Текст книги "Мышление и наблюдение (сборник)"

Но кто же тогда были великие учителя Абхидхармы – все-таки люди? С точки зрения Абхидхармы ответ будет: да и нет. «Да», потому что, как учителя, продолжатели и распространители традиции, они совершали человеческие действия, говорили на человеческих языках и писали, как писали другие люди. «Нет», потому что тексты, с которыми они работали, были дхьянические, произведены в дхьяне, имели сверхчеловеческое, сверхмирное (P. lokuttara) содержание и были трансцендентально познаваемы. Да и сам великий мастер Абхидхармы был человеком только условно, то есть по условиям контекста его проповедования и учительства. Более того, он был философом только в силу своей не-принадлежности к людям (а не наоборот). Именно поэтому Буддхагхоша утверждает, что Абхидхарма – это Высшая Истина и оттого она – не для людей, только для Будд и Благородных.

Нигде буддийский образ мышления не манифестировался с такой силой и ясностью, как в Абхидхарме. Абхидхарму я рассматриваю как философию par excellence. Буддийская философия, по-видимому, ведущая свое начало от философских фрагментов в сутрах Палийского канона, обрела свою форму как философия в текстах палийской Абхидхармы и письменных комментариях на эти тексты. В заключение уточним само понятие «абхидхармистский». Здесь это слово употребляется в трех смыслах. Во-первых, оно значит «принадлежащий комплексу текстов, именуемому „Корзина Абхидхармы“ Палийского канона». Во-вторых, оно обозначает те фрагменты и высказывания (Будды) в сутрах, на которые позднее мастера Абхидхармы ссылались как на абхидхармистские. В-третьих, абхидхармистскими считались все идеи, положения и высказывания, которые, несмотря на их источник, мастера Абхидхармы рассматривали как правильно выведенные из первичных абхидхармистских постулатов.

Семинар тринадцатый

[242]242
  «Собрание Драгоценностей» (Skr. ratnakūta) считается (предположительно) самым ранним сборником сутр Большой Колесницы, Махаяны. См.: Warder А. К. Indian Buddhism. Deli, 1970. P. 356. Входящая в этот сборник «Кашьяпа-Париварта-Сутра» является, по-видимому, наиболее философски важным сочинением ранней Махаяны в целом. Санскритская, тибетская и китайская версии этой сутры были впервые опубликованы фон Сталь-Хольштейном: The Kāšyapa-Parivarta / Ed. by baron A. von Staël-Holstein. Changhai, 1926.


[Закрыть]

[I] …То, что «атман есть», – это одна крайность[243]243
  Или «конец», «предел», см. в тексте II.


[Закрыть], а то, что «атмана нет», – другая. Это, о Кашьяпа, и так понятно (всякому понимающему). Но то, что посередине, срединность, – это никак не очевидно[244]244
  Точнее, «неразличимо» (Skr. anābhāsa).


[Закрыть], (ибо) бесформенно[245]245
  То есть неощущаемо, невоспринимаемо, ибо то, что не имеет формы (Skr. arūpya), не может быть воспринято органами чувств.


[Закрыть] и невыразимо[246]246
  Точнее было бы сказать «непонятно», хотя возможно также и «необъяснимо» (Skr. avijñāptika). Это крайне трудное эпистемологическое понятие.


[Закрыть]. Срединность постигается (только) посредством рефлексивного исследования реальности Дхарм[247]247
  Это – эпистемологическое понятие (и обозначающий его технический термин; Skr. bhūtāpratyaveksā), по-видимому, впервые введенное в этой сутре.


[Закрыть], которое и есть Срединный Путь[248]248
  Здесь – точно в том же смысле, как он определялся в тексте I (но в санскритской терминологии Срединный Путь – madhyamāpratipadā).


[Закрыть]. Подобным же образом, о Кашьяпа, если кто скажет «мысль реальна»[249]249
  Skr. bhūtacitta, может значить как «мысль о действительно сущем», так и «действительно сущая мысль».


[Закрыть], то это будет одной крайностью, а если скажет «мысль нереальна», то другой. Ибо в смысле Срединного Пути срединное здесь – не в мысли, не в уме, не в сознании, всего этого просто нет. Таков Срединный Путь[250]250
  См.: The Kāšyapa-Parivarta. P. 82–86.


[Закрыть].

Опять же, Кашьяпа, в рефлексивном исследовании реальности Дхарм – это не из-за Пустоты все Дхармы пусты, а из-за того, что каждая Дхарма пуста сама по себе. И это не по причине Беззнаковости все Дхармы беззнаковы, а оттого, что каждая Дхарма беззнакова сама по себе, ибо беззнаковы Дхармы в силу их Дхармичности… Оттого-то, Кашьяпа, пуста и личность[251]251
  Сказанное предполагает радикальное изменение в общей ориентации восприятия. Вместо направленности на человека, на личность оно становится направленным на пустотность самих понятий «человек», «личность».


[Закрыть], пусты и бытие и небытие, возникновение и уничтожение; пусто будущее, прошлое и настоящее. Да что там, пуста и Пустота. Ищи основание в Пустоте, не в личностях и не в бытии. Ибо непосредственно проникающий мыслью в Пустоту уже нашел в ней свое основание и поддержку. Так говорю я тебе, Кашьяпа. Те же, кто ищет в Пустоте теорию, не понимают, что Пустота – это лекарство от всех теорий, концепций и точек зрения, оттого они и не вылечатся, ибо неизлечимы[252]252
  The Kāšyapa-Parivarta. P. 94–97.


[Закрыть].

[II] …Сказал тогда Будде (великий) Бодхисаттва Манджушри: «Если сыновья и дочери из хороших семей захотят знать состояние Буддства, то пусть они его знают не как состояние глаза, не как состояние уха, не как состояние тела и не как состояние ума. О Будда, прославленный во всех мирах, состояние Буддства – это не-состояние. Теперь поведай мне, что такое Полное Совершенное Пробуждение?»

Будда: «Это состояние Пустоты, ибо все понятия и идеи равны в своей пустотности. Это состояние полного отсутствия желаний, ибо три области вселенной[253]253
  То есть земля, небо и подземный мир.


[Закрыть] равны (в своих стремлениях и желаниях). Это состояние Беззнаковости, ибо все знаки равны. Это состояние не-действия, ибо все действия равны. И это – состояние необусловленности, потому что все обусловленные Дхармы равны (в своей обусловленности)»[254]254
  Фрагменты [II] взяты из издания: A Treasury of Mahāyāna Sūtras / Transl. from Chinese by Gārma Chang. Delhi: Motilal Banarsidas, 1991. P. 123.


[Закрыть].

Манджушри: «О прославленный во всех мирах, что такое состояние необусловленности?»

Будда: «Отсутствие мысли – вот что такое состояние необусловленности. Однако в какой же это равности пребывает Татхагата, в равности чему или кому?»

Манджушри: «Татхагата пребывает точно в той же равности, в какой пребывают те живые существа, которые действуют под влиянием желания, невежества и ненависти. Рассуждая дальше подобным образом, мы приходим к мысли, что если бы не было Пустоты, то кто бы мог тогда говорить о желании, невежестве и ненависти. Сказал же Будда: только потому, что есть не-возникновение, не-становление и не-действие, мы можем говорить о возникновении, становлении и действии…»

Будда: «Дхармы в их реальности не постигаются Высшей Мудростью как произведенные из Пустоты. И не созерцанием (постигаются они) как пустые: они и так пусты сами по себе»[255]255
  The Kāšyapa-Parivarta. P. 123.


[Закрыть].

[III] Будда: «Таким образом, о Кашьяпа, Бодхисаттва, который рождает первую Мысль Пробуждения, уже сбросил скорлупу неведения, избавился от всех помрачений, производимых с дурными и неосознанными действиями, и разогнал кромешную тьму ложных идей и взглядов, – он, Кашьяпа, превзошел и Учеников и Пратьека-Будд»[256]256
  Имеется в виду троичная махаянская классификация «персон» Малой Колесницы на тех, кто был учениками Будд, шраваками, тех, кто достиг архатства в этом рождении, архатов, и тех Будд, которые оставались Буддами для себя и никого не учили, Пратьека-будд.


[Закрыть].

[IVA] Будда: «Мысль, о Кашьяпа, невозможно воспринимать ни снаружи (тела)[257]257
  К тому, что как бы внутри тела находятся пять агрегатов индивидуального существования, скандх, а также все психические и психофизиологические механизмы, связанные с чувствованием и восприятием.


[Закрыть], ни внутри (его), ни в пространстве между телом и тем, что его окружает. Мысль бесформенна, неосознаваема, неузнаваема, невыражаема, несхватываема, неуследима. Она невидима для всех Будд. Мысль подобна майе, появляющейся в различных формах нереальности. Она как ветер, что носится то здесь, то там, его не схватишь, он везде и нигде. Мысль подобна течению реки без истока. Она как пламя светильника, пламя, что горит в силу (скрытых от глаз) причин его горения. Она подобна молнии, сверкнувшей на мгновение, не имеющей своего места.

Мысль, о Кашьяпа, не достижима ни в каком, пусть самом тщательном исследовании. А что недостижимо, то непостижимо, невоспринимаемо. А что невоспринимаемо, то не может быть ни прошлым, ни настоящим, ни будущим. А то, что не может быть ни прошлым, ни настоящим, ни будущим, то находится вне времени. То же, что находится вне времени, то не есть и не не-есть. Но ни сущее, ни не-сущее – это нерожденное. Нерожденное же не имеет своей природы, свабхавы. Но не имеющее своей природы не возникает, а то, что не возникает, не прекращается, никогда не прекратится. А непрекращаемое не приходит, не уходит, не появляется, не исчезает. Не знает оно ни смерти, ни рождения. Значит, оно – без санскар. А что без санскар, то и есть Род Благородных»[258]258
  «Род» (Skr. gotra) Благородных включает в себя всех, кто вступил на Путь.


[Закрыть].

[IVB] Будда: «Сознание движется то в одну сторону, то в другую, приходит, уходит, переходит, переселяется (из одного рождения в другое). Как порыв ветра, само не имея ни цвета, ни формы, оно понуждает вещи и существа принимать различные формы. Сознание манифестирует себя в действиях, в силу факторов Взаимообусловленного Возникновения. О нем можно судить только по конечному эффекту, производимому этими действиями. Сознание появляется в теле, как лицо появляется в зеркале. Лишенное формы, не имеющее своей сущности и природы, оно проявляется в чувствах, восприятии, идеях и понятиях. В теле сознание подобно невидимой сущности тьмы».

Будда: «…Возьмем для примера деревянную куклу, которая прыгает, танцует, движимая и управляемая невидимыми веревочками. Чьей силой она движется? Силой кукловода, конечно. Самого его мы не видим, только по его внешним действиям можем делать вывод о его существовании. Так же и тело производит все движения силой сознания, оно – кукловод, ведущий куклу тела. Когда сознание покидает тело живого существа, то в последний момент перед его смертью оно сочетается с силой памяти, и вместе они образуют семя существования для следующего рождения данного живого существа»[259]259
  A Treasury of Mahāyāna Sūtras. P. 224–227, 378–381.


[Закрыть].

[V] Царица Шримала: «О Будда, прославленный во всех мирах, всех Дхарм неисчислимых, немыслимых достиг Татхагата, Дхарм, воплощающих Высшую Мудрость Освобождения, Дхарм, которые в совокупности и есть Тело Дхармы. Но когда Тело Дхармы не отделено от грязи и помрачений феноменального мира, сансары, когда оно внутри этого мира, тогда оно называется Зародыш Татхагаты. Все круговращение смертей и рождений, вся сансара имеет своей основой Зародыш Татхагаты, Татхагата-гарбху. Поскольку Зародыш Татхагаты вечен, постоянен и неразрушим, начало феноменального мира сансары неустановимо, непознаваемо. О прославленный во всех мирах, ведь круговорот смертей и рождений сам означает прекращение (деятельности) органов чувств и немедленное возникновение новых органов чувств и нового восприятия. Однако Зародыш Татхагаты не возникает, не исчезает, не прекращается, не иссякает. Стало быть, он за пределами мира обусловленных Дхарм, но он-то и есть основа и основание для всех обусловленных Дхарм. Он поддерживает все и держит в себе все Дхармы. Зародыш Татхагаты есть и Знание Татхагаты о Пустоте. Только Будды-Татхагаты знают Зародыш Татхагаты, свидетельствуют ему».

(0) Что делать? Переход в этом семинаре от философии Малой Колесницы, или хинаяны, к философии Большой Колесницы, или Махаяны (кстати, напоминаем, что противопоставление друг другу этих Колесниц было введено post factum учеником Нагарджуны Арьядевой в конце III века), ставит нас в позицию наблюдателей истории философии. Поэтому нам придется сначала разъяснить эту позицию «внешнего» наблюдателя. До самого последнего времени в изучении истории буддизма мы имели дело с двумя альтернативными историческими концепциями. Первая, эволюционистская, выводит все поздние и позднейшие формы религии и философии буддизма из (пока еще гипотетического) «раннего исторического буддизма», часто отождествляемого (также гипотетически) с буддизмом Малой Колесницы, то есть с хинаяной (обычно называемой тхеравада, Учение Старейшин Сангхи). Тогда Большая Колесница, Махаяна, оказывается происходящей из Малой Колесницы через промежуточные версии, такие как махасангхьика, сарвастивада и так далее. Вторая концепция, преформистская, исходит из позднейшего тантристского представления о том, что Будда в самом начале своей миссии проповедовал учения обеих Колесниц (да и тантризм в придачу), но различным контингентам учеников, которые впоследствии создали свои устные и письменные традиции распространения Дхармы в пространстве и продления ее во времени. Таким образом, собственно история буддизма начинается, согласно этой концепции, после одновременного изложения Буддой всех версий Дхармы. То же, что было до этого мифологического события, относится к до-истории, обычно к особому периоду, кальпе, предшествовавшему нынешнему периоду так называемой истории.

В нашей «наблюдательной» позиции мы исходим из двух эпистемологических предпосылок, в которых предполагаем возможность нетривиальных выводов в отношении перехода от философии Малой Колесницы к философии Большой Колесницы. Первая предпосылка нашей наблюдательной позиции является отрицательной в том смысле, что она противоречит эпистемологической концепции генезиса научного знания; концепции, нашедшей свое наиболее крайнее и четкое выражение в последних работах Эдмунда Гуссерля. Формула «сущность (всякого) научного знания – в аксиомах, образующих его генезис» отвергается нами в пользу предположения о возможности одновременного существования нескольких первичных аксиом, лежащих в основе генезиса данного научного (философского, религиозного, какого угодно) знания или даже нескольких генезисов для одного рассматриваемого нами знания. Тогда первая предпосылка будет называться предпосылка полигенезиса учения Большой Колесницы.

Вторая эпистемологическая предпосылка нашей наблюдательной позиции может быть сформулирована следующим образом. В рассмотрении любой историко-философской проблемы следует отдавать предпочтение философии как тому общему, что включает в себя историю как частный случай, а в рассмотрении философии отдавать предпочтение ее самоосознанию, то есть сумме ее мыслей о самой себе, которые и должны лечь в основание нашего философствования о данной философии. Это – предпосылка философской привилегированности; история философии – это осознание себя (данной) философией, изменяющейся во времени.

Вообще, поскольку мы не занимаемся специально хронологией буддийского философского мышления, такие слова, как «начало», «развитие», «расцвет», «упадок», являются для нас не более чем искусственно введенными и случайно выбранными точками или моментами нашего собственного философствования по поводу содержания махаянских текстов этого семинара. Сейчас эти тексты являются объектом нашего неуемного философского любопытства (заметьте, здесь «философское любопытство» – это обозначение особой интенциональности). Но все-таки возможно ли, с учетом сделанной выше оговорки и в свете эпистемологического постулата философской привилегированности, говорить о начале философии Большой Колесницы? Сам я по культуре, воспитанию и образованию являюсь человеком, склонным к историко-генетической модели всего познаваемого, и с трудом отхожу от нее – но только в рассмотрении другого, чужого, «не моего» философского мышления. Ничего не поделаешь, ведь великие философы Большой Колесницы ни в коей мере не были людьми, мыслящими исторически. Ибо были они людьми, мыслящими традиционно. То есть для них генезис любой концепции четко редуцируется к условной последовательности передачи знания от учителей ученикам, а от них к их ученикам, последовательности, начало которой безнадежно утеряно в бездонном недатируемом прошлом доисторических кальп. Что касается нас, то мы бы могли представить себе этот редуцированный к традиции квазиисторический генезис в виде набора основных тем, к которым нас будут вновь и вновь отсылать буддийские священные (то есть приписываемые Будде) тексты, сутры и ученые трактаты, шастры. Собственно говоря, последовательность таких отсылок и лежит в основе традиции как квазиисторического процесса, в то время как основные темы являются как бы точками, в которых кристаллизуется философское содержание текстов. В содержании фрагментов сутр этого семинара мы выделяем пять таких основных тем.

(1) Срединность. В Первой Проповеди Будды (см. текст I) срединность – это позиция. Пусть необыкновенная, единственно правильная, исключительная, но все же – позиция. Во фрагменте из Кашьяпа-Париварта-Сутры, которым открывается этот семинар, срединность поднята на уровень трансцендентальной умопостигаемой сущности, но вместе с тем – и это совсем не противоречие, а обычный буддийский перенос (строго говоря, это и есть «метафора» в буквальном смысле слова) члена одного класса в другой на основании общего для них обоих признака – она может быть постигнута посредством особого типа исследования, которое называется «рефлективное исследование Дхарм». В таком исследовании срединность в большей степени видится как то, что есть между двух противоположностей, нежели как способ познания этих противоположностей в их ошибочности и неправильности. Иначе говоря, здесь срединность превращается из квазиэпистемологической категории в онтологическую категорию недостижимой реальности всего сущего (Skr. bhūtatā).

(2) Пустотность в тексте XIII представлена во всех своих трех аспектах. В позитивно-синтетическом аспекте она является имманентной во всех Дхармах: все Дхармы пусты не потому, что они познаются или созерцаются как пустые, а потому, что каждая из них, взятая в отдельности, пуста, как она есть. В своем негативном аналитическом аспекте пустотность приближается по своему смыслу к идее универсальной лишенности, которая находит свое выражение в таких формулировках, как, скажем, «все вещи не являются самими собой», что можно понимать и в смысле «все вещи равны в том, что не являются самими собой». Равенство Дхарм здесь вторично и производно от лишенности всех вещей их отличительных признаков. Все Дхармы пусты, необусловленные Дхармы равны обусловленным, а последние равны между собой в силу их лишенности каких бы то ни было признаков. Эта универсальная привативность имеет своим интереснейшим философским следствием идею о не-состоянии. Так, состояние буддства является не-состоянием, или, точнее, не-состояние и есть состояние буддства в смысле Пустотности. Аналогичным образом мы можем говорить о не-действии как о действии в смысле Пустоты и, наконец, о не-мысли как о любой необусловленной Дхарме, синонимичной Пустотности.

В своем позитивно-аналитическом аспекте Пустота уподобляется чистому пространству. Последнее по определению не дуально, как не дуальны Нирвана, буддство и Дхармичностъ (Skr. dharma-dhātu), хотя, в отличие от них, чистое пространство может делиться на стороны, сферы и так далее. Более того, Пустотность в своем позитивно-аналитическом аспекте часто называется «истинной формой реальности» – несколько загадочное название, в котором имплицирована идея одной формы одной реальности.

(3) Мысль Пробуждения (Skr. bodhicitta), весьма кратко описанная в Кашьяпа-Париварта-Сутре, является не только новым понятием Большой Колесницы, но и другой, особой сущностью, радикально изменившей направление всего буддийского философствования. В самом простом истолковании Мысль Пробуждения – это мысль (намерение, желание, решение) стать Буддой. В этой же сутре говорится о двух ограничительных характеристиках Мысли Пробуждения. Первая из них приписывает Мысль Пробуждения тем существам, саттвам, которые уже вступили на путь достижения Полного и Абсолютного Пробуждения, то есть Бодхисаттвам. Вторая же ограничительная характеристика заключается в том, что Мысль Пробуждения полагается первой мыслью каждого Бодхисаттвы и сама генерируется им. Отчего один из эпитетов Бодхисаттвы – это «производитель», «генератор» (Skr. utpādika). Чем же тогда является Мысль Пробуждения как мысль: такой же серией возникновений мыслей или «случаев» мысли, как и (все) другие мысли, рассматриваемые в их объективности? (Здесь «объективный» значит «рассматриваемый как не имеющий субъекта».) Или Мысль Пробуждения – это случай или последовательность случаев состояний сознания, приписываемых Бодхисаттве? Вопрос, я думаю, приглашает к феноменологическому ответу. Тогда моим пробным операциональным определением будет следующее: Мысль Пробуждения, согласно ранним сутрам Большой Колесницы, – это сложная интенциональность, включающая в себя и условного «субъекта», то есть Бодхисаттву и те опять же условно принимаемые за «объективные» состояния сознания, которые могут быть этому Бодхисаттве приписаны post factum.

Но в каком отношении Мысль Пробуждения находится к мысли вообще и к возникновению мысли (в абхидхармистской трактовке)? На этот вопрос можно с уверенностью ответить следующее. Весь ход развития философской мысли Большой Колесницы отмечен напряжением, возникающим снова и снова между абхидхармистской концепцией мысли как возникновения мысли и другими («новыми») концепциями, требующими радикального пересмотра абхидхармистских аксиом.

(4) Разъяснение о мысли в Кашьяпа-Париварта-Сутре дает самую краткую и точную характеристику мысли и мышления во всей махаянистской литературе. Главное в этом разъяснении – то, что оно определяет основное направление в исследовании мысли и мышления ранними мыслителями Большой Колесницы. Идя по их стопам, мы не спросим у мысли: «Откуда ты?» Ибо из данного в нашей сутре разъяснения мы уже поняли, что мысль – не «откуда», а «куда», так как она объективно направлена из «ниоткуда» своего возникновения в «никуда» абсолютной необусловленности Нирваны и Рода (готры) Благородных. Тогда в порядке поверхностной историко-философской аналогии мы могли бы заключить, сказав, что как у Парменида (по Хайдеггеру, во всяком случае) мысль есть мысль о бытии, так у ранних махаянистов мысль есть мысль о Пробуждении.

Во фрагментах из других сутр «Собрания Драгоценностей» проводится четкое различие между мыслью и сознанием, отсутствующее или едва намечаемое в сутрах и Абхидхарме Малой Колесницы. Это различие имело чрезвычайно важные последствия для поздних махаянистских школ Индии, Китая и Тибета. Я думаю, что для нас понимание этого различия может начаться с рассмотрения различия между пространством (topos) и местом (locus). Ведь, как об этом уже говорилось выше, мысль находится в слабой корреляции с пространством. «Слабой» в том конкретном смысле, что она не может быть обнаружена в каком-то конкретном месте в пространстве. Иначе говоря, у мысли просто нет своего места. Тогда единственно, что может быть о ней сказано, – это ее направление, ее «куда».

Однако сознание, как «то, что перевоплощается», движется в пространстве от одного тела к другому. Тело – его место, хотя при этом оно не может быть локализовано внутри тела или отождествлено с каким-либо органом последнего. Но сознание коррелируется с пространством, занимаемым телом, в максимально «сильном» порядке. Притча о куклах и кукловоде прекрасно иллюстрирует эту корреляцию. Здесь сознание – не просто «внутри тела», – сказать это было бы непростительной тривиализацией, попробуй найди кукловода внутри куклы, смешно, – но оно создает все пространство сцены, включая и аудиторию, и ландшафт.

Таким образом, сознание является сложным функционирующим целым, тогда как мысль (в ее возникновении) остается атомарным фактом или событием. Именно в своем функционировании сознание подпадает под власть Взаимообусловленного Возникновения. Мысль же не имеет никакой функции, кроме ее возникновения и исчезновения. Далее о сознании можно сказать, что в каких-то случаях оно находится вне топоса, пространства своего функционирования. В то время как мысль, движущаяся в пространстве, не имеет ни «вне», ни «внутри» в качестве своих топологических индикаторов. Поэтому сказать, что «сознание находится в теле», будет не более чем полуистиной, ибо – как это было сказано Буддой – сознание не «находится» в теле, а появляется, подобно лицу, появляющемуся в зеркале.

И наконец, в отличие от мысли, которая может быть кармически благой, дурной или нейтральной, сознание полагается нейтральным по преимуществу. Это приводит нас к еще одному различию между мыслью и сознанием, различию, установление которого имело весьма важные последствия для дальнейшего хода буддийской философской мысли. Посмотрите, в знаменитой строке Дхаммапады (см. текст I, 1): «Если кто-то действует и говорит с нечистой мыслью…»: «кто-то» противопоставлен «мысли» как условный субъект мышления противопоставлен мышлению. С точки зрения концепции сознания в «Собрании Драгоценностей» этот «кто-то» и есть сознание. Или даже: с этой точки зрения сознание и есть этот «кто-то» Дхаммапады. В этом можно увидеть решительный методологический отход от Абхидхармы Малой Колесницы с ее принципиальным не-различением между мышлением, объектом мышления и мыслящим.

В «Собрании Драгоценностей» сознанию приписывается, в качестве дополнительного атрибута, сила. Мы читаем, что только силой кукловода деревянная кукла прыгает, пляшет и так далее. Тело – это деревянная кукла. Но здесь притча останавливается – кто мы: мыслящие куклы или каждый из нас является одновременно куклой и кукловодом? Ответ напрашивается сам собой. Но вопрос гораздо сложнее. Ведь и кукловод, как о нем говорилось выше, может быть скрыт где-то вне наших тел или даже далеко за пределами сцены нашей жизни, сюжет которой он уже наговорил из-за занавеса. Я думаю, что, именно отвечая на наш вопрос, великие мыслители Большой Колесницы и прибегли к идее силы в своем объяснении сознания. Сила сознания – это не просто сила «мудрости» (Skr. prajnā), которая, когда наступит время, приведет сознание к последней остановке, к Нирване. Она – и сила памяти, из-за которой (и на основе которой) сознание становится «семенем» (Skr. bija) следующей жизни «кукловода». Тогда в конечном счете сила сознания может рассматриваться как главная сила трансформации, радикально изменяющая мысли, тела́ и жизни «кукловода».

(5) Кажется, что концепция «Зародыша Татхагаты» (Skr. tathāgata-garbha) появляется в философских текстах Большой Колесницы как дополнительная к концепции Мысли Пробуждения. Может быть, она появляется в порядке, подобном порядку появления понятия «сознание» в его дополнительности к понятию «мысль» в абхидхармистских текстах. Если мы рассмотрим соотношение понятий Зародыша Татхагаты и Мысли Пробуждения, абстрагируясь от возможных семантических и этимологических истолкований, и пойдем путем чисто эпистемологического сопоставления этих понятий, то не преминем заметить, что Зародыш Татхагаты представляется, по крайней мере на первый взгляд, концептом более субстантивистским, чем концепт Мысли Пробуждения. Оговариваю, что «субстантивистский» здесь значит не более чем «предполагающий возможность истолкования как субстанции». В таком же примерно смысле, в каком было бы возможно сказать, что élan vital Анри Бергсона представляется более субстантивистским, чем абсолютный дух Гегеля, или что «живое существо» Эдмунда Гуссерля более субстанциально, чем монада Лейбница.

В «Собрании Драгоценностей» этот субстанциализм находит свое описание в двух основных терминах – «зародыш» и «семя». (Дальнейшее развитие махаянистской философии покажет, сколь важную роль эти термины сыграли в образовании нового религиозно-философского мировоззрения, буддийского тантризма.) Начнем с понятия «семя». Семя описывается в «Собрании Драгоценностей» как ориентированное на будущее. Когда мы читаем, что «сознание есть семя будущей жизни его носителя», то этим предполагается, что семя является субстанцией будущего сознания. Более того, возможно предположение, что сама идея семени коррелируется с сознанием как дополнительная к последнему. «Пробное» определение, которое царица Шримала дает Зародышу Татхагаты в последних фрагментах текстов этого семинара, имеет в виду, что Зародыш Татхагаты – это понятие, ориентированное на прошлое. Это определение звучит как догматическая онтология. Зародыш Татхагаты есть не что иное, как Тело Дхармы, находящееся в сансаре, в мире обусловленных Дхарм. Оно, так же как и сансара, безначально и вечно. «Поэтому-то, – продолжает царица свое объяснение, – феноменальная вселенная не знает истока или происхождения. В то же время Мудрость Татхагаты есть Высшее Знание освобождения от сансары, то есть Мудрость Абсолютной Пустотности».

Отсюда не выпутаешься, не выходя за рамки наших текстов. Не напоминает ли все это современную текстам Большой Колесницы гностическую концепцию предвечной Софии – мудрости или гнозиса ранних христианских гностиков? То есть Мудрости, предшествующей тварному космосу, но одновременно являющейся планом и проектом последнего. Можем ли мы считать сказанное в этих фрагментах началом философии Махаяны? Отвечаю: нет, но это будет ее началом, когда много позднее философия Махаяны вернется к сказанному здесь как к своему источнику и своей основе.