Текст книги "Восхождение"

– А зачем? – вырывается у меня недоумение. – Ну, зачем искусственно продлевать срок заточения в тленном теле? Может, лучше вместо этого кое-что сделать для своей вечной жизни?

– Нет никакой вечной жизни! – жестко чеканит Доктор. – Сказка это все для слабосильных. Все очень просто: есть сильные и слабые. Сильные – лидеры, слабые – их рабы им повинующиеся. Чтобы рабы не думали о себе чего лишнего, для них и придумывают разные там вечности, смирение, кротость и прочее непротивление воле сильных мира сего.

Между тем автомобиль плавно тормозит у роскошного мраморного входа без вывески, но с двухметровым швейцаром в старинной золотой ливрее. Мой спутник берет меня за локоть и проводит мимо ряженого громилы внутрь.

Здесь в мягком полумраке играет негромкая музыка. Мы входим в одну из дверей и попадаем в кабинет с камином во всю стену. Дровишки в его громадном чреве полыхают дикарским пламенем пещер. Только садимся за стол, как из-за тяжелой портьеры бесшумно возникает официант, смахивающий на лорда Байрона в период его увлечения профессиональным боксом. Мой далеко не дешевый финский костюм из закрытого «главковского» магазина, почти что ненадеванный, в этих апартаментах выглядит более чем скромно. Я и сам себя чувствую не в своей тарелке, чего, наверное, мой спутник и добивается. Вот уж кто здесь на своем месте – так это он. Сейчас, например, он делает заказ официанту на приличном английском языке. После того, как обслуга бесшумно удалилась, Доктор вспоминает обо мне и объявляет, наконец, что находимся мы в одном из ресторанов Английского клуба.

– Почему не турецкого, к примеру, или финского? – вырывается из меня.

– К чему нам такие излишества! Мы тут по-простому, скромно… – улыбается он.

Бесшумный официант ставит на стол подобие примуса, зажигает огонь, на него водружает сковородку и принимается на наших глазах виртуозно жарить стэйки из увесистых плоских кусков мяса.

– У них что – кухня вышла из строя? Готовить, бедненьким, негде? Совсем уже дошли…

– Это такая древняя традиция…

– Как у кавказцев на пляже?

– Примерно… Эти наивные англичане – пленники своих традиций. У них все от корней…

Доктор терпеливо поясняет, что бычков для этого блюда выращивают на специальных угодьях, по особой методе, чтобы достаточно мягкие и сочные мышцы нарастали вперемежку с легким, но упругим жирком. Не успеваю я пожалеть бедных животных, закланных с малолетства для столь изощренного чревобесия, как официант, подхалтуривающий поваром, ставит перед нами тарелки с шипящим жареным мясом, украшенным на мой вкус совершенно несовместимыми с мясом сливами, ягодным вареньем и пудингом. В тяжелые толстенные рюмки льется портвейн, испаряющий тяжелый многолетний дух.

– Ну, что дерябнем портвешку под шашлычок? – потираю я руки.

– Предлагаю альтернативу: отведать самый дорогой в мире классический стэйк и запить его прекрасным, особой выдержки портвейном, специально подогретым до температуры двадцати четырех градусов. Это для проявления в нем тончайших оттенков вкуса и аромата.

– Можно и так, – великодушно соглашаюсь. Отрезаю кусок мяса, из его середины брызжет кровища. Вздыхаю про себя: – Еще и недожаренное… Как бы несварение желудка не случилось…

– Здесь неплохая компания собирается: разведчики, дипломаты, бизнесмены, богема…

– …И прорабы, – дополняю справедливости ради.

– Это то самое приятное для нас исключение, которое подчеркивает столь консервативное правило.

– Думаю, это самая ценная их клиентура со времени основания.

– Тебе здесь не нравится?

– Да, нет, ничего, культурно, хлоркой не воняет… Только по-моему, расходы не соответствуют достигнутой цели. Подкрепиться можно и дешевле.

– А этот неповторимый английский дух? Здесь себя начинаешь уважать. Вспоминаешь, что и ты принадлежишь не к рабам, но к людям избранным. Разве не так?

– У нас разные представления об избранничестве…

Покончив с горячим, пересаживаемся в кресла к камину. Мой проводник по дебрям английских традиций предлагает мне шерри и сигару. Я учтиво отказываюсь. Дальше Доктор развивает тему своего графоманства.

– Как-то читаю, не помню уж какой, но довольно занимательный романец, – неторопливо вещает мой собеседник, окутывая нас прогорклым дымом сигары. – Вдруг замечаю, что мне уже известно все, что дальше случится. Пролистываю окончание – действительно, все так и происходит. Пробую читать другие, более трудные вещи – тот же эффект, мне заранее все известно. Дай, думаю, сам возьмусь писать. Грамоте, вроде бы обучен… Покупаю себе, разумеется, «Паркер» с золотым пером, хорошей писчей бумаги – люблю, знаешь ли, все обставить должным образом… И пишу первую фразу. А как же? Первая фраза значит очень много. В ней – зачин, вектор, первый укол шпаги… Так вот стало быть, пишу: «Жизнь, как известно, событие сложное и непредсказуемое». Написал, перечитал и вдруг понял, что остальное, в сущности, уже не так важно. Дело, как говорится, техники и времени. Понял также, что одна эта фраза весит на Нобелевскую премию в области литературы.

Человек я предусмотрительный, и нет для меня ничего более приятного, как все заблаговременно приготовить в лучшем виде. Роман, думаю, от меня никуда не денется: напишу его при случае. А вот, когда придется за него премию динамитчика Нобеля получать, здесь никак нельзя ничего пускать на самотек. Это уже серьезно, потому как событие одноразовое и крайне ответственное. Значит, в первую очередь необходимо фрак приличный заказать и речь набросать. Опять же нелишне всю церемонию заранее изучить, чтобы казуса не допустить.

Ну, с фраком дело нетрудное. Узнал через солидных знакомых, кто лучше всех шьет, и заказал этому старичку. Когда тот узнал, что фрачный костюмчик для получения Нобелевской премии, то весь просиял важностью момента, расшаркался, стал о своих клиентах вспоминать… Он же мне посоветовал какие аксессуары подкупить.

Церемонию вызнал в библиотеке. Кое-что рассказали господа из клуба, которым довелось там побывать. Ничего сложного, оказывается, нет. К тому же руководит церемонией наш русский Миша Сульман из 110-й московской школы, сын бывшего шведского посла в России. Главное там не запутаться с поклонами: здесь нужна определенная последовательность: сначала поклониться королю Швеции Карлу ХIV Густаву, вручающему награду, потом – королевской семье, сидящей во время церемонии здесь же, на сцене Стокгольмского Концерт Холла. Затем – сидящим там же представителям Нобелевского фонда, известным ученым и лауреатам прошлых лет. И в самом конце – залу.

Король там у них довольно приятный господин с большими светлыми глазами добряка, но королева Сильвия!.. Это, я тебе скажу, национальное достояние: обворожительно красива, в длинном платье с открытыми плечами, на длинной шее – великолепная голова, под короной – прическа, выстроенная из густых темно-каштановых волос. В короне, колье и серьгах – громадные бриллианты и сапфиры каратов по двадцать. А улыбка, а глаза, а стать – это все стоит того, чтобы туда попасть. Кстати, «увести» королеву и жениться на ней – это может стать неплохой целью жизни.

Я слушаю болтовню и сквозь его непроницаемую вежливость наблюдаю, как он, в свою очередь, наблюдает за мной. Про себя думаю, когда же он завершит эту затянувшуюся прелюдию и приступит к основной части программы. И уже сквозь подступающую дрему слышу:

– Так почему тебе, Димитрий Сергеевич, в главке-то не сиделось? Я понимаю, что ты устал отвечать на этот вопрос, но все же, эксклюзивно, так сказать…

– А по той же причине, по которой и ты здесь застрял, – произношу я, просыпаясь, и даже чувствуя легкий прилив сил. – Для обретения свободы. Однажды мне довелось наблюдать, как работает спасатель на воде. Когда он подплывает к тонущему, первое, что он делает – это бьет по физиономии, чтобы тот не схватил его и не утащил на дно: человек в состоянии паники обретает жуткую физическую силу. А уж после этого тащит утопленника на берег. Вот я и врезал себя по физиономии, чтобы не утонуть в чиновничьем болоте.

– Вот что уважаю в людях – так это нетиповое мышление, – задумчиво произносит мой собеседник. Затем слегка хлопает себя по коленям, встает и предлагает: – А не закатиться ли ко мне в гости?

– Разве только на часок…

– Это как получится, май диэр фрэнд, – мудро предполагает Доктор.

Снова катим в комфортном салоне английского автомобиля по ночным улицам. Мне удается приметить уважение к нашему транспортному средству со стороны попутчиков. Это заметно по бережной манере обгона и угодливой готовности уступить дорогу. Скорость, которую мы развили, явно превышает дозволенную, но гаишники и не думают нас тормозить. С проспекта сворачиваем на тихую улочку и скоро въезжаем во двор обычного кирпичного дома. Единственно, что отличает его от таких же близнецов вокруг – это военизированная охрана со шлагбаумом. Нас пропускают на охраняемую территорию без остановки. Лицо охранника, мельком вырванное из темноты светом наших фар, выражает уважительную приветливость боевого офицера, знающего себе цену.

– Полковник спецслужб, – читая мои мысли, комментирует Доктор, – с одного выстрела попадает мышке в глаз, в темноте на слух. Мы как-то проверяли на спор. Чутье – как у нинзя. Однажды рассказал, что выследил врага по запаху на расстоянии больше километра. И это в довольно запашистом Париже. Какими кадрами держава разбрасывается…

В прихожей квартиры к нам навстречу не выскакивает весело лающий пес, не ждет женщина в бигудях со скалкой, даже юная гейша не приносит с кукольных ручках своему хозяину предварительно согретый шелковый халат… Ловлю себя на мысли, что ничего не знаю о семейном положении своего знакомого. Об этом – молчок. Ну, и ладно, захочет – сам доложит. Иду следом за хозяином в просторную комнату. Уже не удивляюсь ни камину до потолка, ни шелковой обивке стен, ни обилию книг в громадных дубовых шкафах. Сижу в кресле и гадаю, чем будут развлекать меня на этот раз. Хозяин растапливает камин, затем, любуясь языками пламени, говорит:

– Ты здесь минут пять поскучай, а я сейчас обеспечу наше ближайшее будущее розовыми тонами.

Хозяин, в чем был, скрывается за входной дверью. У меня имеется время привести в порядок свой внутренний мир. Прислушиваюсь к себе и понимаю, что совершенно трезв, спокоен и настроен скорее благожелательно, чем наоборот.

После «Господи, помилуй, защити и сохрани» ощущаю настоятельную потребность помолиться, и, как ребенок, радуюсь этому. Чтобы не было так стыдно своей внутренней грязи, начинаю с покаяния. Кладу сложенные, как для крестного знамения, пальцы на грудь напротив сердца, обращаю туда все внимание, готовое в любой момент рассеяться и заняться своими блудными делишками. Замечаю, что внимание без особого труда удерживается, чему приятно удивляюсь.

Каждый круг Иисусовой молитвы заканчиваю именованием какого-нибудь греха, например, «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, пьяного», и так далее… Круг за кругом, вычищаю греховную скверну. С наибольшим трудом дается сосредоточение на тонких грехах, таких, как тщеславие и высокоумие, тогда я добавляю в их именование всю свою брезгливость и даже ненависть – к этим ядовитым мерзким уродцам, впившимся в мою израненную душу. После завершающего «Слава, Тебе, Господи!» – чувствую легкий прилив необъяснимой тихой радости, которая дает мне силы обратиться с насущными просьбами о моем ничуть не благочестивом житье-бытье.

Когда молитвенные силы иссякают, я сижу неподвижно и расслабленно, радуясь этому нежданному вдохновению. Маленький, но устойчивый огонек продолжает теплиться внутри. Настроение устанавливается доброе, похожее на солнечный летний день.

Входная дверь открывается, и в комнате появляется симпатичное существо, несомненно женского пола в юных летах. Ну вот и таинственная подруга нашего Доктора. Да, вкус этому джентльмену и в данном вопросе не изменил: само обаяние и красота, и ясный ум в очах.

– Значит, вы и есть Дмитрий? – слышу ее дивный голос. – А мне велено вас развлекать и выполнять все ваши желания. Меня зовут Лена.

– Весьма тронут. О, это так на него похоже, – понимающе киваю я. – Тогда извольте присесть в это удобное кресло и для начала вместе со мной полюбоваться чарующей игрой огненных языков. Вы, Леночка, никогда не задумывались, почему созерцание столь грозных и величественных стихий, как огонь, вода, горы и небо, приковывают наш взор? Посмотрите – и вы увидите в этих колыханиях плазмы отражение вечности. В этом есть некая вневременность, очищающая необходимость, таинственный зов – и вдруг – прирученное нам во благо могущество…

Девушка заворожено смотрит на огонь, обнимающий березовые поленья, я же переживаю некую потребность поделиться с ней той тихой радостью, которая наполняет мое сердце. С видимым усилием она отрывает взгляд от огня и, вероятно, вспомнив о своей обязанности хозяйки, предлагает приготовить какой-нибудь ужин.

– Только с одним условием, Леночка, что я буду вам помогать. Идет?

– Ну, ладно… если вы так желаете, – задумчиво протягивает она. Затем весело вскакивает и девичьими жестами приглашает идти на кухню.

Здесь, разумеется, все продуманно: сверкающая стеклокерамическая плита, комбайны, полки со множеством баночек и два огромных холодильника. Один из них Лена открывает и выставляет оттуда на стол банки, бутылки, выкладывает пакеты с нарезками…

– Судя по вашему юному возрасту, вы учитесь? – спрашиваю, разделываясь с вакуумными упаковками.

– Конечно, как можно в наше время не учиться? – улыбается девушка.

– Тогда, позвольте отгадать где, – предлагаю я, напрягая свои дедуктивные способности. – Представляется мне, что в университете, а?

– Именно там, – радуется она вместе с мной.

– Так, сейчас подумаем на каком факультете, – продолжаю я свое расследование. Рассматриваю изящные руки, прямой тонкий нос, высокий лоб, мягкий подбородок и делаю вывод: – Юридический.

– А вот и нет, – хлопает она в ладошки. – Филологический, то есть языкознание, как раньше говорили.

– А живете в общежитии? – почему-то спрашиваю я, наблюдая за количеством еды, приготовляемой еды.

– Дома, – грустнеет девушка, – с мамой. Болеет она у меня. Но я ее вылечу, – уверенно сообщает она и, тряхнув головой, весело предлагает: – А теперь все это нужно отнести…

– … К камину! – догадливо предлагаю я.

– Ну, что ж, мой господин, как пожелаете.

– Уважаю в дамах вот эту готовность к подчинению, – незамысловато хвалю чудное дитя. – Это свидетельствует о хорошем воспитании. – Дальше увлекаюсь развитием этой животрепещущей темы и говорю, говорю: – Тут ведь в чем суть вопроса? Ежели женщина в основу своего поведения закладывает силу, например, силу воли, голоса, физическую даже – бывает и такое – то она из разряда женщин переходит в разряд – я извиняюсь – мегер. Мужчины таких женщин, скажу по своему печальному опыту, ненавидят и целью общения с ними ставят грубое подчинение. Здесь в ходу разные методы: от насмешек до, простите, рукоприкладства. И ни одна женщина с претензиями на силу никогда не станет счастливой в семейной жизни. Везде ей будут сопутствовать несчастья, злоба, издевательства. Теперь рассмотрим пример противоположный. Итак, женщина слабая, подчиненная, робкая, покорная… Нормальному мужчине хочется такую охранять, одаривать, носить на руках, покровительствовать ей, цветы дарить, наконец. Ах, милая девушка, я вам скажу, как практический знаток этой острой темы: женская слабость – это величайшая силища.

По окончании монолога гляжу на даму и вижу на ее личике умиляющее меня искреннее внимание. Но на всякий случай интересуюсь:

– Я вас, простите, не утомил?

– Что вы! Это так интересно. Психология – это моя слабость. Если можно, продолжайте, я внимательно слушаю.

– Что же, в таком случае, имеет смысл перейти от частного к общему. Представьте себе на минутку, что вы учительница в школе и вот перед вами целый класс детей. Ваша цель научить их жизненно важному предмету, причем так, чтобы они его знали назубок. И вот вы начинаете педагогический процесс и натыкаетесь на стену сопротивления. Ученики подвергают каждое слово сомнению, не верят вам, смеются, топают ногами, издеваются, затыкают уши. Может ли быть успех в таком случае?

– Конечно, нет, – соглашается моя слушательница.

– Вот именно. А теперь ситуация обратная: дети каждое слово впитывают, как губка воду, а чтобы лучше понять, еще и обступают вас с вопросами, чтобы уж совсем все им было ясно. И вы, разумеется, им поясняете все тонкости, предлагая множество примеров из жизни. А теперь ответьте, Леночка, что отличает эти две такие разные группы учеников?

– Интерес к предмету?

– Но ведь мы сразу оговорили, что он жизненно важный, а значит, неинтересным он не может быть априори. Значит, что-то другое.

– Ну, ладно, сдаюсь, мой учитель, – покладисто улыбается девушка, – вам слово.

– Благодарю. Так вот, главное – это смирение. Ведь даже если ученик чего-то не понимает, то по его смирению вы все равно добьетесь успеха в преподавании своего предмета. Есть такие возможности в педагогике. Те же примеры из жизни, например. Да вы приложите все свои усилия, вы с таким отстающим будете носиться, как с мать со своим немощным, но любимым ребенком.

– Действительно!

– А теперь из области бытовой вынесем эту проблему на вселенский уровень!

– О, даже голова кружится! – зарделась моя ученица.

– Представьте себе, моя очаровательная слушательница, что вы по своему благоразумию отвергаете малосимпатичную теорию о происхождении человека от обезьяны и принимаете пока только на уровне разума теорию о творении вселенной и человека великим, могучим, совершенным Творцом. Согласитесь, даже на уровне обозначения темы последняя теория выглядит гораздо привлекательней.

– Это точно.

– Я тоже с вами соглашусь. Итак, вселенная сотворена, человек живет в ней, напрямую общаясь со своим Творцом, как дитя с отцом. А так как Творец – само совершенство, то и человек потенциально совершенен. Все человеку позволено, кроме одного: уклоняться во зло, потому что это – смерть. Но его все-таки соблазняет носитель зла, вероломно обманывая при этом. И вот человек выходит из состояния смирения Творцу, познает зло, повреждается, меняет свое совершенное тело и душу на ущербные и смертные. Но человек не оставлен Творцом, хотя Он и опечален его деградацией. Теперь Его задачей является восстановить былое совершенство Своего любимого детища, закалив его трагическим, но поучительным опытом. Для этого Творец и Сам поучает детей, и посылает Своих помощников, а в конце концов и Сына Своего родного. Снова и снова учит Великий Учитель неразумных и непослушных детей. И дети делятся на те самые два класса, которые мы сначала рассмотрели: непокорных и смирных. Первые – не просто не желают учиться, но даже убивают всех помощников Учителя, а затем и Его Сына. Творец от них отворачивается и их подбирает тот самый древний носитель зла. Вторые – смирные – учатся, исправляются и возвращаются к Творцу в свое прежнее совершенное состояние. Вот что такое смирение во вселенском масштабе.

Все это время мне довелось наблюдать на лице собеседницы дивные метаморфозы: от легкого удивления – через серию озарений – до чудесного просветления. С подноса переселились в наши руки только стаканы с соком.

Далее мы слегка касаемся вопросов высшего образования, педагогики, экологии и, разумеется, строительства. Пока мой взгляд не останавливается на часах, показывающих глубокую ночь. Я решительно вскакиваю и начинаю собираться.

– Дмитрий Сергеевич, вы меня ставите просто в неловкое положение, – грустно сообщает девушка. – Что подумают люди, если узнают, что вы среди ночи дали от меня деру?

– Милое дитя, с такой очаровательной собеседницей как вы, можно общаться дни напролет – и не насытишься. Вы очень благодарная слушательница. Но у нас, стариков, свои привычки. И одна из них – это возвращаться на ночь домой. Так что нижайше прошу меня простить.

– Да как же вы сейчас добираться будете? Давайте я вас хоть в машину посажу, она все равно оплачена уже. Доктором.

Мы спускаемся вниз, и меня заботливо сажают в автомобиль с молчаливым гигантом за рулем. На прощанье в моих руках оказывается карточка с телефоном Лены. Я называю свой адрес, и мы мчимся по ночным пустынным улицам на стремительной скорости. В дороге я размышляю о повсеместном забвении правил уличного движения и о том, какое интересное поколение идет нам на смену.

Рассвет застает меня за молитвой. Вдохновение, коснувшееся меня в гостях у Доктора, затеплило во мне махонький огонек, который разгорается с новой силой, как только я даю ему возможность уединением и молитвенным стоянием. В такие минуты я люблю моего Господа, ближних моих и дальних, врагов и обидчиков, весь мир – так радостно и светло! Я не могу прервать эту блаженную сладость всеобъемлющей любви, наоборот, луч моего духовного зрения высвечивает новые и новые лица, о которых еще не молился, но они словно просят меня об этом. Я поминаю их добрым словом – и из той бесконечной глубины, раскрывшейся в моем сердце, из того океана милующей любви ощущаю благодарный ответ.

Утром, вернее почти в полдень, в мою дверь стучится и без позволения входит вчерашний гигант. Кратко, но вежливо здоровается, сует трубочку сотового телефона и уходит. Чудеса продолжаются. Трубочка, на которую я тупо смотрю, продирая спросонья глаза, издает мелодичное верещание, я тычу пальцем в кнопку и слышу бодрый голос Доктора:

– Дмитрий Сергеевич, с добрым утром. Не желаешь ли приобщиться к спорту на свежем воздухе? Это так освежает!

– Спасибо, Филипп Борисович, не сегодня, – слышу свой хриплый голос.

Берег моря. Мирно шелестит бирюзовая волна, переливаясь миллионами блесток. Йодом пахнут водоросли, прибитые к замшевым береговым камням. Всхлипывают белые чайки, стремительно носясь над водой. Камни подо мной и вокруг, а также громоздящиеся сзади и сбоку, образуя кремнистые скалы, нагреты солнцем. Они плавят воздух, текущий густыми слоями. Голубое, выцветшее от жары небо, украшено прозрачными застывшими облачками, увенчано золотой короной слепящего солнца.

В этом месте соединения стихий – неба, моря и земли – видишь себя со стороны. Из той высокой дали, откуда шире и глубже панорама, где безбрежно море, бездонно небо, обширна земля – оттуда вижу я себя, сидящего на границе стихий, часами зачарованно любующегося величием Божьего творения…

Вижу себя махонькой пылинкой, едва различимой песчинкой в этой необозримой огромности. В этой точке вселенной ощущаешь всю свою нищету перед величием тварного мира, перед безграничным величием Творца, одним велением создавшего все это и следующим велением все это могущего в любой момент уничтожить и воссоздать все по-своему. В эти минуты замираешь перед Творцом и Вседержителем, смиряясь пред ним во прах…

В эти минуты прозреваешь, как любит тебя, ничтожного, Создатель, умаливший Свое Божество до вочеловечения в такое же мизерное хрупкое тело, как и у тебя. И не только умалившего физически, но и принявшего от таких же двуногих человечков предательство, издевательства, побои и позорную смерть. Сам безгрешный, принял на Себя все людские грехи, простив им и полюбив их через бесконечное возвеличение до Царствия небесного. Оживает в сердце чувство ответственности за свою жизнь, бесконечно дорогую, дороже даже этого великого мира. Губы сами шепчут слова благодарной молитвы. Временами и это останавливается… И тогда наступает тишина покоя, когда уже нет ни будущего, ни прошлого, но только одно вечное предстояние твари перед вечным Создателем своим…

Видение уплывает, я возвращаюсь в настоящее, прокашливаюсь и продолжаю:

– Мне бы приобщиться к веселой компании отпускников…

– Куда собираешься, если не секрет?

– Ах, полноте, это не больше, чем беспочвенные похмельные мечтания, – вздыхаю я в ответ.

– Ты снова забыл, с кем имеешь дело. Считай, отпуск твой начинается с понедельника, – и, не давая мне опомниться, Доктор задает мне новый вопрос: – Так, неужто, Леночка не пришлась тебе по вкусу?

– Как раз наоборот. Очень приятная девушка, умница, интересная собеседница…

– Ты издеваешься?

– Никак… То есть, что ты имеешь ввиду?

– Вы что, только болтали, что ли?

– Ну, уж скажешь, болтали… Мы серьезно поговорили. Видишь ли, Доктор, женщины такого типа встречаются крайне редко. Как сказал святитель Игнатий, «женщина руководится чувствами падшего естества, а не благоразумием и духовным разумом, ей вполне чуждыми. У нее разум – служебное орудие чувств». А у моей вчерашней собеседницы имеется все достоинства женщины разумной при наличии смирения и врожденного тончайшего такта…

– Да, Димитрий Сергеевич, ты или не в себе, что вряд ли, или действительно пора тебя у Васи забирать в мои трущобы капитализма. Ладно, трубочку телефонную оставь себе, пусть это будет мой подарок за вчерашний вечер, на протяжении которого ты не уставал меня удивлять, – мой собеседник замолкает. В продолжение паузы слышу из динамика трубки знакомые звуки ударов теннисного мяча о ракетку. – …А что касается Леночки, то имей ввиду, что она… девочка по вызову. Вот так.

– Это, конечно, меняет дело… – тушуюсь я почему-то. – Хотя, думаю, уйдет она из этого… бизнеса. Вероятно, обстоятельства вынудили или еще что… Как думаешь, если она захочет, сможет выйти из игры без препятствий?

– Если очень захочет, то да. Только я о таковых пока не слышал. Деньги там немалые, да и засасывает, как трясина.

– А помочь ей нельзя?

– Если обратится ко мне, – помогу. Только, повторяю, это вряд ли… Ну, пока, меня зовут играть. Звони, когда хочешь.

В кармане пиджака разыскиваю карточку с телефоном Лены. Набираю номер, слышу щелчок, характерный для телефона с определителем номера. Нет, не поднимает трубку. Ладно, со временем разберемся.