Текст книги "Неофит в потоке сознания"

И вот мы, с ветерком пронеслись через лес по утрамбованной щебеночной дороге и выскочили на главную площадь поселка, на которой в ряд выстроились заводоуправление, административное здание, школа, дом культуры и магазин с баней. Антон Палыч резво выскочил из нашего черного чудовища и оглянулся. Оставил меня стеречь машину, а сам решил пробежаться по начальству. Я остался один и дал волю нахлынувшим чувствам. После моего отъезда всё тут обветшало до предела, людей видно не было, будто все вымерли, за час стояния только пара старичков как-то бочком вышла из магазина и, с опаской оглядываясь на наш черный военный джип, видимо, приняв меня за бандита, быстро ретировались в ближайшие кусты.

Мой взгляд постоянно притягивала улочка, где раньше стоял наш дом, но идти туда, на пепелище, мне было страшно, пожалуй, еще страшней было бы увидеть чей-то новенький кирпичный дом о двух-трех этажах, какие приходилось видеть в дальнем подмосковном захолустье, вот поэтому я находился в состоянии, близком к параличу. Наконец, вышел хозяин с незнакомым мужчиной, они пожали друг другу руки, и он махнул мне рукой: подавай машину! Запрыгнул на соседнее сиденье, шлепнул меня по плечу и сказал:

– Не волнуйся, Михаил, мы тут двух зайцев подстрелим: ты поможешь своему родному поселку, а я организую новое современное производство, да еще и хорошую прибыль сорву, вот так!

Я тупо молчал. Он кашлянул, будто осаживая себя, и уже тише и спокойней сказал:

– Давай-ка, заедем на кладбище, навестишь родных.

На кладбище Антон Палыч тактично отошел от меня подальше и стал с печальным видом обходить заросшие могилы, оглаживая бело-черные бока старых берёз. Я стоял у могилы родителей и бабушки в общей оградке и рассматривал бабушкин крест и родительский серый камень с фотографией на овальном медальоне. Я не был здесь с тех пор, как установил памятник с оградой, но по всему видно, кто-то из соседей заглядывал сюда и ухаживал за могилкой. Вот и трава тут подстрижена, и ограда покрашена, и фотографию будто сегодня протерли от пыли влажной тряпкой, поэтому мама с папой смотрели на меня из своей иной реальности так живо и вопросительно. Я выбрал для памятника фотографию, которую они сделали в одно праздничное летнее утро, когда из города приехал соседский сынок с новеньким фотоаппаратом и предложил им приодеться и сесть на завалинку. Мама склонила голову к плечу отца и чуть печально улыбалась, а тот сидел прямо и смотрел в объектив напряженно и даже немного испуганно. Наконец, мой паралич прошел, сердце словно оттаяло, и по моим щекам потекли слезы.

Господи, только Ты способен наше уродство исправить! Только Твоему всемогуществу по силам небывшее превратить в бывшее, воскресить мертвецов и поднять любую душу со дна ада. Ты милостив, знает это душа моя, Ты ежедневно изливаешь на мою грешную голову потоки Своей любви, уж не знаю за что… И если Ты положил мне на душу желание молиться за упокоение моих родителей, значит, Ты сам желаешь их помиловать по моим чахлым молитвам. Бабушка-то моя несомненно с Тобой, в Твоем царстве, где нет ни боли ни печали, она-то была человеком церковным. А вот мы с родителями отошли от веры отцов и жили, как рабы в каменоломне, тупой, беспросветной, бессмысленной жизнью. Как же так получилось, что народ мой отвернулся от Тебя, Господа нашего? Как же могло случиться это безбожное иго на политой мученической кровью земле Руси Святой? Ведь и я сам после бабушкиной земной кончины перестал посещать церковь и поверил тем, кто внушал нам, что бабушки «темные», а мы «просвещенные», что Бога нет, а есть великое коммунистическое завтра, где все мы будем жить в изобилии, а после смерти… по-скотски закопают в землю и для нас больше ничего не будет: небытие вместо жизни вечной – и мы в эту чушь верили! Значит, в нас тогда уже поселился тот беспощадный червь гордости, который низвел прекрасного могучего архангела Денницу во мрак преисподней, превратив светоносного Божиего вестника в злобного черного сатану. Значит, и в нас имелся корень того зла, которое поглотило всю божественность и помрачило рассудок, уничтожило свободную волю и сделало нас заложниками ада. Господи, вот мы с бабушкой – она рядом с Тобой, в Твоих светлых обителях, а я здесь, на земле – мы молим Тебя склониться к нам, к моим родителям и прародителям, которые в аду, Твоей немыслимой, непонятной нам, но такой прекрасной Божественной милостью и освободить нас от цепей вражеских, и простить нас, и упокоить в Твоём царстве, которое Ты устроил для любящих Тебя. Подскажи мне, Господи, что сделать мне, чтобы спасти души наши.

– Молись, молись, сынок, – услышал я голос.

«Вот и ответ», – подумал я, вздрогнул и оглянулся. Рядом со мной стояла, опираясь на палку древняя старушка, в которой я с трудом узнал ту женщину, которая на бабушкиных похоронах сказала, что за бабушкой ангелы прилетели. Сколько же ей сейчас лет? Восемьдесят, девяносто?.. Вот, значит, кто убирает могилки, вот кто приходит сюда молиться за покойников. Пока я соображал, старушка исчезла, я оглядывался, вытягивал шею – никого, кроме стоящего в отдалении Антона Палыча. Только самое главное мне всё же удалось понять: молиться о упокоении ушедших, о спасении живущих – в этом и состоит воля Божья. Это и есть ответ на мой главный вопрос.

На обратном пути мы заехали в церковь, заказали вечное поминовение, панихиду, сорокоуст, опустили в ящик для милостыни все наличные деньги – и молча вернулись домой. Меня тогда еще удивило, что ни мой, ни оба хозяйских телефона, ни разу даже не пискнули. Это было настоящее молчание, наполненное хорошими, очень светлыми и добрыми мыслями. В тот день между мной и хозяином протянулась невидимая, но весьма ощутимая, мощная нить, подобная той, которую альпинисты называют «связка» и используют во время совместного восхождения к вершине.

– Да, Антон Павлович, – кивнул я, – помню, такое не забывается.

– Так вот, Миша, торфопредприятие мы с тобой приобрели в собственность. Там сейчас разворачивает бурную деятельность мой человек. Поверь, это будет хорошее, прибыльное дело. Мы уже заняли местный народ на реконструкции, а потом всю молодежь в округе привлечем, чтобы не разбегалась по городам, чтобы не спивалась…

– Спасибо вам, Антон Па…

– …Брось! Мы же с тобой деловые люди. Надоест тела охранять, можешь подключиться к бизнесу. Пока к этому, потом еще что-нибудь замутим. Имей в виду, Михаил, на днях мой адвокат вручит тебе хороший такой, толстенький, пакет акций торфопредприятия, так что станешь совладельцем. Я так решил! Всё.

– Спасибо…

– Дядь Миша! – Это звонко кричал юный Святослав Антонович.

Отец, зажал уши ладонями и, пошатываясь, удалился в дом. Мальчик увлекался компьютерными играми, боями без правил и мечтал стать рыцарем. – А я хук справа выучил. Хочешь, покажу? – И со всего размаху двинул меня кулаком в бок.

– Непло-о-охо, – протянул я, пережидая боль в боку. – Только знаешь, Славик, не нужно бы тебе учиться бить людей, а то ведь, не дай Бог, пригодится. И тогда может случиться, что найдется более сильный соперник, который бьёт сильнее, или, скажем, ударят тебя не по-мужски, один на один, лицо к лицу, а сзади дубинкой по голове, и ты даже не успеешь сообразить, что произошло. – Мальчик смотрел на меня с удивлением. Видимо, ребенку было невдомек, что существуют вероломные нечестные дяди, подлые удары сзади, избивание упавшего соперника ногами. Может быть, он и видел нечто похожее по телевизору, но вряд ли применял к себе, ведь он единственный сын самого Палыча, кто ж его тронет. Увы, мальчик, если нужно будет, тронут, и еще как. Однако, надо бы мне поделиться с мальчуганом кое-чем. – Я тебя научу волшебным словам, и они тебя так здорово оградят от врагов, что те и связываться с тобой не станут. Хочешь? – Получив утвердительный кивок головой, я несколько раз произнес Иисусову молитву и убедился, что он выучил эти восемь слов наизусть. – Вот и всё, боец, сильней этого оружия ни у кого на свете нет. Ты теперь самый вооруженный мальчик на земле. Читай это про себя в любой ситуации и сам увидишь, как «враг будет повержен, и победа будет за нами».

– Всего-то! – воскликнул он. – А ты уверен, что это поможет?

– Конечно, Славик, наши с тобой предки с помощью этих слов всех врагов побеждали, так что проверено столетним воинским опытом. Ты только не забудь эти святые слова, когда страшно станет. Договорились?

– Ага. А можно я буду их всегда говорить?

– Можно. Особенно сегодня. Нам ведь с тобой предстоит женщин охранять.

– Вот здорово! Тогда я начну. – И мальчик пошел в дом, бормоча слова молитвы.

Завершив внутренний обход, я решил пройтись по внешнему контуру. Ночью хозяин спускал с цепи трех доберманов, и они, случалось, нарушали маскировку датчиков тревоги. Под высоким каменным забором с острыми шпилями существовала контрольно-следовая полоса. Кроме того «в растительном покрове и складках местности» имелось множество замаскированных датчиков, которые реагировали на малейшее движение. Эти умные технические штучки узнавали только нас с Владом и собак, всё остальное воспринимали как возможную угрозу и тотчас сообщали на центральный пункт, а оттуда сигнал поступал по кодированному радиоканалу на наушник охранника, который необходимо всё дежурство носить в левом ухе.

Кроме внутренней охраны, наш объект был также подключен к системе охраны поселка, который строился в расчете на обеспеченных людей, нуждающихся в круглосуточной защите. Казалось бы столько охранных редутов, профессионалов из числа ветеранов спецназа, МУРа и братвы, новейшей охранной техники – только в среднем раз в год кого-нибудь из жителей поселка обязательно подстреливали, выкрадывали с целью получения выкупа, обворовывались дома с выносом ценностей. По всей видимости, на каждую хитрую охранную штучку у противной стороны всегда находился свой достойный ответ с винтом – это напоминало соперничество сверхдержав в гонке вооружений. Вот поэтому у меня надежда была только на покров Божий, о котором я непрестанно просил в своих безыскусных настойчивых молитвах.

Не стану ничего утверждать и логически объяснять, да и не смогу, но я на подсознательном уровне чувствовал угрозу и реагировал на неё прежде всего молитвенно. Вот и сегодня я кожей спины, затылком и боковым зрением чувствовал на себе пристальный взгляд возможного противника. Это мог быть незримый луч сильного бинокля, телескопа или еще какой-нибудь новейшей наблюдательной техники, но я практически точно знал, что за нами, за мной, за нашим домом пристально наблюдает человек, из тех, кого принято считать особо опасным. Только что может человек, будь он хоть миллион раз опасный, опытный и технически гениальный, если меня и моих подзащитных защищает Сам Господь? Что у меня, спрашивается, есть, кроме этого – твердой веры в Божий покров и Его отеческую защиту немощных детей Своих? Ничего. Но и это я считал величайшим завоеванием моей непутёвой, никчемной жизни. Как там было у Константина Великого? Крест в небе и «Сим победиши» – и всё тут. И победил. Ну и мы, примерно, таким же образом.

Обед мне накрыли на веранде, чтобы я не спускал бдительного взора с охраняемых окрестностей. Поварихой и официанткой сегодня была Ниночка, девушка удивительная, просто чудо как хороша и обаятельна. Девушка-совершенство, мечта любого психически нормального мужчины, она любое блюдо, пусть даже самое простое, готовила так, что кушать его было необычайным удовольствием, таким что и слов нет, одно утробное урчание с закатыванием глаз. Каждое приближение Нины, которое сопровождалось мельканием белоснежного передника, индуцировало во мне электростатическое напряжение от макушки до пят, которое, как я ни пытался скрыть, она ощущала, о чем я догадывался по едва заметной улыбке на милом девичьем лице. Влад как-то чуть не получил от меня оплеуху, рассуждая о тех неформальных услугах, которые она просто обязана оказывать хозяину ввиду отъезда жены на курорты всемирного значения. Мне не хотелось думать об этом, я гнал подобные мысли из головы прочь, но они каждый раз снова и снова накатывали на меня, стоило Ниночке появиться в поле моего зрения.

Вот и сейчас, я хлюпал дивным украинским борщом, в который она добавляла какие-то особые травки и специи, от чего бордовый супчик приобретал такой изысканный вкус, что его можно было бы съесть неограниченное количество. Она порхала бабочкой из кухни на веранду, расточая ароматы цветов, душистых трав и чего-то очень приятного, что можно назвать свежим дыханием девичества. Только мне никак нельзя было поддаваться этим расслабляющим эмоциям, поэтому сегодня я был особенно суровым едоком со скрипучим капризным голосом, на что повариха не обижалась, потому что как всякая тонко чувствующая девушка, всё видела, ощущала и понимала. Во всяком случае, когда она заставала меня стоящим у обеденного стола в молитве – до или после вкушения трапезы, – девушка скромно замирала за моей спиной и по тени, которую отбрасывала её рука, я понимал, что и она молится, совершая украдкой крестное знамение. С отчаянием безумца я понимал, что Нина очень мне нравится, поэтому старался держаться от нее подальше. Ох-ох-онюшки, искушеньице-то какое, как сказал бы мой батюшка.

Дело в том, что в моей жизни, не столь уж обласканной красивыми женщинами, был некий весьма печальный опыт, который оставил на сердечной мышце глубокий болезненный шрам. Звали её сказочно красиво – Алиса.

Моя Алиса не имела отношения ни к Стране чудес, ни к Зазеркалью, напротив, жила в мире прагматизма и, не отвлекаясь на созерцание иррациональных фантазий, эфемерных звезд и недоступного неба, энергично шагала по твёрдому асфальтовому покрытию планеты Земля, ни в чём себе не отказывая. О, да! эта девушка знала, что и как предпринять для достижения цели, к кому подойти и какой ключик подобрать к потёмкам его чужой души.

Вовсе не случайно я оказался втянутым в сферу её интересов, и не зря это милое существо просочилось в мою жизнь с изяществом королевской кобры.

Моей целью было окончание института с красным дипломом с последующим распределением на приличное предприятие, поэтому все остальные увлечения, свойственные юности, для меня оставались на втором плане и никогда не должны были мешать учёбе. У меня не имелось богатых родственников, присылающих деньги бедному студенту, «волосатой руки» в академической среде, поэтому приходилось действовать по старинке, то есть упорством, зубрежкой и суровой дисциплиной. Алиса появилась на нашем потоке на третьем курсе, учебные дела запустила, что и вынудило её идти путями непрямыми, дорожками извилистыми.

В зачетке у меня сияли однообразные отметки «отлично», получал я повышенную стипендию благодаря твердым знаниям и активной общественной работе, подрабатывал на разгрузке вагонов, летом – в стройотрядах. Дружил с тихой молчаливой девушкой Полей, дочерью начальника главка, которая за время нашего общения ни разу не позволила себе ни давления на психику, ни настырности, она всегда находилась рядом, всё больше молчала и довольно часто наводила на меня откровенную скуку, но зато формально мы считались парой, ходили вместе в кино, она взяла на себя бремя стирки моих сорочек и приготовления ужина, с удовольствием предоставляла мне свои уши, когда на меня нападало желание пофилософствовать о смысле бытия и сакральности сущего, и – самое главное – ничего взамен пока не требовала.

Так вот сидел я как-то на банкетке перед запертой дверью аудитории, рассчитывал балку для курсовой по сопромату и ждал начала лекции. Краем глаза отметил, как рядом приземлилась тоненькая девушка, на меня пахнуло весьма приятным ароматом духов, а моего плеча коснулась лёгкая ладонь.

– Простите, вам что для расчетов кроме коленки ничего не нужно? – Раздался мелодичный голосок у самого уха.

– Ну да, – нехотя ответил я, не шелохнувшись.

– Вы что же формулы наизусть помните?

– Конечно.

– Гениально! Вы только не сердитесь, можно я на лекции сяду рядом с вами? Я тихонечко. Просто никогда еще такого не видела.

– Пожалуйста, – сказал я, завершив основную часть расчета, и только после этого поднял на соседку глаза.

Ну что сказать… Девушка производила самое приятное впечатление: одета в короткий бархатный пиджачок, белую блузку и стильно потертые джинсы – всё «фирменное»; несомненно красива, врожденно вежлива, легко общительна и при этом очень обаятельна. Откуда-то из туманного далёка прозрачным привидением появилась Полина и молча присела с другой стороны, я мельком взглянул на штатную подружку и убедился, что сравнение было явно не в пользу скучающей Поли: Алиса была девушка-фейерверк, девушка-праздник, что она конечно знала и поэтому чувствовала себя так, будто конкуренток у неё в принципе не существовало.

За первый час лекции я закончил расчет своей курсовой и принялся считать курсовой проект Алисы, который оказался намного легче моего, поэтому и справился я с ним быстро. Потом она оказалась в моей комнате и заняла соседний стол с чертежной доской, потом я за полтора часа закончил свои два листа, она в это время приготовила свой лист и сбегала в ресторан, принесла оттуда марочного вина с цыплёнком-табака и салатом, потом я чертил её лист, а она кормила меня из рук. В общем, к полуночи мы расправились с нашими курсовыми проектами, подружились, и я получил свой четвертной по твердой таксе тех времен. Алиса вместе со мной спустилась к вахтеру, весьма суровому старикану, и в два счета очаровав его, уговорила впустить меня обратно после того, как я провожу даму до стоянки такси.

Мы шли сквозь погруженные в сон переулки, где в потаённых тёмных углах оживало эхо наших шагов и затухали звуки ушедшего дня. Неотвратимо приближалось расставание, время которого хотелось оттянуть. Вот уже впереди отраженный далекими окнами замаячил рассеянный световой ток уличной артерии, пульсирующей шипением автомобильных шин, в мою жизнь входила тревога расставания, которой опасался, но она пришла незваной капризной гостьей, окутывая невидимой ароматной сетью, прорастая во мне тысячей щупалец с нежными симпатичными присосками, отсечение которых требует или холодного острия ножа или жгучего пламени огня, о чём думать в те минуты не хотелось. Я успел познакомить Алису с созвездиями на небе, прочитать стих Лермонтова про пустынную дорогу с кремнистым путем, а она, рассеянно выслушав, вдруг стала умолять меня рассказать о принципе расчета в Сопромате, что я и сделал, не снижая уровня поэтического вдохновения:

– При деформации твёрдого тела под нагрузкой изменяется взаимное расположение его микрочастиц, вследствие чего в теле возникают внутренние напряжения. В Сопромате определяются наибольшие напряжения в элементах сооружений или деталях машин. Они сравниваются с нормативными величинами, то есть с напряжениями, которые можно допустить, не опасаясь повреждения или разрушения этих элементов. Проверке подлежат также деформации тела и перемещения его отдельных точек. Помимо необходимой прочности, конструкция должна быть также устойчивой, то есть обладать способностью при малых случайных кратковременных воздействиях, нарушающих её равновесие, лишь незначительно отклоняться от исходного состояния. Выполнение этого требования зависит от внешних сил, геометрии элемента и от физических констант материала.

– А можно еще раз и чуть помедленней, – попросила она, энергично хлопая выразительными глазами, – чтобы получить еще большее удовольствие. Я от таких технических штучек прям улета-а-аю!

– Думаю, на сегодня с тебя напряжений хватит, – проворчал я, подсластив пилюлю улыбкой.

На что Алиса захлопала теперь уже ладошками и объявила, что назначает меня главным консультантом по учебному процессу, а еще обещала меня приодеть и познакомить с очень нужными людьми, чмокнула в щеку, села в такси и укатила в загородный дом. Вахтер без обычного ночного скандала и препирательств открыл запертую на засов дверь, впустил меня, мигнул всем лицом и верхней частью туловища и пробасил: «Вот это да-а-а-ама!»

Алиса напоминала синичку, которая неустанно весело цвиркала, прыгала с ветки на ветку, задорно сверкала глазками, поворачиваясь во все стороны, хвастая лимонно-синим оперением; она обладала притягивающим даром фонтанирующей радости жизни.

От Полины веяло осенней тоской, как от богатого мраморного склепа. Вроде бы всё там было красиво: архитектура четких граней, каллиграфия строгих шрифтов, даже комфорт для посетителей, все эти полированные камни, бронза цепей, голубые ели, кусты сирени – но то было место печали, скорби от невосполнимой утраты. «Что мне сделать, чтобы понравиться тебе?» – спрашивала она. Я молчал, а с языка готова была сорваться фраза: «Воскресни! Стань живой и научись радоваться жизни, ведь ты девушка, а значит цветок, распустившийся для зачатия новой жизни, а как ты сможешь кому-то подарить жизнь, если не имеешь её в себе самой!» Но эти слова замирали в груди, так и не добравшись до голосовых связок, языка, губ. Скажи я такое вслух, и без того печальная Поля могла погрузиться в бездну отчаяния, потому и относился к девушке как к больному испуганному ребенку, забившемуся в темный угол, зыркающему оттуда заплаканными глазами.

Алиса ходила по корпусам института с разбитной девушкой Инной из торговой мафии, судя по одеждам, золоту и наглости. Однажды, стоя в очереди за пирожками в буфете, я невольно подслушал их разговор:

– Нет, термех мне запросто не пересдать. Там такой тухлый дядька принимает! Говорит на экзамене: а теперь отложите в сторону всё, что списали, и отвечайте на вопросы. И давай чесать от «а» до «я» по всей программе.

– Тогда остаётся два варианта: отстегнуть тугрики или назюзюкаться до одури и отдать своё юное тело на растерзание старому извращенцу.

– Да уж, противно конечно, но придётся.

В рекреациях, столовой и читальном зале – тут и там – мужчины хвастали друг перед другом победой в укрощении этой кошечки Алисы, а женщины, оплакивая порушенные личные жизни, посылали в её адрес проклятия, желали девушке адских мук и самых позорных заболеваний в хронической форме, при этом восхищаясь вчерашним нарядом модницы и новой стрижкой каре, придающей невероятную свежесть внешнему облику. Все эти противоречивые сведения сливались в мою несчастную голову, стекали в сердце и создавали там душную слякоть.

Моя влюбленность в Алису принимала форму хронической болезни, я всюду искал её хрупкую фигурку, рабски ловил приказы и сломя голову бросался исполнять. Она в любое время дня и ночи вторгалась в мою жизнь, легким движением руки рушила планы и заставляла бесплатно считать, писать, чертить её конспекты, лабораторные, курсовые, рефераты. Загрузив меня работой и пообещав отблагодарить дефицитными виски, ликером и пепси-колой, она могла вспорхнуть и, по-кошачьи облизнувшись, потянувшись, изогнувшись тугим телом, убежать «к одному очень крутому мальчику с бицепсами, прессом и инфернальным взором бесстыжих с поволокой глаз».

Однажды мы с Колькой поздно ночью после трехлитровой банки домашнего кубанского вина с копчёным белым амуром искали по всем комнатам нашего этажа гитару, чтобы именно сейчас, «пока свободою горим, пока сердца для чести живы» спеть с обязательной хрипотцой всенародно любимую песнь «Пьянь с ханыгою»… В комнате истребителя-перехватчика Стива, толкнув приоткрытую дверь, увидели лежащую на полу на матрацах Алису в обнимку со Стивом и его секретарем по особо циничным вопросам Жекой в окружении пустой стеклотары из-под виски, ликера и пепси-колы – они бесстыдно и безодеждно спали в густом конопляном дыму, вполне довольные проведенным угарным вечером; а я под Колькино злобное шипение и богатырский храп троицы малодушно любовался мерцающей красотой Алисы и ничего с собой поделать не мог.

Точку в этом уголовном деле поставила новогодняя ночь, время волшебных превращений, исполнения желаний и перехода в новую жизнь. Мы с Полей в последний день года с утра самозабвенно носились по аудиториям и сдавали зачеты, последний из которых пришелся на семь вечера, когда весьма строгий преподаватель смягчился и, не задавая вопросов, предложил протянуть зачётки, расписался и сбежал домой, к маме. Чтобы снять напряжение сумасшедшего дня, поздравить друг друга с наступающим Новым годом и проводить Полю домой в подмосковный городок Одинцово, мы заглянули в кафе, откупорили шампанское – и мгновенно опьянели. На меня накатила приятная вялость, захотелось чуть-чуть поспать, а Поля, наоборот, разошлась и потребовала немедленных приключений! Меня такое необычное поведение вечно сонной подруги взбодрило и я предложил устроить «ночь, полную диско» на новогоднем балу в общежитии. Полина срочно забыла о доме («там никто моего отсутствия и не заметит»), мы набрали в гастрономе съестного и влились в возбужденное сообщество пирующих студентов.

Там-то всё и случилось. Как-то самопроизвольно в застолье зашла речь об Алисе, и тут оказалось, что эта девушка влюбила в себя множество парней, отбила их от штатных подруг и вероломно заставила их бесплатно работать на себя и на свою подругу Инну, чем возбудила против себя изрядное количество лучших студентов факультета. И в тот момент, когда вся эта клокочущая негодованием и желанием мести толпа дошла до точки кипения, заявилась на бал – вся в белоснежном сверкании – Алиса в обществе «мальчика с бицепсами, прессом и инфернальным взором бесстыжих с поволокой глаз», упакованного с не меньшим мафиозно-торговым шиком.

Алиса вошла в центр дансинга, изумительно порозовела, выпростала красивые обнаженные руки и по-королевски во весь голос возопила: «je prends mon bien où je le trouve!»[1]1
  «я беру своё там, где его нахожу» (франц.)


[Закрыть], что подействовало наподобие «фирменные джинсы по госцене!» по радио в 18–00 на второй линии ГУМа.

…Разъяренная толпа набросилась на парочку и, пока часть народа занималась «мальчиком», остальная – выразила Алисе вотум недоверия в самых резких выражениях. Самое забавное, в центре бунтовщиков, сверкая очами, размахивая руками и визжа что есть мочи, ярилась моя тихая молчаливая Поля, и в тот момент отнюдь не смертной скукой веяло от неё, но грозовой свежестью той самой бури, которая «пусть сильнее грянет!» Я принял позу максимальной психологической самозащиты, скрестив руки на груди, стоял поодаль, вне бушующих страстей, с любопытством исследователя наблюдал за развитием событий и еще за тем, как в том слякотном месте сердца, куда вторглась девушка-фейерверк, девушка-кобра, расползается масляным пятном прямо-таки материнская жалость к Алисе, та самая, которая простирается и на невинных младенцев и на убийц, насильников, воров – только потому, что все они дети, пусть заблудшие и озлобленные, гордые и самолюбивые, но… дети!

Больше Алису я не видел, она вынуждена была перевестись в другой ВУЗ, зато наши «декабристы разбудили Герцена» в Полине, она воскресла, сбросила погребальный саван, нырнула с головой в бурлящую жизнь, правда, к моему сожалению, растеряла при этом нечто трогательное, испуганно-детское, переняв у Алисы все приёмы обольщения и вероломства, которые так её возмутили. Но, впрочем, это уже другая история.

Ближе к вечеру я еще раз просмотрел досье на потенциального нарушителя покоя. В армии Сергей Томский служил как и я на границе, только не как я в Сочи, а на горячей таджикской, значит, стреляный воробышек, в остальном он был обычным предпринимателем. Чем уж так проштрафился он перед моим хозяином, что тот упёк его в тюрьму, понять было невозможно, поди разберись в их бухгалтерии, кто кому и за что должен. Но опыт подсказывал, что за годы неволи Сергей накопил немалый запас злобной обиды на Палыча, а может, и подучился бандитским приемам жестокой мести – одно было точно: противник он не простой, и совсем не зря так боится его хозяин. Такой отчаянный мститель может жизни своей не пожалеть, чтобы только увидеть животный страх в глазах врага. Ладно, Сережа, разберемся мы с тобой, с Божией помощью.

Наконец, стемнело. Зажглись фонари, разлив повсюду розоватый свет, окна в доме были зашторены, двери – все до одной – заперты на замок, собаки спущены с цепи, компьютер центрального пункта занудно сообщал о движениях людей снаружи, каждые пять минут я докладывал хозяину обстановку. Всё как обычно, всё спокойно, только где-то на уровне солнечного сплетения и кожей затылка я постоянно чувствовал, как неотвратимо приближается опасность, поэтому молился, как солдат перед боем.

Вдруг стало темным-темно. Во всем поселке одновременно погас свет. Вот, сейчас!.. Всего три секунды происходило автоматическое переключение на генератор автономного питания – и вспыхнул свет. За истекшие три секунды полного мрака в десяти шагах от меня появился мужчина в камуфляжном костюме, видимо, перескочивший через забор, мелькнуло лицо, и я узнал Сергея Томского, который трижды выстрелил из пистолета с глушителем, доберманы, бросившиеся на чужака, – один за другим – покатились кувырком и затихли.

Теперь Сергей направил пистолет в мою сторону, я же, глядя ему в глаза, медленно, очень медленно, двигался к нему, преодолевая те десять шагов, которые нас разделяли.

В наушнике пискнуло, видимо, компьютер центрального пункта перезагрузился и сразу выдал сообщение о наличии в третьем квадрате неопознанного объекта. Вопреки логике, мой противник не выстрелил сразу, а замер. Или у него появилось желание кошки поиграть с мышкой до того, как всадить в неё когти или… сработала защита Божиего покрова, потому как в это время я про себя дочитывал молитву «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его…» В глазах Сергея поочередно сменились насмешка, растерянность, страх. Скорей всего, он уже пытался нажать на спусковой крючок, но мышцы руки окаменели и не желали слушать команду мозга. Я продолжал медленное приближение к объекту, когда в наушнике прозвучал вопрос Палыча:

– Михаил, что там случилось? – Голос его сипло дрожал, будто его душили.

– Сергей уже тут, – ответил я полушепотом в микрофон. – Он сейчас отдаст мне оружие, и мы поднимемся к вам.

– Жду! – рявкнул Палыч, вернув голосу привычную уверенность.

Наконец, я подошел к противнику вплотную, глушитель коснулся моей груди, я по-прежнему наблюдал на его белом лице парализующий страх. Надо как-то успокоить человека.

– Сергей, мы с тобой сейчас поднимемся к Антону Павловичу, – сказал я как можно мягче. – Он сегодня ожидал тебя с самого утра. Я уверен, что вы сумеете с ним договориться и мирно решить ваши проблемы. Пожалуйста, будь спокойным. Всё будет хорошо.

Я взял пистолет за ствол, мизинцем блокировал курок и вывернул его из онемевшей руки Сергея. Он сразу обмяк и взглянул на меня уже осмысленно. Он понял, что первый тайм проиграл нокдауном и ему остается надеяться только на явное логическое превосходство в остальных двух.