Текст книги "Я понял Японию. От драконов до покемонов"

В первую очередь оно, безусловно, проявилось в сфере интеллектуальной и философской. Учитывая то, что в Японии, как мы помним, в то время господствовала первобытная вера в духов природы, можно себе представить эффект от знакомства с религиозными концепциями, формировавшимися на протяжении многих столетий на материке. Во-первых, в середине VI века в страну попадает буддизм. Формально он был известен японцам и до этого, но теперь начинается государственное продвижение этой религии на официальном уровне. Не будет преувеличением сказать, что именно буддизм помог создать японскую культуру и изобразительное искусство, став и философской, и политической основой жизни страны.

Важно учитывать, что буддизм в Японии отличается от того классического буддизма, который зародился в индийской цивилизации. Как и многие другие чужеземные культурные явления, которые при проникновении в Японию неизбежно подстраивались под местную специфику, буддизм также меняется в соответствии с потребностями и ожиданиями жителей страны.

Тут он стал отвечать за загробную жизнь и всё, что с ней связано. Синто было религией жизни, буддизм благородно взял на себя вопросы смерти. Нельзя также недооценивать его роль в образовании и нравственном воспитании жителей страны. К моменту прихода этой религии в Японию местные жители поклонялись деревьям и скалам, суеверно боялись гнева умерших и верили в духов природы.

Буддизм объяснил им, что смерть – это ещё не конец, рассказал про карму и перерождения, дал надежду на лучшую жизнь после смерти, если совершать благие деяния и не грешить понапрасну в этой. Он дал им изображения богов, научил их тому, что можно молиться в красивых храмах, объяснил основные принципы эстетики и устройства этого мира.

Неудивительно, что буддизм, как мы увидим, в какой-то момент получил так много власти, что немногим было под силу с ним совладать. Но это будет много позже, а пока – японцы ещё даже не могут ухватить всю суть буддизма с его идеями сансары и нирваны (для этого их интеллектуальный уровень пока недостаточен, и это время придёт лишь спустя несколько столетий), но уже чувствуют его силу и мощь.

Также в это время в Японию приходит конфуцианство, которое во многом помогает молодому японскому государству нащупать свою идеологическую и духовную основу. Идея государства как семьи, почитания императора как отца, беспрекословное уважение к старшим – все эти элементы, являющиеся незаменимыми составляющими японской картины мира на протяжении последующих столетий, были во многом сформированы под влиянием конфуцианской доктрины.

Один из наиболее известных текстов, приписываемых Конфуцию, называется «Книга о сыновней почтительности». Этот труд был очень популярен в древней Японии, к VIII столетию входил в программу всех школ и тщательно разбирался на обязательном уровне. Основа общества – это семья, и «каждый должен почитать своих родителей так же, как каждый служит Небу», – писал Конфуций. Небо (тянь) – вообще ключевое понятие в конфуцианстве, неразрывно связанное с благородством правителя и его правом на управление страной. И хотя в Японии, в отличие от Китая, император правил вне зависимости от своих личных качеств, а лишь по праву принадлежности к определённой семье, идея почитания верховной власти и государства как семьи показалась правящему роду заслуживающей внедрения у себя в стране.

Заимствования были основополагающими, и не про все из них можно сказать, что они дались японцам легко. К таким сложностям относится, например, то, что было решено использовать китайскую письменность. Довольно странная идея – учитывая, что в японском языке около 50 слогов и запись их азбукой выглядела бы, безусловно, куда логичнее, чем внедрение для этой цели из-за рубежа порядка 50 тысяч пиктограмм и идеограмм.

Но прийти к идее азбуки японцам к тому времени не удалось, поэтому пришлось использовать достижения зарубежной цивилизации (впрочем, в защиту японцев надо признать, что никто из их соседей азбуку тоже не придумал, поэтому весь дальневосточный регион использовал китайскую письменность). Путаница на первых порах была невообразимой: в разных регионах для записи одних и тех же слогов использовались совершенно разные знаки, и подобное отсутствие единообразия привело к невозможности сегодня расшифровать ряд документов, относящихся к японской древности. Понадобится несколько столетий, и японцы на основе иероглифики придумают свои слоговые азбуки, но путь к ним был весьма непрост. По сути, тому, кто хотел писать по-японски, приходилось вначале выучить китайский.

В это же время в Японии появляется китайский календарь: так называемые «10 небесных стволов, 12 земных ветвей». В его основе лежала идея цикличности времени: каждый цикл состоял из шестидесяти лет. 10 стволов – это пять китайских первоэлементов (Огонь, Вода, Металл, Земля, Дерево), у каждого из которых были «старший» и «младший» братья[13]13
  Впрочем, «братьями» их называют в европейской традиции, в китайском оригинале родственных семейных отношений между ними нет.


[Закрыть]. 12 ветвей – это двенадцать китайских зодиакальных животных. Количество возможных сочетаний, таким образом, составляет шестьдесят: цикл начинается с года Крысы, старшего брата Дерева, и заканчивается Свиньёй, младшим братом Воды. Новое совпадение первого «ствола» и первой «ветви» происходит ровно через шестьдесят лет[14]14
  60-летний юбилей в Японии называется канрэки: считается, что человек в этом возрасте снова становится младенцем и как бы заступает на новый круг жизни. По этому поводу нужно дарить ему красные, нарядные вещи.


[Закрыть]. Известный сегодня всему миру цикл из двенадцати лет, в котором животные сменяют друг друга, – это на самом деле уменьшенный цикл полной шестидесятилетней версии.

Эти же самые животные применялись и для разделения суток на одинаковые временные отрезки (в русской традиции их называют «стражами»), равнявшиеся примерно двум астрономическим часам: например, стража Крысы была ночью (с 11 вечера до часа ночи), стража Змеи – утренней (с 9 до 11 утра), а Обезьяна заступала на стражу примерно в три часа дня.

Они же были использованы для ориентации не только во времени, но и в пространстве. Пока в языке не появились понятия сторон света, японцы ориентировались по направлению Дракона, Тигра или Змеи. Так в Японии формируются основные временные и пространственные координаты.

Китайские нововведения не обошли стороной и политическую жизнь. К 603 году относится введение системы чиновничьих рангов по китайскому образцу. Они были названы важными конфуцианскими понятиями и ранжированы по цвету головных уборов. Чиновник первого ранга, к примеру, назывался «Большая добродетель» и носил фиолетовую шапочку, а чиновник 12-го – самого низкого – ранга назывался «Малой мудростью», и шапочка у него была серого цвета. Вообще, судя по японской политике в древности, цвета головных уборов и мантий их интересовали гораздо больше, чем политические функции той или иной должности: таким образом, сама система была китайской, а содержание было уже японским.

Это, разумеется, лишь некоторые примеры того, как японская повседневная жизнь обогащалась новым содержанием – благодаря стараниям правящего рода обмены становятся регулярными, буддийские монахи, учёные, художники и инженеры отправляются на стажировки в Китай, проводят там несколько лет и возвращаются непревзойдёнными мастерами.

Благодаря постепенному культурному и политическому развитию японцы со временем начинают осознавать себя самостоятельными, независимыми, а в чём-то – даже превосходящими великий Китай. Подумать только: в 607 году Япония вместе с официальным посланником Оно-но Имоко направляет в Китай письмо, в котором от лица Императора страны, где солнце восходит, обращается к Императору страны, где солнце заходит.

С точки зрения современного знания географии в таком обращении был свой резон, но писать в официальном послании императору великого Китая такие слова (учитывая, что ещё несколько столетий назад у него выпрашивали право на власть над страной) – было настолько вызывающе, что китайский император был оскорблён и письмо поначалу не принял.

Но конфликт вскоре был улажен: китайцы сделали скидку на то, что от их диких островных соседей странно ожидать дипломатического такта, а в следующем японском официальном письме через пару лет тон стал уже гораздо более уважительным.

Все эти дипломатические миссии и масштабные изменения японского государства были бы невозможны без одного человека, которого можно считать первым японским просветителем.

Его звали Сётоку Тайси (принц «Святые Добродетели»), и он приходился племянником императрице Суйко – первой женщине на японском престоле, правившей с 593 по 628 годы. Принц Сётоку, обладая не только мудростью и благими намерениями, но и мощным государственным ресурсом, хорошо понимал, что для развития своей страны нужно брать пример с более развитых стран, а потому всячески стимулировал внедрение зарубежного опыта.

Скорее всего, он поддерживал и стимулировал распространение буддизма не потому, что ему было близко содержание этой религии (она для японцев на тот момент была несколько сложна для понимания), а потому, что чувствовал её великую роль в жизни на материке. Если научить этому и местных жителей, рассуждал он, возможно, это введёт страну в цивилизованное пространство и позволит тем самым сравняться с более продвинутыми соседями.

В целом инициируемое властями насаждение буддизма в Японии в VII столетии следует рассматривать не столько как религиозную инициативу, сколько как средство постижения другой цивилизации, где понятие «буддизм» равняется понятию «культура» в целом. Не в последнюю очередь благодаря такому восторженному отношению буддизм, как мы увидим, приобрёл почти неконтролируемое влияние на разные сферы жизни страны.

Принц Сётоку является создателем первого в Японии свода законов, состоящего из 17 статей. Эти «17 Статей» принца Сётоку хоть иногда горделиво и называются «конституцией», едва ли в полной мере ею являются. Беглое ознакомление с содержанием, скорее всего, позволит читателю согласиться с этим утверждением.

Сётоку Тайси (ок. 574–622)

Так, вторая статья этого документа говорила о почитании трёх буддийских сокровищ (Будда, Дхарма – нравственный закон в буддизме и Сангха – буддийская община), пятая предостерегала против жадности и чревоугодия, восьмая требовала от чиновников усердной работы, десятая осуждала гнев, а четырнадцатая – зависть. Понятия, конечно, фундаментальные, но от конституции современный человек всё же ждёт другого.

Однако, несмотря на несколько формальный характер этого свода законов, по тем временам это, безусловно, был прорыв в формировании как государства, так и общественной морали. Нельзя, конечно, забывать, что читали и знали этот документ очень немногие: подавляющая масса жителей страны была даже не в курсе ни этих 17 статей, ни деятельности принца «Святые Добродетели», да и вообще ещё не осознавала самой страны. Они пока мыслили масштабами своего рода, и до формирования этнической идентичности японцев оставалось ещё несколько столетий. Для императорского рода, тем не менее, это был большой шаг вперёд на пути к законодательной базе будущего государства.

Хотя имя Сётоку Тайси часто упоминается в числе преобразователей японского государства, а его фигура сегодня известна и почитаема всеми японцами, нужно помнить, что этим всем он занимался не один: за ним стояли серьёзные политические силы, которые его поддерживали и делали эти реформы возможными. И главной такой силой был могущественный клан Сога.

Сога стоит особняком среди родов раннего государства Ямато. Им были доверены сбор налогов и другие административные функции; они занимались внешними связями: отправляли посольства в Китай, продвигали буддизм и развивали экономику. За полвека им удалось подвинуть с политической сцены такие великие древние кланы, как Мононобэ и Накатоми, и полностью узурпировать власть в стране.

По большому счету, это был первый род в японской истории, который понял, что, для того чтобы править страной, совершенно необязательно захватывать власть. Гораздо изящнее и менее рискованно это можно делать, вступая с правящим родом в родственные отношения – например, выдавая дочерей замуж за будущих наследников престола. Так главы клана Сога как «теневые кардиналы» осуществляли управление государством от лица императора и при полнейшем его попустительстве.

Эта система в японском государстве оказалась настолько живучей, что проявления её видны до сих пор: на протяжении семи столетий по поручению императора всю фактическую власть осуществляли сёгуны, а сейчас это делают премьер-министры. Всё это время императоры меняются – свергаются и возводятся на престол, умирают и рождаются, подписывают указы и появляются на церемониях, – но за крайне редкими исключениями они не слишком известны миру. Впрочем, их это, кажется, не слишком беспокоит. Куда сильнее политики их занимают гораздо более интересные вещи.

Так, например, предыдущий, 125-й, император Японии – Акихито, отрекшийся от престола в 2019 году, – является уважаемым ихтиологом, членом Лондонского Линнеевского общества, одного из самых влиятельных в мире биологии; он опубликовал немало научных работ, посвящённых морским бычкам. Один из их видов, впервые описанный в 2005 году, был назван в его честь – Exyrias akihito.

Как можно заметить, власть императора является формальной и не подтверждается реальными полномочиями, но, возможно, именно поэтому она сохранилась на протяжении стольких столетий: поскольку на императоре нет никакой ответственности за происходящее, не должно быть и тех, кто им недоволен. Император всё-таки является божеством, а значит, ему вообще не пристало заниматься всей этой мирской суетой типа политики.

Сога-но Умако (551–626) был деятельным императорским министром, приближенным к власти настолько, насколько это вообще было возможно. В 593 году он посадил на престол свою племянницу – императрицу Суйко (деталь, красноречиво говорящая о расстановке политических сил в то время) и вместе с принцем Сётоку активно изучал буддийские сутры и китайские добродетели, способствуя продвижению буддизма – разумеется, скорее в силу политических, нежели религиозных причин.

Безграничная власть переходит по наследству к его сыну по имени Эмиси, который в свои пятьдесят с лишним лет мог так же, как и его отец, считать себя фактически полноправным правителем страны. Помимо огромного влияния на правящих императриц, которое он имел в силу должности и статуса, он выдал свою дочь замуж за императора, тем самым поддерживая хорошую установившуюся традицию. Когда он в 643 году передаёт по наследству звание верховного министра своему сыну Ируке и тем самым обеспечивает своей семье дальнейшее процветание, он был уверен, что умрёт, являясь фактическим правителем страны, и ничего не может пойти «не так».

Он даже не мог представить себе, как всё повернётся.

Сога-но Ирука был, судя по всему, крайне избалован почти безграничной властью: уже в следующем году после назначения министром он нападает на замок своего политического конкурента, принца Ямасиро-но Оэ, – и заставляет того покончить с жизнью. Всё бы ничего, но принц был сыном великого принца Сётоку и претендентом на императорский престол. Такой демарш, разумеется, не мог остаться без внимания и без должного наказания. Против рода Сога формируется коалиция, которую возглавили девятнадцатилетний принц Нака-но Оэ и его двадцатидевятилетний помощник по имени Фудзивара-но Каматари. Они долго ждали подходящего момента – и он наконец настал.

В июле 645 года должен был проходить приём корейских послов, и заговорщики решили выбрать для убийства именно эту церемонию – по всей видимости, для наибольшего эффекта. На приёме они закололи Ируку на глазах у императрицы Когёку, после чего она по вполне понятным причинам решила отречься от престола: страшно даже представить себе, насколько нечистым с точки зрения традиционного синто было увидеть гибель другого человека. Совершенно очевидно, что править страной после такого нельзя. (Впрочем, нужно отметить, что она, отрёкшись в пользу своего брата, после его смерти, в шестьдесят лет, снова стала императрицей).

Вслед за этим начинается волна убийств и других представителей клана Сога: недовольство гегемонией этого рода нашло поддержку у многих людей. Узнав о том, какой оборот приняли события, Сога-но Эмиси с сожалением понял, что счастливые времена его семьи остались в прошлом, а впереди – пустота и уничтожение. Тогда он поджигает свой дом и сгорает в нём, предпочитая не дожидаться более мрачного конца.

Один из организаторов заговора, юный принц Нака-но Оэ, хоть и был объявлен бесспорным наследником престола, пришёл к власти не сразу, а после своего отца: он стал императором по имени Тэндзи спустя пятнадцать лет после кровавого убийства. Но своего старшего товарища по коалиции против Сога он не забыл. Вместе с ним возвысился и его верный помощник – Фудзивара-но Каматари, которому во многом и принадлежала идея этого переворота.

С того времени род Фудзивара становится наиболее приближённым к императорскому роду и начинает пользоваться теми же привилегиями, которыми раньше наслаждался род Сога. По сути, ничего не поменялось: просто один клан сменился другим, но сама основа политической системы осталась столь же незыблемой. Родственные связи с императорской семьёй продолжали являться залогом долгого и устойчивого правления; если, конечно, как показывает практика, этой властью не злоупотреблять.

Император Тэндзи (626–672; правил с 661 по 672 годы), благодаря которому произошло возвышение рода Фудзивара, – фигура очень важная для японской истории. Надо отдать ему должное: он был одним из тех немногих императоров, которые реально правили, а не просто восседали на троне, передавая управление страной доверенным людям. Благодаря затеянным им изменениям японские правители начинают отходить от выполнения религиозных и жреческих функций, которыми обладали до этого, и становятся больше похожи на монархов китайского образца.

С именем Тэндзи связано начало серии масштабных политических реформ, конечной целью которых было превращение Японии в серьёзное монархическое государство по образцу великого Китая. В результате этих реформ власть императора усилилась, а власть местных родов, соответственно, уменьшилась; было введено административное деление на провинции (сохранившееся вплоть до реставрации Мэйдзи во второй половине XIX века), а в эти провинции были назначены губернаторы; появились новые налоговые реестры и общевойсковая повинность. В общем, на основе того, что удалось подсмотреть в Китае, японцы начинают создавать своё собственное государство. Название этих реформ очень соответствует историчности момента. Их назовут реформы Тайка (大化 – «большие перемены»).

Слово тайка примечательно и тем, что стало первым нэнго в японской истории: это ещё одна традиция, которая была заимствована из Китая в VII столетии и существует до сих пор, бережно поддерживаясь. Её можно назвать системой летоисчисления по девизам правлений императоров.

Каждый император, вступая на престол, теперь должен был утверждать название эпохи, которое призвано было окружить его правление благостью и гармонией. В качестве таких названий использовались «счастливые» сочетания из двух иероглифов, несущие определённый смысл. Впрочем, если происходило что-то важное, нэнго можно было поменять, чтобы проявить гибкость в меняющихся условиях. Девиз могли поменять несколько раз даже за одно и то же правление. Эта система существует и сегодня, разве что чуть видоизменившись. С 1868 года, после реставрации Мэйдзи, девиз правления остаётся неизменным: как эпоху назовёшь – такой она и сложится.

Систему, сформировавшуюся в Японии благодаря реформам Тайка, принято называть рицурё (что обычно переводят как «уголовное и гражданское право»), и на их содержании следует остановиться подробнее, поскольку некоторые особенности получившегося «государства рицурё» напрямую повлияли на дальнейший ход японской истории.

Как и в Китае, всё население страны было поделено на «добрых людей» (рёмин) и «плохих людей» (сэммин). Представителям первой категории государство выделяло землю, чтобы те исправно платили с неё налоги; представители второй занимались обслуживанием и уборкой государственных учреждений или служили отдельным семьям. Касты «неприкасаемых» в японском обществе – так называемые эта и хинин — берут своё начало именно оттуда.

Одна из важнейших реформ, проходившая красной нитью через все преобразования Тайка, – земельная. Земля во все времена была в Японии главным мерилом богатства и важнейшим ресурсом, и её ценность, вне всякого сомнения, укреплялась тем, что этот ресурс был сильно ограничен.

Новая система официально закрепила право государства на владение землёй. Как гласила китайская доктрина, на которую ссылались японские власти: «под небесами нет земли, которая не принадлежит императору». Не факт, что все остальные кланы были готовы спокойно принять такое перераспределение ресурсов, поэтому требовалось компенсировать отнятие земли раздачей придворных должностей, чтобы гарантировать лояльность и избежать восстаний.

После того как эти моменты были улажены и лояльность подданных гарантирована, все земельные наделы были распределены между работниками и тщательно переписаны, чтобы можно было эффективнее собирать налоги. Размер земельного надела, предоставляемого в пользование, определялся исходя из качества земли в данной местности, а также из сословия и пола держателя.

Кроме земельного налога существовали и другие виды повинностей, включая трудовую. Прокладка дорог, строительство зданий, общественные работы – всё это требовало мужского труда в огромных количествах, но вот только в отличие от земельного налога, который хотя бы приносил крестьянам землю, эти виды работ никак не компенсировались. Особенно тягостной была военная служба, от неё обычно «откупались» другими повинностями, поэтому в японской армии в то время служили в основном представители самых бедных семей.

Вообще «государство рицурё» представляло собой крайне интересный феномен. По сути, японцы брали китайскую модель управления государством и в том же самом виде пытались её воссоздать у себя, хотя отличались от Китая буквально всем: размером, социальной организацией, экономикой и взглядом на мир. Тем любопытнее анализировать, что же в итоге получилось, учитывая, что некоторые элементы китайской политической системы были японцами полностью проигнорированы – не то за ненадобностью, не то за невозможностью применить в местных реалиях.

Так, несколько важных элементов китайского политического устройства вступили в очевидное противоречие с теми основами японского государства, которые появились ещё во времена глубокой древности и поэтому показались японцам ненужными.

Например, в Японии так и не появилась китайская система «Небесного мандата» – источника легитимации правления Императора, который он мог утратить в случае потери добродетели и разложения нравственности или в результате плохих знамений. Японский император, в отличие от китайского, получал верховную власть по праву рождения, а значит, лишить его этого статуса никто и ничто не могло.

Существовала и ещё одна особенность местной политической системы, которая когда-то давно была сформирована местными жителями и осталась в том же самом виде безо всяких изменений. В Китае существовала развитая система государственных экзаменов, благодаря которым способный юноша, родившийся в бедной семье вдали от столицы, мог дослужиться до высших чиновничьих ступеней. Этот социальный лифт, поднимавший таланты на заслуженные ими должности, на протяжении многих столетий доказывал там свою важность и эффективность.

В Японии эта потенциальная эффективность была совершенно проигнорирована. Тут всё всегда определялось положением того или иного рода: принадлежность к влиятельному роду давала её обладателю невероятные возможности карьерного роста, а способный юноша, родившийся в бедной семье далеко от столицы, так и оставался бедным и вдали от столицы.

Зато аристократические кланы у власти пользовались большими привилегиями и могли быть совершенно спокойны за будущее своих отпрысков, даже если те были без особых способностей. Существовала даже специальная система «теневых рангов», согласно которой высокий чин родителя мог как бы «отбрасывать тень» на ребёнка и предоставлял тому ранг ещё при рождении безо всяких дополнительных условий. «Теневой» ранг становился реальным при достижении совершеннолетия – таким образом юноша начинал службу не с низших чинов, а сразу на довольно престижной позиции.

Обе эти вышеназванные особенности, связанные с важностью рода и семьи в японской политике, во многом определяют историческое развитие страны, по крайней мере до того момента, как в XIV–XV столетиях крестьяне и лесорубы не начнут становиться самураями и пробиваться во власть благодаря военным заслугам. Но пока Япония представляет собой государство, внешне вроде бы построенное по китайскому образцу – с китайской письменностью и китайской культурой, министерствами и чиновничьими шапочками, – но внутри остающееся всё той же родоплеменной структурой, где понятие удзи играет более важную роль, чем индивидуальные качества и способности.

После смерти императора Тэндзи остро встаёт вопрос престолонаследия, последующие события принято называть смутой годов Дзинсин. Это был, наверное, первый раз в японской истории, когда вопрос престолонаследия решался в масштабных кровопролитных сражениях, но далеко не последний. В дальнейшем такой способ решения конфликтов станет вполне традиционным.

Перед смертью тяжело больной Тэндзи вызвал своего брата, принца Ооама, и спросил его, не возражает ли тот, если он передаст престол не ему, а своему сыну.

– Конечно, не возражаю, – ответил смиренно Ооама. – Я как раз собирался стать монахом, до престола мне никакого дела нет.

Тэндзи, успокоившись, умирает, и его сын благополучно становится следующим императором, взяв имя Кобун.

Но вот Ооама так и не пошел в монахи. Вместо этого он собрал людей и оружие, а затем двинулся войной на столицу. Победа была не молниеносной, и боевые действия продолжались около месяца, но в итоге столица оказалась взята. Правление императора Кобуна продлилось лишь несколько месяцев, в итоге он сбежал из захваченного дворца и задушил себя на горе Нагара. А Ооама сжёг дворец, чтобы потом построить для себя новый, и провозгласил себя императором Тэмму.

Тэмму, правивший с 673 по 686 годы, стал первым японским императором, использовавшим по отношению к себе ещё при жизни титул тэнно (天皇): его предшественники удостаивались его лишь посмертно. Это слово принято переводить на европейские языки как «император», но разница весьма значительна. На самом деле этот термин, взятый из китайского языка, относится к астрономии и обозначает Полярную звезду.

Почему именно Полярная звезда? Потому что она самая яркая, загорается раньше других и сияет на ночном небосклоне, символизируя, что мир пребывает в прекрасной гармонии. Подобно этому, тэнно сидит у себя во дворце, тем самым поддерживая мир и гармонию в стране. На образ жизни императора это, безусловно, накладывало свой отпечаток: в частности, он не должен был покидать пределы дворца, чтобы ненароком не разрушить эту гармонию.

Для последующего понимания всех политических процессов в Японии следует помнить об этой особенности верховной власти. Быть императором, безусловно, очень почётно, но при этом невыносимо скучно. Будучи по сути запертым у себя во дворце в статусе живого божества, император был лишён каких бы то ни было развлечений, за исключением изучения китайских трактатов, сочинения стихов и распития сакэ. Всё это, конечно, крайне увлекательные занятия, но могут со временем несколько приесться. Кроме того, как можно было уже убедиться, власти особой у них тоже при этом не было: всеми политическими процессами управляли другие люди, иногда любезно позволяя императорам участвовать, но очень ограниченно.

Однако Тэмму был тем императором, который реально правил и руководил страной, являясь самостоятельной политической фигурой. За время своего правления он продолжил процесс политической реформации, преобразовав систему политических родов кабанэ, наградив угодных и покарав неугодных: теперь сильные стали ещё сильнее, слабые – ещё слабее. Он пытался ослабить влияние Китая и разорвал отношения с Танской династией, заключив взамен дипломатический союз с корейским государством Силла.

Заключительный законодательный кодекс периода Асука увидел свет в 701 году и назывался Тайхо (大宝 – «Великое сокровище»; впрочем, это тоже была не высокая оценка нового кодекса, а девиз правления императора Момму). Он реорганизовал центральное правительство и установил систему министерств и ведомств, среди которых горделиво возвышался Дадзёкан («Великий государственный Совет») – высший орган власти в Японии, сохраняющий своё верховное положение до самой реставрации Мэйдзи в XIX веке. Его возглавлял главный министр (дадзё дайдзин), которому полагалось «быть примером в пределах четырёх морей, обеспечивать в стране следование путём морали и приводить в гармонию тёмные и светлые силы инь и ян».

Равной по значимости и влиянию могущественному Дадзёкану была ещё одна структура – Дзингикан, и её можно отнести к числу тех примечательных японских нововведений, которые не были взяты из Китая. Дзингикан принято переводить на русский язык как «Департамент по делам небесных и земных божеств», и в этом кроется важная особенность японской политической системы. Как бы глубоко ни проникла китайская цивилизованная модель государства, как бы ни почитали буддизм представители императорского рода, всё равно их уважение к местному культу и к местным божествам оставалось той самой основой, на которую наносится всё остальное.

Появились и другие министерства; перечислять их, наверное, не обязательно, но следует остановиться на одной важной особенности. Наиболее престижными были министерства, которые занимались делами императора и придворных, а в подчинённом положении оказывались те, что ведали делами простого народа.

Аристократизм как определяющая сила японской политики никуда не девается, какими бы политическими институтами эта страна ни обрастала. И если правящая каста в китайской политике была аристократией по образованию, то в Японии она была аристократией по праву рождения. Заимствовав из Китая форму и терминологию, японцы пренебрегли теми основополагающими принципами, без которых эта система была обречена на провал. Впрочем, слабость эта проявится не сразу, а лишь по мере развития государства.

Таким образом, период Асука ознаменовался значительными политическими преобразованиями, в результате которых разрозненные племена оказались связаны единой государственной системой, а на карте появилось новое государство, хоть и сделанное по китайским канонам, но всё равно обладающее своей яркой индивидуальностью, которая впоследствии будет проявляться всё сильнее. Это – уже начало той Японии, которую мы знаем; и путь, который предстоит пройти этой молодой стране, поражает воображение.