Текст книги "ИНЖЕНЕР"

– Вот, кстати о ваших женщинах. Я за этим и пришел! Получается так, Никитич, если не хочет на ихних дочерях, то надо начинать женить на внучках.

– Это что же, установка такая сейчас вышла?

– Да дед, установка! Надо на него женщин напустить. Либо женить, либо так. В общем, очень он ценным кадром оказался, поэтому за ним глаз да глаз нужен. Сам понимаешь, что лучше женского глаза никто за ним не уследит. Поэтому, если сумеешь его женить – жени. А пока будешь женить пристегни к нему, для верности, чтобы не сбежал, еще парочку. Только Никитич – не жмись – найди самых молоденьких и самых симпатичных.

– То есть как это – жени?! Он что, ребенок малый что ли? Мужику скоро шестьдесят стукнет! Может, конечно, и найдется какая-нибудь завалященькая, которая за него выйти согласится – но, его то я как уломаю, если он сам не хочет?

– Слушай, Никитич, ты здесь сидишь, как у Христа за пазухой, тебя кто-нибудь трогал все эти годы? Нет! А теперь, родина тебе говорит – надо! Надо… майор!

Когда старому КГБэшнику сказали про Родину, он понял, что не отвертеться. Родина – это святое. Он задумался. Думал он минут пять, пока майору не надоело.

– Ну, чего молчишь-то?

– Думаю!

– Надумал что-нибудь, аль нет?

– Пока нет.

– Гениально!

Когда Майор возвращался к себе домой – был уже вечер, на работу возвращаться не было смысла. Только прошел дождь: все было сырое, кругом стояли лужи. По ним бегали мальчишки, нарочно топая – и брызги летели в разные стороны, сверкая в лучах заходящего солнца.

« Как хороша жизнь, – думал майор, – что нам не живется просто и покойно – вот, как этим мальчишкам? Может, я тоже хочу бегать вместе с ними и топать по лужам; и чтобы брызги летели во все стороны, – и на прохожих. И чтобы прохожие улыбались мне в ответ и тоже топали, и обрызгивали меня, а не гонялись за мной по всему городу с палками. Как скучно мы живем! Чем мы только не занимаемся! Вернее… не так – мы занимаемся всем, чем угодно, только бы не заниматься тем, чем нужно, я бы даже сказал – чем необходимо. Мы, два взрослых мужика, на что мы потратили сегодняшний день? На то, чтобы охомутать человека и испортить ему жизнь. Человек счастлив: занимается любимым делом, приносит всем нам пользу, ни к кому не лезет! Почему мы вечно лезем, куда нас не просят? Живи – как все! Да он именно и наизобретал там чего-то, потому что он не такой, как все! Вон Тэсла – тоже не был женат, и от женщин шарахался, как черт от ладана. Хотя здесь я не прав. Не прав, – в отеле, в котором он жил, за ним так наблюдали, что это, может, было хуже любой тюрьмы! Так, ладно, это все лирика. С возрастом я становлюсь брюзгой – это, кажется, из любимого фильма шефа «Семнадцать мгновений весны». Подведем неутешительный итог: дело моими стараниями разбухает, от увеличивающегося количества людей и средств, а с места не трогается. Ладно, Рукалов – посмотрим, как ты отобьешься от слабого пола. Мой тебе совет «Кот» – беги «Кот», беги!»

ГЛАВА 22

На летней террасе, небольших размеров деревянного, одноэтажного дачного домика, в один из теплых, летних дней сидели Сергей и Ольга и пили чай с вареньем, конфетами и пирогами. За разговорами о городских новостях: кто женился, кто развелся, кто с кем подрался, кто и что о ком-то сказал – умяли все. Наконец, Сергей откинулся на скамейку, отдуваясь, и, когда Ольга отлучилась на минутку, даже ослабил ремешок брюк. Что и сказать – пироги были отличные: с капустой и яйцами!

– Да, Оля, – продолжил он разговор, когда она вернулась, – все настолько вкусно, сытно и полезно, что я сейчас неделю, наверное, есть не буду!

– Ой, Сережа, да бросьте, – отвечала она, – сейчас придете домой и попросите маму поставить чайку, с ее пирожками!

– Вот уж не правда, – отвечал он смеясь, – я по вечерам не ем принципиально!

– Фигуру бережете?

– Нет. Я ужинаю исключительно по ночам. На работе, как правило, думать некогда, поэтому, поневоле приходится по ночам. А когда думаешь, вот не знаю почему – всегда есть хочется! Просто загадка природы какая-то!

– Никакой загадки здесь нет! Просто когда думаешь, клетки мозга расходуют много энергии, вот. А откуда им брать эту энергию, как не из маминых пирожков – во всяком случае, нас так в школе учили!

– Вы только подумайте, как интересно, – смеялся Сергей, – а иногда эти клеточки и водочку просят. К чему бы это?

– Ну, если вам результат раздумий не важен, то можно и водочку.

– Вы, Оленька, рассуждаете точь в точь, как моя матушка, – наверное всех женщин из одной колбочки получают!

– Не знаю, как там другие женщины, а мы – ваша мама и я – безусловно правы! И потом, я говорю вам, как художник, пьянство наносит непоправимый вред интеллектуальной потенции человека.

– Вот с этим с вами трудно не согласится! То-то я смотрю, как же стремительно деградирует современная художественная школа, особенно западная, начиная с двадцатого века – просто спасу нет! Вот кстати, что касается художественных школ. Посмотрите, что я вам принес.

И он достал из своей сумки маленький магнитофон.

– Вот, послушайте!

Он поставил его на стол между тарелок и чашек и включил. На освещенной заходящим, летним солнцем веранде заиграла необычная, прекрасная мелодия. Даже мухи, надоедливо мельтешившие между чашками с вареньем, перестали жужжать и уселись на скатерть. А в тишине лилась грустная, тихая, умиротворяющая мелодия!

– Что это? – произнесла Ольга, с изумлением, широко раскрыв глаза.

– Тс-с! – приложил палец к губам Сергей

Они сидели, как завороженные.

– Какая прекрасная вещь! – наконец сказала Ольга, когда мелодия закончилась. – Очень красивая музыка, только необычная! В ней есть что-то странное, неземное! Кто это написал?

– Это, Оленька, написал Создатель! А мелодия, вы правы, не совсем обычна. Вы это очень точно подметили. Вам это подсказала душа художника! Это Оля, звуковая мелодия, снятая нами с картины Левитана «Над вечным покоем»!

– Рассказывайте! – и она уселась поудобнее, уставив свои большие глаза на него.

– Все очень просто – сейчас! А ведь я шел к этому всю жизнь! Всю жизнь занимаясь звуком, я относился к этому, как к вполне прикладной задаче. Ну, в моем случае, это определить, например, где какой грузовик проехал и где он остановился. Пока мы не поняли – что все живое издает не просто свой звук, а свою мелодию, до самой малюсенькой клеточки! Почему именно мелодию? Потому что, когда эта клетка заболевает, или она начинает гибнуть, ну например, под воздействием алкоголя, или от холода, если вы решили отдохнуть в сугробе при сорока градусном морозе – она поет совсем по-другому. Это уже фактически не мелодия, а крик о помощи гибнущего живого организма. Но ведь и неживая природа имеет свою мелодию. Я понимаю, что человеку это сложно представить, но я это все слышу через сконструированные в нашей лаборатории приборы. Некоторые звуки ее мы слышим и без всякой аппаратуры, но настолько привыкли к ним, что совершенно не обращаем на них внимания – парадоксально считая, что неживая природа молчалива. А нас постоянно опровергает шум ветра, плеск волн, треск огня. Я же слышу – как камни говорят друг с другом, во всяком случае, чтобы было понятнее, каждая порода откликается своей речью на наши звуки. Наша генетическая цепочка это фраза из слов о том, какими мы должны быть: нормальными, или калеками, умными, или глупыми. Мы не понимаем этот алфавит, но он понимает нашу речь. В общем, к концу своей жизни, я, ученый, понял то, что на Руси раньше знал любой крестьянский мальчишка. Что : « в начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог!»

– Это что-то знакомое! Кажется из Евангелия!

– Да, Евангелие от Иоанна – самые первые слова! Когда я, наконец, это понял – то дальнейшее было делом техники. Нам удалось создать определенную технологию, и под нее изготовить соответствующую аппаратуру, кстати, не такую уж и сложную. Мы научились слышать окружающий нас мир. Поэтому нет ничего удивительного, что мы научились слышать и картины. Ведь картина – это кладезь образов и смыслов, а соответственно и звуков. Короче говоря, художественные картины – живые! Они несут в себе огромный заряд невидимой для нас энергии не только личности художника, не только смысла изображенного сюжета, но и энергии таланта. А Талант, это категория не земная и к конкретному человеку не имеет никакого отношения. Ему просто дали попользоваться им – на время. Кто это понимает – тому слава и здесь и на небесах. Кто не смог вынести его бремени, тот гибнет для небес, а очень часто и уже здесь – на земле. Вот послушайте это.

Он снова нагнулся и включил магнитофон. Опять заиграла печальная, но красивая музыка. В этой, в отличие от первой, было больше лирики, но меньше тоски.

– Как хорошо, – в восторге Ольга захлопала в ладоши, – а это кто?

– Каменев, Лев Львович. Одна из любимых моих картин – «Пейзаж с избушкой». Средняя полоса России! Чудесно, правда?

– Какой вы молодец! – с уважением сказала Ольга. – Я, признаться, и не предполагала, что вы такой, такой… такой умный! Мне только удивительно, как вы умудрились со своей рабочей специальности переквалифицироваться в композиторы!

– Сам диву даюсь, занимаешься одним направлением, а попутно вылезают еще три. Начинаешь разрываться между этими тремя, сначала отнимаешь время за счет еды, потом у сна, кажется, вот сейчас, ты поймаешь эту жар-птицу. Глядь – а перед тобой уже девять новых направлений! И так до бесконечности! Во всяком случае, я чувствую себя самым несчастным человеком!

– А все остальные жутко завидуют вам. Им кажется, что вы, по какой-то несправедливости – самый счастливый человек. Во всяком случае, я знаю людей, которые еще в студенческие годы, как сели на одну тему, ну например «Влияние живописи Завадовского на социальное развитие общества» – и вот, он уже и кандидат, он уже и доктор, ему уже под девяносто и он заслуженный академик, а он все толкует «про влияние живописи Завадовского…»

– Чехов, Оленька – «Дядя Ваня».

– Да, Чехов! Меняются столетия, сменяют друг друга эпохи, рушатся цивилизации – а человек все прежний! Послушайте, Рукалов – так вы и мои картины можете услышать? – от набежавшей вдруг мысли, она даже широко открыла глаза и застыла.

– Ну, можно, – проговорил Сергей, жуя пирожок

– Нет, знаете что, Рукалов, – не надо мне никаких прослушиваний, и… и, заберите этот свой противный магнитофон!

Сергей так и застыл с недоеденным пирожком во рту.

«Сейчас еще попросит положить пирожок обратно! – мелькнуло у него – Что, Рукалов, опять попался! Вот сколько шишек ты уже в этой жизни наполучал – а все неймется. Послушайте мелодию, милая Оленька. Послушали!»

Он торопливо, не глядя на Ольгу, засунул магнитофон обратно в сумку, успев заодно и пирожок проглотить.

– Чай, кофе? Может в это время суток вы предпочитаете виски с содовой, или там, бренди? – она фальшиво улыбалась, произнося это абсолютно ледяным тоном.

« Даже частота изменилась, – профессионально отметил он, – как все это, все-таки у них быстро происходит – у художников».

– Кстати, в начале нашего разговора, вы попросили, за неимением у вас места, спрятать несколько ваших тетрадей. Пойдемте, я вас отведу в сарай. У меня там одна стенка забита старыми книгами, учебниками, тетрадями и газетами. Там и спрячем ваше сокровище.

Прошли к сараю. По дороге Ольга пыталась что-то рассказывать про свои помидоры и огурцы, но так напряженно и неинтересно, что обоим стало неловко. Скрипнула довольно массивная дверь и они оказались пусть и в небольшом, но добротном сарае. В нем был навален всякий огородный инструмент, хотя, в общем, было достаточно чисто. На противоположной от двери стене были сооружены полки, доверху забитые всякой макулатурой. Куда-то в середину ее Сергей и засунул четыре своих тетрадки. Вышли, она заперла дверь на ключ и протянула его Сергею.

– Возьмите, у меня есть запасной, а этот пусть будет у вас. И не спорьте. Прощайте. Не обращайте на меня никакого внимания – мне просто надо отдохнуть.

«Не обращайте на меня внимания – у меня истерика! – думал Сергей по дороге домой, трясясь в трамвае. – Но вы меня хоть убейте, я не понимаю, что я такого сказал! Господи, хорошо, что ты меня не женил! – подытожил он, уже подъезжая к своей остановке.

Рядом с остановкой он увидел, прямо на ступеньках магазина, поджидавшую кого-то Риту.

« Я еще не успел с ними обеими толком познакомиться – а уже застрелиться хочется, – подумал он и, сделав вид что спит, проехал дальше.»

ГЛАВА 23

– Тьфу! – Дмитрий Николаевич выплюнул в умывальник и с удивлением посмотрел на свет свой стакан с чаем.

Он снова попробовал содержимое, и, с отвращением сплюнув, снова отправил туда же и все остальное.

– Какой идиот в банку с сахаром соль положил, – заорал он, – ведь я на ней русскими буквами написал – «сахар».

Действительно, на этикетке, поверх надписи «малосольные огурцы» черным, толстым фломастером коряво было написано – «сахар».

– Это идиотизм какой-то, – продолжал он возмущаться, хотя в отделе сегодня кроме него никого не было.

Все были в разъездах, по крайней мере, до середины дня.

– Хорошо-о! – громко стращал он. – Если вы такие придурки, то я еще и другую банку помечу!

Он, полный раздражения, взял черный фломастер и поверх надписи «хрен столовый» теми же корявыми большими буквами вывел – «соль». Подумал, и ниже надписал буквами помельче – «сахар в другой банке!».

– Вот так, – добавил он вслух, – а в этой баночке, как я понимаю, по логике, должен быть сахар.

Он, абсолютно уверенный в своей логике, не пробуя, налил в стакан горячей воды, заварку, бухнул туда же три чайные ложки из маленькой баночки, размешал и попробовал.

– Тьфу, тьфу… тьфу! – и выругавшись, выплеснул содержимое стакана в умывальник.

Логика не сработала. В маленькой баночке, согласно надписи, действительно оказалась соль.

– А-а, – завопил доведенный до белого каления, казалось, такой ерундой, Дмитрий Николаевич, – так вы против логики? Хотите по гамбургскому счету? Хорошо!

Он взобрался на стул и стал шарить по полке. Действительно, в конце, за замасленным и замусоленным справочником по металловедению стояла пачка, на которой было написано – «сахар», – мол, что ГОСТ такой-то, что производитель такой-то и т.д. – все честь по чести. Но Дмитрий Николаевич, стал уже тертым калачом, которого на мякине не проведешь! Он решил, на этот раз, свою религию – логику, все-таки проверить опытным путем! Он послюнявил грязный палец, сунул его в пачку и лизнул. На его лице расплылась блаженная улыбка. Мир снова встал на свое место; логика, хоть и пошатнулась, но устояла – в пачке оказался настоящий сахар!

– Меня не проведешь, – бурчал он, пересыпая соль из банки в пачку с надписью – «соль», которую он нашел на другой полке за справочником по химии – не на таковского напали!

Взял банку, обмакнул еще раз палец в пачку с сахаром, удовлетворенно лизнул – для верности, и доверху засыпал ее сахаром.

ГЛАВА 24

В какой-то момент Сергей, несмотря на то, что был невнимателен к себе, почувствовал вдруг, что приобрел популярность среди женщин. На работе он постоянно стал сталкиваться – то в столовой, то в коридорах с молодым специалистом отдела конструкторской документации Варенькой. Варенька была приятной и улыбчивой девушкой, которая однажды, с детской непосредственностью, грациозно присела за столик Сергея в столовой, который в этот момент напряженно обдумывал очередную задачу, даже не особенно соображая, что он отправляет в рот.

– Как вы смешно едите, – начала она, – такое ощущение, что вам абсолютно все равно, что вы сейчас проглотили. А ведь это прекрасно приготовленная нашим поваром Дашей жареная картошка.

Сергей с удивлением сначала воззрился на нее, а потом на свою тарелку.

– Действительно. Жареная картошка – я и не заметил. И вы правы – очень вкусно!

Еще не закончив до конца произносить эту фразу, он уже опять начисто забыл и о картошке и о Вареньке и машинально нанизывая ломтики на вилку, и закидывая их в рот, снова углубился в свои мысли. Варенька что-то говорила, кокетливо смеялась, он тоже улыбался ей в ответ, но не понимал ни единого слова. В этот момент у него, что называется, поперло – идеи так и лезли со всех сторон. Он еле-еле успевал их сортировать.

– Вы меня слышите? Э-эй? – она помахала маленькой ладошкой перед его лицом.

Но он даже на это не обратил внимания, продолжая улыбаться и глядя сквозь Вареньку и ее ладошку куда-то в окно, на колышущиеся под сильным ветром деревья. Очнулся он только тогда, когда потыкав вилкой в тарелку, не нашел там больше ни одного ломтика. Сергей уже давно вышел из того возраста, когда хочется ухаживать, обращать на себя внимание – поэтому и время тратить не стал, а спокойно составил свою пустую посуду на поднос и блаженно улыбаясь удалился. В этот день он не стал оставаться на ночь, и закончив часов в семь, когда уже никого в институте давно не было, выходя через проходную опять столкнулся с Варенькой. Удивительно, но девушка оказалась таким же трудоголиком, как и он. Но, как известно, девушкам вредно много работать, и видимо от усталости, ее то ли шатнуло, то ли она запнулась, но каблук отлетел сразу, как раз на глазах Рукалова.

– Повезло вам, – проговорил он, внимательно разглядывая туфлю, – у вас каблук не сломался, а отвалился прямо по месту соединения.

Чутье инженера его не подвело – в конце концов, не мог же он знать, что она только сейчас, буквально за пятнадцать минут до их встречи, закончила его пилить.

– У вас какой размер ноги? – спросил он. – А впрочем, все равно, все равно у нас меньше сорок первого ничего нет.

И вернувшись в свою лабораторию, минут через пятнадцать, принес ей вполне приличные собственные кеды. Правда они были все в дырках от попадавших на них брызг сварки, но Сергей считал их очень и очень ничего. Во всяком случае, лично ему, они нравились уже лет эдак двадцать. Для девушки, которую так недвусмысленно проигнорировали сегодня в столовой, это был уже второй удар. Сначала она решила, что умрет, но в город в этом не пойдет. Но когда Сергей дал понять, что ему с ней возиться некогда, и она может спокойно переночевать и в институте, как он это постоянно делает, она, еле сдерживая рыдания – надела их на свои миниатюрные ножки. Мотаясь из стороны в сторону в почти пустом вагоне трамвая, Сергей рассказывал ей, почему не согласен с мыслью Шопенгауэра что «человек может находиться в совершенной гармонии лишь с самим собою», приводя в свою защиту мнения отцов православной церкви. Варенька же, стыдливо пряча ноги под сиденье, мысленно посылала к черту и Сергея, и Шопенгауэра, и ФСБ с Никитичем.

« Нет, я, конечно, сделаю то, о чем меня просит Никитич, – думала она, не слушая увлекшегося своим спором с философом Сергея, – но Рукалов – не герой моего романа!»

– Ой, какой красивый домик, – указала она на проплывавший мимо старинный особняк.

Она это сделала нарочно, т.к. уже слышать не могла ни о каких рассуждениях никаких Шопенгауэров!

– Так это дом бывшего дворянского собрания нашего города! – всмотревшись, переключился Сергей с философской темы на историческую, – а вы разве ничего не знаете? О-о, это знаменитый дом! Последние, кому он принадлежал, были князья Долгонские. Да, очень знаменитая фамилия! Особенно прославилась княжна Мария Долгонская – та, что вышла за генерала, князя Шелемова.

–Да что вы говорите? – равнодушно отвечала Варенька.

– Да! Очень образованная была дама: держала салон, занималась искусствами и науками! Но, к сожалению, рано умерла – по-моему и сорока не было. Точно не помню, но, кажется, у нее было воспаление мозга – то ли от занятия искусствами, то ли от занятия науками, то ли от несчастной любви. Провожать ее в последний путь пришел весь город. Муж с любовником рыдали навзрыд!

« Этот кошмар когда-нибудь закончится? – думала про себя Варенька, – на кого я решила променять своего Андрюсика? Он такой молодой – не то что этот, такой красивый – не то что этот, у него такие бицепсы – умереть можно!»

– Да, и она умерла! А потом, после революции, дом передали под школу красных командиров. – Вещал Сергей, прекрасно знавший историю родного края.

Варенька выскочила за две остановки до дома Сергея.

« Странно, – думал он про себя, – так о чем же ей рассказывать-то? Философия ей не интересна, история тоже. Какая странная молодежь пошла»

На остановке его ждала Рита, с двумя сумками.

– Ну? – строго спросила она.

– Что – ну?

– Долго мне вас ждать? Я эти сумки одна не донесу!

« Что она, солью, что ли запасается? – размышлял он, еле тащась за ней на третий этаж».

Лифт как всегда не работал и о Шопенгауэре говорить как-то не хотелось. Когда он еле вволок сумки в ее квартиру, руки его уже не слушались – очень хотелось хотя бы на пять минут прилечь. Маргарита все рассчитала точно – после такой физкультуры, объект сопротивляться не сможет. Она обвила его шею руками и впилась в его губы долгим, страстным и умелым поцелуем. Сергей задыхался, а руки висели, как плети, и не слушались. Очень хотелось упасть прямо здесь! А в это время, в своем кабинете, за прослушкой сидел Полковник, и слыша звук долгого поцелуя – умирал от ревности! Наконец он услышал страшный грохот. Действительно, пытаясь за что-нибудь зацепиться, почти лишенный воздуха, Сергей ухватился за вешалку и повалились все вместе, – и оба влюбленные, и вешалка, с кучей курток.

« Что делает паразит! – терзался Полковник мотаясь в остервенении по кабинету.»

Но в это самое время, к своему удивлению, услышал громкий хохот! Причем хохотали оба – Рита, утирая выступившие слезы, и Сергей, получивший наконец-то доступ к воздуху!

Потом они мирно беседовали. Пили чай с баранками. Потом Маргарита достала отлично приготовленное мясо, и они его умяли, с удовольствием. Потом на столе появилась водочка, но импортная – очень хорошего качества! Попользовались и ей. Она, в отличии от Вареньки, слушала Сергея с удовольствием и совершенно искренне! И никто не знает почему, но, когда в первом часу ночи он выходил от нее, они оба почувствовали, что стали друзьями. Маргарита вдруг поняла, что любовников у нее было пруд пруди, а вот друг появился впервые. Что касается Рукалова, то выйдя на улицу, он понял, что идти домой нет никакого смысла. Он сел на последний трамвай и, покачиваясь, поехал на работу.

ГЛАВА 25

Алексей сошел с электрички и уже через двадцать минут сидел в уютной кухоньке небольшого дома своего учителя, совсем рядом с железной дорогой. Солнце уже зашло – наступала летняя ночь. На сковородке шипела и трещала жарившаяся картошка, свистел и шумел чайник, пытаясь подражать свисткам и шуму проходящих совсем рядом электричек.

– Понимаете, Иван Иванович, – рассказывал Алексей, – получил я от своего начальства, на первый взгляд, довольно простенькое задание. Мне было поручено охранять жизнь одного инженера в нашем НИИ, и заодно, обеспечить его спокойствие – ну, чтобы ему никто не мешал. Это то, что было сформулировано в официальной версии задания. Но было и личное пожелание начальства – поближе сойтись с этим инженером, до такой степени, чтобы в этом плане стать его правой рукой и незаменимым помощником. Говоря по-русски – стать его другом, которому бы он доверял безоговорочно. Признаться, я ожидал, что столкнусь с какой-то серьезной угрозой для своего клиента. Каково же было мое удивление – когда меня встретила тишь, да гладь, да Божья благодать. Никто им не интересуется: ни наши, ни не наши, ни его директор, ни министерство обороны. Сначала меня это озадачило, но я стал расспрашивать более подробно. В результате выяснилось, что действительно, на него вышел его бывший одноклассник, потом однокурсник – некий Геннадий. Он предложил нашему, никому не нужному инженеру, работу на своей фирме в Америке. Вроде бы нарисовалась абсолютно банальная картинка. Кто у нас не мечтал поработать в Америке? На этого Геннадия у меня была единственная зацепка – это человек, который сдал ему свой шикарный особняк для проживания, как выяснилось, за совершенно символическую сумму. Найти его было не трудно, и я поговорил с этим типом. Надо сказать, что это чмо болотное, уже через полчаса после начала нашего с ним разговора, привело меня к абсолютному убеждению, что наш замечательный соотечественник Гена – не просто приехавший порыбачить на родину профессор Массачусетского Технологического, но и агент ЦРУ!

– А этот – болотный?

– Такой же! Я, правда, пообещал ему, что его трогать не будут! Какая вкусная картошка, как у моей мамы!

– Ты, я смотрю, не женился еще?

– Нет еще, – отвечал Алексей, уписывая картошку за обе щеки.

– Ешь, ешь! Говоря откровенно, я в твоей истории не вижу ничего необыкновенного. В девяностые, такие инженеры уезжали пачками во все стороны мира, и никто не интересовался, кто их туда приглашал. А ты и твое начальство молодцы! Что тебя смущает?

– Понимаете, Иван Иванович, странность заключается в маленькой детали, о которой мне поведал этот самый инженер. Я не зря упомянул, что им никто не интересуется. Кроме плановой работы никто не знает – чем он там, у себя, занимается, а он, насколько мне стало известно из разговора с ним; очень далеко продвинулся в изучении звука!

– Он что – крупный ученый?

– Насколько мне удалось разобраться, крупным ученым его считает только одна организация – это ЦРУ! Да и то, не совсем в этом уверены и, видимо, поэтому и послали к нему его бывшего однокашника – Гену, чтобы разобрался на месте.

– Любопытно! А наши – что же о нем думают?

– Хм, все остальные считают его мужиком конечно умным, но не приспособленным для нашей капиталистической действительности – и неудачником. Никуда не рвется, никуда не лезет, тех, кто пытается пробиться вперед, пихаясь локтями – вежливо пропускает вперед!

– Гордец?

– Вот уж нет! После разговора с ним, я пришел к выводу: что вольно, или невольно, но я очень вовремя появился рядом с ним. Если мы не будем таких оберегать – то окажемся вообще… на задворках мира!

– А мы разве не там? Впрочем… мы отвлеклись.

– Да, совершенно верно! Так вот; о своих исследованиях он никому не говорил – и вдруг, совершенно случайно, на него выходят и наши, и не наши.

– Значит, кто-то проговорился из его сотрудников.

– Он уверен – что нет! Да их в отделе и работает-то всего трое, включая его. Обо всех тонкостях, кроме него, конечно, знает только его помощник, который старше его, и которого он знает десяток лет. Второй парень – совсем молодой, по сравнению с ними; и он их непорядочность отвергает начисто!

– А ему сколько лет?

– Ему шестьдесят, но выглядит достаточно молодо. Во всяком случае, больше сорока пяти не дашь. Я его сначала вообще, когда вошел, за своего одногодка принял – ну может чуть постарше.

– Любопытно! Получается, что наши на него выйти не могли, потому что его разработки никого не интересуют и поэтому за него никто и не просил – так?

– Да! И, тем не менее, мой начальник посылает меня к нему.

– Чтобы ты стал его другом! Совсем любопытно! А кто у нас начальник?

– Полковник, хм.

– Знаю! Помню… бегал какой-то, очень активный молодой человек, мелкий такой – ни одной юбки не пропускал. Значит, до полковника уже дослужился? Любопытно! Я бы таких к контрразведке на пушечный выстрел не подпускал! Ну что ж… каждому времени – свои герои!

– Жаль, не повезло мне с начальником! Мне бы вот такого… как вы!

– Наоборот, Алеша, тебе выпала редкая удача, которая выбирает сильных! Не каждому, знаешь, с первых шагов в контрразведке, дают сразиться со своим начальником!

– Так вы что же, думаете, что он работает на ЦРУ что ли?

– Чего ты на меня так удивленно уставился-то? Неужели сам догадаться не мог?

– Да нет! У меня даже в мыслях не было!

– В мыслях не было! Чему вас только учат? Рассуди здраво, без эмоций; наш – не наш! Я тебя чему учил? Ты должен доверять только двум вещам: логике происходящих событий, и своей интуиции. Но интуиция приходит с опытом – и здесь я тебя не виню. Но железная логика тебе должна была подсказать, что у тебя есть только одна зацепка. Это статья, которую неосторожно опубликовал твой инженер! На нее, как он тебе сказал, никто не обратил внимания. Значит – обратили! Сделали выводы, и предприняли очень аккуратные шаги. Зачем им торопиться – ведь они считают, что инженер, если его работы окажутся успешны, переедет к ним! Никто бы их и не заподозрил. Но они совершили две маленькие ошибки – совсем маленькие. Первая – они переоценили себя, будучи абсолютно уверены, что инженер, не думая, поддерживая штаны, помчится в Америку, как только они поманят его пальцем. И были, видимо, очень удивлены, раздосадованы, и я бы даже сказал, зная человеческую натуру – озлобленны, когда он отказался! После чего они и подключили твоего Полковника!

Иван Иванович стал не торопливо отхлебывать чай, задумчиво глядя на горящий фонарь за окном. На путях видимо встретились две электрички, и сипло поприветствовав друг друга, с шумом разбежались по разным направлениям.

– Иван Иванович, а вам не шумно здесь жить? – спросил Алексей.

– Нет, ты знаешь, мне нравится! Я ведь прежде чем попасть в КГБ… год проработал машинистом.

– Не жалеете? – улыбнулся Алексей.

– Раньше нет. А сейчас, думаю, что зря тогда ушел – философская работа! Ведешь электровоз – думаешь о смысле жизни… грязи не видишь. Зря!

Опять наступило молчание. Оба задумчиво прихлебывали чай из больших, старинных бокалов, закусывая дивно пахнущим свежеиспеченным хлебом. Раздался солидный гудок, не такой как сипящий свист электричек – и за окнами загрохотал товарняк.

– Иван Иванович, – напомнил о себе Алексей, – а вторая ошибка?

– Вторая ошибка Алеша – это ты; со своей простоватостью и непосредственностью! Они недооценили тебя, решив использовать, как одноразовый инструмент, а потом выкинуть, как они это умеют. Так что, наша с тобой легенда о тебе, как об Иванушке-дурачке, который лаптем щи хлебает и портянкой занюхивает – сработала. Я даже склонен думать, что на роль дурачка, они выбирали из многих претендентов – но ты оказался, видать… вне конкуренции! Молодец! Не боишься работать против своего непосредственного начальника и всего ЦРУ?

– Скажу словами из «Гусарской баллады»: прекрасно, ваша светлость!

– Ну что ж – рад, что в тебе не ошибся! Давай сделаем так, ночь – это время для контрразведчиков, поэтому, давай садись чистить картошку; я ведь на тебя не рассчитывал в первый раз. Пожарим, поедим, подумаем! Ситуация сложная и помощи ждать неоткуда, по крайней мере… пока!

– Получается битва двух гигантов: ЦРУ и ФСБ, с одной стороны, против молокососа и пенсионера с другой.

– Да, получается, только не забывай одной маленькой вещички.