Текст книги "Я понял Японию. От драконов до покемонов"

Ни на какие уступки он идти не собирался, поэтому Иэясу принял решение идти войной на непокорного юношу. Враг был непрост: на его стороне было немало воинов, недовольных итогами битвы при Сэкигахара, и каждый из них понимал: если и есть шанс сокрушить Токугаву и отомстить за поражение многолетней давности, то это он – и второго уже не будет.

Историки часто называют последним масштабным самурайским сражением битву при Сэкигахара, но это не совсем корректно. На самом деле, таковым правильнее считать Осакские кампании Токугавы. Выбрав не самый серьёзный повод (формально им стала отливка по приказу Хидэёри 72-тонного колокола с иероглифами, которые разозлили Иэясу), он бросает клич преданным даймё и собирает силы для осады замка Осака. Это случилось холодной зимой 1614 года.

На стороне Иэясу были голландские пушки и огромная численность войск, но на стороне его противника – неприступный замок и запасы пороха и еды для долгого сопротивления. Первые недели осада была безрезультатной, и Иэясу начинал нервничать: победа при Сэкигахара далась ему куда проще. Впрочем, замок был повреждён, и в итоге после шести недель военного противостояния стороны сели за стол переговоров. Договор был закреплён каплей крови из пальца Иэясу, и мир был заключён.

Однако клятва на крови ничего не стоила. Спустя полгода, летом 1615 года, Иэясу собирает ещё бо́льшую военную силу и снова направляется в Осаку, сжигая всё на подступах к ней. Есть основания полагать, что в этой армии было около четверти миллиона самураев: он решил биться до последнего и не уходить без победы.

Первая битва состоялась на подступах к замку, но воины Хидэёри были оттеснены к его стенам, и Иэясу начинает методичный обстрел, который продолжается всю ночь, до полного уничтожения. В нескольких местах начинает подниматься пламя, и вскоре пожар охватывает замок. Хидэёри и его мать оказались вынуждены покончить жизнь самоубийством посреди пылающей фамильной цитадели.

Теперь, когда величественный замок Осака был сожжён дотла, а весь род Тоётоми казнён, Токугава теперь мог наконец безоговорочно считаться правителем всей страны, получив от императора столь желанный и долгожданный титул – сёгун[28]28
  Основная причина, по которой его предшественники Ода Нобунага и Тоётоми Хидэёси не могли претендовать на титул сёгуна, – их незнатное происхождение. Токугава же восходил родословной к Минамото Ёсииэ.


[Закрыть]. Впервые спустя тридцать лет после того, как Ода Нобунага сверг последнего сёгуна Асикага, правительство страны вновь стало военным. Сёгунат Токугава (1603–1868) становится третьим – и последним в японской истории.

Этот период также называют эпохой Эдо – по названию новой столицы. Впервые за почти тысячу лет Иэясу переносит политический центр страны из аристократического Киото на равнину Канто, где он и находится до сих пор под известным всему миру названием «Токио»[29]29
  Само слово То: кё: (東京) переводится как «Восточная столица». По аналогии с этим было время, когда Киото называли Сайкё: (西京) – «Западной столицей». Перенос столицы с аристократического запада на самурайский восток был не только географической, но и идеологической переменой в жизни страны.


[Закрыть].

Причин для этого решения было несколько. Во-первых, географическое положение. В отличие от Киото, не имевшего выхода к морю, Эдо находился на берегу океана, и климат там несколько мягче и благоприятнее. Кроме того, это большая равнина, удобная для освоения, в то время как Киото окружён горами. Во-вторых, подобным переносом власти Иэясу как бы хотел начать строить новую историю страны, символически распрощавшись с прошлым. Также нужно помнить, что территория Японии к тому моменту расширилась на север и стала захватывать современный регион Тохоку; таким образом, новая столица оказывалась ближе к географическому центру страны, чем старая, и осуществлять контроль было куда удобнее.

Ещё одним важным политическим решением Токугавы была система заложничества санкин котай, согласно которой все даймё должны были проводить один год в столице, под присмотром сёгуна, а в то время, которое они находились у себя в провинциях, в Эдо обязаны были жить их семьи. Разумеется, это давало возможность полностью контролировать власть на местах и исключало возникновение каких-либо восстаний или бунтов. Это мудрое политическое решение позволило осуществить то, к чему и стремился Иэясу: установить в стране мир и покой, которых там так долго не было.

Эпоха Эдо и правда характеризуется отсутствием серьёзных восстаний (за исключением того случая, когда в 1837 году полицейский чиновник Осио Хэйхачиро из Осаки продал свою библиотеку, купил на эти деньги оружие, раздал его крестьянам и поднял бунт; но закончилось всё провалом).

Помимо ожидаемого эффекта – установления мира внутри страны, – система санкин котай привела ещё к двум важным последствиям для Японии. Во-первых, развиваются дороги и вся транспортная инфраструктура, которая должна была сделать частые путешествия по всей стране вдоль и поперёк не слишком утомительными. Во-вторых, стремительно развивается и растёт сам город Эдо: ведь теперь там должно единовременно жить очень много людей – самураев, женщин, детей, их многочисленных слуг, а также ремесленников и торговцев, обеспечивающих всем им комфортное существование в столице. Неслучайно и сегодня Токио занимает первое место среди мегаполисов мира по числу ресторанов и забегаловок на душу населения: это всё наследие того времени, когда нужно было вкусно кормить огромную ораву людей.

Эпоха Эдо – время развития городской культуры. Если в эпоху Хэйан главным представителем общества и культуры был напомаженный аристократ, сочиняющий изящные стихи про кукушку и сосну, а позднее им стал самурай с остро наточенным мечом, то теперь на первый план выходит простой горожанин – ремесленник, торговец, человек среднего класса, не слишком стремящийся к утончённости, но зато любящий простые радости жизни.

Не случайно именно в это время в столице открывается весёлый квартал Ёсивара с гейшами и куртизанками, на смену строгому ритуальному театру нō приходит разнузданный и весёлый кабуки, а вместо великолепных свитков и ширм, существовавших в единственном экземпляре, начинается массовая печать гравюр, чтобы каждый горожанин мог удовлетворить свою тягу к прекрасному.

Эти гравюры, о которых мы впоследствии поговорим подробнее, носят красивое и поэтичное название – укиё-э, дословно – «картины плавающего мира». Само слово «укиё» означает мир удовольствий, которыми нужно наслаждаться посреди быстротечности этой жизни. Японцам во все времена было свойственно стремление к гедонизму, но эпоха Эдо выводит его на новый уровень.

Мирному времени и политической стабильности способствует ещё одно обстоятельство: в 1637 году Япония разрывает все связи с зарубежными странами и закрывается от мира. Теперь японским кораблям запрещается покидать страну, а заграничным судам запрещено приближаться к Японии. Подобное резкое решение было неслучайно: хотя предпосылки к ужесточению политики по отношению к европейцам были и раньше (так, Тоётоми Хидэёси в 1597 году публично казнил в Нагасаки 26 христиан, двое из которых были японцами), чаша относительного терпения японских властей в определённый момент переполнилась. И этим моментом стало знаменитое восстание в Симабара, когда 40 тысяч вооружённых крестьян поднимают бунт под предводительством шестнадцатилетнего паренька по имени Амакуса Сиро.

Сам этот паренёк, судя по всему, был непростой: говорят, когда он поднимал руку, на неё садились голуби, и вообще он был как будто воплощением Иисуса Христа на японской земле. Разумеется, остаётся вопрос, почему за воплощением Иисуса Христа в теле хрупкого японского юноши пошли тысячи вооружённых и злых крестьян; и ответ, вероятнее всего, лежит больше в области социально-экономической, чем в религиозной.

Дело в том, что даймё, правивший в Симабара, искренне полагал, что крестьяне – как кунжутные зёрна: чем сильнее на них давишь, тем больше можешь получить. Условия труда были нечеловеческими, а весь урожай до последней рисинки отбирали, многие работали из последних сил и умирали от голода. Если же кто-то вдруг высказывал недовольство, его подвергали казни под названием «пляска мино». Мино — это традиционная соломенная накидка, в неё заворачивали недовольного и поджигали, а пока он, сгорая, прыгал и извивался, даймё любил сидеть на низенькой табуретке и наблюдать за этим. Подобные развлечения едва ли могли снискать любовь крестьян, и однажды всеобщее негодование достигло предела. Так началось одно из крупнейших восстаний в японской истории.

Восставшие захватили замок Хара и держали оборону на протяжении несколько месяцев, пока присланные сёгуном войска безуспешно пытались его осаждать. От отчаяния сёгун даже обратился за помощью к европейским державам – попросил их атаковать замок с моря. Просьба была несколько специфической – учитывая, что восстание было поднято под христианскими знамёнами, им предлагалось атаковать своих же единоверцев. Для того чтобы просьба звучала более убедительно, сёгунат подкрепляет её ультиматумом: если европейские коллеги откажутся содействовать, все торговые отношения будут немедленно прекращены. Выбор был непростым, но, как и следовало ожидать, когда в дело вступает экономическая выгода, религиозные принципы отходят на задний план.

Голландские корабли начали обстреливать замок с моря, но тогда из замка вылетают стрелы с посланиями, высмеивающими неспособность осаждающих справиться своими силами. Интересно, что этот ход оказался эффективным: японские власти были задеты этим укором, и сёгун забирает свою просьбу назад.

Впрочем, как бы храбры ни были взбунтовавшиеся крестьяне и как бы ни был отчаян их порыв, противостоять вооружённой силе всей страны им было всё же не под силу: замок неизбежно пал, все бунтовщики были убиты, а их головы – отрублены. Затем в замок пригласили мать Амакусы Сиро и стали показывать ей эти тысячи отрубленных голов, пока при взгляде на одну из них она не залилась слезами. Так удалось опознать главного зачинщика, и эту голову торжественно повезли сёгуну в качестве свидетельства, что восстание благополучно подавлено.

Правивший тогда третий сёгун Токугава – Иэмицу – был довольно замкнутым человеком, предпочитавшим жёсткое управление страной[30]30
  Тот факт, что в 16 лет Иэмицу зарезал своего 21-летнего любовника, когда они вместе принимали ванну, также что-то может сказать о характере и личности третьего сёгуна Токугава.


[Закрыть]. К тому моменту он уже прекрасно понял: от этих европейцев – одни лишь смуты, волнения и неприятности. То есть экономическая выгода, конечно, тоже есть, но ею можно пожертвовать. Именно тогда и был издан указ о закрытии страны, сакоку, во избежание дальнейших проблем. Вряд ли сам Иэмицу тогда понимал, сколь масштабное решение принимает: Японии суждено было находиться в режиме изоляции больше двух столетий, и мир за это время поменяется до неузнаваемости.

Закрытие страны, впрочем, было неполным: существовала одна маленькая щёлочка для сообщения с внешним миром – насыпной остров Дэдзима в Нагасаки. Дэдзима – это голландская фактория, небольшая территория размером 75 на 125 метров, на которой жили голландцы, торговавшие с японцами. Туда время от времени приходили корабли с товарами и книгами, которые, разумеется, тщательно досматривались. За Библию можно было лишиться жизни, а вот практические науки – анатомия, биология, медицина – японцев очень интересовали. Тогда и появляется термин рангаку – «голландские науки», который подразумевает эти естественно-научные дисциплины.

За исключением этого тоненького ручейка, связывавшего Японию и остальной мир, не было ничего нарушавшего гармонию японского одиночества и погружения внутрь себя, поэтому эпоху Эдо можно считать периодом, когда японской культуре удаётся развиваться самостоятельно, без оглядки на зарубежные каноны. Впервые после эпохи Хэйан наступило мирное время, когда можно было наконец отвлечься от войн и заняться творчеством и стремлением к прекрасному.

Меньше всего с наступлением этого нового мирного времени повезло самураям. Когда-то они были прославленными воинами, основой японского государства, их умение ловко орудовать мечом помогало им строить карьеру, добиваться почестей и славы, наслаждаться вниманием женщин и чувствовать себя главными. Теперь же их главное умение вдруг оказалось никому не нужным: приходилось переучиваться, превращаться в простых чиновников, сидеть, зарывшись в документы, и за чаркой сакэ ругать мягкотелую власть.

С формальной точки зрения их высокий статус никуда не делся: во введённой системе четырёх сословий си-но-ко-сё (士農工商: самураи – крестьяне – ремесленники – купцы) они по-прежнему оставались главными, но это было сделано скорее формально, чтобы не обидеть уважаемых представителей воинского сословия. На самом же деле всё получалось наоборот. С постепенным и неизбежным переходом к рыночной экономике в самом лучшем положении оказались не крестьяне и не ремесленники, а купцы, чего самураи никак не могли понять: ладно бы ты что-то обрабатывал или производил, но тут же просто купля-продажа – никаких особых умений не надо. Но новое время диктовало новые социальные и экономические условия.

Символично и то, что знаменитый кодекс чести самураев «Хагакурэ» («Сокрытое в листве») был написан в то самое время, когда от былой доблести этого сословия остались лишь красивые воспоминания. Там – всё то, за что мы любим слово «бусидо»: много красивых строк, повествующих о великих воинах, и строгих наставлений, как нужно вести себя в жизни и в бою.

«Хагакурэ» – очень любопытная книга, в которой встречаются самые разные пассажи: от рассказов о великих деяниях прошлого до житейских рекомендаций. В частности, автор советует:

«Если спрятать на своём теле несколько мешочков с сухой гвоздикой, ты можешь не бояться ни ненастья, ни стужи. Несколько лет назад в самый разгар зимы Накано Кадзума возвращался домой верхом на лошади и, несмотря на то что был уже стариком, перенёс путешествие совершенно безболезненно. Говорят, что это из-за того, что он использовал мешочки с гвоздикой. Кроме того, если выпить отвар, приготовленный из навоза пятнистой лошади, то можно остановить кровотечение из раны, полученной при падении с лошади».

Или:

«Зевать в присутствии других людей – признак плохого тона. Если неожиданно ты почувствовал желание зевнуть, это ощущение прекратится, если провести ладонью по лбу снизу вверх. Если это не помогает, оближи себе губы, не открывая рта, или просто закройся рукой или рукавом, чтобы никто не видел, что ты делаешь. То же относится и к чиханию. Чихая при людях, ты можешь показаться глупым».

Там же встречаются и куда более философские сентенции, которыми и прославилось это произведение:

«Среди свитков, висящих на стене у господина Наосигэ, был свиток со словами: "К важным делам следует относиться легко". Увидев этот свиток, мастер Иттэй добавил: "К несущественным делам следует относиться серьезно"».

«Воистину, жизнь человека длится одно мгновение, поэтому живи и делай, что хочешь. Глупо жить в этом мире, подобном сновидению, каждый день встречаться с неприятностями и делать только то, что тебе не нравится».

«Не похож ли человек на искусно сделанную куклу-марионетку? Человека смастерили на славу, потому что он может бегать, прыгать и даже разговаривать, хотя за ниточки его никто не дёргает. Но не суждено ли нам рано или поздно быть гостями на празднике о-Бон[31]31
  О-Бон – буддийский праздник поминовения умерших, традиционно отмечаемый в Японии в середине августа на протяжении нескольких дней. Считается, что в эти дни грань между миром живых и потусторонним миром становится особенно тонка.


[Закрыть]? Воистину, всё в этом мире – суета. Люди часто забывают об этом».

Между строк этой книги можно также увидеть растерянность и непонимание, что делать дальше и куда приведёт это странное время, ностальгию по ушедшим временам, когда верность своему господину и острый меч действительно чего-то стоили, и желание восстановить историческую справедливость и повернуть время вспять: ах, если бы те славные времена вернулись, мы бы показали тогда, как надо сражаться.

Но те славные времена никогда больше не вернулись.

Пожалуй, единственным громким случаем, связанным с самураями за всю эпоху Эдо, стал инцидент, вошедший в японскую историю как «Месть Ако»: когда сорок семь самураев убили влиятельного чиновника, ворвавшись к нему в поместье и вырезав всех его людей. Таким образом они отомстили за своего господина и с чистой совестью после этого совершили сэппуку и последовали за ним.

Началась эта кровавая история довольно обыденно: знатный церемониймейстер Кира Ёсинака прибыл к князю Асано, чтобы преподать ему урок изящных манер накануне важного сёгунского визита. Установленной цены за эти важные знания назначено не было, но предполагалось, что какое-то вознаграждение непременно воспоследует. Однако Асано урок прослушал и ни иены не заплатил: то ли не сообразил, то ли просто не слишком захотел.

Ёсинака, впрочем, возмущаться не стал, но на официальном приёме ненароком оскорбил Асано, да так сильно, что тот схватился за меч и обнажил его, чего категорически было нельзя делать в присутствии сёгуна. Асано тогда приговорили к сэппуку, а служившие ему самураи стали ронинами: так называли самураев, оставшихся без хозяина.

Ёсинака сообразил, что несколько перегнул палку, и решил скрыться на время у себя в поместье, усилив охрану. Увидев, какой оборот приняли события, он был встревожен, прекрасно понимая: если вдруг самураи решат отомстить, нужно быть готовым.

Но удивительное дело: он ждал уже много месяцев, а месть всё не приходила. Взволнованный, он даже отправил своих людей проследить и доложить ему, где те воины, что должны желать его смерти. Люди вернулись и доложили: воины запили и забыли. Один валялся пьяный в канаве, другой шептал сальности на ухо нетрезвой куртизанке, вываливаясь из весёлого квартала. Опасность миновала.

На самом деле, разумеется, опасность была всегда рядом. Пока одни ронины изображали пьяниц, другие днём и ночью зорко следили за всеми входами и выходами из поместья, раздобыли подробный его чертёж, подготовили детально продуманный план нападения. На это у них ушло около пары лет, но оно того в итоге стоило.

Ранним и зябким январским утром 1703 года они ворвались в поместье, перерезали всех самураев и слуг и прошли в спальню к Ёсинаке, но в итоге обнаружили его скрывающимся в одном из тайников. Ему подали меч и предложили совершить сэппуку самому, но он в ответ лишь умолял о пощаде. Тогда несколько человек взяли его за руки и за ноги, а один перерезал горло. Окровавленную голову чиновника самураи пронесли по улицам утреннего Эдо, омыли в колодце у храма, где был захоронен их господин, и водрузили рядом с его могилой. Так обряд возмездия был закончен.

Разумеется, за такое жестокое убийство их могла ждать только смерть – и ничего более. Чтобы не тратить время на ожидание официального приговора, самураи решили сразу покончить с собой в том же храме. Перед этим каждый написал прощальное стихотворение, одно из которых приведено в качестве эпиграфа к этой главе.

Историки справедливо отмечают, что политику Токугава на протяжении всего правления характеризует стремление любой ценой сохранить этот прекрасный установившийся порядок, когда бунты подавлены, никаких опасных контактов с внешним миром нет, воинственные самураи стали мирными чиновниками, рис растёт, а солнце всё так же восходит и греет. Они будто не желали замечать, что мир неизбежно меняется, и жили в наивной уверенности, что созданная ими стабильная система так и пребудет в сохранности до скончания веков.

Однако проблемы у этого общества были. Плачевным было положение крестьян, которые после уплаты налогов оставались фактически ни с чем. Кроме того, время от времени бушевали эпидемии, случался голод, с 1780 по 1786 годы население уменьшилось на миллион человек: для аграрной страны, которой в то время была Япония, это было серьёзным испытанием. Это приводило к падению уровня производства, к тому, что крестьяне массово бежали в города в поисках лучшей доли.

В городах, впрочем, были свои проблемы, связанные с переходом к денежной экономике. Почти всё время до этого в Японии основой экономических отношений был рис, но теперь ему на смену приходят монеты, и эти системы не очень вяжутся между собой. Получалась странная ситуация: доходы даймё исчислялись количеством риса, но обменять его на деньги они могли по ценам, установленным купцами, – и обычно оказывались в проигрыше.

Самураи нищали и влезали в долги; их престиж и гордость сменялись разочарованием и обидой. Князья отказывались от вассалов, которых не могли больше кормить. Некоторые даже давали звание самурая зажиточным горожанам, если те могли предложить за него солидную сумму. Происходило смешение классов, перераспределение богатства и власти.

Правительство пыталось регулировать цены, но контролировать экономические процессы не могло, а высокие цены на рис, выгодные самураям, приводили к обнищанию крестьян, восстанию и голодным бунтам. Подобные экономические и социальные условия едва ли лестным образом характеризуют внутреннюю политику сёгуната Токугава, и совсем неудивительно, что уже к середине XIX столетия страна устала и требовала перемен.

Они не заставили себя долго ждать: в 1853 году у берегов Японии появились огромные черные паровые корабли, прибывшие из Америки с важной миссией – открыть Японию мировому сообществу.

Во главе миссии приплыл коммодор Мэттью Перри с посланием Императору Японии от Президента США, причём он прибыл не в Нагасаки, как было положено, а прямо в столицу. Японцы хотели было выразить возмущение, но их лодки даже не могли угнаться за огромными чёрными кораблями, а американские пушки явно превосходили их береговую готовность к обороне. Всего за несколько часов стало понятно, что, пока Япония была уютно закрыта от мира, мир успел поменяться так сильно, что даже не очень хотелось верить в это.

Перри не был в курсе, что император находится в Киото, и передал все подарки сёгуну (впрочем, даже с ним он лично не встретился: сёгун сказался больным). Впрочем, при таком эффектном появлении и без подарков стало понятно, что Япония имеет дело с мощной и превосходящей её силой и надо как-то думать над дальнейшей политикой.

Император, узнав о случившемся, был категоричен: иностранцев нужно прогонять со священной японской земли, на то, в конце концов, сёгун и был «покорителем варваров» по своему полному титулу. Но нужно учитывать, что эти огромные страшные чёрные корабли он своими глазами не видел, и это наверняка придавало ему уверенности. Самураи же оказались в значительно более сложной ситуации: все понимали, что земля священная и варваров надо бы прогнать, но было очевидно, что варвары технически сильнее и более готовы к боевым действиям, если таковые случатся. Начиналось сложное время необратимых перемен.

Пятнадцатилетний период с 1853 по 1868 годы называется бакумацу (幕末, «конец бакуфу»), и он наполнен важными и поворотными событиями куда плотнее, чем предшествующая ему пара столетий. Медленно и постепенно Япония начинает приоткрываться под натиском европейских держав.

С июля по октябрь 1858 года была подписана серия Ансэйских договоров – о торговых отношениях с пятью западными державами: США, Голландией, Россией, Великобританией и Францией. Глава сёгунского правительства Ии Наосукэ, подписывавший эти договоры от лица Японии, наверняка понимал всю серьёзность ситуации и то, что он идёт наперекор мнению императорского двора, но капитулировал перед настойчивостью европейских дипломатов. Когда двор узнал об этом, там были в шоке и ярости: это было явным пренебрежением их мнением. Когда-то в былые времена сёгунат проводил свою политику, не слишком оглядываясь на императора, но теперь подобное поведение было чревато.

3 марта 1860 года, когда Ии направлялся на торжественную церемонию в императорский дворец в честь Хина-мацури[32]32
  Так в Японии называют День девочек – один из важнейших государственных праздников страны.


[Закрыть], восемнадцать самураев напали на его процессию, убили охранников, а затем вытащили его самого из носилок и отрубили голову. Впрочем, каким бы суровым ни было это наказание, договоры были подписаны и иностранные суда уже начали прибывать в Японию. Пути назад не было.

Постепенно сёгунат начинает всё отчётливее понимать серьёзность сложившейся ситуации и отсутствие перспектив. Как объяснили американцы представителям бакуфу на переговорах, Япония всё равно будет открыта, поскольку с учётом военной мощи Запада шансов на сопротивление особо нет. Вопрос лишь в том, как это открытие страны войдёт в историю: либо как добровольное решение о вступлении в мировое сообщество на правах полноценного участника, либо в результате кровопролитных сражений, под натиском пушек и ружей, ценой немалых человеческих жертв.

Как ни обдумывай эту ситуацию, первый вариант казался намного более приемлемым и гуманным. Император ещё не знал всей правды, но сёгунат уже понимал, что открытие страны неизбежно.

Путь Японии в мировое сообщество, разумеется, не был простым, и, если власть уже постепенно смирялась с тем, что отношения с Западом – это часть новой реальности, народ в это верить не хотел. Было немало инцидентов, когда местное население реагировало на приезжих не самым миролюбивым образом, и на волне этого появляется движение сонно дзёи – «Почитай Императора, прогони варваров».

Одним из самых важных инцидентов стало убийство в 1862 году английского купца Ричардсона и его спутников, когда они, уступив дорогу процессии даймё княжества Сацума, не спешились. Несколько самураев отделились от процессии уважаемого даймё и хладнокровно убили иностранцев, после чего процессия спокойно продолжила путь.

Когда в Великобритании узнают о случившемся, намечается дипломатический скандал. От Японии ждут как извинений, так и денежной компенсации, и сёгунат охотно соглашается, лишь бы не эскалировать сложившийся конфликт. Оставалось только получить извинения и денежную контрибуцию от дерзкого княжества Сацума, из-за которого эта история и завертелась. Но князь Симадзу наотрез отказывается: дескать, его самураи действовали абсолютно в рамках закона, а англичане этот закон попросту не знали, но это ни в коей мере не освобождало их от ответственности.

Уж чего Великобритания совсем не могла ожидать, так это того, что проблема появится в лице крошечного гордого княжества на юге Кюсю. В следующем году начинается так называемая Англо-Сацумская война, в которой Англия воюет не с Японией, а с одной небольшой японской провинцией. У Сацумы, разумеется, не было шансов, и это было скорее противостоянием престижа, нежели попыткой победить одну из сильнейших европейских держав. Тем не менее, эта война имела большие последствия для обеих сторон: англичане начали строить дружеские отношения с Сацумой, зауважав самурайский дух, которого не хватало центральной власти страны. Сацумцы же начали отправлять молодёжь на стажировку в Англию и постепенно перенимать передовые европейские технологии, вовремя сообразив, что за ними будущее.

В том же году княжество Чёсю, находившееся на самом юге Хонсю, под предлогом выполнения императорского рескрипта об изгнании варваров в течение нескольких месяцев расстреливает проходившие в проливе Симоносэки корабли четырёх европейских держав, имевших торговые и дипломатические отношения с Японией.

В ответ на это французская эскадра через месяц атакует с моря порт Симоносэки, давая понять, что такое поведение не будет прощено и забыто, за что даже удостаивается благодарности от сёгуна.

Но это был лишь первый ответный шаг, и на этом история не закончилась. На переговорах, состоявшихся в 1864 году, члены японского правительства попытались убедить представителей европейских держав не предпринимать дальнейших мер, но те жаждали мести. В сентябре того же года международная эскадра в составе кораблей из Англии, Франции и Голландии атакует Чёсю и за два дня разносит город, уничтожая корабли, здания, людей и лишая провинцию каких-либо возможностей сопротивления.

Японию обязали выплатить 3 миллиона долларов в качестве контрибуции и открыть для торговли порт Хёго на внутреннем японском море. Движение по изгнанию варваров оказалось не слишком результативным. А княжества Сацума и Чёсю стали главной военной поддержкой императора и всеми силами боролись с ненавистным сёгунатом. Когда-то в битве при Сэкигахара они сражались в Западной коалиции, против Токугавы Иэясу, теперь пришло их время расквитаться с властью его потомков.

Сёгун с каждым днём чувствовал себя всё менее уверенно и защищённо. Было ясно, что конфликт неминуем, и противостояние между ним и императорским двором становилось всё более серьёзным. Была даже предпринята попытка сгладить этот конфликт старым и проверенным веками японской истории методом – бракосочетанием: принцессу Кадзуномия выдали замуж за сёгуна Токугава Иэмочи в надежде, что это поможет нормализовать отношения между двумя ветвями власти. Но мера себя не оправдала; возможно, ещё и потому, что сёгун умирает через четыре года после бракосочетания, в возрасте двадцати лет.

Пятнадцатым и последним сёгуном Токугава (а вместе с тем и последним сёгуном Японии) стал двадцатидевятилетний Токугава Ёсинобу. Он начал было преобразования, которые должны были как-то сдержать неумолимый ход истории и помочь бакуфу, но тогда уже было, очевидно, поздно.

В народе всё сильнее нарастало недовольство излишне мягкой и не соответствующей тяжёлому времени политикой бакуфу: вроде как страной на протяжении многих веков управляли военные, и те самые самураи, которые всегда были оплотом мужества и гарантией безопасности, и сейчас должны были жёстко расправиться с чужеземцами раз и навсегда; но вместо этого они спокойно сидели на службе и перекладывали бумажки, а сёгун не предпринимал никаких шагов по изменению ситуации.

Разумеется, и на стороне сёгуна имелись военные силы, которые были в состоянии дать отпор врагу, но их деятельность была больше направлена на подавление антисёгунских выступлений, нежели на борьбу с иностранцами. Речь идёт в первую очередь о знаменитом отряде Синсэнгуми («Новое ополчение»), увековеченном в легендах, книгах и аниме в качестве последних настоящих самураев, преданных истинной Японии. Хотя изначально они были скорее полицейским подразделением с охранными функциями, следившим за порядком в Киото, но за верность сёгунскому правительству их наградили этим гордым названием, которое они и вписали в историю.

Бойцы Синсэнгуми раскрыли заговор против сёгуна (заговорщики хотели поджечь Киото, во время паники убить ключевых людей из сёгунского правительства, а императора заставить подписать указ об отставке сёгуна), успешно противостояли войску княжества Чёсю у ворот Хамагури, отбив атаку на императорский дворец, и сыграли большую роль в заключительной войне между бакуфу и императором.

Но как бы храбро ни сражались самураи, защищая сёгунат и своё место в жизни страны, невозможно было сопротивляться неизбежному: их время утекало сквозь пальцы, их мир рушился на глазах, и сделать было ничего уже нельзя. Можно быть сколь угодно отчаянным воином и отрубить голову десятку или сотне врагов, но, если ты сражаешься с ходом истории, ты – всего лишь песчинка, и ветер снесёт тебя на обочину, даже не заметив этого.