Текст книги "БП. Между прошлым и будущим. Книга вторая"

«…Россия на третьем месте (после Филиппин) по числу убитых журналистов…» – это из «Лос-Анджелес Таймс» десятилетней давности. На каком она месте сегодня?…

Переделкино, писательский поселок, 14 июня. Месяца еще не прошло от того дня. Вроде только что было это…

Улица Довженко, по-дачному узкая – двум встречным машинам не разминуться – дорожная полоса, размытая недавним дождем. Он еще может вернуться, солнце ярко в просветах облаков, по-летнему ослепительно, но еще неуверенно и готово спрятаться снова, уступив место ливню, загнавшему несколько десятков человек в тесное помещение домика-музея Булата.

Люди съехались отовсюду – и не только из Москвы. Они собрались здесь на традиционную встречу, приуроченную к годовщине кончины Поэта. Нам – как раз туда. В машине, кроме меня и водителя, Евтушенко – он живет в нескольких кварталах отсюда, совсем неподалеку, минутах в десяти пешего хода, но, опасаясь дождя, просил подобрать его по пути из Москвы.

И вот, наш «жигуленок» медленно ползет, останавливаясь, уступая дорогу встречным машинам, приближаясь к музею Булата. Мы уже совсем рядом – теперь уже нам уступают дорогу трое встречных: это, не спеша, прогуливается Щекочихин, слева и справа от него – миловидные дамы.

– Привет, привет! – на ходу бросаем друг другу.

– Придешь? – спрашиваю я. Куда – понятно.

– Да, – отвечает он. – Конечно, приду! Вот только домой загляну, – его дача тоже здесь, как раз полпути от домика Булата до дачи Евтушенко. Так он и жил – на полпути, между поэтами.

Наверное, и сам писал стихи, мне он их не показывал, даже когда подолгу гостил у меня. Не мог не писать. Романтик, на грани наивности, он верил, что словом можно побороть, словом – журналиста, писателя, сценариста, депутата Госдумы. Зло – оно вот, рядом: детская преступность, беспризорность, чудовищная коррупция, разъедающая высшие эшелоны власти – как же молчать! И он не молчал.

В минувшем году, как раз в этот день, там же, в домике Булата, мы виделись. А потом он зазвал к себе – во дворе его дачи за длинным столом, составленным, наверное, из пяти-шести столиков, умещалось дюжины две гостей. Двое кавказцев квалифицированно управлялись с мангалом, непрерывно поднося пирующим блюда с дымящимися шашлыками, проложенными слегка обугленными помидорами и ломтями лука, сочные колбаски люля-кебаб.

Здесь почти все мне незнакомы, разве что Успенский со своей напарницей по передаче «В нашу гавань…» Элеонорой Филиной. Кого-то, помнится, Юра, знакомя нас, представил, кажется, генералом ФСБ, кого-то – крупным ювелиром, конкурентом знаменитого Де Бирса, кого-то – ведущим московского радио. Удивительная компания…

Застолье длилось, судя по всему, уже не первый час. Юра казался совершенно трезвым – да и вообще, при том, что мог выпить крепко, но чтоб он был пьян – такого я не помню.

А ведь сегодня только и слышишь: «Ну, конечно, он же пил!»…

Чуть ли не в каждом выступлении лидеров либерального Союза правых сил звучит: кому-то такая версия выгодна.

Кому? – вряд ли покажет вскрытие. А обстоятельства его внезапной кончины многим кажутся странными. Да и как не казаться – не случайно же в феврале минувшего года его семья была взята под государственную охрану.

Вот названия и темы его публикаций только за последние несколько лет: «Первая рокировка Валентины Матвиенко. Банкир стал замом, сын стал банкиром»… «Овец для генеральских папах не хватает»… «Большой передел маленькой России»… «Мы Россия или КГБ СССР»… «…Государство разрешает мочить в сортире»… «Кто и за сколько может закрыть уголовное дело»… «Коррупция в высшем руководстве Минатома»… «Как мелкие клерки хотят взять власть»… «Хорошо живется тем, кто борется с мафией»… «Касса по имени война»… «Государственные карманники»…

Так сказать, информация к размышлению.

Вот и заявил Григорий Явлинский, председатель партии «Яблоко», членом которой был Щекочихин: «Обстоятельства смерти Юрия Щекочихина оставляют много вопросов, ответы на которые может дать только специальная экспертиза».

Жил, Щекочихин жил, на здоровье не жаловался, не вылезал из служебных поездок.

Только что, ну совсем недавно привез из Чечни освобожденных российских пленных – о чем не любил распространяться. Наверное, были для того причины.

Прошлогодней весной – и это тоже только что – я позвонил ему на дачу: «Завтра у меня встреча с читателями в Доме литераторов, как бы творческий вечер. В городе не собирался быть? Может, заглянешь в Малый зал?». Конечно, я знал о вечере не за день и даже не за неделю, но мало кому из друзей звонил сам: была же какая-то информация в прессе, в календарике ЦДЛ было объявлено.

Живут в Москве напряженно, даже суматошно, – что же людей еще «напрягать», – сумеют, придут. А Щекочихин тем более – постоянно в разъездах, депутат Госдумы, член множества комитетов и комиссий, журналист, зам. главного редактора крупнейшей российской газеты…

– Так что, смотри – не обижусь, если не сможешь. Увидимся в другой раз, по другому поводу.

– Не знаю, попаду ли в город…

Попал. Приехал чуть позже начала встречи, тихо присел где-то на заднем ряду. Потом прошел к трибуне, чего я уж совсем не ждал, сказал красивые слова, чем очень меня тронул. А потом, конечно, фуршет в «нижнем» буфете – хороший обычай, мне нравится.

Штатный «летописец» Дома литераторов фотограф Миша отснял множество снимков и почти всю встречу запечатлел на видео – может быть, эта лента стала если не последним, то одним из последних «домашних», неофициальных видеодокументов, запечатлевших Юру Щекочихина. Словом, вечер этот мы завершили вместе. Ночевать же он остался в городской квартире.

И было все это, вроде, только что…

Теперь я думаю – ну, почему я не вышел из машины, почему не обнял Щекочихина, как всегда при наших встречах? Ладно, мол, обнимемся в другой раз. Нужно было выйти!

Нужно было… Так ведь кто мог знать?..

Ну кто, кто мог знать, что другого раза не будет!..

В Калифорнии завершался день 2 июля, в Москве уже шло 3-е число…

Удивительная вещь – на грани мистики: я прибирал дом – гостившие здесь в мое отсутствие переворошили все книги – заново укладывая их на должные места на полки, я обронил фотографию (ими заставлены корешки книг), подобрал глянцевую карточку – Щекочихин обнимает моего добермана. Наверное, было это 10 лет назад, пса-то давно уже нет.

Почему на пол свалилась именно эта, и только эта фотография? Я повторил вопрос спустя несколько часов в телефонном разговоре с московской писательницей Аллой Рахманиной, после того как она спросила меня:

– Ты знаешь, что Щекочихин умер?

– Когда?!

– Только что, сообщили по «Эхо Москвы»…

Стало быть, в Москве это было 3 июля. Трех недель не прошло от нашей последней встречи…

«Только что перестал жить замечательный человек», – писал я тогда в некрологе. – Очень, очень мало отведено ему было жизни. А сколько в нее вместилось!

В тот год 9 июня Юре исполнилось 54 года.

2003 г.

…Минувшей весной его снова избили – подкараулили у лифта, в подъезде дома, где он жил. Как Политковскую. Больше он там не живет: не стало Генки. Геннадия Жаворонкова, бесстрашного журналиста, правдоискателя, никогда и никого не обременявшего своими проблемами, не кичившегося авторитетом, заслуженно признанным в редакциях, где он работал – и в «Комсомолке», и «Московских новостях», и в «Общей газете». «Просто Жаворонков» – не случайно так назван некролог, опубликованный в эти дни в «Новой газете».

– Били, – рассказывал мне Жаворонков после того нападения, – жестоко, чтобы убить, проломили голову. Помешал спускавшийся с верхнего этажа сосед.

Это было уже второе нападение на него. В первый раз его поджидали среди бела дня во дворе, у подъезда. Били вчетвером одного. Спасли подоспевшие дворовые пацаны – так отметелили напавших, что те уползли без табельных пистолетов. Дворовые отняли их и вместе со служебными удостоверениями бросили там же, в помойку. Зачем им чужие – у них свои. Таких сейчас называют «конкретные пацаны». Рисковые ребята… Взрослели они с Генкой вместе, а выросли по-разному. И рисковали-то они в жизни по-разному и по разным поводам.

Умер Журналист. Я это намеренно пишу с большой буквы: их, таких, как он, было всегда мало, теперь осталось еще меньше. Скорбная цепочка протягивается: Холодов, Листьев, Щекочихин, Политковская и вот теперь – Жаворонков. Наверное, те избиения ускорили его кончину.

Не стало его 7 ноября – аккурат к празднику коммунистов, им и его кончина была бы в радость, много в свое время он попортил им крови. Ну, ладно – самиздат. Но и дотошное расследование Катынского преступления: он и его коллега Алексей Памятных первыми опубликовали в «МН» документы и свидетельства причастности тогдашних советских властей к Катынскому делу. Это стало поворотным моментом в ходе всего расследования. Александр Квасьневский, президент Польши, вручил обоим ордена.

Было на счету «просто Жаворонкова» и немало «горячих» точек – Чечня, Абхазия, Грузия, юг России. К нему с уважением относились Александр Н.Яковлев и Елена Боннэр. Одна из последних его публикаций – развернутая рецензия на дневники Андрея Николаевича Сахарова (изд-во «Время», 2006), за которыми долгие годы охотилось КГБ… Рисковый он был всегда, сколько я его знал – ещё с тех дней, когда ночами через фотоувеличитель гнал страницы переснятой на пленку Авторхановской «Технологии власти».

Генка не боялся власти и раньше, он и теперь смел говорить в открытую о многом… Что именно «смел» – не уточнял, так, иносказательно, намекал. Мол, зачем вам, ребята, подставляться: «Вот, лучше книжечку почитайте!» – и дарил свой, только что изданный в Москве, томик.

Осталась подготовленная к печати «Тайна мифов и мифология тайн», с подзаголовком «Правдивая, с точки зрения обывателя, книга» – с новыми журналистскими расследованиями. Главы из нее печатались в недавнем выпуске «Кольца А». Публикация была уже посмертная…

Жаворонков знал, что обречен, а нам, друзьям своим, и этого не говорил, отшучивался – пустяки, язвочка… Смертельная оказалась «язвочка». Когда мы с Таней Кузовлевой, его институтской сокурсницей, навестили Жаворонкова в заштатной квартирке старого дома на Таганке, он почти ничего не ел, хотя принесли мы с собой всякой вкуснятины взятой по пути к нему в недальней бакалее. «Ерунда, желудок не в порядке», – объяснял он между маленькими глотками охлажденной к нашему приходу «Столичной».

И теперь нам остается повторить следом за Александром Галичем, написавшим после кончины Пастернака: «Как гордимся мы, современники, что он умер в своей постели…».

Время, правда, теперь не то. Другое время, но и все же…

Бегишев Валерий, еще одна утрата – для друзей неоценимая… Начинал он со скромных газетных репортажей, и вскоре уже его подпись регулярно появлялась под полосными статьями в «Комсомолке», в «Известиях», а со временем Бегишев обрел и штатные должности в редакциях – поначалу журналиста в «Социндустрии», а чуть позже – обозревателя в «Экономической газете». Подружились мы с ним именно тогда: Валера готовил материал по проблемам научной информации в Советском Союзе и в том числе – патентной, с коей проблем было пруд-пруди. Визит Бегишева к нам в издательство завершился двумя полосами в «Экономической газете», в редакции которой у него уже был свой рабочий кабинет.

Круг его интересов был необычайно широк: при том, что он был хорошо известен как автор проблемных материалов по экономике, исключительно эрудированный Валерий утвердился и как журналист-международник, причем, не только советских изданий 70-90-х годов, но и как корреспондент иностранной прессы в Советском Союзе, что всегда было и престижно и денежно.

И потом были у него годы работы за рубежом обозревателем журнала «Новое время» в Германии и Австрии – его немецкий был совершенен. А однажды «Панораме» повезло… но, поначалу, не Бегишеву – из своей редакции он был изгнан со скандалом по доносу приставленного к нему немецкого гида: в частном, как Валере казалось, разговоре он нелицеприятно отозвался о «родной» советской власти.

Зато теперь он стал волен сотрудничать с иностранными изданиями (благо, началась «перестройка») – с нашей, американской, «Панорамой», прежде всего, и оставался не только нашим представителем в России на протяжении последующих двадцати лет, но и желанным гостем редакции и, конечно, моим личным. «Размышления у стен Кремля» называлась его еженедельная колонка – я знаю читателей, которые, получив «Панораму», открывали её именно с этой страницы.

Четыре с половиной десятка лет насчитывалось нашей с ним дружбе – и пяти уже не бывать…

Не стало Валерия Бегишева 9 сентября 2012 года.

Светлая ему память!

Где-то в конце 70-х мне позвонил из Италии мой стародавний приятель, бывший выпускник Литинститута и будущий кандидат на «отсидку», где мы с ним вполне могли встретиться с хорошим сроком за размножение и распространение самиздата, – не случись Андрею вовремя жениться на прелестной Чинции, сотруднице итальянского посольства в Москве, а мне с сыном – чуть раньше оставить страну с визой беженца.

– Слушай, старичок, у меня такая повесть на руках… Нет, не моя, ты автора не знаешь – но вещь потрясающая, только что вывезена оттуда, автор собирается в Израиль. Очень рекомендую – издавай!

К тому времени издательство «Альманах» существовало в Лос-Анджелесе, существовало почти виртуально, всего пару лет, на счету его было несколько сборничков, выпущенных за собственный счет руководства, то есть на остатки моей зарплаты, дважды в месяц получаемой в американском издательстве за проводимые там вечерние и ночные часы. И ещё – четырехстраничное «Обозрение», предтеча нынешней «Панорамы». Это – на «издательском» счету. На банковском же – только то, что собиралось за десяток выполненных по заказу книг и брошюр, и этих средств едва хватало на оплату самых неотложных редакционных нужд.

А как раз в те месяцы мне приходилось оставлять на этом самом счету почти все, что я зарабатывал на службе…

– О чем книга, какой ее объем? – поинтересовался, тем не менее я, привычно доверяя вкусу собеседника.

– Говорю тебе – книга потрясающая! Феликс написал гениальную вещь. А страниц в рукописи… ну, примерно, пятьсот. Они пока на микрофильме: сделаешь фотоотпечатки, набирай – и в типографию.

Прикинув, во что может обойтись подобное предприятие, я поблагодарил Андрея за доверие, – как тогда сразу же выяснилось, чрезмерное, к возможностям едва народившегося издательства, – и забыл о нашем разговоре. Забыл лет на 5.

А в 83-м или в 84-м, сейчас не вспомню точно, в автомобильной поездке из Нью-Йорка в Вашингтон я заночевал в предместьях американской столицы у Ильи Суслова, служившего в те годы в редакции журнала «Америка». После обильного обеда, плавно перешедшего в ужин, который вот-вот готов был стать ранним завтраком, мы наконец отпустили друг друга ко сну. Однако привычка не ложиться без чтива сработала и сейчас.

– Знаешь, – в ответ на мою просьбу сказал Илья, – посмотри на полке «Некто Финкельмайер». Очень рекомендую – «Премию Даля» зря не дают. Книга лежала на самом виду, и я взял ее, рассчитывая просто полистать, засыпая.

…В ту ночь я не уснул. Да, это был тот самый роман, рукопись которого Андрей готовился мне переслать из Италии. Но и сейчас, в эту ночь, читая книгу, я не жалел, что не взялся ее выпустить: даже набери я тогда те тысячи долларов, что были нужны на ее издание, – откуда взяться тем возможностям, которыми располагало солидное европейское издательство «Оверсиз,» – а они-то и привели в конечном счете труд Феликса Розинера к столь престижной в литературном мире премии.

Потом, подружившись с Феликсом, мы не раз вспоминали этот эпизод – и когда я гостил у него в Тель-Авиве, где он жил в первые годы эмиграции, и потом, в Лос-Анджелесе, когда он останавливался у меня, и в Бостоне, где я оказывался по каким-то случаям и где он жил до последних лет.

Еще потом, его книги стали выходить солидными тиражами и в России, и в Литве. В Литве – потому что его монография о Чюрленисе признана одним из лучших трудов, посвященных этому мастеру литовской, но и мировой культуры. В России же – понятно почему. Добавлю только: премия «Северная Пальмира», которой был удостоен его роман «Ахилл бегущий», стала новым признанием неординарности творчества писателя, вернувшегося своими книгами к аудитории.

А еще тогда вышел сборник его стихов. А еще в московском издательстве» Терра» был выпущен сборник избранных его сочинений. А еще Розинер стал одним из создателей и ведущих редакторов международного издания «Краткой энциклопедии советской цивилизации»…

И, вообще, мне кажется, Феликс самым замечательным образом подтверждал своим примером мысль, что автор – это его книги. Книги Розинера мудры, они содержат много пластов повествования, но и при этом остаются легкими и остроумными, с ними просто «общаться», и это общение всегда хочется продлить и теперь, когда Феликса уже нет. Но есть его книги.

Так уж складывалось, что последние годы мы виделись с ним не часто, но томики с именем Феликса Розинера на обложке – их я традиционно получал от автора по мере выхода в свет – создали замечательный эффект его постоянного присутствия: он всегда здесь, он всегда рядом.

Почему не сейчас, и почему не здесь, вспомнить хотя бы вот это…

В двадцатую годовщину кончины вдруг о Крамарове заговорили сразу и чуть ли не все российские телеканалы, газеты. Хотя по-настоящему Савву никогда там и не забывали, несмотря на то, что после его отъезда из страны – в эмиграцию, как все мы тогда знали, навсегда, – сняли с экранов фильмы с его участием, из других, с небольшими ролями, просто вымарывали его имя в титрах. А люди все равно знали – там будет Крамаров, и шли в кино специально, чтобы эпизод хотя бы увидеть с ним.

Конец 70-х… И вот – он «в подаче», власти растеряны… Еще бы – ситуация-то складывалась скандальная: секретов государственных Савва, вроде, не ведал, в «почтовых ящиках» даже и по ролям своим не служил… Так нет ведь – не отпускали! Он даже и к американскому президенту обращался, просил, чтобы нажали дипломаты на советских коллег по своим каналам – не помогало: в овировских ответах оставалось всё то же: «нет» и «нет» – года три провел Савелий «в отказе».

Но вот, времена там стали меняться, и постепенно вернулись на экраны все его фильмы, а вскоре – и газетные, и журнальные публикации, где Крамаров был упомянут если не с любовью – её-то всегда испытывал к нему российский зритель, – то с благожелательностью, во всяком случае.

И однажды, в этой связи, я стал жертвой крамаровского недовольства – очень он меня ругал, Савва, – за то, что, будучи по делам в Нью-Йорке, дал его телефонный номер корреспондентке «Комсомолки», фамилия её была, кажется, Овчаренко: очень уж она просила, а отказать даме, пусть даже и обладательнице журналистского удостоверения, для меня всегда было непросто.

Нет, правда, я таким Савву просто не помню, как в тот раз: когда я вернулся из города Большого Яблока, на моем автоответчике было несколько его «месседжей», – настолько он был зол на меня, что не стал дожидаться моего возвращения, чтобы высказать всё, что обо мне думает: позвонила ему таки эта дама и, видно, хорошо его «достала» своими расспросами.

А он… Не хотел Савва возвращаться в СССР, даже просто упоминанием своего имени, и понять его было можно. Не то чтобы он был рассержен на страну, а только не с чем было: работы в кино было немного, но была всё же, на жизнь хватало – но куда до недавней славы!.. Хотя, вот и слава стала возвращаться – не быстро, но вернулась, причем в полном размере, пусть её пока и не прибавлялось. Не успел Савва – не стало его.

Но и теперь продолжились публикации, даже еще в большем числе: появились мемуары – «каким он был…», и тому подобное. Конечно же, как это всегда бывает, большей частью они были скроены шаблонно – что-то вроде «Я и Крамаров». Не все они, конечно, попадались на глаза, но одна вызвала негодование у меня и еще у нескольких человек, близко знавших Савелия и друживших с ним – Олега Видова, Мельниковой Сони, живущей теперь в Сан-Франциско после многолетнего отказа, одновременно с Савелием – они, действительно, были тогда рядом.

А еще некий литератор разразился премерзким текстом в адрес Савелия, не хочу здесь приводить ни имени его, ни содержания его опуса, помещенного в «Огоньке» – его тогда перепечатали несколько русских газет, и в Штатах тоже. Я потом просил его больше не присылать в «Панораму» свои тексты, что до того случалось, и даже какие-то из них публиковались. И вот…

Я не вспомню другого случая, когда у нашего с Савелием общего приятеля, человека отнюдь не сентиментального, скорее даже напротив, недоброго, были бы на глазах слезы.

Помню как сейчас, мы спускались по узкой дорожке, ведущей из стоящего на склоне холма дома Савелия к припаркованной машине: было до жути ясно – Савелий от нас уходит.

А только что, ну почти вчера, Крамаров звонил мне, он в тот раз остановился в Лос-Анджелесе у Видова – Олег был первым, кому Савва сказал о том, что серьезно болен.

– Саня, – слышал я в трубке его голос, в котором легко угадывался не то чтобы испуг, но, я бы сказал, негодование и даже возмущение, – Саня, у меня рак!..

Конечно же, я стал приводить случаи успешного избавления от этой страшной напасти: мол, медицина в Штатах сейчас такая!.. Вот ведь и Мишку оперировали – и всё прекрасно, уже который год! Вот и у Алика было – и тоже обошлось…

Савелий расспрашивал меня о том и о другом – он хотел знать подробности, как и что было с ними. А ведь правда – было, оба наших друга вполне благополучны, оба продолжают трудиться, хотя по возрасту давно могли бы и пребывать в почетной отставке, пенсии нормальные. Так нет ведь! – и мои уговоры на них не оказывают влияния.

Ну и на здоровье им.

А про Савву всегда хочется помнить что-нибудь веселое, даже смешное – поводов для того в нашей жизни всегда хватало. И я охотно делился прежде всего именно этими воспоминаниями – с телевизионными группами, десантировавшими к нам из России одна за другой, с газетной публикой.

Ну вот, например, я рассказывал в камеру, как однажды, собираясь в многодневный вояж, предупредил меня Савелий, что завезет ко мне завтра несколько вещей – у него дома будет ремонт.

– Валяй, – говорю, – в чем дело! В гараже места достаточно.

Оказалось – почти недостаточно: я с легким ужасом наблюдал, как из припаркованного к дверям моего гаража грузовичка выносились чемоданы, дорожные мешки с одеждой, и наконец – складной диванчик! Потом, когда оказалось, что в гараже все уложилось, нам оставалось обоим только смеяться, распивая за столом чаи – а больше ничего, я говорю о спиртном, Савва не пил – это вопреки легендам, на которые были горазды наши земляки: «Во, мы на прошлой неделе с Крамаровым так надрались!..».

Вообще же, Савва первым из всех нас побывал в Японии, в Индии, не говоря уже о «ближнем зарубежье» – для нас это Мексика, например, Панама…

Ну а в Австралии Савва оказался почти сразу, едва пересек советскую границу – на гастролях: в Венском аэропорту он был встречен импресарио, «из наших» же, с букетом, составленным из стодолларовых купюр. Виктор, это имя импресарио, знал, что не прогадает. Он загодя снял залы в Сиднее, Мельбурне, в Берлине, но и в Иерусалиме, и в Тель-Авиве… Разумеется, и в Нью-Йорке, и в Бостоне, и у нас в Лос-Анджелесе – и нигде «лишних билетиков» не оставалось.

Чуть ли не на другой день после выступления у нас Савелия мы отправились подыскивать ему жильё – и скоро нашли недорогую квартирку как раз там, по соседству, где сохранял и я тогда свою первую обитель, или почти первую, в Лос-Анджелесе – теперь она служила подсобкой «Панораме» – жаль было расставаться, да и правда нужна она была для дела.

Что еще вспомнить: может, как Савелий появился в Лос-Анджелесе после операции – в Москве ему «исправили» косящий глаз, а заодно и подтянули складки на шее, хотя их-то у него почти и не было, отчего шея у него стала казаться совсем тонкой, с непривычки для нас. Вообще же, Савва всегда сохранял великолепную физическую форму, много ходил, особенно любил он прогулки по берегу океана – вот и поселился там, в Санта-Монике, совсем рядом с набережной.

– Савва, знаешь, на кого ты стал похож теперь?

– На кого?

– На сперматозоид!

Любил наш приятель шутки, хотя они были не всегда добрые. Только в этот раз Савелий не обиделся, а рассмеялся вместе с нами. Обиделся он в другой раз, когда в мое недолгое отсутствие в «Панораме» появился на странице юмора вроде бы дружеский, не очень остроумный, и даже пошловатый текст того же нашего приятеля.

Что вспоминается сегодня еще? Ну, например, как у меня дома, где гостил Савелий, пока жил в нашем городе, еженедельно, а бывало и чаще (сауна оставалась его слабостью), он всегда появлялся не с пустыми руками – ну, пустяк какой-нибудь копеечный – книжка, картинка, рюмка, – он обязательно что-то дарил, радовался, когда гостинец ставился сразу на полку, открывал принесенный термос с настоями каких-то неведомых трав или с морковным соком – он доверял только магазинам «здоровой пищи», а однажды вообще увлекся сыроедением…

Или вот еще помню, как он представлял мне свою новую подругу, Наташу… Потом он потихоньку спрашивал меня – «Ну, как тебе она?», и я в ответ только поднимал большой палец. И ведь, действительно – замечательный, красивый во всех смыслах человек, Наташа вскоре стала его женой. Мы с ней с той поры сохраняем дружбу даже и теперь, когда у нее новый муж. А она всё мечтает увидеть опубликованными воспоминания близких друзей о Савелии, и, конечно же, раньше или позже их увидит, нашими общими заботами.

Или вспомнить о том, как Савелий у меня же дома познакомился с Булатом, и, наверное, подружились бы, видься они чаще: у Савелия был замечательный, живой ум, что не в последнюю очередь определило его актерские возможности. Думаю я, чтобы так, как это делал Крамаров, сыграть роли его всегдашних героев-придурков, нужно было обладать незаурядным умом и талантом.

Розовский Марик – это в его самодеятельной студии «Наш дом» началась актерская биография Крамарова – потом сетовал: «Савелия эксплуатировали в кино, а для него, под него надо было создавать фильмы!». Что есть совершенная правда.

Здесь, мне показалась уместна вставка из нашей беседы с Олегом Видовым – полный текст её я приведу когда-нибудь потом и не здесь.

«…А еще до того, была «Любовная история» – напомнил я Олегу, – я видел тебя на этих съемках, там и Савва играл: хорошо помню сцены с выстроенной декорацией палубы океанского лайнера, – мне довелось быть там гостем во время съемок. Помню, про этот фильм ты потом рассказывал: «Звоню Савелию, когда меня утвердили, говорю ему: «Что же у меня слов-то по роли почти нет! Сижу и молчу…». – А он мне: «Тебе деньги плотють?» – «Плотють…», – в тон ему отвечаю. – «Ну, – говорит, – тогда сиди и молчи!»

«Савка, – продолжал Олег. – Там я очень переживал за него – его брали сниматься в вестерн, роль была – ну, просто на него! Но продюсер, несмотря на мои просьбы отпустить его на неделю, категорически отказался: контракт есть контракт. И из России поначалу не поступали ему приглашения… Это потом пошли – одно за другим. Да вот не успел он, не судьба была, значит… Сюда приезжать надо в 20 лет… Савелию, помню, кто-то из только приехавших эмигрантов сказал как-то: «Савва, что же ты уехал, снимался бы на родине! Там для тебя работы навалом…» – «А ты что сюда приехал – работать?» – смеясь, спросил Савка. – «Да». – «А я приехал сюда гулять!»

Вот и получился, кажется, кусочек из будущей главы будущей же книги о Савелии Крамарове – я очень надеюсь, что в этом качестве мои строчки увидят со временем свет. До сих пор не могу простить себе, что не уломал я Савелия на такую беседу, вроде подробного интервью, чтобы ее текст можно было опубликовать, если не в газете – то хотя бы со временем включить в один из сборников, в которых я собирал разговоры с близкими мне людьми. Только Савелий всё отмахивался – потом, как-нибудь…

Это потом никогда не наступило.

…А было вот что:

К исходу 2011-го, в конце ноября, ранним утром зазвонил телефон: милый женский голос сообщил мне, что канал «Россия» готовит телемост «Москва – Лос-Анджелес», посвященный памяти Савелия Крамарова, и что меня просят принять участие в этой передаче вместе с Олегом Видовым – так вот, не смогу ли я на пару дней прилететь в Москву – билет будет меня ждать. Повод же для предновогодней программы – 30-летие отбытия Саввы из Советского Союза… Это к праздникам – так, что ли?

В тот же день позвонили мне Наташа, вдова Савелия, и Видов, узнав от организаторов программы, что я засомневался – какой там «лететь», да и вообще, стоит ли: ведь совсем недавно по заказу Первого российского телеканала был здесь снят фильм о Савелии. Но то – здесь, принять участие в нем я счел для себя за честь – и не ошибся: фильм действительно получился достойным, и показан был в России неоднократно, о чем мне каждый раз сообщали друзья из Москвы: «Мы опять тебя видели…». И до сих пор показывают.

Дальнейшее подтвердило основательность моих сомнений: начну с того, что телемост получился с «односторонним движением», т. е. нас аудитория в Москве видела, мы же их только слышали: ну не нашлось у организаторов программы нескольких сотен долларов, чтобы арендовать время на одновременную трансляцию изображения из Москвы в Лос-Анджелес! А, скорее, там просто решили – обойдутся. Ладно, обошлись как-то. Сказал я в эфир несколько слов по этому поводу, но если бы только это…

Приглашена на программу оказалась и сестра первой американской жены Крамарова, сообщившая, что не уйди Савелий от ее сестры, он бы «нормально питался и не умер бы так рано…». И в тон ей, ведущий, как бы между прочим, но уверенно, заметил, что во всем виновата американская медицина – «…не сумели у вас спасти Крамарова, и не оставил бы он родину – был бы жив и успешен по сегодня».

Я не думаю, что в передаче сохранили текст моей реплики и по этому поводу…

Возвращаясь же в прошлое, вспомним и такое: