Текст книги "БП. Между прошлым и будущим. Книга вторая"

«Вопросы крови – самые сложные вопросы в мире!..

…Как причудливо тасуется колода!»

М.Булгаков

Я как-то вдруг обнаружил, что отзываться в прессе на новые книги или на постановки спектаклей не чужих мне людей (на других просто не достает времени, что порой искренне жаль), не менее увлекательно, чем писать нечто «свое». Хотя, понятно почему: ради отзыва откладываешь это свое и знакомишься с содержанием творения духовно близкого тебе человека, с его героями – и вместе с ними проживаешь еще одну жизнь. Или – несколько…

Так произошло с книгой Давида Гая, переданной мне им из Нью-Йорка с оказией. На этой книге я, кажется, установил персональный рекорд скорочтения: семьсот сорок с лишним страниц за четыре дня. Хотя, почему «с лишним» – нет там лишних страниц, все они ложатся одна к одной. Совсем не значит это, что читал я наспех, бегло перелистывая страницы, напротив, – нередко возвращался к предыдущим…

Вот и сейчас, записывая свои ощущения, я возвращаюсь ко многим главам – что совсем не скучно: наоборот, я нахожу новые стороны, новые краски палитры автора. И я снова проникаюсь ощущением не просто небезразличия, но огромной симпатии к действующим лица повествования, сопричастности им – а они именно действующие, они показаны автором в развитии судеб, характеров, и его собственных, в том числе.

История одной семьи? – да нет, не семьи, но поколений – их Жизнь. Да и судьба самого автора стоит многих – еще и потому, что ей предшествовали, а отчасти и определили её, жизни и судьбы его предков… Помимо мастерского владения пером приметно особенное умение Гая писать о себе открыто, и вместе с тем отстраненно – будто о постороннем, не избегая моментов, о которых последствие иногда сожалеешь.

Действие сюжета обращено от нынешних дней к ретроспективе: автор, спустя годы после эмиграции, разыскивает в Америке потомка той, «первой» американской ветви, своего кузена, нашего современника. У каждого из них своя судьба – она определилась решением, принятым их общими предками сотню лет назад.

И теперь, собственно, о книге, вернее, о книгах – их две. «И рассеет тебя Бог по народам, от края и до края земли…» – о ком это в «Книге Второзакония»? Совсем не случайно автор предложил эту выдержку как эпилог к своей «Книге первой». Обе «Книги» – первая и вторая – содержат по три части, и они тоже никак автором не названы: зато внутри их главы обозначены датами. Да, только число, месяц и год… Но зато какие!

Они не всегда расставлены последовательно, хронологически: отсчёт их начат годом 80-м, июлем, а следующая глава – «Год 1903-й»… и снова наши дни – 70-е… А от них – снова «бросок» в начало века: это еще не Экзодус, он придет потом – когда, следом за первопроходцами, прошедшими все тяготы обустройства на новой земле, но и при том, уже готовыми протянуть руку помощи, последуют их земляки. И мы, вместе с героями, оказываемся на пароходе, плывущем к неведомым берегам Америки. Они еще не знают своего будущего, но верят, что хуже, чем было – не будет.

Отступление первое

Много лет назад мне довелось работать в одной информационно-художественной конторе – называть сегодня ее ведомство нет смысла, поскольку и тогда имя оно носило эвфемическое, а сегодня оно, и подавно, мало что скажет современнику. Только в его «ведении», среди прочих, находился и завод, строящий первые в СССР атомные подводные лодки, ну и, в числе много чего другого, наша «шаражка»…

Да и правда, весь штат наш состоял из начальника – художника Виктора Добровольского, замечательного мужичка, остроумного, выпивохи, не чуждого и прочим мирским утехам при его 60-ти с лишним годах, чему немало способствовала антресоль в его мастерской на Павелецкой, а именно под ней, этой антресолью, и размещалось «производство» нашей шараги. И еще – его помощника, Виктора, которого на работе, вообще, мало кто видел, ну и меня – «специалиста по издательским вопросам».

Служил я там недолго – надо было где-то пристроиться после разгона чучелами из дома на Старой площади нашего «Патента», где неблагополучно, по их разумению, сложился подбор и расстановка кадров: «Вы что! – кричал Арвид Янович Пельше на нашего министра – синагогу устроили у стен Кремля!» Было и такое…

Почему мне сейчас вспомнился этот эпизод служебной биографии? Нашей основной продукцией в тот период был буклет, целлофановые страницы которого несли на себе отпечаток контуров атомной подлодки. Причем, на каждый слой-страницу буклета, начиная с первой, – общего абриса (внешних контуров корпуса), накладывался следующий, несущий уже некоторые подробности внутреннего устройства, – слой за слоем, – буклет, страница за страницей, нес последующие подробности подлодки.

И так, за листками целлофана – срезами определенной части лодки, как бы собиралась и разбиралась вся лодка – от её внутреннего устройства до верхней палубы. Перелистывая страницы этого буклета, можно было добраться до самой первой, от которой «есть пошло» всё судно. Наглядно и поучительно. Представляете?

* * *

Вот так мне и представилась книга Давида Гая: дочитав последнюю её главу, я сразу вернулся к ее началу – к поколению эмигрантов самых первых годов минувшего века, к достоверной истории клана его предков…

Автор прослеживает судьбы семей – от начала прошлого века и до нынешних дней, судьбы двух ветвей его родных: одна протянулась из погромных дней Кишинева в Америку, другая – оставшись в стране, прошла вместе с народами сначала царской России, и потом Советского Союза – все этапы сталинской «коллективизации», «индустриализии», прошла войны, принесшие неисчислимые страдания всему населению, а еврейской его части – особенно… Эти ветви столетие назад расставались «не навсегда», как хотелось им верить, и, храня надежду когда-нибудь ещё встретиться, теряли ее… И ведь бывало – встречались: кому-то везло, кому-то – нет.

Казалось бы, что можно добавить к рассказанному Шоломом – Алейхемом, Башевицем-Зингером о первых еврейских эмигрантах в Америке? Оказывается, совсем не мало: автор находит новые детали, новые подробности – и это не просто роман, каким он читается, но, но скорее, документально-художественное повествование: автор домысливает какие-то подробности, может, не произошедшие в действительности, но, что уж точно, – они могли случиться. И случались, наверняка, в семьях еврейских беженцев тех лет. Гай, мне кажется, намеренно вынес на титул книги подзаголовок «История одной семьи». Одной ли?

Монтаж эпизодов книги, искусно связывающий поколения, отстоящие на многие десятилетия друг от друга, напрашивается стать киносценарием – может, такое и состоится: должен же попасть этот сюжет в руки кого-то из киномира, должен же побудить его снять по книге фильм, – условно говоря, ремейк «Экзодуса». Название ленты может быть схожим, но при этом многое расскажет зрителю такое существенное обстоятельство: тех эмигрантов – не впускали на родину предков, а нас, беженцев последних десятилетий прошлого века, пытающихся оставить страну рождения, – не выпускали из нее… Только и остается заключить словами поэта: «Времена не выбирают, В них живут – и умирают…». Но ведь, живут! Живем, стало быть.

Отступление второе

И почему еще не оставила меня книга равнодушным, почему содержание ее глубоко задевает меня: я нахожу много схожего в ней с тем, что сделал мой сын Стас к совершеннолетию своего сына Дэвида Половца. Он, примерно тогда же, в тот год, когда появилась книга Давида Гая, подготовил и издал небольшим тиражом, «для семейного пользования» красочный альбом – генеалогическое древо нашей семьи.

Со множества фотоиллюстраций – даггеротипов позапрошлого века, чудом сохранившихся в погромах и пожарах многих войн, с семейных фотографий – смотрят на меня узнаваемые лица родных. Именно родных – это подтверждено приведенными здесь же копиями метрических свидетельств о рождении, списков-ведомостей уездных и губернских служб, синагог, копиями школьных аттестатов, солдатских книжек…

И тоже – фон: биографии моих родных, живших в России, Белоруссии, Украине, чьи корни обнаружились в конце 18-го века, и за ними – погромы, революция, бомбежки, немецкая оккупация, жизнь (а чаще – смерть) в еврейских гетто.

* * *

…Здесь, в книге Гая, нет фотографий, но её персонажи – герои её глав – явлены настолько точно и настолько образно, что, мне кажется теперь, я лично их знал, я разговаривал с ними, писал им письма и получал письма от них… Книга уже прочитана, а я еще живу в ней.

Но меня не оставляет мысль: а что, если бы это прямые предки Давида Гая оставили в годы погромов Кишинев, а не предки встреченного им здесь родственника, от которого он, собственно, и узнал многое об «американской ветви» своей семьи, и о чем рассказывает его книга «Средь круговращения земного». И родился бы он тогда, скорее всего, тут, в Америке, – и, возможно, он и здесь избрал бы писательское ремесло, и тридцать лет сотрудничал бы он не с газетой «Вечерняя Москва», а, допустим, с некоей «Ивнинг Стар»…

И тогда все его двадцать книг, его романы и повести, были бы написаны им на английском языке, включая и документальное исследование о советском вторжении в Афганистан, изданное здесь на русском языке. А его «Десятый круг» о Минском гетто – её рукопись не нуждалась бы в переводе с русского на английский перед изданием ее в США, как это случилось недавно. Она сразу была бы написана на превосходном английском, равном тому русскому, на котором Давид Гай пишет здесь и сейчас свои книги.

А может быть – и нет… Только не зря говорят: история не знает сослагательного наклонения.

А эта книга – надо думать, она не останется единственной, доставшейся англоязычному читателю. Пока же, знакомство с ней остается привилегией русскоязычного читателя – не пренебрегайте этим, друзья! Я вовсе не пытаюсь навязать будущему читателю свой взгляд, свои оценки новой книги Давида Гая, только очень советую – прочтите её.

2011 г.

Однажды, было это много лет назад – в «Панораму» зашла женщина, зашла без предварительного звонка и не условившись о встрече. В тот раз конец дня случился не такой напряженный, каким он станет завтра – сразу же на утро после сдачи в типографию очередного выпуска. Сотрудники редакции понемногу расходились кто куда…

– Наталья Белинкова-Яблкова, живу сейчас в Монтерее, – представилась она с порога наборного участка, где меня застала. И почти сразу добавила: —…в эмиграции с 1968 года. Вот, хотела вам показать журнал, он только что вышел в Европе, «Новый колокол».

Я взглянул в оглавление – имена достойные, что сказать, хотя многие прикрыты псевдонимами, вроде «А.Анатолий» (сейчас-то не секрет, что под ним скрывался Анатолий Кузнецов, сценарист, автор «Бабьего Яра», попросивший в 1969 году политическое убежище в Англии). А то и просто «читатель» – его «Письмом из России» открывался журнал, за ним следовал «Побег» Аркадия Белинкова. А дальше – «Новый класс» Милована Джиласа, югославского диссидента, за что он и отсидел очередной срок в коммунистической Югославии, Эдуард Штейн с «Записками о польской тюрьме». Редактор журнала – моя собеседница, как выяснилось вскоре в нашем разговоре, вдова Аркадия.

– И легко отпустили, долго ждали разрешения – всё же 68-й, не 75-й, когда стали выпускать понемногу?

– Бежали мы… А журнал вышел только что – вторым изданием, теперь уже в Москве. Первое же его издание состоялось в 1972-м в Англии. Может, редакция расскажет о нем, поместит рецензию?..

Бежали… Да слышал я об этом побеге, сейчас я вспомнил передачи «Свободной Европы», пробивавшиеся сквозь чудовищный вой и треск советских глушилок к допотопной «Спидоле» – еще там, в 60-х. Что-то отрывочно знал я и от знакомых, связанных с миром литературы неофициальной и, стало быть, не всегда легальной.

Вот так состоялось моё знакомство с этой замечательной женщиной, вынесшей на своих плечах груз, какой немногим доставался даже и тогда, там – в Советском Союзе. Вряд ли Рональд Рейган, назвавший СССР «империей зла», был знаком с содержанием «Нового колокола» – хотя оно многократно подтверждало тезис нашего тогдашнего Президента.

Потом мы обменивались письмами, иногда телефонными звонками. И совсем потом, уже спустя годы, я пытался разыскать Наталью – ни один из сохранившихся у меня номеров телефона ей уже не принадлежал. А мне нужно было, и как можно скорее, получить ее согласие на публикацию её письма в редакцию в готовящемся к выпуску в Москве моем сборнике «Между прошлым и будущим» – я испрашивал такого разрешения от всех, чьими письмами завершалась книга. Кажется, именно объявление о продаже вышедшего сборника в «Панораме» подсказало Наталье идею самой позвонить мне:

– Вышла, наконец, книга с текстами Аркадия – не хотите ли познакомится?

– Хочу, конечно!

И вот она, книга – в твердом переплете, издана в Москве престижным издательством «Новое литературное обозрение», едва уместившаяся в прочный почтовый конверт. «В распре с веком» и позаголовок – «В два голоса»… Какой там «в два» – многоголосье! Судите сами: Тынянов, Солженицын, Чуковский, Маршак, Олеша, Шкловский, Струве… и, конечно же, сам Белинков Аркадий Викторович – перечень упомянутых в книге имен для автора не просто фон, но это фигуранты, активные участники действа – по-иному и не назовешь содержание шестисотстраничной книги.

В октябре 1943-го Белинкова исключили из комсомола на собрании в Литинституте: «… до посадки ему оставалось прожить три тревожных месяца» – пишет Наталья в одной из первых глав. Забрали его «…вместе с многочисленными вариантами романа, записками, черновиками, даже вырванными из книг факсимиле…» в 1944 году. Среди предъявленного ему в допросах было и такое, в доносах бывших друзей и сокурсников: «Говорит, будто бы в Советском Союзе нет свободы творчества… Да еще, что договор Молотова-Риббентропа развязал вторую мировую войну». Ну и тому подобное…

А главным было – обвинение в создании в апреле 1943-го года самодеятельного литературного кружка, который и собрался-то «всего три раза, просуществовав меньше месяца», – вспоминает Наталья в главе, названной «Цена черновика». Да и сам Аркадий на допросах открыто заявлял следователю: «У меня… антимарксистские взгляды на литературу». Куда уж больше!.. Следом за Белинковым были арестованы и приговорены к длительным срокам его друзья – мало кто из них вернулся из лагерей.

А Аркадий – вернулся, отбыв в заключении до мартовского Указа Президиума Верховного Совета 56-го года – о пересмотре дел политзаключенных. Вернулся – после 22 месяцев следствия, сопровождавшегося пытками, после приговора к расстрелу, замененного по ходатайствам А.Толстого и В.Шкловского на 25 лет заключения…

Вывез Белинков с собой и рукописи, написанные в лагерном подполье – некоторые из них тоже приведены в книге. И ведь не оставлял он там писательских трудов – наперекор чудовищным обстоятельствам, да еще будучи подвержен серьезному заболеванию сердца!

В его лагерных воспоминаниях есть и такое: после ареста Берии заключенным торжественно объявили, что за хорошую работу их будут хоронить не с биркой на ноге, а в гробах! «Каждый режим обречен на строго определенные поступки», – этой фразой Белинков открывал свой «Роман о государстве и обществе, несущимся к коммунизму».

В семинаре Ильи Сельвинского в Литинституте, чьим любимым учеником стал Аркадий, отмечался его поэтический дар. Только все его стихи оказались изъяты при обыске и, как значится в следственном деле, «за ненадобностью уничтожены», – рассказывает Наталья Белинкова в одной из первых глав. Зато в КГБ 50 лет хранилась переплетенная самим Аркадием и превращенная в самодеятельную книгу рукопись «Черновика чувств», благодаря чему она и сохранилась – как фрагменты из романа приведенные в книге.

«…ДВА ГОЛОСА» – один из них, Аркадия – эмоциональный, даже резкий, временами надрывный, на грани крика. Этот крик слышен и сегодня – поводов к тому прибавляется день ото дня: вот и памятники «усатому убийце» восстанавливают – даже и в московском метро. Дела…

Зато голос Натальи Белинковой в главах, перемежающих сохранившиеся страницы белинковских текстов, звучит спокойно (можно догадываться чего ей это стоило) даже при описании тяжелейших испытаний, через которые им с Аркадием довелось пройти. Белинкова не злоупотребляет аллитерациями, инверсиями, образностью, что в контексте этого повествования могло бы стать помехой – слог ее чист, внятен и этим она достигает высокой степени художественности – читать ее главы хочется, не отрываясь.

Пересказывать здесь даже просто их содержание было непозволительно для газетного отзыва, каким этот текст был опубликован впервые. Но и сегодня очень хотелось бы, чтобы читатели узнали об этой замечательной книге, вышедшей мизерным тиражом, которого, наверное, не достанет даже и тем, кому надо бы её иметь в первую очередь – соратникам Белинкова по литературе, сидельцам тех лет, да просто всем, кому довелось быть с ним знакомым.

Но и иным его университетским коллегам здесь, в Штатах и в Европе, не всегда одобрявшим его борьбу с советским режимом…

А не стало этого замечательного человека в 1970-м году – немного успел он прожить здесь, в условиях, когда его таланты оказались широко востребованы – в американских и европейских университетах, в издательствах… Совсем немного не дожил Белинков до своего 50-летия, и 20 лет до крушения режима, борьбе с которым он посвятил свою недолгую жизнь.

А книга – осталась как памятник людям, чьи судьбы были принесены в жертву борьбе за их идеалы, осталась как назидание поколениям – дабы не вернулись обстоятельства, стоившие жизней миллионам современников.

Вот и последние страницы, перелистал я и их, задумался. Досадно, показалось мне: совсем не богата книга иллюстрациями, всего одна вклейка с уникальными фотографиями… хотя, откуда бы им взяться, ведь столько осталось там при побеге, сколько изъято было при обысках, да и просто потерялось!

Но в книге всё с лихвой окупается «выпуклостью», живостью образов, описаний ситуаций, через которые довелось пройти Белинковым – это я отношу к текстам пера не только самого Аркадия, но и Натальи – повторяю, блестящей рассказчицы, выпускницы нередко, по существу, просто «дантовских», Московского университета, владеющей превосходным повествовательным слогом, отточенным в годы работы в Литинституте и в издательствах, в её публикациях в «Новом Мире», а после побега – в эмигрантских русских изданиях.

Ну вот, скажет читатель, – Половец опять хвалит книгу, едва она попала к нему в руки…

Так вот, признаюсь: книг в руки мне попадает немало – и я искренне признателен авторам или издателям, их присылающим. Только не всё, далеко не всё из присланного, а то и найденного на полках магазинов, побуждает меня сразу же «взяться за перо» – отложив прочее, иногда и, казалось бы, неотложное.

А эта книга – из числа захвативших меня полностью – от первых ее страниц и до самых последних – с библиографией (коих без малого 23), что само по себе дает представление не только о колоссальной работе, проделанной автором-составителем, но и определяет масштаб личности самого Аркадия Викторовича Белинкова.

Признаюсь, не утерпел я, взяв книгу, сразу заглянуть в ее последнюю главу. «Вместо эпилога», и подзаголовок – Российские единомышленники об Аркадии Белинкове. Кто они? Назову лишь немногих из большого числа пришедших в октябре 1996 года в Центральный дом литератора на встречу, посвященную памяти Белинкова: Г.Белая, А.Гинзбург, Д.Данин, Л.Зорин, С. Лесневский, Л.Либединский, И.Лиснянская, М.Литвинов, П.Набоков, Б.Сарнов, М.Чудакова… – это «шестидесятники», причем, иные приехали специально из дальних мест, где они оказались ныне, нередко и в эмиграции.

А вообще-то, список можно было бы продолжить, включив в него и всех нас, кто оставил страну, отторгнувшую от себя своих граждан, в разные годы, при разных обстоятельствах – но по схожим причинам. Но, среди немногих, только Аркадий с женой Натальей нашли в себе мужество бежать оттуда, подвергая себя многим опасностям и многим житейским передрягам, которые им довелось испытать. Мне же эта глава помогла пополнить отрывочные сведения об этих беглецах, которыми я располагал ко дням знакомства с Натальей Белинковой.

Лично же с Аркадием познакомиться я не успел, о чем буду жалеть отныне, и о чем написал Белинковой, перевернув последние страницы книги. И, спустя день, прочел ее ответ: «…A в том, что Вы с Аркадием нашли бы общий язык, я не сомневаюсь».

И ведь правда, где-то рядом проходили, а встретиться не случилось. Жаль…

А сейчас мне только и остаётся, что позаимствовать у классика часть заголовка этих заметок, вполне соотносимую с личностью Аркадия Викторовича Белинкова.

Октябрь 2010 г.