Текст книги "Борис Годунов"

Согласно сказанному, 26 мая мы прежним порядком, верхом на конях, выехали во дворец. Когда же мы предстали перед думными боярами, они после дружеского приветствия и рукопожатия подобающим образом сообщили нам всемилостивейше объявленное решение его царского величества и юного царевича на наше ходатайство относительно некоторых остававшихся еще не решенными пунктов, на что мы, любекские представители, выразили глубочайшую благодарность; но вместе с тем по поводу еще одного незначительного пункта, равно как и отмены некоторых пошлин, мы в тот же день после обеда составили особое прошение, которое, переданное нами назавтра утром приставу, уже на следующий день было нам возвращено, причем нас уведомили и о близости окончательных решений, а также и о всемилостивейшей прощальной аудиенции.

ИЮНЬ

6 июня наш пристав передал нам радостное известие, что на следующий день мы будем приняты их величествами на прощальной аудиенции; так что после долгого ожидания 7 июня в сопровождении нашего пристава, имевшего при себе еще 50 всадников, в том же порядке, как и 3 апреля, наши послы отправились верхом на конях в царский дворец, где уже было огромное стечение бояр и разного рода дворян. Государь и царевич в пышных царских облачениях сидели рядом на своих тронах; в царской же палате, как и в прошлый раз, сидели кругом вдоль стены бояре, а равно и в предшествующей ей зале. И приказал его царское величество на русском языке посольскому дьяку передать нам о его царской милости, а именно что его царское величество, не в пример прочим народам всего мира, городу Любеку дарует свою милость и привилегии согласно с нашим желанием, простирая над нами, наравне с своими подданными, свою царскую руку для нашей защиты, и что повелел он снабдить свою царскую привилегию большой золотой печатью, а все, что было говорено с нами, перевести на немецкий язык особо для того назначенному переводчику, или толмачу. После чего его царскому величеству за такую его высокую царскую милость и за все иные разнообразные благодеяния мы в краткой речи (пространные разглагольствования не допускаются, так как государь не любит подолгу оставаться в сидячем положении) высказали нашу всепочтительнейшую благодарность и после целования руки у его царского величества и молодого царевича, пожелав им здоровья, наконец с ними распрощались. Следует еще заметить при этом, что так как при царском дворе не заведено ни труб, ни литавров, ни иных музыкальных инструментов, то обыкновенно всякий раз, как мы ехали во дворец или возвращались оттуда, в честь нас производился звон в огромнейший колокол (который у этого варварского народа пользуется большим почетом), как это делается вообще для всех иноземных послов. Затем их царские величества вторично удостоили нас присылкой двойного корма, состоящего из вин: бастра, мальвазии и всяких сортов меду, а по части съестного: из превосходного белого хлеба и всевозможной живности – быков, баранов, ягнят, кур, трех живых зайцев, рыбы и многого иного.

9 июня его царскому величеству угодно было почтить нас, прислав со своим вторым посольским дьяком и иными придворными господам любекским и штральзундским послам в дар по серебряному позолоченному кубку соответственно с подарком, поднесенным каждым из них государю, а также 2 сорока соболей. Мы же за царскую милость выразили подобающую благодарность.

11 июня, накануне Троицына дня, перед полуднем, мы, благословясь, оставили Москву, причем господа послы с некоторыми членами своей свиты ехали верхом на царских конях, а наш пристав и другие бояре в сопровождении почти 300 всадников проводили нас за самые дальние городские ворота и даже еще немного далее по дороге. После чего господа послы, высказав свою усерднейшую благодарность его царскому величеству и его августейшему сыну за такие почетные проводы и за все иные до самого конца оказанные им царские милости, окончательно со всеми распрощались. В этот день проехали до села Долотова (6 миль), где и ночевали в открытом поле; послы же спали в палатке.

У Мясницких ворот в XVII веке.

А. М. Васнецов. 1926. Музей Москвы

12, в день Пресвятой Троицы, рано утром выехали дальше и, доехав до яма Пески (5 миль), целые полдня там отдыхали. К вечеру отправились дальше и в середине ночи прибыли в город Клин (6 миль), не въезжая в который расположились на ночлег в открытом поле.

13 ранним утром поехали дальше и, прибыв в тот же день на ям Черная (6 миль), там переночевали.

14, доехав оттуда до местечка Городни (6 миль), в нем отобедали. Затем, проехав еще 4 мили до села Власьева, ночевали в открытом поле.

15 достигли города Твери (2 мили) и обедали в находящемся перед городом Тверском яме. В тот же день, выехав с яма и проехав через город, переправились через реку Волгу (в ней Иван Васильевич в начале своего тиранничества, в 1570 году, безжалостно приказал утопить до 60 тысяч человек, мужчин, женщин и детей, из-за чего город этот пришел в крайний упадок, так что даже до настоящего дня не может оправиться и достигнуть своего прежнего благосостояния). Доехали до местечка Медное (6 миль).

16, переправясь через речку Тверцу, доехали до города Торжка (6 миль) и, не въезжая в город, до полуночи оставались на яме, расположенном на берегу названной речки. Это весьма приятная, отличающаяся плодородием местность.

17, прибыв на ям Выдропуск, через который протекает вышеупомянутая Тверца, отобедали и до вечера отдыхали. Вечером же, после 9 часов, отправились дальше и, проведя всю ночь в пути, рано утром именно 18 прибыли на ям Вышний Волок (7 миль). К вечеру отправились дальше и, проехав всю ночь, 19 к утру прибыли на ям Хотилово (7 миль), где и обедали. Затем, в 2 часа пополудни, мы двинулись дальше и, доехав до яма Чедрово (7 миль), ночевали в открытом поле.

20 продолжали путь до яма Валдай (4 мили), где обедали. Того же числа приехали на ям Яжелбицы (4 мили) и там переночевали.

21 ехали до яма Крестцы (4 мили), где провели ночь.

22, доехав оттуда до яма Зайцево (7 миль), ночевали.

23 прибыли на ям Бронницы (6 миль), где остались для ночлега. По дороге между этими двумя ямами было множество длинных мостов.

24 рано утром, пересев на судно, плыли до самого Великого Новгорода, сделав всего 5 миль водой, и потом проехали 7 миль сухопутьем.

Прибыв в 3 часа пополудни в Великий Новгород, мы в нем оставались с 24 до 30 июня. Согласно выданной нам царской опасной грамоте[33]33
  «Оберегающая», охранная грамота.


[Закрыть], мы обратились к воеводе[34]34
  Здесь – князь Василий Иванович Буйносов-Гостовский.


[Закрыть] и дьяку, чтобы нам отвели помещение, но воевода, сославшись на то, что не получал от его царского величества никакого на этот счет письменного приказа, удовлетворить нас отказался.

Торговая сторона Великого Новгорода.

Репродукция. К. В. Лебедев. 1912. Государственный исторический музей

Новгород весьма старинный город и отличается красивым местоположением; через город протекает река Ловать, или Волхов, направляясь мимо царского замка, который окружен каменной кольцеобразной стеной. В этой реке ловят огромное количество рыбы, так что здесь всяких сортов рыба стоит очень дешево. От Москвы Новгород находится на расстоянии 110 миль. Правят всей областью от царского имени воевода и дьяк (т. е. секретарь). В Новгороде много церквей, большей частью каменных и круглой формы, с куполами, крытыми жестью, а у церкви св. Софии даже золотом. В окрестности города расположено много мужских и женских монастырей; но они находятся в столь бедственном положении, что их обитатели ходят в лохмотьях, а местами даже прямо нищенствуют. При этом следует принять в соображение, что в 1570 г. тиран Иван Васильевич, неожиданно напав со своим войском на этот город, безжалостно повелел избить и казнить несчастных жителей обоего пола. Сверх того он прибегнул еще к следующей военной хитрости: объявив, чтобы те, кто желает получить пощаду, собрались ко дворцу и на мосту через Волхов, тиран приказал, после того как люди с женами и детьми последовали его призыву, всех их безжалостно сбросить с моста и утопить, так что воды судоходной реки были запружены трупами – пример неслыханной жестокости со стороны правителя по отношению к собственным подданным! Из-за разнообразных кровожадных проявлений его тиранства вся область подверглась опустошению и обеднению, так что и по сей день еще не восстановила своего прежнего могущества.

27 с нами расстались штральзундские послы вместе с несколькими лицами из нашей свиты и служителями, взятыми из Новгорода, чтобы отправиться в Нарву, а оттуда, уже на корабле, к себе на родину.

30 числа мы, в свою очередь, оставили Новгород, также пересев на судно; в течение дня мы достигли яма Мшаги, что составит 10 миль водой и сухим путем; переезд сушей был очень затруднен из-за развалившихся мостов и т. п.

ИЮЛЬ

1 июля, прежде чем мы успели встать, рано утром явился к нам пристав и передал нашим послам запечатанное царское письмо, которым препоручались им 5 русских юношей дворянского рода, которые немедленно и оказались налицо и в полном порядке, чтобы отвезти их в Любек для обучения латинскому и немецкому языкам[35]35
  Б. Ф. Годунов направил за границу для получения образования около 20 молодых людей (в т. ч. в Англию – 4 чел., во Францию – 6, в Любек – 5 чел.). Они скоро выучили иностранные языки, но в Россию возвратился лишь один; 3 чел. служили при дворе шведского короля. Что касается посланных в Любек, то о них в ноябре 1606 г. любекские бургомистры писали царю Василию Шуйскому, что они «непослушливы и поученья не слушали, и что двое из них бежали неведомо за что».


[Закрыть]. Вслед за тем мы пустились в путь в экипажах и, приехав в деревню… (3 мили), отобедали. Того же числа, сделав 7 миль до яма Зуйлова, переночевали.

2 доехали до деревни Дубровны (4 мили), где мы полдничали, и далее до яма Загорье (3 мили).

3, подвинувшись до села Кеп (4 мили), там обедали. В тот же день достигли Пскова (3 мили), где остановились за городом в отдельном доме, стоящем при реке, по-русски называемой Великая, и тут мы прожили до 8 июля.

Тамошний воевода[36]36
  Здесь – Ждан Степанов сын Сабуров.


[Закрыть] (состоящий в кровном родстве с русским царем) почтил наших послов троекратным угощением, прислав нам прекрасных яств и разного сорта напитков; второе угощение состояло более чем из 50 блюд, и сверх того подарил он нам на дорогу добрый бочонок пива, за что мы его как следует и благодарили. Тот же воевода вследствие полученного им царского предписания приказал обоим нашим приставам, при содействии толмача, отвести для нас отдельный дом, в котором на будущее время будут останавливаться и любекские купцы, пользуясь предоставленными им новыми преимуществами, в наше полное и беспошлинное владение. Здесь мы должны упомянуть с сердечным прискорбием, что как в самой Москве, так и по всем местам, где нам пришлось проезжать, царили сильнейшая, неслыханная дороговизна, голод и кручина, так что население целых деревень оказывалось вымершим с голоду в такой мере, что даже в Москве трупы погибших голодной смертью вывозили на 6, 8 и более возах ежедневно. И во время пути мы не раз видали, как бедные люди по деревням собирали барашки орешника или соскабливали с сосен кору, заменяя себе этим хлеб, так что в иных местах вследствие обдирания коры погибли целые сосновые леса. Иногда же эти несчастные люди пекли себе хлеб из соломы и молотого сена. Но хлеб указанных трех видов скорее походил, с позволения сказать, на черный кал или грязь, и в нем не было ни вкуса, ни смака, ни силы, так что те, кто его ел, особенно если удавалось опять попробовать хорошего хлеба, неизбежно умирали. Одним словом, во многих местах вследствие дороговизны и голода положение было в высшей степени плачевное. Но в утешение и на радость бедноты теперь на полях вдоволь уродилось и хлеба, и всяких овощей, так что с Божьей помощью прекратится и голод, и чрезмерная дороговизна.

8 июля мы выехали из Пскова. Простившись с проводившими нас за город нашими московскими провожатыми и поблагодарив их, мы двинулись дальше с новыми проводниками и того же числа доехали до деревни Печки (8 миль); в ней переночевали.

9 утром, перед нашим отъездом, игумен Печорского монастыря[37]37
  Печорский Успенский монастырь расположен в 60 км от Пскова; игумен – Иоаким, переведенный сюда в 1594 г. и в 1605 г. возведенный в сан архимандрита.


[Закрыть], красиво расположенного на горе, возвышающейся над упомянутой деревней среди великолепного высокого березового леса, почтил нас присылкой многочисленных блюд из всевозможной рыбы, постных яств, печенья и т. п., равно как и различных напитков. Здесь же и число данных нам из Пскова для нашей охраны провожатых было усилено до 50 человек; все они ехали верхом и были хорошо вооружены ружьями, саблями, луками и стрелами. Проводив нас до самой границы, а именно до Нейгаузена (4 мили), они, попрощавшись, с нами расстались. Когда мы, как сказано, прибыли на границу в Нейгаузен, то последовало, в виде сигнала, два выстрела, и мы не без затруднений добились себе пропуска. Дело в том, что староста, или местный начальник, не хотел было верить предъявленным нами королевским охранным грамотам, пока наконец, получив вместе с писарем от нас золота, решился пропустить нас – причем, однако, удержал одну из двух наших грамот, так что мы еще в тот же день успели сделать 1/2 мили и затем заночевали в открытом поле.

10 рано утром мы двинулись дальше и, отъехав 3 1/2 мили, остановились в поле для обеда. Потом продолжали путь и, проехав добрых 3 мили, ночевали в открытом поле около заброшенных изб.

11 рано утром продолжали путь до Адселя (4 мили), где, переправясь через речку Аа, по которой отсюда можно плыть в Ригу, отъехали еще с 1/4 мили и остановились обедать. Проехав потом еще 3 мили, ночевали в открытом поле, вблизи покинутых жилищ.

13 мы приехали в Венден (2 мили), некогда служивший резиденцией гроссмейстеру немецкого ордена[38]38
  Совр. Цесис, на территории Латвии. Город известен с 1206 г., являлся резиденцией главы (гроссмейстера) Ливонского ордена католической государственной и военной организации немецких рыцарей-крестоносцев в Восточной Прибалтике в 1237–1561 гг.


[Закрыть]. Предъявив проездную грамоту, немедленно отправились дальше и, проехав 3 мили, расположились для обеда в веселой долине, на берегу быстрого, со свежей водой, потока. Того же числа мы проехали еще около 4 миль и заночевали в поле.

14, доехав до переправы 5 миль, мы заставили перевезти нас через речку Брассель и, после того как закусили, поскольку были голодны, прибыли в тот же день в Ригу. Здесь мы остановились в гостинице, которую держал некий почтенный советник, где и провели некоторое время.

Между тем один достоуважаемый член городской ратуши, равно как и некоторые из рижских граждан и любекских торговых людей, чествовал наших господ послов, щедро одарив их вином и иными предметами; ими было получено свыше 100 штофов вина. Кроме того, представители городского управления не раз посетили послов в гостинице, проводя с ними время в дружеской беседе.

Так как в Риге, лежащей на реке Двине, кончается Лифляндия[39]39
  Немецкое название Ливонии в XIII–XVI вв.; официальное название территории Северной Латвии и Южной Эстонии в XVII – начале XX в.


[Закрыть], то здесь будет уместно с сердечным сокрушением вспомнить, что эта область находится в столь разоренном и опустошенном состоянии, что на всем пространстве от пограничной заставы Новгорода или Нейгаузена и до самого Вендена, то есть на протяжении 25 миль, нам не встретилось ни единого человека (если не считать лежащей на р. Аа усадьбы Адсель, где проживало от 6 до 8 человек). До такой степени казаки разорили все поселения, выжгли и разрушили их, совершая величайшие и неслыханные насилия над бедными жителями, которых они, безжалостно выпытывая у них денег, жгли на огне и всячески мучили, а затем, все-таки получив требуемое от этих несчастных, рубили их насмерть, так что повсюду мы видели как целые, так и рассеченные надвое тела и отдельные человеческие головы валяющимися внутри и вне опустошенных жилищ, между тем как поля стояли заброшенными и необработанными, заросшими сорными травами. Кроме того, по всей Лифляндии, в особенности же в округе Динабургском[40]40
  Динабургом до 1893 г. назывался г. Даугавпилс.


[Закрыть], свирепствовали такая дороговизна и неслыханный голод, что несчастные люди собирали всякую падаль на полях, снимали с виселицы трупы повешенных и вырывали из могил покойников, употребляя все это в пищу. Попущением Божьим дошло даже до того, что убивали родители собственных детей, дети – родителей, мужья – жен и съедали, как об этом подробно рассказывается в прилагаемом повествовании, полученном нами в Риге.

Панорама Риги. XVI в.

Атлас Civitates orbis terrarium

31 июля мы выехали из Риги и, проехав 2 мили, обедали на постоялом дворе, после чего переправились снова через Двину, а потом еще через одну речку. Отъехав далее еще 2 мили до нового постоялого двора, предполагали было там переночевать, но, узнав, что там расположились 250 польских солдат, мы, во избежание грозящей беды, поспешно продолжали путь вплоть до наступления ночи, причем для большей безопасности сделали еще 2 мили и, переправясь через речку, переночевали в открытом поле.

АВГУСТ

1 августа доехали до Митавы[41]41
  Так до 1917 г. называлась г. Елгава, столица Курляндии.


[Закрыть] (1 миля), где отобедали и взяли новые пропускные грамоты. Не решаясь ехать побережьем из опасения крейсеров шведского герцога Карла, насильственного вторжения которого со страхом повсюду там ожидали, ни через Самогитскую область[42]42
  Историческая область в Прибалтике, населенная племенами жмудь и самогиты.


[Закрыть] из боязни перед польскими солдатами, мы выбрали путь через Курляндию[43]43
  Официальное название Курземе до 1917 г. Историческая область в западной части Латвии; древняя Курса. В XIII в. захвачена немецкими рыцарями, часть Ливонии. С 1561 г. Курляндское герцогство и Пилтенская область; в 1795–1917 гг. Курляндская губерния Российской империи.


[Закрыть].

Хотя наши послы и удостоились быть приглашенными от имени нашего милостивого господина курляндского герцога Фридриха[44]44
  Фридрих (1569–1642), герцог курляндский с 1587 г.


[Закрыть] к нему в замок, но из-за спешности своего путешествия, а также и намерения самого герцога отправиться на охоту они от приглашения почтительнейше уклонились. Тем не менее его светлость всемилостивейше приказать изволил приготовить для них в имении Доблен (мимо которого и без того пролегал наш путь) помещение и стол, для чего и был отправлен вперед особый гоф-юнкер. В тот же день мы успели доехать до Доблена (4 мили).

2 достигли Ауца, дворянской усадьбы (3 мили), и хотя получили от ее владельца приглашение к столу, но тем не менее обедали в открытом поле. Доехав того же числа до постоялого двора Шварден (4 мили), в нем ночевали.

3 утром, сначала порядком проплутав, снова выбрались на прямой путь и, доехав до имения Лютринген, принадлежащего курляндскому рейтмейстеру Брауну, неподалеку в поле отобедали, отказавшись от приглашения в усадьбу, причем лютрингенский староста любезно предоставил нам бочонок пива, кур, рыбы, хлеба, раков и пр. Того же числа прибыли в княжеское имение Шрунден в 6 милях от Шварденского постоялого двора и там ночевали.

4, достигнув княжеского же имения Амботен (3 мили), обедали на постоялом дворе. Затем, доехав до княжеской мызы[45]45
  Эст. mois, в Эстонии – отдельная усадьба с хозяйственными постройками, хутор.


[Закрыть] Каллетен (4 мили), переночевали в открытом поле.

5, добравшись до села Рутцау (5 миль), обедали там, а приехав в городок Поланген (4 мили), остались в нем ночевать. Здесь, несмотря на представленные нами королевские польские проездные грамоты, жиды чуть не насильно намеревались взыскать с нас пошлину и отступились, только когда мы пригрозили пожаловаться королевскому величеству.

6 мы прибыли в Мемель[46]46
  Официальное название г. Клайпеда до 1923 г.


[Закрыть], до пограничной заставы Прусского княжества 3 мили, где должны были взять новые паспорта, здесь же мы и отобедали. В тот же день мы переправились через Куриш-Граф и в стоящем на той стороне постоялом дворе провели ночь.

7, доехав до постоялого двора… (3 мили), там ночевали.

8, сев в лодки, плыли до Заркау (9 миль), между тем как наши экипажи следовали за нами по песчаному морскому побережью.

9 пришел наш обоз в Заркау, и в течение дня мы еще успели доехать до морских купаний Кранц.

10 продолжали путь до Кенигсберга.

11 в названном городе отдыхали.

12 выехали дальше и, достигнув княжеской усадьбы Бранденбурга (3 мили), пообедали, между тем как мой господин был приглашен в замок, где беседовал и обедал с королевским польским и шведским послом г. Самуилом Ласким[47]47
  Публикаторы 1896 г. отмечают, в частности, что он, будучи королевским ротмистром, в 1598 г. был послан Сигизмундом III в Швецию с дипломатическим поручением.


[Закрыть].

13 продолжали свой путь, проехав сперва через городок Гейлигенбейль, где существует иезуитская школа, до Фрауенбурга (4 мили), и там отобедали. Того же числа, доехав до Эльбинга (4 мили), в нем переночевали.

И так как с Божьей помощью дальше мы ехали по раньше пройденному нами пути, то считаем излишним описывать остальную часть дороги до Любека, а заметим вкратце, что отсюда до Данцига мы проехали 9 миль, от Данцига до Штетина 45 миль и от Штетина до Любека 38 миль, в который мы благополучно и прибыли 29 августа, завершив наше дальнее и продолжительное путешествие.

Приведенное описание путешествия в Московское государство сообщено мне моим бывшим помощником Антонием Линдштеденом из Любека, который и сам туда ездил, состоя на службе у любекского секретаря г. Иоганна Брамбаха, в виде дословной выписки из веденного его господином дневника, которую он собственноручно исполнил в 1604 г.

Томас Смит
Сэра Томаса Смита путешествие и пребывание в России. Отрывки из путевых заметок

(перевод И.М. Болдакова. СПб., 1893)

Портрет царя Бориса

из Царского титулярника конца XVII в.

Немного дней спустя до нас дошли выдававшиеся за верные вести о внезапной и преждевременной смерти государя; в виду того, что ни наш пристав, ни воевода, ни епископ, даже десятью днями позднее, ничего о том не знали или делали вид, что не знают, мы пока были готовы сомневаться, но лишь до тех пор, пока мистер Мерик не уведомил об этом посланника особым письмом. Эти известия были послу крайне не по душе, являясь большою помехой во многих отношениях; и по зрелом обсуждении, так как все его мысли тогда были сосредоточены на этом, он решил немедленно послать, с соответствующею целью, гонца в Москву. Поэтому, встав на следующее утро раньше обыкновенного, он призвал к себе приставов, которые немедленно же явились к нему и внимательно выслушали его, проявив большую печаль и тревогу, хотя были настолько осторожны, что сделали вид, будто не поверили, несмотря на то, что посол самолично сообщил им о дне и часе кончины царя Бориса, и как происходило его погребение. Но сам он вполне верил полученным им известиям, почему и дал им понять, что желает отправить гонца с письмом к бывшему царевичу, а ныне их предполагаемому государю, и его советникам по весьма важным делам. В виду этого, посол просил предоставить его гонцу в потребном количестве подводы и провожатых, каковая просьба и была исполнена не позже как через час времени, испрошенный приставами на размышление и для совещания с епископом и местными властями, при чем неожиданность просьбы и печальная ее причина сначала несколько озадачили их головы, способные лишь в редких случаях на быстрые решения, если только речь не идет о спанье. Тогда посол назначил в эту экстренную поездку мистера Эдв. Черри (да лучше нельзя было и выбрать), как человека, владеющего русским языком, знакомого с настроением различных партий в стране и, благодаря своей обходительности, без труда могущего уладить все ему нужное в каждом городе; к тому же он, без сомнения, хорошо понимал всю важность данного ему поручения, которое именно он только мог исполнить с надлежащею тщательностью и быстротой. Таким образом, он на самом деле являлся единственным подходящим в данном случае лицом, как в силу постоянного внимания к нему со стороны посланника, так и свойственных его характеру услужливости и рачительности, многократно засвидетельствованных при исполнении им обязанностей в отношении к особе милорда, с первого же дня отъезда из Архангельска и по сей день. Итак, сделав все нужные приготовления в виду поспешной поездки и данного ему важного поручения, мистер Черри в сопровождении одного из царских дворян предпринял свое опасное и трудное путешествие. Теперь было бы уместно в моем рассказе поговорить несколько подробнее о смерти царя Бориса и о причине его болезни, равно как о его физической природе, наружности и темпераменте, о способах его политики, о наследовании после него царевича, о сетовании бояр и пересудах, возникших в простом народе; все это я мог бы исполнить без особенного для себя труда. Но я хорошо знаю, сколь неприятную задачу берет на себя тот, кто принимается писать о царственных особах и их политике, и это тем в большей мере, чем правдивее притом захотел бы он быть, если только он не обладает пером Платона. Поэтому сознавая, чего стоит для независимого ума браться за подобный сюжет, я предпочитаю скорее заслужить упрек в малодушии, чем желать подвергнуться малейшему порицанию; и только ради того, чтобы не сочли меня вовсе немым в наш столь болтливый век (что особенно чувствовалось во время нашего пребывания в России), или совсем неспособным на правдивый рассказ, я приведу здесь кое-какие данные, так как, по-моему, тот просто глупец, кто ничего не умеет сказать при удобном случае. Смерть царя Бориса случилась совершенно внезапно и к тому же при весьма странных обстоятельствах. Через каких-нибудь два часа после обеда, когда по обыкновению присутствовавшие при этом врачи уже удалились, оставив царя, по их убеждению, в добром здоровье, о котором свидетельствовал и его хороший аппетит за обедом, – государь вообще любил хорошо и плотно покушать, хотя теперь позволительно думать, что в этом он даже доходил до излишества, – он вдруг не только почувствовал себя дурно, но и ощутил боли в желудке, так что, перейдя в свою опочивальню, сам лег в постель и велел позвать докторов (которые успели уже разойтись). Но прежде, чем они явились на зов, царь скончался, лишившись языка перед смертью. Незадолго до своей кончины, он, по его собственному желанию, с величайшею поспешностью был пострижен в иноческий чин, с наречением ему нового имени. Одному Богу известно, была ли тому иная причина, кроме огорчения, душевной скорби и всяких забот по поводу смуты и крайне малоуспешных военных действий, так что приходилось опасаться самого худшего; но кто вспомнит о Промысле Божием и, с другой стороны, о происках покойного царя ради достижения власти, в связи с присущею человеку греховностью, и сопоставит все это одно с другим, тот сочтет себя в данном случае если не вполне удовлетворенным, то по крайней мере успокоенным. Передавалось также и, как я убежден, вполне достоверным образом, что когда, уже во время этого его нравственного состояния, некоторые из членов Боярской Думы и из остального боярства спросили Бориса, не желает ли он, чтоб они вторично присягнули царевичу, и не думает ли он сам передать ему власть, он, дрожа всеми членами, дал такой ответ: «как Богу угодно и всему народу», тем самым как бы заранее признавая достаточною уже прежде принесенную ими присягу, но отчаиваясь в присяге всенародной, не говоря уже о его страхе Божьего суда. О наследовании престола царевичем я расскажу впоследствии. Что же касается сетований бояр по поводу смерти царя Бориса, то если кто подумает об этой внезапной утрате, как раз в самый разгар смуты, их лучшего и мудрейшего руководителя, избрание которого на царство было с самого начала ими же приветствовано и, с другой стороны, о крайней неопытности наследующего ему царевича, а вместе с тем припомнит разные злоумышления, в течение долгого времени чинимые семьей и родственниками Годуновых, которые с уверенностью рассчитывали на их полную успешность, между тем как теперь, при всеобщем убеждении в законности прав Димитрия, все их надежды должны были рушиться, – тот легко поймет и эти сетования, и тревогу и опасения в среде бояр, как людей, совесть которых удручена страхом. А так как в этом многоголовом звере – народной толпе, в которой никто не заботится о том, что и как он говорит, каждый естественно относится с подозрением даже к лучшим людям, то как же могли бы бояре оставаться при всем этом спокойными, когда они-то и суть наихудшие из всех? Между тем, в народе шла молва о том, что царь отравился, что новоявленный Димитрий возложил на себя корону, царевич заключен в темницу, бояре сражаются в войске, большинство ближайших царских советников бунтуют, а купцы разбежались. Но живя под властью такого правительства, эти люди безразлично относятся к чувствам разрозненности и единения, необходимости и желания, надежды и страха, так что они всего менее заботятся о том, кто управляет ими, хотя во всякой другой, более образованной стране с ними справились бы без затруднения. Но здесь каждый подданный может опасаться, что ему отрежут язык, если он будет все высказывать, отрежут уши, если он будет все слышать и, наконец, он будет лишен жизни, если, во что-либо уверовав, вздумает выступить на защиту своих убеждений.

Вступление войск Лжедмитрия I в Москву.

К. Ф. Лебедев. 1890-е. Местонахождение неизвестно

Что касается особы царя Бориса, это был рослый и дородный человек, своею представительностью невольно напоминавший об обязательной для всех покорности его власти; с черными, хотя редкими волосами, при правильных чертах лица, он обладал в упор смотрящим взглядом и крепким телосложением. Монарх, постоянно колебавшийся между замыслом и решением (притом всегда направленным более к выгодам для государства, чем для самого государя), сосредоточенный на зачинаниях, которым не суждено было осуществиться до самой его смерти; никогда не действовавший прямо, но постоянно только интриговавший (будь то в своем рабочем кабинете, или же в Боярской Думе); государь, которого не столько любили, сколько ему повиновались, и которому служили более из страха: сам охраняемый своею властью более, чем всякое частное лицо, на что, быть может, был вынуждаем постоянными войнами, но до крайности угнетавший своих бедных подданных и прикрывавший свою тиранию тонкою политикой, как человек, которого продолжительная опытность в совершении самых противоположных поступков научила управлять лучше именно таким способом, чем сообразуясь с справедливостью и совестью. Но овладев посредством хитрости короной, на которую не имел права, он проявил много ума для дальнейшего удержания ее за собою, считая меньшим позором для себя добычу царства незаконным путем, чем утрату его потом каким-либо иным образом. Кроме всего этого, царь Борис несомненно проявлял и много истинного величия и уменья управлять во всех сферах, за исключением области собственного духа. Трудно решить, был ли он в большей мере расположен к иностранцам, чем сколько был строг и правосуден в отношении своих подданных; или исполнен ненависти и жестокосердия к своим врагам. В обхождении своем, при всем соблюдении царственной величавости, он сообразовался с установившимися обычаями общественной жизни. Государем он был настолько же, насколько и отцом: все его речи, намерения, наблюдения, происки, решения и действия, казалось, имели в виду только жизнь его возлюбленного сына, без которого он никогда ничего не обсуждал, ничего не предпринимал и даже не молился. При приеме послов и во время переговоров имя царевича упоминалось на ряду с его собственным; своею любовью к сыну как бы желая внушить любовь к самому себе, он, казалось, при всяком случае хотел иметь его у себя перед глазами и крайне неохотно отказывался от его присутствия. Я не могу удержаться, чтобы не дать читателю попробовать плода, созревшего на таком своеобразном дереве. Однажды некто, человек ученый и много путешествовавший по свету, стал убеждать царя Бориса, чтоб он предоставил царевичу возможность пользоваться большим отдыхом при его занятиях, так как это в равной мере содействовало бы и его долголетию, и просвещению его ума, и совершенствованию его души. На это государь, как рассказывают, отвечал: «Один сын все равно, что ни одного сына; нет, я убежден, что и три сына были бы для меня в полсына; но имей я шестеро сыновей, тогда я смело сказал бы, что у меня есть сын. А теперь как я могу хоть на один миг с ним расстаться, когда я не уверен, что в этот миг он не перестанет быть моим?»