячески подчеркивая свою домовитость, и в подробностях расписывает свои страдания. Иной раз на супружеском ложе я чувствовал себя акробатом на арене цирка, каждое движение которого наблюдает и обсуждает многочисленная публика. Случалось, приходили к нам подруги жены, кто-то из них надо мной насмехался, делая прозрачные пошлые намёки, а кто-то только и ждал, когда жена отойдет на кухню, чтобы томно волнуясь тщательно обтянутой грудью, намекнуть, что она не против провести со мной вечерок-другой, раз уж в этом доме в грош не ставят столь интересного мужчину, потому что она-то уж точно сумеет оценить меня по достоинству.

Во время застолий теща по традиции вспоминала, как дважды тесть напивался пьяным на банкетах, его притаскивали домой бесчувственного и как мешок с картошкой сваливали в прихожей, а раз даже ей пришлось вытаскивать его из вытрезвителя. Алексей Иванович в таких случаях низко опускал голову и пыхтел, оживая лишь после того, как вслед за матерью вступала дочь и в красках живописала, как её Миша выносит мусор, ходит за хлебом, стоит в очереди в сберкассе или на почте.

Дело в том, что я изо всех сил пытался любое бытовое событие превратить в праздник. Так, вынос мусорного ведра я превращал в путешествие в необычный мир, где по своим таинственным законом обитают звери и птицы, кошки и воробьи, где независимо от политической ситуации вслед за зимой обязательно наступает весна, где воздух насыщен таинственной вибрацией звуков и неясных движений, где даже чахлая травинка или сухой листок, падающий с дерева, где малыш в песочнице и старуха на лавке; и еще то, невидимое, но ощутимое и предполагаемое – всё, всё, всё принимает участие в реализации великого замысла Творца, в сей земной жизни непостижимого нами. В очереди в сберкассе я внимательно рассматривал людей, прислушивался к разговорам и звукам снаружи и внутри, режиссируя целые спектакли из великолепных актеров, окружавших меня. В результате таких путешествий минутный поход с мусорным ведром до помойки с вонючими баками мог растянуться до получаса или даже дольше. Да и после сберкассы я не спешил вернуться домой, а с наслаждением гулял, присаживался на скамейки или останавливался поговорить с соседями и знакомыми. Разумеется, жена всё это представляла в виде фарса, в котором городской дурачок ведёт себя как и положено тихопомешанному шизофренику, то есть очень и очень непонятно, а поэтому смешно и предосудительно.

Совру, конечно, если стану утверждать, что ко мне в голову не залетали мысли о разводе. Случались и мысли, и даже острое желание махнуть на всё рукой и удрать куда-нибудь, где нет ссор и скандалов, где можно пожить в тишине и покое. Например, когда узнал от тещи в пылу её нетрезвого красноречия нечто отвратительное:

– А ты знаешь, что твоя жена дважды делала аборт, чтобы не рожать дебилов от такого урода как ты!

– Не сомневаюсь, – проскрипел я тогда, сглатывая ком в горле, – что это вы её уговорили. Вера всегда хотела детей от меня. В отличие от вас, уважаемая теща, моя жена не считает меня ни уродом, не дебилом. Мы любим друг друга, как бы вам это не было противно, а в любви обычно рождаются здоровые и красивые детки.

– Мама, прекрати, – взрывалась дочь, – это же ты меня вынуждала, обещая выгнать из дому и проклясть навечно. Это ты каждый раз говорила, что у нас нет еще собственного жилья, что даже крысы плодятся только в своей норе, что мы еще не сделали карьеру, не пожили для себя и своего счастья, и все такое.

– Ну ты еще опозорь мать при людях, давай, опозорь, совсем совесть потеряла! – кричала неудавшаяся актриса, картинно воздевая руки к люстре «каскад». – Мы уже сто раз всё обговорили, и ты каждый раз со мной соглашалась. Чего ж теперь не рожаете, когда уже можно и о детях подумать? Что, Мишенька у нас недееспособным стал?

– Да ты же знаешь, мама, что это я рожать после второго аборта не способна, – навзрыд кричала жена, – потому что были осложнения с инфекцией и заражением крови. А Мишенька, не волнуйся, он и персидский гарем способен ублажить, с него станет.

– А что, он уже пробовал? – ехидно вопрошала теща.

– Да нет, конечно, мама, – всхлипывала дочь, – мой муж, как говорится, в порочащих связях не замечен.

– Разве что пока… – вставила теща своё последнее язвительное слово.

Целых три месяца мы не навещали их после того разговора. Я предлагал съездить хоть на полчасика, чтобы отец не слёг от переживаний с инфарктом – жалко ведь старика, да и мать наверняка уже раскаялась и скорей всего жалеет о сказанном. Нет, упрямилась жена, они меня оскорбили на этот раз очень серьезно, одна своими воплями, другой – молчанием. Наконец, родители приехали сами, постаревшие, тихие, просили прощения и обещали больше никогда нас не обижать. Теща с тех пор стала помягче, правда иной раз после роковой третьей рюмки её все-таки прорывает, и она снова и снова ворчит на меня, на мужа, на дочь и на всё прогрессивное человечество и снова просит прощения, или не просит…

Вообще-то в отличие от мамы, Вера не страдала приступами ненависти, наоборот, стремилась уклониться от скандалов и выяснения отношений. Она была очень домашней женщиной, любила уют, стабильность, всегда отзывалась на доброту, жалела слабых и больных. Воспитание в семье, где на неё давили со всех сторон и мать и отец, конечно, отразилось на её характере, развив некоторую двойственность, но по большому счету она была доброй и по-женски хрупкой, именно такой, которую хочется оберегать, защищать, дарить цветы, подарки и гладить по головке, шепча ласковые слова утешения. Ну, а эта двойственность, зависимость тростинки от силы ветра, который дует то с одной, то с другой стороны – что ж, слабая женщина имеет право на эти колебания, именно в силу своей слабости, не зря же святые отцы называют их «сосудом немощи».

Иной раз мне кажется, что Алексей Иванович, во время нашего первого разговора о любви не только пытался выяснить, смогу ли я всё это вынести, сколько по-мужски предупреждал о возможности таковой семейной перспективы. Но ни тогда, ни сейчас, спустя много лет, мне не пришлось усомниться в правильности своего выбора. Просто я следовал по пути, указанному мне Богом, ведь как говорится в русской поговорке: первая жена от Бога, вторая – от… сами понимаете кого, а народ не проведешь, у него тысячелетний опыт.

Тогда я уже привычно посещал церковь, был довольно начитан писаниями святых отцов и научен азам практического поведения верующего человека. В мою жизнь вошла непрестанная молитва, которая меня не только защищала от нападок зла, но замещала накопленный за долгую жизнь мрак души светом смиренной любви. Непросто далась мне эта привычка к выполнению ежедневного молитвенного правила, в основном потому, что как наступало время взять молитвослов и зажечь свечу, так в комнату или на кухню, где я уединился, в тот же миг кто-то входил и подозрительно смотрел на меня. Поначалу я сдувался, как воздушный шар и смущенно садился, пряча книжечку с крестом в карман, но потом взбунтовался и заставил себя не обращать внимания на ближних, учитывая евангельские слова о том, что они враги человеку.

Вера лишь пожимала плечами, когда заставала меня бубнящим малопонятные слова, теща шипела, тесть мрачно вздыхал, но в конце концов, они привыкли и к этой моей странности, благо я не пил, не гулял и деньги нёс в дом. Через полгода упорного чтения молитв по книжке я вдруг заметил, что помню их наизусть. Во мне за это время будто от посеянного семечка выросло внутри неказистое деревце, которое чудом распрямилось, его кривые сучковатые ветки вытянулись в органные трубы – и стоило мне встать на молитву, как внутренний орган вздыхал басами и начинал сам по себе звучать стройно и величественно. Временное пространство между утренним и вечерним правилом заполняла Иисусова молитва, которой я «заразился» у святых отцов, посвятивших короткой молитовке, всего-то из восьми слов, десятки томов практических исследований и поучений, убеждая новоначального в том, что это самый короткий путь на небеса, и одно лишь непрестанное совершение «умного делания» спасительно.

Может быть благодаря туповатому молитвенному упорству, в мистической сердцевине моего существа появилась тихая, светлая радость, которая практически не зависела от внешних неприятностей и жила там, в глубине сердца, лишь изредка обнаруживаясь на моём лице едва заметной улыбкой, которую мне приходилось наблюдать на своей физиономии в зеркальном отражении.

Моя работа водителем-экспедитором предлагала мне немало практического опыта в освоении столь тонкого предмета, как Божий покров или защита. Вот, например, еду я как-то по новому шоссе одной из соседних северных областей и невольно развил немалую скорость. А что? Покрытие дороги прекрасное, новенький ЗИЛ «Бычок» везет меня с грузом безукоризненно, ровно и надежно, по радио звучит хорошая музыка, погода солнечная, Иисусова молитва действует во мне ритмично и непрерывно, недавно пообедал горячим, поэтому сыт – еду себе и радуюсь жизни. Вроде бы и недалеко отъехал от столицы, но тут уже чувствуется влияние севера: трава изумрудная, сочная; леса густые, дремучие; селения всё реже; небо холодное, ярко-синее, а облака то кипенно-белые, то будто черненое серебро.

Проскочил поворот с названием населенного пункта «Никольское», прошептал: «Святитель Николай Чудотворец, моли Бога о мне», да еще тропарь пропел: «Правило веры и образ кротости, воздержания учителя яви тя стаду твоему, яже вещей истина…» – надо же, наизусть помню!.. Вдруг, ни с того ни с сего двигатель замирает, я выхожу из машины и открываю капот. В это время мимо нас с «Бычком» вихрем проносится «тойота», в номере которой ощерились три шестерки. С полчаса копаюсь в моторе и ничего не понимаю – всё в полном порядке, несколько раз завожу – молчит, опять копаюсь, проверяю трубки подачи топлива, фильтры, прокачиваю топливную систему – все в идеальном порядке, пытаюсь завести – ничего, снова повторяю операцию по реанимации, со страхом думая про себя, неужто накрылся насос или форсунки – это же полный швах! – и наконец, движок неожиданно заурчал, я вскочил в кабину и поехал дальше. За крутым поворотом, километров через пять, открывается трагическая картина: групповая авария с пожаром. Последней в череде разбитых машин смялась в гармошку и горела ядовито-желтым пламенем «тойота» с тремя шестерками на госномере.

Итак, покровитель странников святитель Николай поломкой двигателя остановил меня, чтобы я не попал в аварию. Мне пришлось поучаствовать в тушении машин и спасении раненых водителей. Освободился только к полуночи, выбился из графика и приехал на склад только в три ночи. Открыл мне ворота и впустил на территорию склада сторож, в облике и поведении которого даже при беглом взгляде обнаружилось криминальное прошлое. Видимо скучно ему было, а может, старика бессонница замучила, только обрадовался он мне несказанно, выслушал причину опоздания, радушно пригласил меня в жарко натопленную сторожевую будку, разложил на столе колбасу, хлеб, соленые огурцы и предложил водки «для снятия стресса». От спиртного я отказался.

– Слушай, братишка, ты что, в завязке? – с интересом спросил он.

– Ну почему, на праздник могу выпить рюмку-другую. Но сейчас не хочется.

– А ты вообще-то куришь?

– Пробовал в юности, но что-то не понравилось.

– Ничего себе! – Продолжал удивляться тот. – А, врубился! Ты, наверное, травкой балуешься или кокс нюхаешь?

– Да нет же, мне и так хорошо, без наркотических возбудителей.

– А, понял! На зоне о таких как ты говорят: у него кайф от Бога.