Текст книги "ИНЖЕНЕР"

– Вы хотите сказать, что если один начал пить, но надо начать пить и другому?

– Ну, судя по теории – да, хотя…, лучше конечно, бросить все силы на борьбу с этой заразой, тогда усилившаяся красота одной мелодии, может, своей частотой, выправить частоту более низкую. Но, это, конечно – всегда подвиг! Так что, я думаю, у тебя хватит ума собрать прибор и удостовериться на основе научных данных, что ваши мелодии совпадают, когда соберешься жениться.

– Арнольд Фридрихович – над прибором я, конечно, подумаю, но вот что касается моей женитьбы, то вот это уж вряд ли состоится! Да и потом, если я буду изучать ее годы, то, думаю, не доживу до сего счастливого момента. Так что, не стоит и заморачиваться.

– Зачем годы? Я же не зря сказал тебе про прибор. Другому бы, не посоветовал, а в тебя верю. Подключишь ее и себя к приборчику. Совпало – ну и думать нечего! Вперед батенька… под венец! Только частоты не перепутай … Рахманинов!

С веранды раздался мелодичный голос супруги, которая звала мужчин к столу.

– Ты вот что, – зашептал АФэ, – когда войдем в переднюю, там, под вешалкой в углу, сапоги стоят, так ты возьми из того, что у стенки, бутылочку коньяка, а скажешь, что это ты привез – она не откажет. Все-таки, она тоже человек и понимает, что раз приехал столь редкий гость, то можно и выпить – ну не зверь же она.

« Хорошо, – подумал Сергей, идя рядом и слушая болтовню удивительного старика, – что я еще не дожил до такой жизни, когда бы мне приходилось прятать свой коньяк в сапоги».

ГЛАВА 29

Нельзя сказать, что институт, в котором работал Рукалов, был скучным местом. Так как основное его народонаселение состояло из бывших девчушек-хохотушек, то розыгрыши приветствовались. А наличие на руководящих должностях отделов мужчин, не давало опускаться этому до уровня сплетен. С началом перестройки, все чересчур энергичные сотрудники разбежались, занявшись в основном торговой деятельностью. Но вот ведь парадокс – оставшиеся серые мышки и оказались теми людьми, которые пришли в институт ради науки. Поэтому и пережили самые страшные годы, в которые все кругом разваливалось и уничтожалось. Оставшиеся приходили на работу не из-за денег, которые в те времена платили из рук вон плохо и непостоянно, а за идею. Постепенно, как-то все утряслось; начальниками отделов поставили оставшихся нескольких мужчин, которые всем на удивление оказались настоящими энтузиастами своего дела – и институт постепенно, как человек, перенесший тяжелейшую болезнь, задышал. Появились несколько интересных разработок, как плановых, так и совершенно случайных; как для нужд министерства обороны, так и дачного строительства и приусадебных участков.

– Странно, – рассуждал перед своим замом Горынычем, которого все так звали, с незапамятных времен, директор, – мне говорили, что мне дадут спокойный институт, где все нормальные специалисты давно разбежались. Что я смогу, хотя бы остаток своей трудовой жизни провести в покое, совмещая полезное с приятным. Тем более, что коллектив, в основном… женский. Ну что бы не радоваться жизни? Нет, они все лезут и лезут с какими-то предложениями, с какими-то изобретениями. Я же человек опытный, я же вижу, что на этом много не заработаешь. Министерству обороны вообще ничего нового не надо; ему и старого, еще советского – лет пятьдесят осваивать надо! Вот чего им надо? Что им не сидится-то? Вчера Палыч приходил – какую-то ерунду придумал! Я человек, занимавшийся в свое время серьезными проблемами и то, ничего не понял. А я, между прочим, даже с Ельциным рукапожат был – у меня, даже, фотография есть.

– Что вы хотите Станислав Петрович, – гудел Горыныч, косясь на большую фотографию позади директорского кресла, – всяк человек о своей карьере думает. Вот и Палыч хочет показать, какой он умный. Мол, смотрите, что я и мой отдел наизобретали тут, сейчас вы все тут упадете!

– Ты вот что, Герасимыч, ты толком объясни мне, что он там придумал. Мне вчера некогда было – теща приехала; а он поймал меня и бубнит, в угол зажал и бубнит. Невежество-то наше.

– Да ну его, – махнул рукой и загудел Горыныч, – вы с лету определили, что ерунда. « Я, – говорит, – за защиту переговоров отвечаю! Филологов каких-то приволок. Мы секретную информацию на поле боя открытым текстом передавать будем, но они все равно нихрена не поймут. Вернее поймут, но как нам надо». Что-то там с этими филологами возится. Я сначала вообще хотел запретить, но смотрю, филологи эти – бабы красивые. Я, сам, Станислав Петрович, лично – их контролировать буду! Пусть, думаю, возится – ребенок еще. « Пусть, – говорит, – слушают». Кодировку слов какую-то придумал. Какая-то замена смыслов…

– Ну… не знаю. Что-то мутное очень. Я о таком в мировой практике не слышал.

– Я вот что думаю Станислав Петрович – запрещать мы вроде бы тоже права не имеем. А вдруг получится? Тогда мы на коне! А если не получится, то это он виноват. Надо обставить это дело так, как будто эти свои фигли-мигли, он проводит неофициально!

– Так у нас уже есть один неофициал – Рукалов! Что он там химичит у себя на третьем этаже?

– Говорит, что со звуком возится – это после той станции обнаружения. Но – к нему не придерешься. Все, что нужно по этой тематике для министерства обороны, он в срок делает. Эти его работы хорошо оплачиваются, и объем возрастает, но что-то он действительно химичит. Идет недавно по коридору и сам с собой разговаривает, как дурачок. Ну, я с ним рядом пристроился; вижу же, что человек не в себе. Иду главное, и ему объясняю, что надо бы стены в коридоре в другой цвет покрасить, что при такой окраске резко производительность труда в институте падает. Так что вы думаете; дошли мы до двери его лаборатории, он ее ключом открывает, бочком этак протискивается в нее, и говорит мне: « Передайте вашей супруге, Анне Павловне, от меня пламенный привет» – и дверь перед моим носом захлопнул. Ну, не в себе человек! Я еще постоял, понюхал; что-то у них там горелым пахло – то ли паяли что, то ли картошку пережарили. Олухи!

– Не знаю… не знаю. До меня уже слухи дошли, но это исключительно между нами – что-то он учудил. О нем уже из Москвы интересуются… аферист!

– Точно… аферист, – поддакнул Горыныч, – аферистический неофициал-подпольщик!

– Не будем Герасимыч, не будем пока навешивать ярлыки. Тем более, что как к работнику, у нас к нему претензий нет. Просто, вокруг него как-то неспокойно, неуютно как-то. Того и гляди, что-нибудь выкинет – я таких нюхом чую! А этот, как его – Костыльков что придумал? Что это за самозабивающиеся гвозди. Что они все чудят? Что им на месте не сидится-то?

– Да дети, Станислав Петрович, чисто дети. Пистолетик с катушкой, вот и все – и гвоздь в бревно сам втягивается. Хорошая штука, не спорю – но это же наркотик! Это чистый наркотик для мужика!

– То есть?

–Я эту хреновину у него отобрал и на свою дачу на испытания взял. Вот хотите верьте – хотите нет, так весь дом гвоздями утыкал. Остановиться невозможно. Она завораживает! Плавненько, с таким знаете, характерным шипением, впихивает гвоздь в бревно. Гудит правда маленько. Гвозди в магазин набил, держать не надо, точку нашел, приставил, на курок нажал и гвоздь о-оп – и в доске. Я все гвозди в доме перевел, не шучу, остановиться не мог. Но я все же нашел, где у него точка бефуркации. Была у меня дубовая доска, я ее у соседа увидел, когда он дубовую лестницу на второй этаж делал. Смотрю, нет никого, может, ушли куда – не знаю. А доска валяется. Ну, я думаю, а что ей валяться-то – ну и взял. Так вот, доску эту дубовую, этот пистолетик не взял. Гвоздь только на половину вошел, представляете? Бросил я эту хреновину Костылькову на стол в понедельник, когда с дачи вернулся и сказал: « На… олух, не срамись… в дуб не входит – дорабатывай… экспериментатор!»

– Ну, вот что с этими людьми делать? Простую вещь нормально сделать не может! Надо делать такие пистолеты, чтоб металл прошивать могли, чтоб бетон вдребезги разносили! Моя идея – дарю! Ну, какие у тебя предложения по Костылькову?

– Я, Станислав Петрович, вот что думаю. Надо бы профинансировать изготовление двух таких аппаратов.

– То есть – зачем это?

– Я считаю, для проведения всесторонних испытаний на дачах.

– Чьих, дачах?

– Ну, – Горыныч наклонился к директору и, понизив голос, еле слышно сказал, – на вашей даче и моей. Да и потом супругу порадуете, если что-нибудь прибить понадобится.

– Гм, интересно. Да что касается чего-нибудь прибить, это я найду кому. А что, ты действительно считаешь, что вещь необходимая?

– Так ведь смотря для кого! Костылькову она и даром не нужна – он все равно не придумает, что с ней делать. А я, предлагаю патент на нее взять.

– Это, на кого патент?

– Ну как на кого? На вас, если позволите – на меня, ну и на Костылькова, – вздохнул Горыныч с сожалением, – куда ж без него!

– Ну, не знаю, не знаю! На меня понятно – я все-таки директор института! На вас тоже не оспаривается – вы, как-никак мой зам, а на Коростылькова… сомнительно. Зачем привлекать к серьезным делам дилетантов!

– Костыльков. – мягко поправил Горыныч, – А включить его, я думаю, все-таки надо. Во-первых, разговоры пойдут, а во-вторых, я тут подумал, не царское это дело – в навозе копаться. Он придумал, вот пусть оформлением и технической частью и займется. И еще…

– Ну, давай, не томи!

– Можно…, – он опять наклонился к директору, – можно фирмочку организовать, если штучка удачной окажется. Наладим небольшое производство, директора я найду, есть у меня на примете – брат… только что из колонии освободился – толковый мужик, а Костылькова, ему в помощники, по технической части. Пусть делом займется, а то слишком много у нас теоретиков развелось.

– Мыслишь ты, Герасимыч, в верном направлении. Но сделаем мы по-другому. У нас производством не выгодно заниматься – дело хлопотное и безденежное. Я знаю, что говорю! Когда я был директором, ну ты знаешь чего – так сначала, у меня, многие из моих подчиненных производственные фирмы организовали. Я не препятствовал; поэтому они меня, все в директора, в виде благодарности, назначали. Так вот – все разорились! У меня лично дело пошло только тогда, когда я плюнул на те копейки, которые они мне приносили – и взял дело в свои руки. Так что я знаю, что говорю. А если заняться производством, то только не у нас. Есть у меня итальянец знакомый, я могу с ним это обговорить – у него есть свое производство в Европе. В свое время, мы с ним, в моем институте – большие дела делали!

Пока длился этот занимательный разговор в кабинете директора, в это самое время в столовой института, проводились другие лабораторные испытания. Вокруг одного из столиков собралась огромная толпа сотрудников; в белых и синих халатах. Раздавались взрывы веселого смеха и шуточки. За столиком сидели и обедали два начальника отделов – Костыльков и Палыч, а между ними и кухней, непрерывно сновал маленький квадрокоптер. И если Палыч, улыбаясь, ел молча, то Костыльков капризничал, и как только маленький летунишка опускался, неся в лапках стакан горячего кофе и, деловито покачиваясь, пытался поставить его на блюдце – небрежно махал рукой говоря:

– Нет, я, пожалуй, выпью какао со сливками!

И под новый взрыв хохота, малыш поднимался над столиком, над толпой и, беззаботно жужжа, мчался навстречу улыбающейся толстой мамочке; в белом халате и большом поварском колпаке, на кухню. Кто-нибудь посторонний, подумал бы, что это – что-то из ряда вон выходящее, но в институте, это стало, ну… почти… нормой жизни.

В директорском же кабинете было не до шуточек – тут решались задачки поважнее!

– А Рукалов-то, опять учудил , – гудел Горыныч.

– Что опять случилось? – поморщился Полонников. – Ну, ни минуты покоя! Что он все лезет? Что он все придумывает и придумывает? Можно подумать, что он самый умный! Честное слово Герасимыч, у меня уже складывается какое-то чувство неполноценности, по сравнению с ним! Можно подумать, что все кругом дураки, и ничего без него не смыслят! Нет, честное слово – я его когда-нибудь уволю!

К чести Полонникова, надо сказать, что угрозу эту, в адрес Сергея, несмотря на постоянное желание выполнить, в действительности, он никогда даже не попытался сделать. Слишком уж много на Рукалове в институте было завязано.

– Ладно, – несколько выпустив пар спросил Полонников, – что он там опять натворил?

– Он, Станислав Петрович, грозился намедни, что машинку изобрел, которая сама диссертации писать может. По внешнему виду – это, как системный блок. Он там что-то понапихал, так эта штуковина, сама диссертации писать может! Выбираешь, допустим, область знаний – так она, зараза, сама тебе тему предлагает, из наиболее перспективных: ну там, по биологии, там, медицине, электронике. Сама прочесывает весь массив информации, выделяет последние зарегистрированные и защищенные кандидатские диссертации, просеивает всю критическую информацию в их адрес, выбирает перспективное направление, учитывает ошибки и неудачи – назвал ее «Пижон». Так вот, этот «Пижон», или эта «Пижон», бродит по всему интернету, по всем его закоулкам и притонам, пока не наткнется на решение. Затем опять прочесывает уже из того, что нашел. Но уже, по более узкому кругу. Выявляет огромное количество новизны из всех областей знаний. Причем, ведь до чего додумался, подлец, начал мешать все в кучу: там, биологию с электроникой, машиностроение с филологией, сочинение музыки с медициной. В результате – у него все сплошная новизна. Вы представляете, Рукалов у нас теперь, во всех науках новые направления открывает – аферист!

– Короче… Склифосовский!

– Короче, эта штука находит сама проблему, и сама же ее решает, из уже известных, но неочевидных, или спорных методик и запрашивает хозяина – продолжать ей, или нет. Если Рукалов нажимает, допустим, «да», то она ему, через два часа, распечатанную диссертацию выплевывает.

– Не может быть! – опешил директор.

– Может! Так и этого мало! Она ему находит… эта «Пижон», те институты, по всему миру, где эта диссертация может быть принята и с высокой вероятностью защищена!

– Не может быть! – даже пискнул от волнения директор.

–Может! Я ему говорю, ты чего смеешься-то Серега? Ты понимаешь, что ты защиту диссертации в профанацию превратил? – Горыныч засопел. – Я свою кандидатскую двадцать лет писал; фактик к фактику подбирал; не скрою – что-то у кого-то, конечно, заимствовал, еле защитил, а ты? Тьфу, что с дураком толковать-то?

– А он что? – от волнения Полонников даже охрип.

– А что ему дураку? Смеется! «Я, – говорит,– уже пять диссертаций отправил». Представляете, уровень аферизма? По биологии, медицине, две , правда, по его специальности, а одну – по филологии; причем, в разные страны мира. Представляете, широту обхвата? От нашего МГУ, до Массачусетского Технологического. Я вас спрашиваю – ну не дурак? Он же рушит всю научную иерархию мира!

– А он что?

– А что он! «Я, – говорит, – логически завершаю то, что они же насаждали! Они хотели везде искусственный интеллект понатыкать – вот я с них и начал! Пусть теперь по домам сидят – телевизор смотрят!»

– Ты знаешь что, Герасимыч, – охрипшим голосом просипел директор, дрожащей рукой наливая себе воды и не глядя на Горыныча, с любопытством смотрящего на разливающуюся по зеленому сукну стола лужу воды, – знаешь что… ты на него не дави. С ним надо помягче; а то ты на него набросился – Рукалов то, Рукалов се! Я давно чувствовал, что он не безнадежен… и под мудрым руководством может добиться многого! Я к нему сам зайду – завтра! А впрочем…, что тянуть-то? Сейчас и зайду!

– Зайти-то можно, только его нет.

– Как нет, почему?

– Отпросился! У него дома какую-то трубу прорвало; и деньги, пока он на работу ехал, свистнули; так что я, этому неудачнику, свои двести пятьдесят на дорогу дал. А главное-то! Когда он дверь своей этой лаборатории закрывал, я гляжу, у него на столе что-то стоит и стрекочет. Я ему говорю: «Выключи». А он мне отвечает: « Да пусть работает! Завтра приду, она мне еще пару диссертаций настрочит и отправит!». Знаете, настолько мне этот тип неприятен стал, что я еле сдержался, но все-таки спросил: «Какие?». А этот тип знаете, что мне отвечает? « По истории кинематографии и по экономике». И смотрит на меня голубыми глазами – так бы и дал! Представляете – он, поросенок, видите ли со Швабом не согласен! У него своя концепция экономического развития – какая-то экономически-биологическая с медицинским уклоном! Ну не дурак… я вас спрашиваю?

– Нет, Герасимыч, вот тут уж я – не на твоей стороне. С ним надо помягче! Особенно сейчас. Он натура, как оказалось, творческая, такая же, как и я… и между глаз – я не согласен. Наоборот, с ним нам надо теперь наладить самое наитеснейшее сотрудничество. Ты…, вот что, больше к нему не лезь, не раздражай его!

– Да вы что, Станислав Петрович, совсем меня за медведя, что ли, держите? Я же с ним так разговариваю – любя! Да я за Серегу, кому хочешь, голову откушу!

Полонников тяжело опустился на стул, опасливо глянув на Горыныча. У него очень кружилась голова и мешались мысли, а тело – очень хотело прилечь.

ГЛАВА 30

Сегодня Сергей должен был прийти после обеда, Илья находился в местной командировке по помойкам. Поэтому, Дмитрий Николаевич был в лаборатории один.

«Ну что ж, начнем с чайку, – решил он».

Он провел все необходимые для безопасности данной операции работы, конечно, здесь сказывался недюжинный опыт исследователя. Были проверены все банки, все пачки – он даже провел пальцем по внутренности своего стакана и облизнул его.

– А-а сволочь, испугалась! – удовлетворенно произнес он.

Он налил чай. Чай оказался чудесный! Ну, просто изумительный! С несколько, правда, необычным, но очень приятным привкусом, с необычным, но очень каким-то знакомым запахом. В общем, Дмитрий Николаевич был в полном восторге! Он выпил до прихода Сергея чашек десять и был доволен жизнью, работой; как-то все сегодня удивительно клеилось, в руках все горело, чувствовалось, что день удался! Но энергичная деятельность сломила мужика. Он действительно успел сделать за этот день много, только не мог потом вспомнить – что. В общем, когда Сергей, часа в два, ввалился в лабораторию, весь пыльный и уставший; он был сегодня на местном, принадлежавшем институту маленьком полигончике, то нашел Дмитрия Николаевича мирно храпящим на сдвинутых табуретках, а в помещении стоял густой запах алкоголя. Сергей осуждающе посмотрел на своего сотрудника. Тяжело вздохнул и открыл окно. Такой подлянки, от Дмитрия Николаевича, он не ожидал! Вообще, на его памяти, это было впервые. Все в институте знали, что Рукалов хоть и добрый, но как начальник – строгий и требовательный и, лучше будет работать совсем один, чем в дружной компании веселых алкашей. Он, ничего не подозревая, налил и себе чайку, но в отличие от Дмитрия Николаевича сразу обратил внимание на странно знакомые вкус и запах чая. Сергей, конечно, не стал прерывать эксперимент, и чай допил до конца, хотя и догадался, в чем дело. Разгадка стояла рядом – в стареньком, потрескавшемся заварочном чайнике. В нем оказался, как и предполагал Сергей, чистый коньяк.

« Вряд ли, это изобретение Дмитрия Николаевича. – сразу догадался он. – Да-а, институтский идиот проявлял чудеса изобретательности! Во всяком случае, это нетривиальное решение, напрочь выбило, на сегодня, его заместителя, из рабочей колеи. Он аккуратно слил коньяк в стакан, позвонил на проходную, и попросил охранника дядю Ваню зайти после работы. Когда тот вошел, часа через два, кивнул на стакан и произнес:

– Дядя Ваня, ты специалист – выпей и скажи мне, что это за фигня!

Тот недолго думая выпил, крякнул и сказал:

– А что Сережа, хороший коньяк, не поскупились!

– Марку можешь определить?

– Ну, я не настолько специалист, – заскромничал тот, – но помню… пили, и запах вроде знакомый. В общем, Сережа, могу, конечно, ошибиться, но, похоже – «Белый Агат». Еще будем пробовать, или я пошел?

– Ты дядя Ваня иди. А впрочем, постой-ка! Ты не слышал, у нас в институте не было такого, ну чтобы, например, в шутку, таким коньяком кого-нибудь из сотрудников подпаивали?

– Эх, Сергей Викторович, Сергей Викторович, – отвечал тот со вздохом, – да я не то, что в институте, в жизни не слыхивал, чтобы вот так безвозмездно хорошим коньяком поили.

– Жаль.

– Конечно… жаль, – еще раз вздохнул дядя Ваня, вставая.

« Интересно, – думал Сергей, оставшись наедине с мирно похрапывающим Дмитрием Николаевичем, – что этот идиот, выкинет в следующий раз? И…, идиот ли он?

Он посмотрел на сидящего на подоконнике и дышащего свежим, вечерним воздухом Шустрика. Да… он все видел… все знал… но помочь – ничем не мог!

ГЛАВА 31

– Стреляй, – крикнул Дмитрий Николаевич и еле успел присесть, как раздался выстрел, и над его головой посыпалась штукатурка.

Сначала, его голова осторожно высунулась из-за старого стола, обернулась посмотреть на выбитую сзади него под потолком штукатурку, а затем, повернувшись обратно, удивленно уставилась на бледного Илью. Илья стоял в соседней комнате, с дымящейся двустволкой в руках и в дверной проем с ужасом смотрел на старшего товарища.

– Ты что? Идиот что ли? – спросил Дмитрий Николаевич, подходя к Илье.

– Так вы сами сказали – стреляй! Ну, я и стрельнул!

– Стрельнул…, ну не в меня же! – он еле сдерживал гнев. – Ты вот что, сынок, дай-ка мне это ружье, от греха подальше!

Он взял у Ильи ружье, переломил ствол и заглянул – в одном сидела золотая головка патрона, другой был пуст и из него еле-еле тянулся дымок. Илью начало мелко трясти.

«Волнуется парень, – догадался Дмитрий Николаевич».

– А чего это ты, – наконец спросил он, чтобы что-то сказать, – только один шмальнул? Надо было получше прицелиться, да и вторым пальнуть.

Илья чуть не ревел.

– Ладно, – наконец произнес он, – давайте сделаем вот что, коллега, теперь вы будете от меня бегать, а я – стрелять! Снимай патронташ – Ворошиловский стрелок.

– Что у вас там за разговоры, – раздался в наушниках голос Сергея, – Дмитрий Николаевич, давайте поактивнее – мало стрельбы. Стрельбы больше давайте!

– Яволь, Сергей Викторович, сейчас вам будет стрельба. – и, обратившись к Илье, тихо. – Шефу ни слова, ты понял? А теперь – беги!

Так, несколько необычно начались испытания нового аппарата в этот раз. Производились они на полигоне, принадлежавшем институту и находившемся на самой границе городка, где начинался лес. Это была территория едва ли больше полутора гектар, огороженная довольно высоким деревянным забором и стоявшим внутри, прямо у кромки леса, трехэтажным кирпичным зданием с анфиладной планировкой: без стекол, без дверей, с плоской, протекающей крышей. Здесь проходила не боевая, предварительная обкатка всей аппаратуры, которая проектировалась и изготавливалась в единичных экземплярах в стенах института. Использовался полигон довольно редко и наиболее частым гостем здесь конечно был отдел Рукалова. Например, последним, кто здесь был – так это, пожалуй, Костыльков со своим пистолетом; неделю назад. Здесь не требовалось большого таланта к дедукции, потому что на заборе самозабивающимися гвоздями была выбита кривая надпись: «Вера – я тебя люблю!». А под ней другая, поменьше, но тоже кривая: « И я тоже».

– Сергей Викторович, – обратился к нему Дмитрий Николаевич, – давайте я тоже из своей двустволки напишу «И мы».

– Оставьте, – ответил тот, – чтобы нас потом директор еще дыры латать заставил! Этого еще не хватало!

Здесь Сергей немного слукавил – директор, знал конечно, что у него на балансе находится полигон, но вряд ли был здесь хоть раз! Это был человек, которому вообще не нравилось все, что не приносит ему прибыль. Если бы у него была такая возможность, он всю землю закатал бы в асфальт и понатыкал на ней склады. А Рукалевским ребятам нравилась эта разрядка от довольно монотонной работы; на свежем воздухе; со стрельбой и шашлыками.

В этот, так неудачно начавшийся день, задачей Дмитрия Николаевича с Ильей было сначала пошуметь немного, минут пятнадцать, чтобы Сергей смог настроиться на частоту, подходящую для этого типа здания, а потом уже перейти к активным партизанским действиям. Намечалось, что Сергей расположится на ступеньках перед входом в здание, а Дмитрий Николаевич будет поражать цель, для чего ему была вручена общественная двустволка. Задачей же Ильи было изображать из себя цель, просто перемещаясь по разным комнатам и этажам; и пытаясь зайти в тыл штурмующей группе, в лице Дмитрия Николаевича. А чтобы совсем скучно не было, Дмитрий Николаевич должен был, увидев пробегающего Илью, сделать выстрел куда-нибудь в стену. Задачка была простенькая и проделывалась коллективом уже не раз. Но сегодня, неизвестно по какой причине, Дмитрий Николаевич решил, впервые в жизни, поблагодушествовать и передал ружье Илье – пусть мол, малец, потренируется! Непонятно, что у Ильи замкнуло – может от непривычки и волнения, может тайное желание занять место Дмитрия Николаевича, науке это не известно, но получилось то, что получилось. И сейчас он, отрабатывая невольную оплошность, старался изо всех сил. Он крался как кошка, выскакивал из-за укрытий внезапно, и стремительно перебегал пустые пространства. Возможно, испытывая чувство вины, он даже специально подставлялся и лез под пули; в тайнике души надеясь, что Дмитрий Николаевич, тоже шмальнет по нему, или, на худой конец, рядом с ним. А потом когда бы он, закатив глаза, умирал у них на руках, они бы плакали и просили у него прощения. Это было даже в какой-то степени жутко, потому что Дмитрий Николаевич только диву давался, еле-еле умудряясь, в последний момент, не попасть по своему напарнику.

« Нет, надо заканчивать, – наконец решил он, – пока мы тут все друг друга не перестреляли!»

Он дал отбой, и все собрались на первом этаже, присев на ступеньки лестницы рядом с Сергеем.

– Ну как? – спросил Дмитрий Николаевич, переводя дыхание. Все-таки возраст, старше даже возраста Сергея, давал о себе знать.

– Нормально! – ответил тот, снимая откуда-то с затылка малюсенький приборчик. – Только, что-то вы сегодня развоевались! Бухали довольно энергично и кричали тоже ничего – впечатляюще! Ну что сказать, видел я ваши перемещения довольно отчетливо и ты, Илья, сегодня молодец – крался действительно по-кошачьи, не как обычно. Но даже и это, я все видел хорошо.

Конечно, Сергей мог бы попросить в соседней части пару бойцов – ему бы не отказали. Да и сами молодые солдаты с удовольствием бы побегали друг за другом со стрельбой и шумом, вместо скучнейшего препровождения времени в части. Но Сергей не делал этого по нескольким причинам: во-первых, из соображения секретности – чем меньше люди будут знать, чем он занимается, тем спокойнее он будет спать. Во-вторых, из экономии своего времени, чтобы не тратить его на долгие объяснения, а его мужики знали, что надо делать. И, наконец, в третьих – из соображений элементарной техники безопасности – чтобы здесь никто не перестрелял друг друга, а в своих ребятах-то он был уверен абсолютно!

– Теперь вот что, друзья, – проговорил он, увидев, что они уже отдохнули, – теперь вам нужно где-нибудь спрятаться и сидеть тихо, только время от времени говорите что-нибудь, как будто вы переговариваетесь – но шепотом, там…, ногой шаркните – но не сильно. Почувствуете, что я вас могу обнаружить, постарайтесь уйти, но тихо – с боем прорываться не надо. В общем, поиграем в прятки! Но долго искать не пришлось. Илья, решив перехитрить Сергея, спрятался в первой же комнате при входе в здание, а Дмитрий Николаевич, ушел наоборот, на самый верх – сел там на лестницу, ведущую на чердак и спокойно закурил. Сергей, одев прибор, прислонил руку к стене – и сразу обнаружил Илью совсем рядом. Видео же Дмитрия Николаевича было неясным, отчетливо было только понятно, что он где-то наверху. Отправив Илью погреться на ступеньках крыльца, он поднялся на третий этаж, где и без прибора было видно, в каком месте устроился его зам, по синеватому сигаретному дымку, стелящемуся вдоль стен одной из комнат. Он даже не стал смотреть на него, а войдя в комнату, просто, устало махнул рукой и сказав:

– Хэндэ хох, – направился к спуску.

День заканчивался, солнце клонилось к кромке леса, надо было спешить по домам.

ГЛАВА 32

Сергей, как всегда в часы пик, ехал в переполненном трамвае стоя, посередине вагона и держась за поручень. Размышления о последних испытаниях были прерваны шумом и шевелением, который образовался совсем рядом с ним. Он оглянулся и увидел бабку с двумя огромными чемоданами и большим набитым чем-то под завязку рюкзаком на плечах, которая пыталась пробиться к освободившемуся у окна месту. Народ, конечно, ее пытался пропускать, но это трудно было сделать по причине того, что чемоданы плотно засели где-то между сиденьями и людьми. Толпа, конечно, была бы и рада раствориться, но это было совершенно невозможно – все это понимали и терпеливо сносили бабкины издевательства. Наконец перед ней осталось последнее препятствие до заветной цели. Это была тоже довольно габаритная женщина неопределенного возраста из тех, которой можно издалека, и в темноте, дать и лет шестнадцать, а вблизи – и все шестьдесят. Она, крепко вцепившись в ручку стоящего рядом сиденья, из последних сил сопротивлялась бабкиному напору. Но то ли бабка оказалась моложе ее, то ли физически была более натренирована, но, наконец, она выдернула свои чемоданы вместе с габаритной женщиной, а заодно и с ручкой сиденья. Раздался шум и даже, кое-где, смех и шутки, но народ уже с любопытством наблюдал за последней серией драмы. Бабке, теперь, нужно было вместе со своим барахлом протиснуться к окну, но перед ней сидел молодой человек, лет двадцати очень накаченный, с довольно тупым выражением лица, который делал вид, что читает книгу. Все замерли перед финалом – кто-то болел, конечно, за бабку, кто-то был нейтрален, но молодому дебилу не сочувствовал никто.

– Давайте, я подержу ваш чемодан, – предложил Сергей, – он всегда был галантен и так не любил все эти крики и драки, которыми развлекается остальное народонаселение, что готов был пойти на все, только бы вокруг все помирились и вели себя достойно.

– Спасибо, милок! – живо отозвалась бабка, – подержи оба!

И отдав несколько обескураженному Сергею оба чемодана, воззрилась на дебила пронизывающим взглядом. Все замерли! Дебил заерзал, видно было, что под бабкиным взглядом он чувствует себя явно не уютно. Пока они, таким образом, на ментальном уровне боролись, Сергей с удивлением прислушивался к своим ощущениям. Странно, но оба чемодана были совсем не тяжелыми.

«Что она их, тряпками, что ли набила? – размышлял он, не обращая внимание на окружающих, – наверное, свои платья куда-нибудь перевозит».