Текст книги "Паргоронские байки. Том 4"

Но когда кончилось топливо, когда она выжгла всю верхушку – то увидела трещину. Блеснул солнечный луч – и осветил что-то внизу.

Асвантида без труда проделала проход. Великанша из второго поколения, она ломала скалы голыми руками, крушила гору ударами ног. А спустившись в отверстие – оказалась в огромной пещере.

И тут были рудные жилы. Ярко-желтый металл… самородное золото! Если Гласитариде всегда нравилось серебро, то Асвантида больше любила золото. Оно очень шло к ее глазам, к цвету волос.

И эта пещера… она идеально подходила для кузни. Проделать еще один проход, возвести тут горн, принести наковальню…

Асвантида почувствовала себя дома. Гора заговорила с ней.

И она начала работу.

Родители, и особенно отец, ее поддержали. Вечно хмурому Глезторосу пришлось по душе, что дочь перестала бегать по лужайкам и фантазировать, глядя на облака. Он сам помог ей прорубить ворота в горе, помог проложить тоннель.

Все остальное Асвантида сделала одна. Работая руками и великаньим колдовством, она соорудила каменную домну и принялась плавить металл. Несколько раз ходила в Алмазные горы за самоцветами.

Она долго думала, какие самоцветы подойдут ее возлюбленному. А потом вспомнила о грозовых тучах и долго выбирала между сапфирами и алмазами.

У Космодана небесно-синие глаза. Но важно ли это? Он бог, он может выглядеть, как пожелает. Это Асвантида уже поняла. Важнее внутренняя суть, а его суть – молнии. Всюду его сопровождали грозы и тучи, пространство вокруг клубилось и закручивалось.

И она остановилась на алмазах. Белых и чистых, как вспышка молнии. Как душа повелителя вселенной.

Опыта Асвантиде не хватало, и первые ее изделия были неказистыми. Но она быстро училась. Уже к начале зимы из-под ее молота стали выходить подлинные артефакты. Пока еще грубоватые, но уже хранящие глубинную силу.

За усердным трудом Асвантида почти забыла о том, ради чего все это затеяла. Но когда выпал первый снег, ей снова явился вещий сон – и снова то был пылающий огонь. В девушке разгорелись прежние чувства – и она обратилась к постижению своей сути.

Суть муспеллов – пламя.

Вождь огненных великанов не отказал ей в советах. Могучий Хиротарос с охотой учил всех, кто желал учиться.

Ради чего еще вести других, если не вкладывать в их головы то, что уже есть в твоей?

И Асвантида оказалась лучшей его ученицей. Миран Дио укутала зима и земля остыла, но в общинном доме муспеллов всегда было жарко. И однажды, когда багровокожие юноши и девушки сидели вокруг вождя, Хиротарос вдруг прислушался к чему-то и молвил:

– Идемте. Пора.

– Что пора? – не поняла Асвантида. – Там же не наше время.

– Нет нашего времени или не нашего, – ответил Хиротарос. – Солнце над нашей головой – суть пламя. И камень под нашими ногами хранит пламя жизни. Прямо сейчас он хочет с нами им поделиться.

И дюжина молодых муспеллов ушла из Миран Дио до самой весны. Отправилась к далеким вулканам, к огненным рекам и озерам.

Постигать пламя своих душ через единение с природой.

А тем временем Гласитарида смотрела на покрытое снегом Мировое Древо. Она вернулась, она снова стояла здесь – и ничего не происходило. Неужели она зря столько ждала? Вдруг он уже забыл о ней, разочаровавшись ее недогадливостью?

От этой мысли Гласитарида едва не заплакала. Но все же сдержала слезы и принялась ходить, искать новую подсказку. А не найдя – уселась под деревом и постаралась успокоиться, привести мысли в порядок.

Вскоре их ход совсем остановился. Гласитарида думала не о божестве, а просто… о сущем. Смотрела на заснеженные поля и леса, на увенчанные белыми шапками горы, на заледеневшую реку. Слушала безмолвие. Сливалась с тишиной. Чувствовала, как спит и набирается сил природа.

Все лучше она понимала зиму. Инеистые великаны от рождения хладнокровны, но они все-таки живые существа, а не снеговики. Но Гласитарида, продолжая сидеть неподвижно, становилась все холоднее, все больше источала стужу.

Покидая деревню, она не собиралась задерживаться надолго. Но так уж вышло, что закончился день, за ним другой, там и третий – а Гласитарида все сидела под деревом.

Великаны, конечно, существа самостоятельные. Многие уже жили обособленно, редко навещая Миран Дио. Но Гласитарида не предупредила, куда пойдет, и по истечении нескольких дней ее отец забеспокоился. Вслушавшись в завывание ветров и шелест поземки, Таштарагис пошел по ее следам – и тоже явился к Мировому Древу.

Но он не стал тревожить Гласитариду. Увидев, что она делает, первородный хримтурс лишь улыбнулся в бороду. Его родительское сердце обрадовалось тому, что дочь ищет мудрости.

Волосы Гласитариды уже побелели. Кожа из голубоватой стала мраморной. Черты лица заострились, стали строгими. Она сидела недвижимо, все больше походя на высеченную изо льда статую – и от нее самой бежала поземка, а воздух будто кристаллизовался.

Дерево же над ней цвело зимними цветами. Заледеневшая после краткой оттепели корка сверкала в солнечном свете и отбрасывала на великаншу зайчики.

И полюбовавшись дочерью, успокоенный Таштарагис вернулся домой. Сидя за столом в этот вечер, он сказал супруге:

– А Гласитарида-то совсем выросла. Надо ей жениха искать.

Своим детям он желал только самых лучших женихов и невест. Но у него был не такой уж большой выбор.

На четырех патриархах лежала большая ответственность. Великанов пока еще слишком мало, поэтому все браки предварительно обсуждались и одобрялись. Нельзя было допускать кровосмешения, но нельзя было и заключать союзы между разными народами. Первозданные не желали, чтобы четыре великанских породы слились в одну, поэтому строго-настрого это запретили.

Так что мужем Гласитариды станет один из хримтурсов. Кто-то из пяти остальных семей. Но из одиноких юношей по возрасту ей подходят только двое, Омбогденос и Ластердурос.

Первый – колдун невиданной силы. Уступает лишь первородным, да и тем ненамного. Да и остальными талантами не обделен. Нравом угрюм, но не зол, не жесток.

Ластердурос же хороший пастух и слышит животных. Из молодых великанов у него самое большое и здоровое стадо. Он добр и весел нравом и не обделен целительскими навыками. Пожалуй, потомство от него будет не такое сильное, как от Омбогденоса, зато Гласитариду он будет обожать.

И есть еще третий. Астамигис. Тот самый первородный, что десять лет назад остался без жены. И Гласитаридой он очень интересуется – при каждом случае спрашивает, как у нее дела, как она подрастает. То и дело упоминает, какая она у Таштарагиса красавица и как повезет кому-то однажды.

Таштарагис прекрасно понимал намеки. И понимал, что траур Астамигиса закончен, а жизнь продолжается. И дети от первородного будут почти так же сильны, как второе поколение.

Но Астамигис вызывал у Таштарагиса опасения. Из всех хримтурсов он наиболее подвержен слепой ярости. Иногда впадал в хтоническое буйство, потворствовал внутреннему Хаосу. Таштарагис даже подозревал, что жена его погибла не случайно, а в одном из этих припадков.

Свидетелей не было. Это случилось далеко отсюда. На Камне много и других хтоников, Лисвальду мог убить Огненный Бык или Паук-Осьминог. Могла она и стать жертвой стихии – рухнувшей с небес скалы или расколовшейся земли. Это тоже нередко случается, Камень очень молод.

И все же гостинцы от Астамигиса Таштарагис принимал неохотно, ничего не обещая взамен. От слишком ценных и вовсе отказывался, чтобы не стать обязанным.

Таштарагису хотелось породниться с другим первородным, но хотелось ему и счастья для своей дочери. Справедливый и понимающий патриарх, особенно он заботился о своей семье, о своих детях. И сейчас гадал, что для Гласитариды будет лучше – муж огромной мощи, что всегда сможет уберечь ее и защитить, или же добрый супруг, который всегда будет надежной опорой ей и ее детям.

– Так странно сейчас слышать что-то хорошее о Таштарагисе, – удивленно сказал Дегатти. – Я понимаю, что он не всегда был таким, как сейчас, но… звучит странно.

– Это было почти сорок тысяч лет назад, – сказал Янгфанхофен. – За такой срок пересыхают моря и появляются горные хребты – что говорить о живых существах?

Обдумав все как следует, Таштарагис решил для начала спросить, что думает об этом сама Гласитарида. Может, у нее уже есть кто на примете? В конце концов, это не Таштарагису проводить потом вечность с Омбогденосом, Ластердуросом или Астамигисом… нет, только не Астамигисом.

Лучше бы Гласитариде не выбирать Астамигиса.

Асвантиду тоже пытались сосватать. Ее отец почему-то решил, что раз дочка выстроила кузницу, то готова к семейной жизни и совместному труду с будущим супругом. А украшения кует не только чтобы отточить мастерство, но и в качестве будущего приданого. Вон у нее уже сколько скопилось сокровищ.

Глезторос полюбовался наручами, что подарила ему дочь. Изысканная работа. Чистое золото, с гравировкой в виде хищных птиц на фоне грозового неба. По металлу бегают искры, не причиняя беспокойства хозяину, но если свести наручи вместе – выдаст молнию, что поджарит и Паука-Осьминога.

Такие и боги не побрезговали бы носить!

Да, хорошая будет хозяйка в дом Сародеросу. Глезторосу всегда хотелось породниться с Хиротаросом, патриархом муспеллов. К Асвантиде сватались и другие юноши, но их Глезторос не считал достойными партиями.

Сародерос ведь не только происхождением хорош. Он не только старший сын вождя, но и великий кузнец, великий воин. А мощь и сила духа его так велики, что его боятся даже хтонические чудовища. Он ездит на Огненном Быке, он победил однажды Великого Змея! Заполучил несколько шрамов, но победил!

Из чешуи того колосса Сародерос сделал для Асвантиды сапоги и пояс. Расстарался, измерил заранее ее следы в земле, чтобы узнать размер.

Ну и чего еще ей надо?

Но Асвантида по-прежнему была равнодушна к своему долгу перед великаньим родом. И Глезтороса это не на шутку огорчало.

– Я не понимаю, что за дочь у меня, – угрюмо говорил он на пиру первородных мужей. – Я ее такой не воспитывал. Меня пугает ее высокомерие – куда оно заведет ее по жизни?

– ТЫ С НЕЙ ГОВОРИЛ? – спросил своим раскалывающим небеса басом Дормадос. – МОЖЕТ, У НЕЕ ЕСТЬ КТО ДРУГОЙ НА ПРИМЕТЕ?

– Может, что-то ее гнетет? – спросил и Хиротарос. – Глезторос, я тоже хочу стать тебе сватом, но я не могу больше глядеть на мытарства сына. Он не знает уже, как подступиться, а я не знаю, что ему подсказать. Вон, у Зиберлоса тоже подрастает дочь – и она от Сародероса глаз оторвать не может.

– Все уши о нем прожужжала, – мрачно сказал Зиберлос. – Наши дети взрослеют, братья. Решайте там поскорее.

– Может, и гнетет, – подпер голову кулаком Глезторос, опрокидывая кувшин браги. – Давно замечаю. Словно скала в потоке магмы – она не говорит, но что-то ее беспокоит…

– Может, положила глаз на кого-то, кроме муспеллов? – с беспокойством спросил Лаградатес. – Я как-то видел ее с одним йотуном… не разобрал, с которым именно.

– С йотуном? – нахмурился Таштарагис. – Такое нельзя. Это кощунство. Ты поспрашивай там у своих, узнай, кто это был.

– Да ничего особенного, болтали просто, – пожал плечами Лаградатес. – Что мне – из-за разговора всех шерстить? Мы вот с вами все тоже тут сидим и болтаем.

– Кхм… – приподнялся из-за стола Астамигис. – Раз уж речь зашла о таких делах… Таштарагис… Я давно хотел тебя спросить…

Таштарагис поперхнулся брагой и сделал вид, что никак не может прокашляться. Дормадос шарахнул его по спине кулачищем и громогласно заржал.

– Да… спасибо, брат… – покивал Таштарагис. – А что-то мы тут засиделись, кажется?.. Я думаю, мне стоит на свежий воздух, продышаться.

– Хорошая мысль, я с тобой, – тоже встал Астамигис. – Не хочу при всех.

Таштарагис угрюмо отвернулся. Астамигис то ли не понял намека, то ли, что более вероятно, понял, но решил в этот раз не отступать. Получить твердый ответ: да или нет.

И Таштарагис принял свою судьбу, выйдя с Астамигисом на крыльцо.

– Мне непросто говорить об этом прямо, – сказал Астамигис, крутя пряжку на своем поясе. – Таштарагис, я… я уже несколько лет… уже несколько лет люблю… в моем сердце заледенел образ твоей дочери!

Таштарагис слушал его вполуха. Он и так прекрасно понимал, о чем Астамигис скажет. Патриарх инеистых великанов пытался подобрать слова, которые не сделают Астамигиса его врагом.

Астамигис – великан опасный и непредсказуемый. Он часто делает прежде, чем подумает.

Хримтурсы все разные. Одни вдумчивы и спокойны, похожи на морозный солнечный день. А другие – словно рассвирепевший буран, так и ищут, кого хлестнуть своей яростью. Одни – сияющие шапки на вершинах гор, другие – лавина, льющаяся с их отрогов.

А есть такие, как Гласитарида или ее мать. Они как снежное покрывало, укутывающее землю. Тихий вечерний снегопад в свете факелов.

И Таштарагису откровенно не хотелось связывать судьбу своей дочери, своего нежного цветочка, с яростно-неукротимым Астамигисом.

– Я выслушал тебя, – перебил генерал хримтурсов его сбивчивые откровения. – И я тебя понял. Но я не стану выдавать мою дочь без ее согласия. Ее мнение – единственное, что важно. И единственное, что я могу для тебя сделать – передать твои слова Гласитариде.

– Передай, обязательно передай, – кивнул Астамигис. – Или… может, мне самому к ней подойти?..

– Не надо, – торопливо сказал Таштарагис. – Ты все-таки из первородных, ее может такое смутить. Я сам ей скажу – и пусть она спокойно подумает.

Таштарагис не хотел, чтобы Астамигис пытался ухаживать за Гласитаридой сам. Если ему откажет она – он затаит злобу на нее. Пусть уж лучше злится на него.

Ему-то Астамигис ничего не сделает. Таштарагис победит любого… любого!..

Возможно, Астамигис понял его мысли. Он сумрачно посмотрел на Таштарагиса, и их ледяные взгляды ненадолго сцепились. Потом Астамигис неохотно кивнул и отошел. Отправился в свой дом, где уже больше десяти лет не появлялось новых детей.

А пока суровые отцы обсуждали их судьбу, Асвантида с Гласитаридой совершенствовались, чтобы быть достойными внимания божества. Пока Асвантида упражнялась в могучей огненной магии и кузнечном ремесле, Гласитарида ткала великолепные одеяния и занималась тонким снежным колдовством.

О том, что они в некотором роде соперницы, девушки по-прежнему не подозревали. Иногда встречались и чуточку делились своими переживаниями, но обе – недомолвками, как если б речь шла об обычных парнях. Лишь один раз Асвантида неосторожно сказала:

– Я не знаю, что делать, ведь он… не из наших…

– Не из муспеллов? – переспросила Гласитарида.

– Да… не из муспеллов…

Гласитарида ей посочувствовала. Межрасовая любовь запретна, но именно потому она многих волнует. В основном молодых.

И в каком-то смысле… Гласитарида вдруг подумала, что у нее та же проблема. В ее случае все еще хуже и непонятнее.

Что она вообще чувствует к этому богу? Она даже не знает его имени. По-настоящему она видела его всего один раз. Обменялась всего несколькими фразами – а потом он лишь посылал ей знамения и вещие сны.

Но каким-то образом лишь сильнее запечатлелся в ее сердце. Стал неким идеальным образом, недосягаемой мечтой. Желавшая поначалу его знаний и волшебства, со временем Гласитарида стала желать их источника. Прикипела душой и телом.

И, кажется, один раз он к ней являлся. В ночи, в полусне. Гласитарида сама точно не знала, было ли это видение или он действительно приходил.

Она запомнила его слова. Он сказал, что не может быть с ней в истинном облике, во всем своем естестве. Она бессмертная, она из хтоников, но даже она не выдержит такого близкого контакта.

– Признаться, Асвантида… у меня та же беда, – рискнула раскрыться Гласитарида. – И мой отец, он… ладно… боюсь, он убьет меня.

Асвантида ей посочувствовала. У хримтурсов нравы строже всех. Они не сходятся до брака и больше прислушиваются к мнению родителей. Муспеллы, людогоры и йотуны как-то попроще к этому относятся.

Особенно людогоры. Эти при случае лезут ко всем. Их вождь так добродушен и весел нравом, что они ничуть его не боятся.

На кого подруга положила глаз, ни Асвантида, ни Гласитарида спрашивать не стали. Каждая понимала, что если спросит – придется и самой рассказать. А этого ни та, ни другая не хотели.

И однако даже та малость, которой они поделились, их сблизила. Вскорости они снова стали часто проводить время вместе. Ходили друг к другу в гости, болтали о пустяках, сплетничали о всяком, делились своими работами.

Они не замечали, что их отцов и матерей эта дружба все сильнее тревожит. Миран Дио пока еще совсем маленькая деревня. Родители не могли не заметить, что Асвантида и Гласитарида абсолютно не интересуются женихами, не отвечают на ухаживания, не принимают даров… зато все время уединяются где-то вдвоем и обмениваются подарками.

И если поначалу в этом не было ничего особенного, то спустя несколько лет стало откровенно странным. Никто, конечно, не подозревал, что Асвантиду и Гласитариду периодически навещает божество.

Да и кто бы мог такое предположить?

Сародерос в конце концов устал штурмовать неприступную стену и сошелся с другой молодой великаншей. Омбогденос и Ластердурос тоже нашли невест. И только Астамигис по-прежнему поедал глазами Гласитариду, а на Асвантиду смотрел со все большей неприязнью.

Что же до Космодана, то он никак не мог принять решение. Он до последнего малодушно надеялся, что одна из девушек сама его забудет и предпочтет мирское счастье с каким-нибудь великаном. Тогда бы он со спокойным сердцем сосредоточился на второй.

Но они обе оказались упорны. Обе верно ждали его в уединении.

И к обеим он приходил.

Какое-то время его это более чем устраивало. Но потом он стал тяготиться секретами и недомолвками. Все сильнее ему хотелось выбрать одну и проститься со второй.

Но он никак не мог выбрать.

А ведь у него были и другие дела. Их все больше становилось с каждым годом. Он присоединился к пантеону Сальвана, все чаще участвовал в актах творения и восстановления разрушенных миров. Кое-где у него зародились культы – а будучи совсем юным богом, он активно участвовал в их бытии.

То и дело Космодан возвращался в тот мир, ту звездную систему, что сотворил для Асвантиды. Та уже остыла от первозданного Хаоса, приняла окончательную форму. Космодан не задавался целью создать сразу же мир живой, населенный, поэтому и реальность не излилась ни во что непредвиденное. Воплотилась в обычные комки вещества, летящие в бесконечной пустоте.

И на одной из планет уже началась жизнь. Пришла со случайной микрокротовиной, явилась панспермически в виде колонии одноклеточных.

Космодан наблюдал за ее развитием с трепетом и ликованием. Тут не было пока других богов и духов, не было вообще разумных зрителей, поэтому он позволял себе иногда ускорять время. Проматывал миллионы лет за считаные дни – и иногда чуть-чуть подправлял ход событий.

Он мог просто принести флору и фауну из других миров. Так часто делают. Мог и сотворить новую жизнь, вылепить ее, как пожелается. Так тоже часто делают.

Но самостоятельный эволюционный процесс – это самое интересное. Нет ничего увлекательней, чем следить за ним со стороны.

К тому же так зарождаются новые жизнеспособные виды. И картина бытия обогащается свежими красками.

Космодан подумывал воссоздать здесь собственный вид, двал’уна. Но по здравому размышлению решил, что не стоит делать это здесь. Эта система – подарок Асвантиде. А для тех, кто станет его образом и подобием, он создаст новый мир, новую планету. Один, сам.

Когда-нибудь потом.

Помимо Асвантиды и Гласитариды у Космодана бывали и другие женщины. Он кипел жизнью, он спешил добрать то, чего недополучил в первые десятилетия, когда тосковал среди пепелища. У него уже стала складываться репутация божества озорного, любвеобильного. Настоящего воплощения мужской силы.

Но это все было так, шалости, мимолетные интрижки. А вот Асвантида и Гласитарида запали ему в сердце, причем обе. Не их тела, не их прекрасные лица, но их души, их личности. Он сам же помог им раскрыться, сам выточил два шедевра – но сделать своим мог только один.

И Космодан мучился, метался между ними.

Иногда он даже размышлял, не поступить ли ему, как Херему. У сальванского бога времени три жены из младших богинь. Претерита, Куррента и Футура – Прошлое, Настоящее и Будущее.

Но для этого придется прежде всего признаться Асвантиде и Гласитариде. А Космодан опасался в этом случае потерять обеих.

Они обе горды. Обе могущественны. И если узнают, что уже много лет являются соперницами, это скорее всего разрушит и их любовь к Космодану, и их дружбу. Сердца обеих будут разбиты.

Космодан сидел иногда на орбите Камня, глядел вниз и тяготился муками совести. Корил себя за тот безрассудный порыв, что запутал этот клубок.

Из любви и отчасти чувства вины Космодан постоянно одаривал обеих девушек. Не зримыми материальными благами, но своей благодатью. Их красота с каждым годом расцветала все сильнее, приобретала почти мистическую глубину. Их колдовские способности превосходили всех великанов второго поколения и даже многих первородных. В делах им сопутствовала непременная удача. Даже дикие животные испытывали к девушкам какое-то бессознательное доверие.

Обе давно жили отдельно от родителей, но поодиночке. Обе поселились в доброй сотне вспашек от Миран Дио, что вполне устраивало Космодана… но довольно близко друг от друга, что его совсем не устраивало.

Они ведь уже стали великими колдуньями. Сколько еще пройдет времени, прежде чем одна из них почувствует его присутствие в доме другой? Космодан скрывался в тенях, превращался в животных, посещал возлюбленных во сне… но даже ему все трудней было блюсти тайну.

И в любой момент одна из них могла просто открыться другой.

Отцы, которые так переживали когда-то за дочерей, со временем смирились. Подозрения насчет этих двоих никуда не делись, но никому не хотелось ворошить подобное. Тем более, что прошло уже много лет, у всех появились новые дети, по Камню ходило уже третье поколение, помимо Миран Дио появились новые деревеньки, и даже Таштарагис в конце концов махнул на старшую дочь рукой. Пусть живет, как хочет, лишь бы не позорила родителей.

Минул двадцатый год с тех пор, как встретил Космодан двух прекрасных великанш. Стояла посреди цветущей долины ледяная башня Гласитариды, извергала пламя огненная гора-кузня Асвантиды. Сегодня она дымила особенно рьяно, и особенно громко стучал исполинский молот.

– Вот я, госпожа моя, – раздался ласковый голос. – Примешь ли, позволишь ли остаться на ночь?

Сгустившийся посреди кузни бог вызвал у Асвантиды улыбку – и не было на свете теплей той улыбки. Космодан не навещал ее целых семь дней, она соскучилась и томилась.

И однако великанша не сдвинулась с места, не прекратила работу. Она завершала свой шедевр, свое лучшее творение.

Асвантида стала скорее ювелиром, чем кузнецом. Иногда с ее наковальни сходили и скобяные изделия – дверные ручки, решетки каминов, замки с ключами. Иногда она делала ножи, топоры, посуду. Но больше всего ей нравилось работать с золотом, с украшениями. Даже дверные ручки у нее выходили прекрасными, в виде цветов или бабочек. А уж ее наручи, пояса, диадемы, ожерелья и серьги выходили такими, что дивился всяк, кто их видел.

И сегодня Асвантида заканчивала ковать кольцо с алмазом. Тот самый перстень, который начала еще двадцать лет назад. Двадцать лет понадобилось ей, чтобы овладеть всеми тайнами ремесла, чтобы создать изделие, которым не стыдно будет украсить палец бога.

И когда она взяла раскаленный золотой ободок голыми руками, когда протянула его с надеждой Космодану… его глаза заблестели. Он взял ладонь Асвантиды в свою и позволил надеть перстень на безымянный палец.

– Я люблю тебя, Космодан, – произнесла великанша.

Одно мгновение бог промедлил. Но потом его уста озарились улыбкой – и вокруг все будто засияло. Воздух наполнился свежестью, из-за туч выглянуло солнце, возбужденно загомонили птицы, а Космодан молвил:

– Я тоже люблю тебя, Асвантида.

И его слова были истиной, потому что слова бога – всегда истина. В этот самый момент Космодан принял решение – и сделал окончательный выбор.

– Какое-то у них банальное признание в любви, – прокомментировал Дегатти.

– А что тут еще можно сказать? – пожал плечами Бельзедор. – Вариантов не очень-то много.

– Ну не знаю. Мне вот Лахджа в свое время призналась… оригинальнее.

– Это как?..

– Гм… это немного личное…

– Да ладно, тут все свои, – оживился Янгфанхофен. – Поделись. Она мне этого не рассказывала.

– Еще бы она тебе рассказала… Ладно. Буквально она сказала: «Знаешь, все мужчины какие-то мерзкие. А ты не мерзкий», – смущенно уставился в стакан волшебник.

– Это не очень похоже на признание в любви, Дегатти, – заметил Бельзедор.

– Нет, ты даже не представляешь, как редко удается услышать подобное от демоницы… – с легкой завистью сказал Янгфанхофен.

Теперь Космодану предстояло принять другие решения. Брак между богом и хтоником – дело непростое. Останется ли Асвантида здесь, среди великанов, или взойдет в Сальван и станет небожительницей? Как отнесутся к этому другие великаны? Примут ли другие боги их союз на официальном уровне, или они станут морганатическими супругами? Со многим предстоит определиться.

Но в первую очередь нужно сделать самое трудное.

Космодан мог просто оставить Гласитариду и больше ей не являться. Но тогда бы она продолжала ждать. Все сильнее отчаиваться, погружаясь в холодное уныние.

С самого начала было ошибкой встречаться сразу с двумя. Любви Космодана хватило бы и на двадцатерых, но их-то любовь была обращена лишь к нему одному. Не как к божеству, а как к мужчине – и такую любовь невозможно разделить с другой женщиной.

Смертному и даже большинству бессмертных трудно представить, как воспринимают этот мир боги. Их сознание – это не только то, что подразумеваем под сознанием мы. Они не только сущности, но и силы природы, воплощенные в одном индивиде понятия.

Космодан присутствовал в нескольких местах одновременно, находился сразу в нескольких состояниях. Его мысль пронизывала все сущее, а чувства были всеохватывающими. Он уже глубоко постиг творение, одной только силой воли влиял на реальность и постоянно ощущал круговорот жизни. Слышал многие миры и держал в деснице миллионы судеб. Они рождались, они жили, они умирали… мироздание словно пульсировало, и Космодан держал палец на пульсе.

Но идя к женщине, которую собирался бросить, он чувствовал себя нашкодившим псом. Он принес Гласитариде прощальный дар, но даже стоя на пороге, даже заготовив нужные слова – не мог собраться с мыслями.

А Гласитарида поначалу обрадовалась ему. Она не ждала сегодня возлюбленного. Инеистая великанша сидела в кресле, держала на коленях снежного барса – но при появлении Космодана она поднялась, шагнула заключить его в объятия… и замерла, когда бог отстранился.

Их глаза встретились – и сердце Гласитариды на миг замерло. Она была бессмертной колдуньей-хтоником – и она была женщиной. Едва она увидела его тяжелый, полный стыда взгляд, как поняла, что сейчас произойдет.

– Ты встретил другую, – несколько обвиняюще произнесла великанша.

– Да, – не стал юлить Космодан.

Он решил не затягивать. Любые объяснения, любые оправдания будут лишними и только больнее ранят. Гласитарида молча смотрела на него, а Космодан положил на стол свой последний подарок – божественной работы флейту.

– Что это? – ровным голосом спросила Гласитарида.

– Прощальный подарок. Она дает власть над погодой.

– Спасибо, – поблагодарила Гласитарида.

Она тоже ни о чем не спрашивала, не кричала, не возмущалась. Просто смотрела… и даже не на самого Космодана. Взгляд великанши не мог оторваться от его руки. От золотого ободка на пальце. От тончайшей вязи, украшающей металл. От переливающегося алмаза, который Гласитарида уже видела прежде.

Она сразу поняла, чьей рукой это сделано.

– Ты больше никогда не придешь? – спросила напоследок Гласитарида. – Даже если я буду играть на этой флейте?

– Нет, – тяжелым голосом ответил Космодан.

Больше Гласитарида ничего не сказала. Она отвернулась к окну, а когда снова повернулась – бога уже не было. Он исчез, как исчезает вчерашний сон.

А оставшись одна, великанша сначала хотела сломать эту дурацкую флейту. Выбросить куда подальше. Но потом стиснула ее покрепче и вышла из окна снежным бураном.

Понеслась к той, кого еще час назад считала лучшей подругой.

Насколько страшный холод поселился в сердце Гласитариды, настолько же солнечная радость охватила Асвантиду. Она была счастлива так, как никогда прежде.

Признание от бога ей, простой великанше. Все их встречи были полны мистицизма и недомолвок – даже когда они сходились на ложе любви. А теперь случилось нечто конкретное. Космодан вымолвил те простые и ясные слова, которых ждет любая женщина.

И он принял ее дар. Ее перстень. Обручальное кольцо. Это не произнеслось вслух, но это подразумевалось – и они оба поняли невысказанное. Их связь переходит на следующую ступень… и Асвантида была счастлива.

Она пока не знала, что это означает, когда твой избранник – божество. Но предчувствия были самые лучшие, и она уже предвкушала дальнейшие события.

И тем сильнее она удивилась, когда ворота снесло с петель, и в пылающий холл ворвалась разъяренная великанша.

Ее глаза горели синим, волосы разметались ураганным ветром, лицо стало похоже на яростную маску, а от тела исходил мертвящий холод. Гласитарида была охвачена хтоническим гневом – и Асвантида невольно отшатнулась.

Когда в изначальном хтонике просыпается Хаос, он воистину страшен.

Страшна была и Гласитарида. Так страшна, что Асвантида невольно схватилась за молот. Огонь в горне вспыхнул сильнее, отзываясь на ее мысли.

– Что случилось? – спросила Асвантида.

Вопрос как будто разъярил Гласитариду еще сильнее. Огонь в горне погас, стены покрылись инеем. Великанша-хримтурс стиснула в руке какую-то флейту и спросила:

– Как давно?

– Что как давно?..

– Как давно ты… с ним?

Асвантида вздрогнула. Она тоже была бессмертной колдуньей-хтоником – и тоже была женщиной. Она тоже с полуслова поняла, о чем речь… и внутри все будто заледенело.

– Он… и с тобой?.. – пролепетала она.

– Ты не знала?.. ты не знала…

Взгляд Гласитариды чуть смягчился… но только самую чуточку. В ее голове проносились воспоминания – все эти их с Асвантидой недомолвки, беседы, когда каждой хотелось открыться, но ни одна не открывалась до конца…

Как давно это началось?.. очень давно… И почти одновременно. Значит, Космодан с самого начала был с ними обеими.

Врал ли он ей? Нет. Гласитарида чувствовала, что он не лгал, он искренне ее любил.

Просто не говорил, что она – не единственная, кого он любит.

Значит, она в некотором смысле участвовала в соревновании. Соперничестве за его сердце.