Текст книги "Человек отменяется"

– Признайся, Рубашкин, – продолжал я орать, – что скрывается у тебя за костюмом итальянцев! Почему ты запер себя в тесные формы «Винальди»? Не скрываешь ли ты ничтожный дух, греховный образ жизни, непреодолимую тягу к подлости? Пришла пора сказать об этом открыто. Наливай стакан водки и начинай исповедоваться. Да-с, именно так. Кто, господа, готов поддержать меня?

– Пусть рас-ко-лет-ся! Все это о – чень сквер-но. Вдруг это не – проста—я тайна, а умо—помрачи-тельная! – заикаясь, выговорил Дубасов, мордастый воротила рекламного бизнеса. Его глаза выпучились, брови приподнялись, образовывая на лбу шпалеры глубоких морщин.

– Пора, Сергей Сергеич, язык развязывать. Может, у вас зараза под костюмом? Аномалия какая-то костная или насекомые? Я полностью согласен с господином Гусятниковым: обществу нужны подробности! – рассмеялся низенький господин Шин, оптовый торговец луком и чесноком.

– Не торопись, Буфет, дай водки хлебнуть, а потом можешь секретный клубок того… распутать, – ухмыльнулся Птырь, чиновник из городской мэрии. Многолетнее занятие казенным делом притупило у него чувство реальности и вызвало оскудение некогда небедного словарного запаса. – Может, и мне стыдно станет, что я того… недосмотрел что-то. А?

– Сейчас он начнет врать. Знаем мы этих господ Рубашкиных… Правду у них не выскоблишь! Кажется, все очевидно, а они открещиваются! Отказываются! Врут! У меня нет и капли уверенности, что он сознается! Что выставит напоказ свое уродство! – яростно воскликнул Пузанов. Слова он выговаривал резко, четко, тоном непререкаемого авторитета. Прокурор областного ведомства, Пузанов когда-то на юге работал вместе с действующим генеральным прокурором. Поэтому теперь он стал чрезвычайно важен и высокомерен. Говоря, он потирал руки с такой любовью, будто лаская бумажонку о своем назначении на заоблачную должность.

– Tuohuan, что в переводе с китайского переодевайся, – бросил я небрежно. – Сейчас же докажи публике, что ничего такого не скрываешь. А то позже нажрутся эти кутьи гоголевские и некому будет доказывать. Опять все забудется. Уж нет! Скидывай одежды!

Мне на самом деле стало интересно, дожму я его или нет.

– Как, за столом? Да, право, у меня ничего такого нет. Я даже не ведал, что «Винальди» носят люди, которые …

– Брось болтать! Раздевайся! – заорал Пузанов. – Оправдываться будешь потом. Лицо прокурора налилось кровью то ли от избытка злобы, то ли от водки, которую он хлестал без остановки.

– Сергеич, тебе при—дет-ся оста-ть—ся в чем мать роди—ла! – с хихиканьем выговорил Дубасов, извлекая из ракушки устрицу.

– Торопись на второй этаж, Рубашкин. Бутики мужской одежды еще открыты! – бросил кореец Шин. После пары порций виски глаза его совсем сузились. «Как же он видит?» – удивлялся я.

– Ты что нашего дорогого Иван Степановича того… нервируешь? Сказали тебе – иди переодеваться. Так поторапливайся! Денег что ли дать на… как его, новый костюм? – захихикал Птырь. Мне даже показалось, что он полез в карман за бумажником.

Рубашкин встал и быстро вышел. Публика, сидящая за столом, засвистела ему вслед. Кто-то бросил: «Испугался, убег! Так ему и надо!»

Тут я, конечно, возрадовался, что стол меня так замечательно поддержал. Будто все неожиданно обнародованное мной было сущей правдой. Будто Сергей Сергеич в действительности что-то неприглядное скрывает или на самом деле тяжко страдает дисморфофобией. Но в этой их поддержке не было для меня ничего неожиданного. Я-то заранее предвидел, что они после моих колких упреков навалятся на Рубашкина самым бессовестным образом. Ведь наш человек иначе совершенно не может! Ему бы кого-то от всей души пнуть! И чем яростнее боль окажется, тем слаще удовольствие она вызовет. И знал я, конечно: никто не признается, что никогда и нигде не слыхивал, будто марка «Винальди» известна именно этой особенностью, что ее носят лишь те, кто тщательно скрывает свои неприятные для окружающих физические дефекты. Такую нелепость вякнуть, а они тут же со всей пылкостью души не только сделали вид, что поверили, но стали и его убеждать, что это им самим давно известно и их тоже мучает его странность, и они настоятельно требуют от него объяснений. Ну, разве не дерьмо этот наш человек! Тьфу! Еще раз: тьфу! Поэтому-то мне так по сердцу издевки над всем миром. А что-с еще остается делать? Я вот о чем по этому поводу думаю. Раньше, пусть даже какой-нибудь год назад, для самовыражения и обуздания желаний мне достаточно было отделаться плевком или крепким словцом прямо в лицо любого, ну в самом крайнем случае – дать в морду или втоптать в грязь. Теперь же прошлогодние утехи меня не устраивают. Хочется большего, непомерно выросли потребности в унижении, оскорблении почти каждого представителя людской породы. Для развития сюжета мне, конечно, приходится общаться «на равных» с разными людьми. Но такое «равенство» лишь временно, совершенно неизвестно, порой даже мне самому, когда я начну издевательскую атаку на того, с кем давеча беседовал как с приятелем. Правда, тут без крупного разочарования не обошлось. Самый ошеломляющий урок я получил на раннем этапе своего необыкновенного увлечения. Вспоминая этот случай (а такое бывает довольно часто), я всякий раз полностью отрешаюсь от всего остального, и уже ничего не существует для меня, кроме этого конфуза. Вот и сейчас я отрешился от застолья, и в памяти всплыл примечательный эпизод. Как-то подошла ко мне одна дама с просьбой, чтобы я, встречаясь с ее мужем, не обзывал его «полнейшей никчемностью» и «прогнившим дерьмом». У него якобы имеются какие-то виды на крупное кресло в правительстве. И она была даже недурна собой. Имела немало оснований, чтобы к ней относиться уважительно. И что вы думаете? Пошел я ей навстречу? Нет-с, господа, я сделал все совершенно иначе. Я снял (конечно, неофициально) дом секретных служб на Патриарших прудах, где они проводят свои тайные встречи, усадил ее за специальным стеклом-стенкой. Она могла легко слышать и наблюдать все происходящее в соседней комнате, но сама была невидима. Ей сказали, что выйти из смотровой комнаты без моего сигнала никак нельзя. В комнату напротив я пригласил ее мужа, некоего Андрея Николаева, рыжеватого типчика с амбициями красавца и умника. Он даже мечтал о крупной политической карьере, и это я знал не только со слов его жены. Итак, была заявлена тема: Иван Степанович Гусятников, то бишь, я, желает инвестировать в перспективную фигуру, чтобы вывести ее на федеральный уровень, а то и вовсе посадить в Кремль. Ему бы не поверить – ведь мы были знакомы, и, кроме язвительных насмешек и оскорблений, он от меня никогда ничего не слышал. Как же после такого презрительного к нему отношения у меня бы возникла идея стать его политическим спонсором? Ну абсурд же, господа! Однако, человек поистине ведь полное дерьмо!

И вот в комнату вошел Николаев. Теперь я мог за обоими наблюдать. Она бросается к стеклянной стенке, начинает стучать и кричать: «Андрюша! Андрюша! Я здесь! Рядом! Да взгляни на меня, это же я». И тому подобное. Но он ничего не слышит. Так проходит несколько минут. Наконец она начинает понимать, что все попытки докричаться бесполезны, и, обессиленная, садится в кресло. Он у нее как на ладони. Одет нарядно. Белая рубашка, красный галстук, блестящие запонки, темно-синий костюм, новые туфли. Верит, сволочь, что к деньгам приближается, видимо, перед глазами, кроме кремлевских башен, ничего нет. Дурак! Походил по комнате, она пуста, потертый диван да венский стул, стал разглядывать туфли, потом вдруг решил протереть их салфеткой. Прошло десять, двадцать минут. Спросить некого. Дверь тоже заперта. Почему-то стал почесываться – то спину поскребет, то грудь, то ниже пояса руку опустит. Прошло тридцать минут. Он занервничал. Что ж, думаю, объект готов для сеанса изощренного издевательства. Пора входить.

– Привет будущему начальнику Кремля! – входя, сдержанно улыбнулся я.

– Добрый день. Я уж думал, что-то произошло. Время… – Он, верно, хотел сказать что-то касательно потраченного попусту часа, но сдержался. Жаловаться спонсору на него самого не очень умное занятие.

– В Москве всегда что-то происходит. Так вы, значит, хотите стать депутатом или на президентские выборы пойти? 2008 год не за горами. Что осталось? При соответствующем финансировании можно многое успеть. Или я не понял ваши намерения? Рассказывайте, Андрей Львович. Я весь внимание.

– Я могу быть с вами откровенным?

– Пожалуй, можете. – А сам я про себя подумал: «Какое удовольствие меня ожидает. Тут не торопиться надо, а смаковать каждую его глупость. Я его всякий раз поношу, а он об откровенности меня спрашивает».

– Да, у меня есть виды на Кремль. Причем самые дерзкие. Я смогу помочь России. Если вы поможете мне. Я человек команды…

– Вы хотите сказать, что обещаете мне что-то сделать? Но что? Это же главный вопрос! Я смогу собрать на ваши выборы миллиард долларов – вполне достаточно, чтобы победить. Но какие у меня гарантии? Вдруг вам вспомнятся мои шутливые высказывания, и вы вместо благодарности посадите меня в Матросскую тишину и отберете бизнес. Таких примеров в России уже немало. Я действительно считаю вас талантливой личностью и достойным президентства, но мне нужны гарантии. Вы понимаете, что этот вопрос наиглавнейший.

– Я готов расписку дать … Любые условия выполнить.

– Какая расписка, господин Николаев? – Я указал ему на диван, а сам сел на скрипучий стул. – Каким инструментом можно вынудить президента выполнить свои письменные обязательства? Не в США или в Германии, а в России? Ха-ха – ха! Подать в арбитражный суд Губину?? Нанять адвоката? Пригласить Резника отстаивать права Ивана Гусятникова в знаменитом Басманном суде? Надеюсь, вы сами понимаете всю абсурдность такого предложения. Нет-с, нужно что-то чрезвычайно убедительное, чтобы мир вздрогнул от ужаса. – Я никогда не готовил конкретный план развития интриги, а полагался на интуицию и импровизацию. Именно в этот момент у меня возникла одна замечательная идея, и я начал ликовать про себя: «А она на всю эту мерзость будет вынуждена смотреть? Наблюдать за низостью собственного мужа? И ей, гордячке, деться некуда. Ах-ах-ах! Удовольствие получу неимоверное!» Задумка стала восхищать меня своей неотразимостью. Впрочем, может, он еще не согласится? Не верю! Он же типичный русский человек.

– Вы, видимо, еще не готовы к серьезному разговору, – продолжил я. – Давайте встретимся через месяц-другой. Время, правда, не терпит. – Я пошел на такой трюк, чтобы вынудить его принимать быстрые решения. Перед ним замаячило кресло президента и миллиард долларов. Согласитесь, господа, невероятный соблазн. Поэтому я и сам заволновался.

– Нет-нет, мы сможем обсудить все сегодня. Вы правы, времени в обрез. До выборов рукой подать. Так, значит, вам нужны гарантии. А если обратиться к Патриарху? Я же православный!

– С какой целью? – выразил я изумление.

– Перед ним поклясться на Спасе, что гарантирую вам особые права в государстве. Что вы будете неподсудны, станете моим советником, получите генерала, высший орден, мигалку, правительственный номерной знак на автомобиль, что еще хотите?

– Это все копейки!

– О чем это вы?

– Сколько стоит свидетельство Патриарха? Вы что, забыли, что церковь за гонорар отпускает грехи? А клятва на Спасе – вещь не материальная, потому вообще стоимости не имеет. Должность советника президента? Во что ее оценить? Ну, десять, ну, двадцать миллионов долларов. Но никак не больше. Один московский банкир недавно получил звание генерала ФСБ. Говорят, за пирушки! Армейского генерала можно получить за сто тысяч долларов! Это что, деньги? Может ли иметь какое-то особое положение генерал? Или с вашим орденом: заметный пакостник-писака, с физиономией развратника-скотоложца, публикующий пасквили в одной из городских газет, недавно получил за свою «деятельность» орден «За заслуги перед Отечеством». Резонный вопрос: сколько может стоить такой орден и кого после этого пассажа он вообще заинтересует? Автомобильная мигалка? Ее стоимость со всеми разрешительными документами пятьдесят тысяч долларов! Правительственный номерной знак – тридцать тысяч! Вот и весь баланс! Я вам подношу трон президента, ядерный чемоданчик и трачу на это миллиард долларов. А вы мне сулите сияющие миражи и фантазии мелкого торговца с Дорогомиловского рынка. Нет-с, господин Николаев, так дело не пойдет! Нет! Этот миллиард я вытаскиваю не из своего кармана. Это будет пул моих единомышленников. У каждого из них свое представление о возможностях вашего использования. У каждого свои требования к президенту! Разойдемся. Разговор не получился! Вы не готовы занять должность хозяина Кремля, лидера нации. За вас такого никто доллара не даст! Прощайте! – Тут я демонстративно встал и быстрым шагом направился к выходу. Я был уверен, что он меня остановит и начнет принимать главные требования. Ах-ах-ах! Какие смачные они будут! Как я начну издеваться над ним! А она все услышит и увидит. Какой кайф – быть свидетелем унижения человека! Не знаю, как вам, а мне, господа, это состояние нравится до умопомрачения. Мне было также страшно занимательно угадывать, о чем эта дама в смотровой комнате станет думать, наблюдая за падением мужа. Польются ли у нее слезы, начнутся ли страдальческие судороги, стенания по поводу испорченности своего избранника. Ведь любопытно же, любопытно, любопытно!

– Остановитесь, прошу вас! – как я и предполагал, он бросился за мной. – У меня нет опыта в таких деликатных делах. Я же не коммерсант. И цены на услуги такого порядка мне совершенно неизвестны. Предлагайте свои варианты. Высказывайте требования. Я все, все, все выполню, перевыполню. Ой, все так неожиданно и волнительно! Я же смогу спасти Россию! Столько бюрократов, повсеместные поборы, коррупция. Господин Гусятников, дайте мне шанс выполнить патриотический долг! Так мало осталось людей, думающих о стране! – Он стал нервно покусывать бледные губы. На висках выступили пульсирующие вены. Глаза заблестели, рыжеватые волосы слиплись на веснушчатом лбу. – Иван Степанович, помогите, прошу вас, помогите русскому народу! Им нужен Андрей Николаев! Им нужен новый президент! Как же они без меня! Скажите же, скажите же…

Ах, господа, услышать такое… И не с экрана, не по радио, а в натуре, перед собой! Ну, разве не удовольствие? Разве это не праздники сознания? Спасать Россию… Ах, как забавно! Сколько этих спасителей! Погубят, это уж точно. А впрочем, ну и что? Сознание мое, однако, воспалялось и все настойчивее требовало удовлетворить сокровенное желание – издеваться, издеваться и еще раз издеваться над всеми! Тем более внешние обстоятельства способствуют этому.

– Мне, Андрюша, ура-громкие слова не нужны, – начал я, небрежно переходя на «ты». – Ты, любезный, о гарантиях подумай. Что можешь такое предложить, чтобы и я, и мои друзья, которые деньги в тебя вкладывать станут, уверены были, что ты нас не кинешь, что мы за решетку не попадем… Что наши интересы защищать станешь. Ну, а мы, соответственно, твои! Так и проживем век вместе. Но чтоб ты знал наперед: у меня такая скверная натура, и ее изменить совершенно нельзя, что мне после твоего избрания нет-нет, а в кругу друзей захочется назвать тебя крепким словцом. Например: «Ну и дурень наш президент», или «балбес он поганый», или «жопошник он вертлявый». Тебе шпики наверняка донесут, так чтоб помнил особенности спонсора. Ведь я без злобы, а так, для куража…

Признаться, я специально вбросил слово «жопошник», чтобы на его реакцию посмотреть. Интересно было, зацепится он за это слово или пропустит мимо ушей? Подождал, подождал. А он молчит. «Пропустил, значит», – подумал я. Тут восторг закипел в моей душе: надо эту тему-то тогда и продолжить. Ха-ха-ха! Что-то подозрительно показалось мне, что он на слово это никак не отреагировал. А как же, господа? Ведь поймал, а теперь дожать надобно».

– Zhi wei – по китайски «служебное положение». Так вот, Андрюша, твое служебное положение главы государства обяжет тебя быть кристально чистым и непорочным. Согласен?

– Да! – его лоб морщился.

– Значит, появление в печати, в других СМИ и в публичных местах информации, подтверждающей, что у тебя есть пороки, тебе абсолютно нежелательно.

– Правильно, – его подбородок заострился.

– Выходит, что, владея таким информационным носителем в контролируемом тираже, мы могли бы быть уверены, что обладаем железными гарантиями твоей управляемости, лояльности и дружбы. Так-с?

– Ну да! – уныло пробурчал он.

– Вот ты сам ответил на вопрос о наших гарантиях. Итак, мне нужна запись на пленке – и твой голос, и изображение – чего-то такого низменного, омерзительного, что тебя может тотально скомпрометировать в глазах всей российской общественности. Тогда, как говорится, мы будем держать тебя за яйца и сможем инвестировать в тебя капитал. Иначе ничего не получится. Никто рисковать не станет. Президент в России очень опасная должность для обычного гражданина. С этим мнением ты, надеюсь, согласен. Газеты пестрят наездами на предпринимателей разного калибра – от олигархов до середнячков.

Николаев не отвечал. Казалось, он лишился воли.

Я упрямо смотрел в его глаза. Они потеряли прежний блеск, затуманились; губы обвисли, подбородок опустился под узел галстука, капли влаги застряли на ресницах. По всему чувствовалось, кандидат на высший пост полностью потерял себя.

Я ждал этого и про себя хохотал над его растерянным видом. «И это беспомощное существо – венец природы? Кто эту чушь утверждает? Кто отстаивает этот постулат? Ха-ха-ха. Передо мной биологическая масса! Тьфу!» Я начал разжигать свое воображение. А оно уже рисовало картины самой низменной потехи.

– У вас есть что-то конкретное? – наконец выдавил он вполголоса, а затем откашлялся.

– Уже сказано, – ответил я, – перед камерой и микрофоном ты должен скомпрометировать себя самым постыдным образом. Сотвори что-то такое, от чего все россияне отшатнулись бы как от чумы. Как от холеры! Чтобы в случае обнародования этой пленки ты потерял бы и власть, и авторитет мгновенно. Чтобы у тебя не было никаких шансов на политическое будущее. Да! Но я ничего не требую. Это ты ставишь вопрос о спонсорстве своей избирательной кампании. Не забывай – половина страны мечтает о президентстве. Главное место в Кремле снится десяткам миллионов наших соотечественников. Но лишь единицы способны финансировать такую гигантскую избирательную кампанию. Оплачивать ее с уверенностью в успехе! Думай! Я хочу, чтобы ты сам предложил сюжеты, в момент уничтожающие твою личность, твой статус россиянина номер 1. Кстати, торопись. Я не могу долго ждать. Бизнес не терпит неопределенности.

– А можно этот вопрос решить как-нибудь иначе? – робко взмолился он.

– На голый крючок рыба не клюет, – заявил я без тени сомнения в голосе.

Тут у него стал такой жалкий, такой мизерный вид! Я еле сдерживал себя, чтобы не рассмеяться ему прямо в лицо. «Дай ему власть, как он преобразится, скольких людей погубит, оскорбит. Ну и сволочь же ты, Николаев. Чувствую, на все пойдешь ради власти и денег!»

– Говори! – потребовал я. Надежда услышать что-то самое невероятное не покидала меня. Я опять уставился на него. Чтобы еще больше его напрячь, взглянул на часы и показал ему три пальца.

– Уже три часа? – подавленным голосом спросил он, растаявший во времени и пространстве.

– Нет! У вас три минуты, Николаев! – язвительно бросил я.

– Помогите мне, Иван Степанович. В голову ничего такого не лезет.

– Кресло президента видишь?

– Да!

– Кремль перед глазами?

– Да!

– Россия соблазнительна?

– Да!

– Хочешь ею владеть?

– О да, хочу! – тут он застенчиво улыбнулся.

– Компрометируй себя всеми средствами, тогда получишь.

– Как? – вскрикнул он.

– Самым невероятным образом! А как же еще? Да! Но на самом деле в том, чем ты будешь заниматься перед камерой, нет ничего необыкновенного. Это с разной периодичностью совершает десять-пятнадцать процентов россиян. Бургомистр Берлина этим делом занят, видимо, ежедневно и публично об этом рассуждает.

– Что, секс с мужчиной? – как-то буднично спросил он. Таким тоном интересуются вполне обыденным мероприятием.

– Да! – сказал я, слегка опешив от его реакции.

– И это все?

Но тут я взял себя в руки и заявил:

– Нет! Это лишь начало. – И уже ломал голову, что бы еще такое жуткое придумать.

– Что еще? – В его голосе даже интерес появился.

– Я должен снять на видео, как ты берешь взятку за должность главы администрации Московской области.

– Так! – совсем было успокоившись, произнес он.

– Еще секс с несовершеннолетней.

– Понятно. Все? – Николаев встал, глаза его опять заблестели, похоже, он даже размечтался.

– Нет, не все. Необходимо извиниться перед грузинами за аннексию Абхазии и Южной Осетии.

– Позвольте лишь за Южную Осетию. Недавно приобрел полтора гектара под цитрусами в сухумском предместье. С абхазами ссориться не хочется. Может, еще что приобрести смогу, – деловито объяснил он.

– Нет! Не позволю! Отдай купленую землю грузинам и проси у них прощения.

– О, кей! – легко согласился он.

Честно сказать, я начал перебирать в памяти страшные людские пороки, чтобы нагрузить ими Николаева, все больше убеждаясь: этот тип на все будет согласен.

– Ты должен предоставить свою жену для секса всем спонсорам.

– Минутку! – он вытащил из кармана записную книжку, ручку и стал записывать. – Чтобы не забыть, – улыбаясь, пояснил он. – Но этого, видимо, достаточно?

– Нет. Это только начало, – я спешно сочинял другие устрашающие требования. – Тебе придется основательно попортить репутацию, но авансом. Любое непослушание – и будет запущена мощная машина мщения. Понятно? – для нагнетания жути я сделал паузу и продолжал тем же язвительным тоном:

– Надо закрыть церкви, распустить Синод, разжаловать всех генералов, открыть публичные дома в Кремле, в Думе, в Совете Федерации, амнистировать всех заключенных, заколотить навсегда тюрьмы, отменить уголовный кодекс, за убийство выдавать премии, за изнасилование – почетные грамоты. Специальным указом отменить все национальные праздники, ввести в России в качестве государственного языка английский, распустить армию, ликвидировать национальную денежную единицу, номинировать торговлю в долларах, отдать Курильские острова японцам, Калининградскую область – немцам, Выборг – финнам. Пустить на утиль атомный подводный флот, оставить Севастополь, подарить права на Крым туркам, лишить пенсионеров пенсий. Ввести налог на погребение, на свадьбы, на день рождения, поощрять, наконец, поедание трупов, убийства политических противников. Законодательно разрешить любое насилие над людьми другого вероисповедания, иной сексуальной ориентации, отличной расы, цвета кожи, над теми, кто предпочитает другие бренды одежды, марки автомобилей, ювелирные дома. Как в революцию, брат должен пойти на брата, раздоры должны укорениться в обществе. Первым указом необходимо приватизировать все субъекты экономики, все органы государственной власти, все военные объекты, все станки для печатанья денежных знаков…

Признаться, господа, тут я в буквальном смысле устал перечислять требования извращенного разума. А Николаев, слушая меня, воспарял, в его взгляде появилась мечтательность, губы покраснели, он стал потирать руки, облизываться, убирать со лба волосы, почесывать затылок, как-то даже радостно мурлыкать. «Что за черт, неужели я доставил ему такую необыкновенную радость перечнем всех грехов, которые ему предстоит свершить? – удивился я. – Он же теперь сам не свой, совершенно не похож на себя. Таким счастливым я его еще не видел. Он парит сейчас где-то далеко!» Это обстоятельство меня чрезвычайно озадачило: если свое существование он не считает порочным, то как эта скотина, именуемая человеком, низко опустилась в самом начале ХХ1 века! А чуть позже, когда я просмотрел видеокассету с записью его супруги и наблюдал, как она носилась взад и вперед по смотровой комнате, неистово и беспрерывно выкрикивая: «Так ему Андрей… Замечательно, дорогой… Проучи эту сволочь… Так… Вот так… Еще!» – я был окончательно взбешен. Чтобы меня, самого последнего циника, так глубоко ранило их поведение, их нравственная позиция? Да! Бесспорно, тут должны были быть самые веские основания! Я был побежден своей «мягкостью» и «интеллигентностью». Тогда мне в голову пришла мысль, что они чего-то такого так и не дождались, а потому как-то по-своему очень обрадовались нахлынувшим на них достаточно «безобидным мелочам». Испуга так ведь и не было! Ни у одного, ни у другой! Безумного страха от них я так и не добился, а они-то ждали этого! В начале свидания всем своим видом они показывали, что боятся чего-то такого! Но не вышло вызвать у них ужас в сознании. Как раз наоборот! Я их порадовал! Осчастливил всей этой скверностью! Так и осталось для меня загадкой: чего же они столь мучительно опасались? Но что-то такое для него все же было, он ждал чего-то самого-самого горячего. Тогда-то я и подумал: издеваться над человеком надо совершенно не так-с. Нет-с, господа! Все это надо делать совсем по-другому, новейшие технологии использовать. В технике разбираться, познать психологию людей. Щедрость на зло необходимо не столько выдумывать, сколько воспитывать в себе. Впрочем, именно тогда я стал себя успокаивать тем, что времени для совершенствования в этом замечательном деле у меня предостаточно. Но еще долго не мог себе простить этот сюжет с дамой: тут я особенно опростоволосился. Ожидал записать крики ужаса, вопли, мольбу о пощаде, а вышло одно разочарование. Оказалось все банально и пресно! Слишком уязвила меня история эта, потому часто ее вспоминаю. Да, люди в России уже совсем другие! Но какое быстрое, невероятное, качественное изменение!