Текст книги "Поселение"

– Бать, ты? – крикнул Андрюха. – Опаздываешь! Я уже по второму кругу!

– Ох, и накалил! И как только терпишь! – коренасто и разлаписто, белея в неярком свете банной лампочки сбитым, борцовским телом, на коротких ногах, вошел в парную Виталик, машинально прикрывая голову ладонью. – Шапку бы надел, мозги расплавятся.

– Не расплавятся, всего-то двенадцать полешек бросил…

– Ну да, лето, много ли надо, – сказал Виталик, присаживаясь на низкую скамейку вдоль стены. – Вначале отопреем, за четыре дня с этой скотиной… спина зудит просто.

– Давай предварительно веничком, – изъявил желание соскочить с полка Андрюха.

– Потом, – поморщился Виталик, охлаждая руку в бачке с холодной водой и прикладывая ее к уху.

– Что с ухом? – всмотрелся Андрюха сверху. – Оно у тебя вареником оттопырилось.

– Да так… ты только матери не говори, я ей сказал, что у реки поскользнулся, на камень упал, – не стал ломаться Виталик и все как было рассказал сыну.

– Да я ему сейчас, козлу, пойду ноги повыдергиваю! – в бешенстве спрыгнул с полка Андрюха.

– Не стоит, – продолжая смачивать холодной водой ухо, кисло сказал Виталик, – никто ничего не видел… не стоит с дерьмом вязаться. А я его весной сеном выручал… – хмыкнул неопределенно.

– Как это не стоит! – вскинулся Андрюха. – Если тут каждый будет руки распускать… это уже ни в какие ворота! И что? Никто ничего не видел? На всей улице никто? Так не бывает, свидетелей найдем! На пятнадцать суток! Сразу поумнеет! Но сперва я ему глаз на жопу натяну!

– И черт меня дернул с этой его коровой… Сам не знаю, что на меня нашло! – сокрушенно замотал головой Виталик.

– Бать, ты чего? – продолжал ерепениться Андрюха. – Ну, хлестанул ты эту сраную корову, ну рубец остался… она что, сдохла от этого? А тут хулиганство! Он же ударил тебя! Не, так просто ему это не пройдет!

– Да кончай ты! – раздраженно оторвал от уха и замахал рукой Виталик. – От дерьма подальше! Никто ничего не видел… а там жизнь покажет.

– Как скажешь, бать, – неожиданно сбавил обороты Андрюха. До него вдруг дошло, что этот «козел», которому он готов «ноги повыдергивать» за отца, – родной отец Людки. И как-то нехорошо ворохнулось что-то в душе. Словно знак какой-то проявился…

– Ты только матери ничего не говори, – снова напомнил Виталик, по-своему оценив замешательство сына, – да и вообще никому…

В клуб Андрюха пришел где-то в начале одиннадцатого в самый разгар бурного, разухабистого веселья. Пошарил глазами по скачущим, подпрыгивающим в трассерах пульсирующих огней изломанным фигурам танцующих. Людки нигде не было. Подошел к барной стойке, где бармен, он же и диск-жокей в наушниках, в розовой рубашке и желтом в белый горошек галстуке-бабочке, с факирской ловкостью орудуя бутылками, приплясывая, сооружал кому-то, высокому и пижонистому, в дорогой, тонкой кожи черной куртке и белых штанах, стоявшему спиной к Андрюхе, какой-то замысловатый коктейль. Бармен сделал знак глазами, снял наушники с головы, что-то коротко сказал, и человек в кожанке обернулся.

– О, кто к нам пожаловал! Здорово, мент поганый! – сказал он довольно доброжелательно Андрюхе, не протягивая руки.

– Здорово, урка вонючая! – в тон ответил Андрюха, тоже не протягивая руки, и вскарабкался неуклюже на неудобный, длинным кукишем торчащий из пола барный стул. Перед ним был Витек Орешников, однокашник до восьмого класса. Не виделись они лет семь. Витек сильно изменился. Из жидкого «глистеныша», как звали его в школе за худобу и заморенность, Витек раскачался в крепкого, вполне бойцовского вида «быка», нагулял вес, как-то весь раздался, заматерел. Карие, влажные глаза, большие и красивые, смотрели нагловато и твердо. «Вполне уверенный в себе бандит», – почему-то подумал, интуитивно весь подобравшись, Андрюха. Ростом он был пониже и массой пожиже, но неожиданно почувствовал, что, если придется сцепиться, он завалит Витька. Он ощутил себя собранным, хладнокровным и готовым рассудочно применить то, чему учили на занятиях рукопашного боя.

Витек, усмехнувшись и как бы что-то уловив, с небрежной барственностью привычно и ловко угнездился на стуле напротив, картинно откинул руку назад, в которую бармен услужливо вставил фужер с коктейлем.

– Выпьешь? Это мое заведенье, угощаю… Денис, два по сто коньячку! – отставляя стакан с коктейлем, приказал бармену.

– Выпить всегда можно… А вот угощать меня не надо! – положил на барную стойку две сотенные бумажки Андрюха, принимая рюмку с коньяком.

– Брось ломаться… можно подумать, в ментовке платят, как на фирме? – насмешливо заблестел красивыми глазами Витек.

– Нормально платят, – сухо отрезал Андрюха, – выпить хватит. – И еще раз оценивающе оглядел Витька. Черные густые волосы с природным сильным блеском, словно налаченные, хорошо, тщательно стриженные с модным коком надо лбом; почти сросшиеся у переносья брови вразлет, тонкий, горбатый носяра, маслянистые глаза – Витек был не по-местному, экзотично красив. Проступала во всем его облике резкая, завершенная очерченность. Отец Витька когда-то проработал с год ветврачом после сельхозинститута в совхозе. Был он откуда-то из Дагестана, звали его Алиаскер, или что-то в этом роде. Но в Романове он был просто Алик. Неугомонным и любвеобильным оказался Алик парнем. Стремительным всадником гонял он по фермам на выделенном ему совхозом «Ижаке», пока не вынесла его горячее, страстное тело тяжелая, упрямая машина на одном из крутых поворотов на груду собранных на меже валунов. Хоронить увезли его на родину. Романовцы искренне жалели, говорили «хороший был человек», многие девушки и женщины плакали. Особенно рыдала и убивалась по покойному доярка Файка Орешникова, пышногрудая и крепкозадая деваха, к тому времени ходившая уже с приличным животом. Большая охотница погулять, повеселиться родила Файка с тех пор еще двоих от разных ухажеров, но не унывала: «Советская власть всех на ноги поставит!» Но тут советская власть внезапно приказала долго жить, и пришлось Витьку с младшими братом и сестрой с ранних лет впрягаться в изнурительную борьбу за кусок хлеба. Ходили они втроем, оборванные и голодные, по селу, подрабатывали как могли у одиноких женщин и старух – кому грядки за сто рублей вскопают, кому дрова за двести переколют и приложат. После восьмого класса Романовской средней школы отправился Витек в город, в ПТУ, учиться на токаря. Но кому нужен был токарь в Иванграде, где к той поре все производства встали! Подрабатывал Витек кое-как в шиномонтажках и автосервисе. Кругом бандиты, обман и свирепая резня за деньги. Кончилось приобщение Витька к когда-то гордому классу пролетариев тем, что подался он к «пацанам», был замечен сборщиком «дани» на рынке, угодил в темную историю выбивания долгов с какого-то барыги посредством паяльника и получил пять лет колонии строгого режима. Это все доходило стороной до Андрюхи, так что в целом он про Витька кое-что знал.

– Когда откинулся-то? – спросил он Витька, пригубливая, не чокаясь с Витьком, рюмку.

– Да с полгода уже, – с вызовом сказал Витек, отхлебывая тоже из своего стаканчика, – а что?

– Ровным счетом ничего… просто спросил, – в сторону сказал Андрюха, внимательно еще раз оглядывая танцующих, – и сразу бизнес открыл… молодец.

– Я в твоих похвалах, мент, не нуждаюсь! – мгновенно ощерился Витек, – я за пять лет речей ваших поганых наслушался – вот вы где у меня! – провел он ладонью по горлу.

– А коньячок-то паленый, – принюхался, усмехаясь, к рюмке Андрюха, – ванилькой отдает.

– Ну и работенка, даже на отдыхе все вынюхивать… легавые везде легавые, – парировал Витек, вглядываясь куда-то за спину Андрюхи. – Вот и Людок, красавица наша, пожаловала!

Наверное, Андрюха слишком поспешно оглянулся, наверное, с излишним интересом вгляделся в приостановившуюся у порога Людку с подружкой, наверное, слишком эффектна и заметна была Мальвина в узких в обтяжку джинсах и светлой рубашке, завязанной узлом на оголенном животе, что он залюбовался, не сумел скрыть свои чувства, и что не укрылось от Витька.

– Что, нравится? – ухмыльнулся Витек и наклонился ближе к Андрюхе. – Рекомендую… трахается, как зверь, на х… у юлой вертится… а как подмахивает! Не знаю, может, это у меня с ней с голодухи… Ты что делаешь?! Ты что творишь, сучара?! – внезапно выпучил от ужаса и боли глаза Витек, ломая зажатую в руке рюмку.

– Умолкни, гнида! – страшным шепотом, не помня себя, зашелся Андрюха, с силой вдавливая кулаком причинное место Витька в упругую, дерматиновую подушку барного стула. И только когда Витек, нехорошо побледнев, стал хватать воздух ртом, Андрюха отдернул руку.

– Андрюш, ты куда? Что с тобой? – жалобно пискнула Людка, когда Андрюха с перекошенным от злобы лицом, брезгливо вытирая кулак о штанину, решительно двинулся к выходу.

– Отвяжись! – кажется, оттолкнул он Людку и выскочил на воздух.

То, что напохабничал ему Витек, было так похоже на правду, было так близко к тому, что он сам испытал с Мальвиной, что ему казалось невозможным, что она могла так же щедро и бурно раздавать себя другому. Этого не могло быть! Так не бывает! Она же не машина! Но эти подробности… их придумать нельзя. «Тварь! Дешевая тварь!» – бесконечно повторял Андрюха, шатаясь бесцельно до утра по деревне.

Глава 3

Утром в воскресенье Виталик залеживаться не стал. Хотя вечером после бани, разнежившись, пообещал Томке, что завтра работать не будет, а будет весь день отдыхать. «Ты бы поберег себя, отец, не все чертоломить», – ласковым, медовым голоском баюкала Томка, смазывая зашибленное ухо какой-то противовоспалительной мазью и для пущего эффекта подкладывая под бинт, налагаемый на больное место, листья подорожника. Ее мягкие пальчики, почему-то со временем совсем не огрубевшие от ежедневной, деревенской работы, проворными барашками прыгали вслед за бинтом вокруг головы Виталика. Сердце Виталика таяло от благодарного чувства к жене, и он покорно, молчаливыми кивками головы, соглашался, что нужно отдохнуть. Но думал он только о том, как поведет себя на лугу навесная косилка, которую давно уже нужно было менять. Но она стоила денег, а лишних денег у Виталика после покупки сыну машины не было. Да и трактор, похоже, свое отработал, размышлял Виталик, тридцать лет… так, говорят, работает только японская техника… движок надо перебирать, на ходу глохнуть стал. А когда этим заниматься? В сенокос? Кто ж так делает! И Виталику не терпелось поскорее начать, врезаться в круговерть сенокоса, забыть проблемы. А там посмотрим, а там, если что-то пойдет не так, по ходу решим, выкрутимся, придумаем…

И потому, несмотря на вчерашнее согласие отдохнуть «хотя бы в воскресенье», Виталик, как заведенный, вскочил в половине пятого, размотал бинт на голове – ухо, кажется, прошло, не саднило, опухоль начала спадать; подоил и выгнал коров в стадо, выпустил овец, успокоил зашевелившуюся в постели Томку, что «уже выспался… не спится», попил парного молочка и с нескрываемым удовольствием завел стоявший на задворках трактор…

Косить он начал по отлогому, просторному склону неглубокого, с пересыхающим летом ручьем и небольшими болотистыми бочажинами оврага, километрах в двух от Романова. Это были когда-то самые удобные, самые лакомые покосы в окрестностях села. Рядом с домом и сено на солнечных покатых угорах выходило всегда необыкновенно душистое от зрелого разнотравья, плотное и тяжелое. Когда-то за делянки здесь, как рассказывали, романовские мужики крепко и с остервенением бились. Теперь они и даром никому не были нужны. Виталик уже лет пятнадцать здесь косил, и все свыклись с мыслью, что это Смирнова угодья. Да если бы кто-то заехал и другой, Виталик не стал бы возражать, травы хватило бы всем. Но те, кто держали скотину, предпочитали заготавливать сено еще ближе к селу, на одичавших, бывших клеверных, совхозных полях. И Виталик тоже больше по привычке обкашивал в овраге самые лучшие, ровные участки, а затем переезжал на давно облюбованное им поле у соседней Хорьковки.

Трактор работал легко, без напряга, Виталик остро прислушивался к движку, радовался, от удовольствия даже перевернул бейсболку козырьком назад. Правда, жарковато становилось и начали доставать слепни, набивались в кабинку, ошалело летали, бились о лобовое стекло. Виталик их периодически гонял бейсболкой. На ходу, правда, они не кусали, больше надоедали. Старая косилка работала тоже сносно. Тьфу, тьфу! Острые, стальные зубцы без шума и скрипа беспощадно врезались в плотную, густую траву, подрезали ее, оставляя после себя пахучую, изумрудную дорожку скошенной травы. Виталик похвалил себя, что не поленился, капитально смазал косилку на зиму солидолом. И вот, не работа, а загляденье! Прикидывал, что при такой погоде уже к вечеру можно будет приехать с Томкой разбить, пошевелить валки, а завтра сгребать в копны. Пожалел, что Андрюха после обеда уедет к себе, а вот Маринку вообще не отпустили на выходные с работы. Подумал, суетная работенка у нее, сплошные отчеты, бумажки, без выходных-проходных, можно подумать министерство, а всего-то какой-то районный хлебозавод, а сколько канители в бухгалтерии, сколько соков хозяева отжимают из работников… все деньги прячут, от налогов уходят, когда же нажрутся!

Виталик работал уже несколько часов кряду, кружил с косилкой по склону оврага, так что начала ныть и постанывать занемевшая от неудобной позы спина, когда на другой стороне оврага на свое поле выехал валить клевер Бяка. На красном, новеньком, поблескивающем свежей краской «Беларусе», с мощной роторной косилкой – «И где только деньги люди берут!» – Бяка уверенно зашел на высокие, густые чащи зеленовато-коричневого, с редкими розовыми шапочками, начинающего осыпаться клевера. Его трактор работал как бы без выхлопа, ни одного темного дымка над трубой – Толик перевел взгляд на свою чадящую керосинку – «Эх!». Роторная косилка Бяки без зажевываний, играючи забирала жесткие стебли перезрелого клевера и словно бритвой срезала под корешок – «Нам бы такую!». И еще Виталик вспомнил, что, как тут недавно ему рассказывали, Бяка прикупил по весне пресс-подборщик и какую-то машину с замысловатым названием для очистки полей от подлеска.

Обычно, обкашивая свои делянки, Виталик задавался целью где-то к полудню делать перекур напротив родника на противоположной высокой стороне оврага. Родник, сколько помнил Виталик, всегда пульсировал здесь упругими, светлыми клубами хрустальной воды, словно ритмично работало в недрах земли чье-то невидимое, неустанное сердце. В прежние времена ключ каждое лето углубляли, расширяли лопатами, забирали в просторный деревянный сруб, так что образовывалось небольшое озерцо, где в холодной, никогда не прогреваемой солнцем воде хранились до отправки на молокозавод бидоны молока от полуденной дойки совхозного стада. Молоко не скисало сутками. Случалось, мальчишки в жаркие дни, если проходили мимо, окунались и даже пробовали плавать в родниковой заводи. Но обычно пулей через минуту-другую вылетали из воды, долго стучали от холода зубами, яростно растирались майками и рубашками.

«И ведь не болели!» – как всегда, машинально подумал Виталик, останавливая трактор напротив ключа. «Закаленные были, ничего не брало… весь день на воздухе, и зимой и летом… как быстро пролетело все…» – размышлял он, пробираясь к роднику по дну оврага среди зарослей ивняка, душных, остро и приторно пахнущих дебрей сныти, коричневых султанов рогозы.

У родника он разделся по пояс, намочил руку, присев на корточки, в ледяной воде, пошлепал ею по начинающей лысеть с затылка голове, осторожно потрогал ухо – кажется, совсем прошло! – напился из пригоршни и решительно обмыл лицо, шею, грудь ключевой водой. Растерся рубашкой, тело заполыхало жаром и свежестью. «Вот потому и не болели», – снова подумал Виталик о пользе закаливания, вспоминая неясно и мимолетно о детстве… А когда оделся и присел на крутой склон оврага, вбивая для упора каблуки ботинок в землю, мысли его сразу стали заняты главным и привычным – где разжиться деньгами на новую технику? Может, и в самом деле в фермеры податься? Говорят, им кредиты стали давать… Тут надо бы с Бякой поговорить… Но ведь никогда правду не скажет, шельмец, думал с легким раздражением Виталик, прислушиваясь к чистому, мощному гудению Бякиного трактора, равномерно, без натуги, то приближающегося к оврагу, то уходящего далеко в поле. Несколько раз Виталика подмывало подняться наверх, остановить под каким-нибудь благовидным предлогом Бяку, поговорить. Но какое-то чувство гордыни не пускало его. И он, пожевав в задумчивости травинку, собрался уже уходить. Внезапно Бяка, словно угадав его желания, остановился где-то неподалеку. Виталик услышал, как он выпрыгнул из кабинки на землю и, шумно разрывая цепкую, густую траву ногами, направился к оврагу.

– Не пересох еще ключик? Хватит напиться? – крикнул Бяка сверху и, скользя подошвами сапог, хватаясь руками за высокие, жилистые стебли желтеющей пижмы, стал боком, выставляя ногу вперед, спускаться к роднику. – Ну и жарища сегодня! – вприпрыжку подскочил к Виталику и с разбега звучно поздоровался за руку. – Я смотрю, ты здесь с самого ранья, уже на корову, поди, навалял… Я тоже хотел пораньше, но вчера были гости из города, поддали крепенько, с утра еле раскачался. – Бяка опустился на колено, зачерпнул кепкой воду из родника и стал, булькая горлом, торопливо и жадно пить. Напившись, он умыл лицо, отжал кепку и нахлобучил ее, мокрую, на заросшую густым, диким волосом давно не стриженную голову. – Завтра, если такая погода постоит, уже можно будет сено прессовать, – сказал Бяка, поглядывая на небо.

– Это смотря кто… прессовать… – осторожно ответил Виталик, глядя в землю. Он обдумывал, как половчее подъехать к Бяке с назревшим, деликатным разговором, если тот сам в руки просится.

– Что, неужели все по старинке с граблями и вилами по лугам бегаешь? – насмешливо скосил глаза с желтыми белками Бяка.

«Пьет, капитально пьет», – подумал Виталик, пристально посмотрев снизу на Бяку, отметив и желтизну глаз, и серую, с трехдневной щетиной, нездорово натянутую на скулах кожу исхудалого, не по возрасту в обильных морщинах Бякиного лица.

– Да как-то все никак на пресс-подборщик не скоплю… вот и приходится с граблями и вилами… – вынужденно миролюбиво пробормотал Виталик, проглатывая обиду. – Кстати, по чем они сейчас? Ты, я слышал, новый купил?

– Новье по сто тридцать тысяч и выше, – покровительственно сказал Бяка, машинально ощупывая рукой склон и усаживаясь поудобнее рядом с Виталиком, – подержанный можно подыскать и за тридцать-сорок… набери в Интернете, там чего только нет.

– В Интернете… – с непонятной обидой хмыкнул Виталик. «Тебе бы наши заботы», – подумал.

– Скажешь, и Интернета у тебя нет?! – с издевкой сказал Бяка.

– А у тебя есть?! – огрызнулся Виталик.

– Есть… давно уже от школы оптоволоконный кабель домой провел. Пора уже от лучины, Виталя, отрываться, – похлопал Бяка Виталика по плечу. – Интернет – великое дело, очень полезная штука… я по Интернету хоть каждый день с главой района могу связываться! – Вдруг вырвалось у него. – По телефону или на прием там хрен добьешься, а по Интернету письмишко на его электронный адрес бросил, глядишь, через день-два помощник его тебе уже ответ начирикал.

Виталик с интересом посмотрел на Бяку:

– А с какого перепугу он тебе отвечать станет?

– Их обязывают реагировать, так сказать, на нужды трудящимся… – усмехнулся Бяка, – в Интернете никаких бланков, официальных подписей, отбрехался через помощника, кто там чего проверять будет… А потом, таких как я, нас всего двое в районе, хочешь не хочешь – особое отношение…

– Что, всего два фермера на весь район? – напрягся (что-то забрезжило полезное в разговоре) Виталик.

– Когда делили паи, нарисовалось сразу где-то под сотню… думали, главное, землю взять, – задумчиво, с сухим треском потер небритый подбородок Бяка, – а потом – налоги, тарифы, цены, техника… сам знаешь… За двадцать лет все разорились. Барахтаемся вот пока – я, да еще один мужик из бывшего «Дубеневского» совхоза… – вяло уточнил Бяка.

– Барахтаетесь… ну, тебе-то грех жаловаться… вон у тебя… каждому бы так, – потыкал большим пальцем через плечо Виталик в сторону поля.

– Э, брат, не завидуй, – усмешливо сузил глаза Бяка, – если тебе рассказать, как это все достается… Но лучше не будем! – хлопнул он себя ладонями по коленам и сделал попытку встать.

Виталик понял – или сейчас, или никогда.

– Миш, – вдруг доверительно и проникновенно, чувствуя, что следует подпустить «слезу», заговорил он, – а я хочу в фермеры податься! Торговать молоком и сметаной по дачам – это ничего, но все-таки не то… не догоняю, понимаешь? – не догоняю и все тут! Тити-мити… – пошуршал пальцами в воздухе Виталик. – Трактор еще совхозный, надо менять… какую-то новую технику купить тоже невозможно. Не все же с граблями и вилами, в самом деле, по лугам бегать! Детям что-то пора приобрести – у обоих ни кола ни двора! А тут, может, какие кредиты дадут… У нас с Томкой и с родителями двадцать пять гектаров паевых есть. Выделимся, зерновыми займусь, стадо заведу, глядишь, копейка серьезная появиться… Что-то надо делать! Вот ты хоть и говоришь, что трудно, но что-то у тебя выгорает – трактор вон новый, пресс-подборщик, новая косилка, этот, как его, мульчер… поля чистить, ведь лес везде поголовный прет… Но это надо было все как-то приобрести! Значит, можно! Вот я и думаю, может, и мне рискнуть?!

Бяка молча, насупившись, сгреб пятерней кепку с головы и отбросил в сторону, расстегнул молнию, снял байковую ветровку с капюшоном. Кисло пахнуло застарелым потом, несвежим бельем. Остался в одной вылинявшей, грязно-серой футболке.

– Меня на следующий день после пьянки стало часто в пот бросать. Вот так вдруг прошибет, что хоть майку выжимай. Не знаешь, почему это? – сказал неожиданно Бяка, утираясь внутренней стороной ветровки. – Я слышал – от сердца…

– Да просто жара сегодня, – поспешил успокоить Бяку Виталик, хотя ему показалось, что Бяка вдруг как-то излишне побледнел, – а ты оделся как на Северный полюс… охолонись вон лучше из родничка.

– Пожалуй, ты прав, – с раскачкой приподнялся с земли Бяка. У родника он, широко, по-бабьи расставив ноги, наклонился и с чувством, сильно, почти втирая воду, умыл одной рукой лицо, намочил голову и шею.

– Враз полегчало! – оторвался от родника и, повернувшись лицом к Виталику, пристально оглядел его, как бы к чему-то примериваясь. – А все-таки с сердцем что-то не то, то стучит и стреляет, как тракторный пускач, то обмирает, как курица под топором… – Последние слова были сказаны Бякой словно в дополнение к какому-то непростому, внутреннему диалогу с собой.

– Проверится надо, – машинально сказал Виталик, чувствуя приближающуюся развязку.

– Вот что, земеля! – выпрямился медленно Бяка. – Я тебе по-дружески, откровенно, как мужик мужику скажу – не суйся ты в это дело, в это фермерство гребаное! Живешь спокойно, не голодаешь – ну и живи! А дети? Что дети? Дети у тебя выросли, пристроены мало-мальски… пусть ипотеку берут…

– Ну, ты скажешь тоже… ипотеку! Ипотека – это на всю жизнь хомут… две квартиры, говорят, в итоге выплачивать приходится, – промямлил растерянно Виталик. Слова Бяки явно озадачили его.

– Смешной ты человек, – заулыбался Бяка, подходя ближе к Виталику, – а кредиты, о которых ты мечтаешь, если фермером станешь, они тебе что, за просто так будут даваться? Их тоже, как и ипотеку, возвращать с процентами надо!

– Говорят, начинающим есть льготные какие-то…

– «Говорят, начинающим…» – передразнил Бяка, – минимально под десять процентов, вот тебе и все льготы! А дальше сам думай, крутись, выворачивайся наизнанку, как их вернуть…

– А ты… ты как же? – мягко, боясь спугнуть момент, задал свой главный вопрос Виталик.

– Что я? – неопределенно пожал плечами Бяка и снова долго, как бы что-то прикидывая, рассматривал Виталика. – Я в говне по самую макушку… – медленно сказал Бяка и снова замолчал. Виталик, трепеща, впился в него взглядом.

Запутался я в этих кредитах, век бы их не видать, – продолжил неожиданно, словно на что-то решившись, Бяка, – берешь новый, прикрываешь старый, потом снова берешь, закрываешь предыдущий… и так до бесконечности. Живу в долг и каждый день жду, когда этот пузырь лопнет… надоело… скорей бы обанкротиться – все какая-то ясность! Но и этого сделать не дадут… – засмеялся натянуто Бяка, показывая отсутствие передних зубов.

– Почему это… не дадут? – вильнул глазками Виталик.

– А я для них дойная корова, – насмешливо посмотрел на Виталика Бяка, – сорок процентов с каждого кредита наверх отдаю! Представляешь, миллион они мне, допустим, оформляют, а я им четыреста тысяч обратно в конвертике возвращаю… Так кто ж такой несушке голову будет рубить?! Вот они меня и подсаживают, как какого-нибудь наркомана на иглу, на кредиты… Виталя, друг сердечный! Это паутина! – морщась и растирая рукой левую часть груди, начал вдруг говорить что-то ужасное Бяка. – Липкая, грязная паутина! Лучше не попадать в нее! И техника у меня не моя – вся она в лизинге! Не завидуй!.. И вообще, запутался я в мутных схемах с этими жуликами по самое некуда! Поэтому и тебе не советую лезть в это говно! Живи спокойно, радуйся, что никому ничего не должен, что сам по себе и что ни одна сволочь не держит тебя на крючке! – Бяка поднял кепку с земли, оббил ее о колено и, зажав вместе с ветровкой в руке, не прощаясь, стал зло и решительно, как показалось Виталику, постанывая, карабкаться вверх по склону оврага.

После разговора с Бякой что-то в душе у Виталика разладилось. Были упования пусть неясные, но какие-то надежды на изменения в лучшую сторону чего-то главного в жизни. Снова всплыли в сознании забытые было грезы о собственном каменном доме. Но Бяка пролил в душу неуверенность и сомнение. Может, действительно не надо ничего менять? Вроде все есть, все сыты, одеты, обуты. Погонишься за большим, не потеряешь ли то малое, что есть, что вот оно, как говорится, в руках? Не случайно же все эти фермеры разоряются? А то, что Бяка рассказал о себе? Жуть, страшно становится.

Виталик так раздумался, разволновался, что не заметил в траве россыпь мелких, острых камней. И откуда они только берутся! Виталик каждый покос чистил от них овраг, но они маниакально, как драконовы зубы, лезли и лезли всякий год из земли… Стальные, натертые до блеска травой ножи косилки искристо царапнули камни, заскрежетали, вздыбились, начали с хрустом ломаться, словно стеклянные. Виталик чертыхнулся, остановил трактор, дал задний ход. Но было уже поздно, косилку заклинило намертво. «Теперь до вечера ножи меняй! Только бы Андрюха не уехал, вдвоем управимся быстрее!» – Виталик возбужденно погнал трактор в деревню.

Было уже около пяти пополудни. Установилось полное безветрие. Солнце палило немилосердно. Виталик обливался потом, задыхался от зноя и пыли, трясясь в раскаленной кабинке на ухабах по дороге домой. Мутило – с утра ничего не ел, злился, что не нашлось в тракторе пустой бутылки, набрать воды в роднике, что ничего не взял утром перекусить, что не углядел с косилкой… доставалось мысленно и Бяке: «Зажрался! Все ему не так! Да еще пугает!..»

Как не гнал, не спешил, сына дома все-таки не застал.

– С полчаса как уехал, – сказала Томка, вглядываясь в лицо мужа. – Андрей весь день был мрачнее тучи, ты вон тоже какой-то недовольный… Что с вами сегодня? Давай-ка я покормлю тебя, – понимающе добавила она, – а потом полежи, отдохни… И что тебя погнало с утра, завтра бы с сеном начал… а сегодня с Андреем пообщался бы, не то что-то с ним, чувствую, – заканючила Томка и осеклась, заметив, как раздраженно стал морщиться Виталик.

– Может, подрался с кем… п… лей получил, – грубо сказал Виталик, все еще недовольный, что сын уехал раньше обычного, и потрогал зашибленное ухо.

– Да нет, не похоже, что-то другое… – задумчиво проследила Томка за рукой мужа, – а ухо у тебя, я смотрю, совсем спало…

– Слава богу, – уже ласковее отозвался Виталик, – да вот как назло на покосе Бяку встретил, а потом косилка полетела, на камни напоролся… Как проморгал?! И все Бяка со своей трепотней… расстроил меня…

Томка сделала вид, что пропустила про Бяку мимо ушей, достала из холодильника початую бутылку самогона, холодную, зажаренную с утра в духовке курицу, банку малосольных огурцов.

– И что теперь? Косилку новую покупать? – сострадательно посмотрела на мужа.

Виталик выпил рюмку, закусил огурцом, набросился на курицу, раздирая ее руками.

– Да сделаю, там всего-то ножевое полотно поменять, – невнятно заурчал он с набитым ртом, – с Андрюхой, конечно, повеселее бы… но ничего, сам управлюсь… Говоришь, расстроенный уехал?

– Весь день был какой-то смурной, – долго вытирала руки Томка кухонным полотенцем, неожиданно добавила: – Мне передавали, вчера он подхватил у автостанции в городе Людку Демьянову…

– Ну и что? – недовольно покосился Виталик, вспомнив вчерашнюю историю с Генкой.

– Вот и то! – вырвалось раздраженно у Томки. – Люди-то заметили, тронулись они от автостанции вместе с автобусом в час, а домой-то он приехал где-то в начале девятого…

Виталик пожал плечами, потянулся было к бутылке, но передумал – пьяным работать не любил, а вечером он твердо наметил косилку починить.

– Нормально… покатал девку, – ухмыльнулся, – дело молодое.

– Да как сказать, – многозначительно сказала Томка. – Говорят, она весной с Витькой Орешниковым путалась, когда он вышел из тюрьмы.

– Говорят, говорят… все у вас говорят, – нахмурился Виталик, почувствовав, как недобро екнуло сердце. И налил все-таки вторую рюмку. Выпил, долго и сосредоточенно хрустел огурцом. Томка терпеливо переминалась у стола.

– Ну а приехал-то он вчера… ничего? – спросил Виталик, твердо и решительно завинчивая бутылку.

– Веселый, в настроении… – вздохнула Томка, – ну, ты же его сам в бане видел…

– Значит, что-то там, в клубе, приключилось… – забарабанил пальцами по столу Виталик, – я ему говорил, нечего там делать… лучше бы лег пораньше, а с утра сено со мной поехал косить… глядишь бы, я с Бякой не заболтался, косилка была бы цела… эх! – махнул рукой. – Приедет в субботу, поговорю! – Виталик решительно поднялся. Постоял, подумал и зачем-то добавил: – Ну а что касается Людки и этого… как его, Витька Орешникова, то со свечкой мы там не стояли… а у нашего должна быть башка на плечах, не маленький уже…

Томка покачала головой:

– Не маленький, конечно, но неопытный еще… сейчас девки вон какие… да этот тюремный тут… говорят, бандит отпетый! – разволновалась неожиданно она.

– Ладно, ладно – разберемся, – досадливо морщась, попытался успокоить жену Виталик, – приедет, все узнаем! Главное, без нервов… а то напридумываешь ты вечно!.. Лучше послушай, что Бяка баит, – свернул неприятный разговор Виталик, снова усаживаясь за стол.