Текст книги "Шумерские ночи. Том 2"

Из обломков кирпичей Креол возвел алтарь Вызова. Маленький и плохонький, но все-таки соответствующий канону. Маг очень надеялся, что этого хватит, что Мардук не окажется придирчивым ублюдком.

А вот с благовониями, конечно, ничего не выйдет. Ни из священного кедра, ни из сандала, ни хотя бы водорослевых. Креолу нечего и нечем было возжечь, у него ведь не было даже циновки.

В этом подземелье узники спали на голом полу.

На девятый день еды осталось совсем мало, и она невыносимо смердела. Хотя Креол и сам пах, как навозная куча – в этом узилище он провел почти месяц. Волосы и борода спутались комками, кожа зудела и чесалась, тело покрылось царапинами и язвами.

– Благовоний нет, о великий Мардук, – сказал Креол, вставая на колени и чиркая по руке обломком кирпича. – Здесь у меня ничего нет. Я отдаю тебе последнее. Подонок и содомит, не заслуживающий чести быть твоим жрецом, заточил меня тут. Он не дает мне честной смерти, он унизил и истощил меня. Из-за него я тут жру человечину, за что вечно буду просить у тебя прощения.

По руке текла кровь. Креол не видел ее в темноте, но знал, что она орошает печати. Он вздохнул, сосредоточился, собрал всю силу воли, и отчаянно прокричал:

– Приди, Тукку!!! Машшамашти!!!

Тукку, Семнадцатое Имя Мардука, есть Владыка Погибельной Ворожбы. Чароодариватель Мардука Куриос. Сейчас вся надежда Креола была обращена к нему.

Какое-то мгновение казалось, что ничего не происходит и не произойдет. Но потом где-то далеко как будто лопнуло стекло. Неслышный звук на грани восприятия… но у Креола резко расширились глаза. Он почувствовал, как бежит мана по нади, снова обрел контроль над своей силой – а значит, Мардук снизошел.

В могуществе своем он разбил печати Эскетинга.

Теперь Креол мог выйти. Прежде всего он прочел заклятие Света – и впервые за месяц отчетливо рассмотрел обстановку.

– Чрево Тиамат, в каком дерьме я сидел… – проворчал маг.

У него по-прежнему не было ни жезла, ни книги заклинаний. Наизусть он помнил далеко не все, чем владел. Но он все же помнил достаточно – и в числе прочего чары создания пищи. Несколько кругов в грязи – и вот уж Креол впервые за месяц вкушает что-то, от чего не хочется сблевать.

Он обожрался так, что заболел живот. Но у него были целительные чары – что-что, а их Креол знал наизусть почти все. Несколько заклятий разного толка – и маг умиротворенно прикрыл глаза. Он наконец-то перестал чувствовать себя трупом, по недоразумению выбравшимся из могилы.

Теперь он мог убраться отсюда. Креол помнил заклятие Плавильной Печи – оно простое, но очень эффективное.

– Я велю расплавиться железу! – отчеканил маг, указывая на решетку. – Я велю расплавиться меди! Я велю расплавиться бронзе! Я велю расплавиться всему, что может плавиться!

Металл с шипением потек на каменный пол. Креол отошел подальше, торопливо читая Ледяной Доспех. Решетку можно остудить магией, но вот как раз таких заклинаний он наизусть не знал. Так что Креол просто уселся и стал ждать, одновременно размышляя, что делать дальше.

Сбежать-то теперь нетрудно, спору нет. Но Креол не собирался бежать. Внутри засел плотный комок злобы, и маг собирался дать ему выход.

Эскетинг, скорее всего, давно о нем забыл или считает мертвым – он поплатится за свою беспечность. Сами боги его покарают… боги и Креол. Содомит пожалеет, что оставил этому магу жизнь… а еще горше он пожалеет, что надел на него шутовской колпак. Креол нашарил его в углу и хищно оскалился, увидев волос Эскетинга в целости и сохранности.

Вольтование. О, Халай Джи Беш знал в этом толк и хорошо натаскал своего ученика! Креол был уверен, что сможет сделать вольт Эскетинга. Волоса и предмета одежды вполне хватит, но для верности нужна статуэтка, а для мощности – чей-нибудь дух.

Будь у Креола хотя бы капля крови Эскетинга, он призвал бы Кровавого Альрауна. Это очень могучая тварь, и именно из-за нее следует внимательно следить, где оставляешь содержимое своих жил. Но у него всего лишь волос, а его на подобное не хватит. Так что придется обратиться к более заковыристой магии…

Креол сделал статуэтку из того, что было под рукой. Разлагающихся останков своего соседа. У мага не было ножа, зато он помнил заклятие Металлического Меча.

Он ведь не обязательно именно Меч, его можно сделать разной длины.

Креол взял кожу, взял волосы, взял сухожилия, и через час у него была вполне приличная фигурка из лучшего материала для черной магии – человеческой плоти. Креол вложил внутрь волос Эскетинга, а одежду для статуэтки сварганил из разодранного в лоскутья шутовского колпака. Теперь осталось дать вольту душу, и он станет оружием, опасным даже для архимага.

И Креол знал, где искать.

Его камера оказалась малой частью древних катакомб. Содом – старый город, он стоял на этом месте еще до рождения Мардука. Приготовив заклятия Бессилия, Замешательства и Светового Меча, Креол зашагал не к выходу, а от него – в пахнущие сыростью глубины, из которых пять дней назад выползал шедим.

Маг отыскал его примерно через час. Выследил гнусную тварь в подземелье и без труда с ней расправился. Духовная сущность демона, пусть даже такого слабого и ничтожного – лучший способ наделить силой вольт.

Работа не была простой. Мало убить шедима – нужно не позволить его духу уйти. В какой-то момент Креол его почти упустил, и с уст уже готова была сорваться брань – но этого все же не случилось. Вольтирующая статуэтка затряслась, потеплела, и ее глаза обрели осмысленное выражение. Из рваных дыр в мертвой коже смотрел могильный демон шедим – и в то же время Эскетинг. Глядя в них, Креол наизусть прочел заклинание:

 
Азаг Галра Сагби Му Унна Те
Намтар Галра Зиби Му Унна Те
Утук Хул Губи Му Унна Те
Ала Хул Габи Му Унна Те
Гидим Хул Ибби Му Унна Те
Галла Хул Кадби Му Унна Те
Дингир Хул Гирби Му Унна Те
И Минаби-ене Ташби Аба-андибби-еш!
 

Креол держал статуэтку очень бережно. Если ее повредить, врагу будет больно… очень больно. Креол сможет его парализовать, наслать болезнь. Но Эскетинг – архимаг, он очень быстро поймет, что происходит, и примет меры. Тогда этот козырь станет бесполезен и даже хуже – Эскетинг будет настороже.

Так что использовать его нужно в свое время. И это время… наступит очень скоро.

По Содому Креол шагал, словно черная туча. Внутри все напряглось, как тетива в пальцах лучника. Магу хотелось убивать всех, на кого падал взор. Каждого прохожего.

Креолом овладела такая ненависть, что не передать словами.

Но он посреди большого города. Тут полно стражников и есть маги. Просто выплескивать ярость направо и налево получится недолго.

Тем более, что без жезла у Креола всего пять заклинаний – больше в памяти не удержать.

Даже после создания вольта он не сразу покинул подземелье. Креол по-прежнему был наг, нечист и смраден. В ином городе подобное не стало бы проблемой, но внутренний Содом не выносит тех, чей вид оскорбляет взоры.

Так что выбрался Креол только глухой ночью, да еще и скрывшись под Невидимостью. Прокравшись в дом старого сборщика податей, он наслал Усыпление на хозяина и его единственного слугу, а потом до утра отмывался, оттирался, ел немагическую пищу и крал то, в чем нуждался.

И теперь Креол шагал по Содому, словно черная туча. Шел во Дворец Развлечений.

Он не повторит прежних ошибок. Излишняя самоуверенность едва его не убила. Излишняя самоуверенность на месяц отправила в темницу, где Креол опять же едва не сдох. Нет уж, теперь он не будет полагаться на Имя Мардука там, где на него полагаться не стоит.

Впрочем, Эскетинг совершил куда более ужасную ошибку. Он оставил Креола в живых.

– Ты ошибся, Эскетинг, – бормотал Креол. – Ты ошибся. Теперь ты будешь много-много страдать…

– Чего копать?.. – обернулся какой-то напомаженный прохожий.

– Я ничего не слышал, – сказал ему второй. – Пойдем, нас заждались.

Они взялись за руки и пошли дальше, а Креол почувствовал, что немного их ненавидит.

Вообще-то, сильно.

Может, убить их?

Креол не стал углубляться в глубинные причины этой ненависти. Он не все помнил, но, наверное, ему и не нужно помнить. Но раз он их так ненавидит, для этого обязаны быть причины. И лучше их искать не в пробелах из прошлого, потому что там точно нет ничего такого, что стоило бы помнить – СОВСЕМ НИЧЕГО! – а в том, что эти люди сами по себе отвратительны.

Все содомиты отвратительны.

Но будет справедливым сначала убить Эскетинга. А потом всех остальных.

Потом. В конце концов, все нормальные смертные ненавидят содомитов. Боги ненавидят содомитов. Сама земля под ногами ненавидит содомитов. Это совершенно нормально, и для этого не нужны никакие причины вроде потерянных в памяти драматических событий прошлого.

Опять он об этом думает. Не надо переживать. Надо убить Эскетинга, и все сразу станет хорошо.

Во Дворец Развлечений может войти любой, кто пожелает. На входе всего один привратник, и он не останавливает гостей, а зазывает.

Поражение в первой битве научило Креола многому. Скрепя сердце он признал, что слабее Эскетинга, так что говорить с позиции силы не выйдет. Даже с вольтом может не получиться. Поэтому Креол не рванулся сломя голову, а долго бродил по Дворцу Развлечений, выжидая удобного момента.

Тот долго не наступал, но в конце концов… Эскетинг ведь победил в первой их битве, поэтому ничему не научился. Он не переместился в место понадежнее, не выставил охрану, не сплел дополнительные чары. Ублюдочный содомит продолжал пить и веселиться – и Креол застал его в дурманном угаре, в обнимку с… созданием неопределенного пола.

Прежде, чем Эскетинг опомнился, прежде, чем сообразил, что происходит, Креол уже стиснул вольтирующую статуэтку. Дух шедима стал духом Эскетинга, меж ними протянулась незримая связь, и когда Креол вонзил в грудь фигурки палец, архимаг вскрикнул от боли.

Креол очень долго выжидал. Он прознал, что в этот день Эскетинг совершал для Содома некоторую работу и немало колдовал. Благоразумный маг после такого первым делом начитал бы новые заклинания взамен истраченных, но разве же Эскетинга можно назвать благоразумным? Он отправился отдыхать, не видя беды в том, что при нем почти нет заклинаний. Решил, видимо, что во время досуга вдосталь восполнит ману.

Только мана бесполезна, если ее некуда применить!

Вольтирующая статуэтка заставила Эскетинга согнуться в безумном кашле. Мутный взгляд стал проясняться, он неверяще уставился на Креола, его губы разомкнулись…

…Креол не дал ему шанса! Он пронесся через опочивальню и пнул Эскетинга в зубы!

Он, конечно, маг, но ноги-то у него тоже есть.

Одурманенный Эскетинг повалился набок, резко сжал ладонь – и в нее влетел жезл!.. Жезл архимага!..

Из ладони Креола выметнулся Огненный Меч. На Эскетинге нет Личных Защит, одного удара хватит!..

– П-ха-а!.. – выдохнул Эскетинг, выбрасывая руку.

Он исчез под непроницаемым черным коконом. Абсолютная Защита, лучшее из защитных заклятий Шумера. Если все остальные отражают лишь определенные типы атак, а Личная Защита одноразова, то под Абсолютной Защитой можно прятаться сколько хватит маны. Ману она тратит быстро, но уж у архимага ее должно быть порядочно!..

И там он недостижим для вольта!.. и успеет начитать новые заклятия!..

Креол отчаянно взревел. Взгляд метнулся к дверям – не сбежать ли, пока есть время?!

Но потом маг ухмыльнулся. Не глядя на забившегося в уголок любовника Эскетинга, Креол швырнул в Кокон Абсолютной Защиты Ледяную Иглу. Тут же – без малейшей паузы – добавил Огненную Стрелу. Одновременно с этим он скороговоркой начитал еще одну Ледяную Иглу – и ее тоже тут же швырнул.

Мелкие заклятия быстро возобновляются. Текст Ледяной Иглы – самый короткий среди тех, что могут нанести серьезный вред. Креол швырял очередную и одновременно читал новую, швырял и читал, швырял и читал…

– Бог и Владыка Серебряного Льда, собери Хлад в моем пальце! – тараторил Креол, проглатывая целые слоги. – Бог-Владыка Себряного Льда, сбери Хлд в мом пльце! Бовладыка Сбного Льда, сбихлдвмпльце!

Кокон Абсолютной Защиты не спадает, пока его атакуют. Это главная и очень критичная его уязвимость. Неважно, сколько там у тебя заклинаний, неважно, какой силы ты архимаг – под Коконом Абсолютной Защиты ты колдовать не сможешь… а он не спадет, пока в тебя швыряют все новые и новые Ледяные Иглы!

И под ним не так уж много места! Креол уже орал в голос, вокруг все заледенело, стены покрылись инеем, молоденький содомит трусливо сбежал, в двери с ужасом заглядывали какие-то люди, а Креол все швырял и швырял одно и то же заклинание – из самых простых, из самых слабых.

Креол знал множество боевых заклятий. Он отовсюду собирал их в свою книгу. Однако по большому счету это лишь несколько основных стихий, оформленных так, чтобы защищать или убивать. Жар Огня и холод Льда, порывы Ветра и течение Воды, твердость Камня и безжалостность Металла. Они самые простые и самые надежные, потому что проклятие или ментальную атаку можно отразить силой воли, но попробуй отразить летящий в голову булыжник!

– Попробуй отразить! – рявкнул Креол, когда Абсолютная Защита наконец спала.

У Креола кончилась мана. Она тоже не беспредельна. Начитывать мелкие заклятия он умел быстро, но с маной так не получается – и она кончилась. Ледяные Иглы перестали обстреливать глухой черный кокон – и из-под него выпал Эскетинг.

Он задыхался. Он почти потерял сознание. Возможно, он успел начитать там кучу заклятий, но что с них толку, если хватаешь ртом воздух, если сердце безумно колотится… а Креол отрывает башку вольтирующей статуэтке!

Эскетинг рухнул, корчась от боли – и Креол с размаху ударил его камнем. Тем самым булыжником, которым день за днем крушил стену в соседнюю камеру.

– Это заклинание специально для тебя, Эскетинг! – воскликнул Креол, проламывая врагу череп.

Для верности он ударил еще раз. Эскетинг – архимаг, у него может быть припасен еще какой-нибудь трюк в рукаве… не, ничего нет, ничего не происходит. Мертв, как Тиамат. Креол ясно это видел, потому что над трупом поднялся туманный дух.

Обычно Креол не видел призраков. Мог видеть, если очень хотелось, но обычно сознание само их отсеивало. Их просто слишком много вокруг, они абсолютно бесполезны и только отвлекают. А уж если ты сам кого-то убил, видеть его и вовсе не нужно, потому что убитый обычно зол на своего убийцу, осыпает его бранью, проклинает… посмертные проклятья иногда срабатывают, так что разумнее всего игнорировать духов, пока у тебя нет к ним никакого дела.

Но в этот раз ему хотелось увидеть выражение лица Эскетинга. Услышать, что тот скажет тому, кого запер в темницу на голодную смерть… а он все равно выбрался и отомстил! Будучи всего лишь мастером, Креол одолел архимага – а это таки повод для гордости!

– Я думал, ты уже давно мертв, как Тиамат, – прошелестели бесплотные губы. – Как ты освободился?

– Это было непросто, – хмыкнул Креол. – Зачем ты убил Утухенгаля?

– А ты бы хотел это узнать, да? – криво улыбнулся Эскетинг.

– Иначе бы не спрашивал.

– Я могу рассказать. Это интересная история. Но… начинать придется издалека, а за мной, кажется, уже пришли…

Креол вздрогнул. Даже его пробрало, когда он узрел этот сгустившийся мрак с парой птичьих крыльев. Хубут-Табал, демон смерти, посланец самого Кура, положил руку на плечо Эскетинга, и Креол невольно отступил на шаг.

– Что меня ждет? – с надеждой спросил мертвый архимаг. – Продолжение веселья?

– Воздаяние и скорбь входят в твое понимание «веселья»? – безразлично спросил Хубут-Табал, исчезая с Эскетингом в клубящемся дыме.

Креол остался один. На мгновение ему захотелось пнуть труп поверженного противника, но он взял себя в руки.

Слишком это мелко для того, кто только что одолел в честном поединке архимага.

Царь червей

Два великих шумерских города лежат на берегу моря. Ур и Йоланг, крупнейшие и богатейшие после Вавилона. Но кроме великих городов есть и малые, в том числе прекрасный Эреду.

Словно вынесенная на песок жемчужина, покоится он среди скал, и жизнь в нем течет тихая и размеренная, а худшей бедой его жители почитают волнение на море. Эреду несказанно древен и стоял здесь тогда, когда еще не был построен ни один из ныне великих городов, но сейчас его затмил сосед, могучий и славный Ур.

Куталлу прожил в Эреду сорок лет. Был рыбаком, как и его отец, и отец его отца. Каждое утро Куталлу выходил из дома, садился в лодку и отправлялся в море, и только если по нему гуляли большие волны – оставался дома. Иногда ходил в питейный дом, но не очень часто, потому что мама каждый раз стенала и взывала к духам предков.

У Куталлу не было жены и детей, поскольку ни одна из девушек не нравилась его маме. Если же Куталлу упорствовал, то у мамы становилось плохо с сердцем, и Куталлу, боясь за ее здоровье, прогонял девушку прочь.

И продолжалось это до тех пор, пока Куталлу сам не стал никому не интересен.

Никому, кроме мамы, конечно. Она со временем дряхлела, старела, ей все чаще нужна была помощь, и Куталлу не мог ее оставить. Сам уже немолодой, он давно не думал о женитьбе, а только о том, чтобы открыть свою рыбную лавку. И лучше не в маленьком Эреду, потому что здесь и без того полно рыбаков и рыботорговцев, а в большом Уре, где богачей много, а вот рыбы, поди, мало.

Но для этого нужны деньги. А откуда Куталлу их взять? Разве что кувшин с джинном в сетях запутается.

Вот бы и правда, то-то хорошо было бы.

На одной только рыбе много не заработаешь. В юности Куталлу был еще и ловцом жемчуга, но маме это очень не нравилось. Боялась, что Куталлу закончит, как отец – пойдет на лов, да и не вернется. Не нашли ведь даже и тела.

Слыша каждый день крики матери, ее жалобы, укоры и требования, Куталлу порой подозревал, что отец не утоп. Его самого так и подмывало сказать, что идет на рыбалку, а пойти вместо этого в Ур. Хоть на лодке, хоть пешком… и даже не обязательно в Ур. Просто куда угодно из дома.

Но старая больная мама без единственного кормильца долго не протянет.

Хорошо бы у Куталлу были деньги. Он бы просто отдал маме все, что имеет, и ушел. Или купил бы ей раба, а то двух. Пусть бы они заботились о маме, а Куталлу бы только навещал. Слушал бы раз в месяц или два, какой он неблагодарный сын, что бросил маму, которая столько для него сделала.

Может быть, он бы даже наложницу завел. А что – рабыня не спросит, старый он или не старый. К ней и сватов засылать не надо.

День был хорош. Небо чистое, море гладкое, медуз нет. Куталлу решил, что сегодня пойдет в открытое море, подальше от берегов. Попробовать выудить добычу покрупнее.

А что? Набрать мелкой рыбешки со вчерашнего улова, нанизать на жерлицы и взять тунца, макрель или барракуду. Если повезет, то и акула попадется, вкуснее их плавников Куталлу ничего не едал.

Но лучше всего – тунец! Вкусный, почти как мясо. Рыба для благородных… и рыбаков.

Ну или хотя бы окуней да барабулю. Этого добра, правда, и у берега полно.

Мама уже кряхтела на кухне, и Куталлу тяжко вздохнул. Он надеялся, что сегодня она уйдет в кар пораньше, оставив ему кувшин простокваши и лепешек на столе.

– Кута, встааааал?.. – раздался такой знакомый скрежет. Словно несмазанная ось колесницы. – Ешь давай, пока есть что есть, кроме вонючей рыбы.

Куталлу сел, Куталлу послушно начал жевать. Не слишком быстро, потому что тогда мама укорит его, что глотает, не жуя. Не слишком медленно, чтобы мама не сказала, что тянет время перед работой. Не раскрывая рта – чтобы не получить оплеуху за чавканье.

– Что молчишь?! Уже и с мамой поговорить не хочешь? Надоела я тебе… смерти моей ждешь… обуза я тебе…

Ее нижняя губа задрожала, и мама Куталлу принялась жалеть себя. Этим она могла заниматься часами, а начать могла в любой момент.

– Ну… ну мааам… ну что ты… – пробубнил Куталлу. – Да почему обуза, я рыбы наловлю, а ты – продашь…

– Да… тяжело тебе с людьми-то без меня было бы… оставили бы в каре и без рыбы, и без денег, и без набедренника… Ой, горе-то какое…

Теперь мама жалела уже непутевого Куталлу, который бы не смог жить свою жизнь без материнской заботы.

Куталлу на ходу клюнул маму в щеку, собрал снасти и вышел за дверь. Слава владыке Энлилю, сегодня хоть без скандалов.

Он взял лодку и поставил у берега сети – проверит на обратном пути. Погода и правда славная. Солнце яркое, вода прозрачная – аж дно видно. Куталлу видел косяки рыб, видел крабов, ползущих на дне, видел, как осьминог спугнул камбалу, поднявшую рывком облачко песка. Увидел даже далеко внизу поросшие морской травой и раковинами камни, похожие на остатки стен и колонн.

Ничего себе. Дом на дне моря. Не сам ли владыка Энлиль там живет?

– Смилуйся надо мной, правитель чужих земель…

Вот тут он и начнет рыбалку. Место хорошее… и раковин сколько! Отец бы, наверное, достал их… тут всего-то полсотни локтей. А что… может… попробовать? В юности Куталлу отлично нырял!

Куталлу сбросил якорь, немного подумал, взял нож, повесил на шею сетку и спустился в воду. Вон туда, где у камней много раковин.

Рыбак оттолкнулся ногами, на миг поднявшись над водой, вдохнул полной грудью, вскинул руки – и погрузился головой вперед. Сильно загребая, он спустился к самому дну и принялся торопливо брать раковины. Одни сами шли в руки, другие приходилось отделять ножом.

Не забывал Куталлу и поглядывать по сторонам. В этих водах и акулы водятся. Говорят, конечно, что на людей они особо не нападают, ну так это кто говорит-то? Те, на кого не нападали. А те, на кого все-таки напали – так они уж ничего никому не скажут.

У храма вот сидит нищий без ноги. Говорит, акула откусила. Взяла, говорит, пробу, да вкус не понравился. Слишком много сикеры в жилах.

И смеется беззубым ртом.

Собирать раковины было веселей, чем сидеть в лодке и смотреть на поплавки. Куталлу вспомнилось детство, вспомнился отец. Всегда грустный, часто вздыхающий, он веселел только когда погружался в воду… или в запой. Мама, тогда не старая, его за то поколачивала, и отец грустил еще сильнее.

Куталлу погрузился девять раз и собрал больше сорока раковин, но жемчужину нашел только одну, и то совсем маленькую. Хорошую, правда – круглую и чистую.

Где девять раз, там и десять. Куталлу решил погрузиться в последний раз, и пусть он станет судьбоносным. Если найдет вторую жемчужину – уже будет что продать ювелиру. Хорошо бы такую же – выйдет хороший набор для серег.

Ну а если нет… тогда нет.

В этот раз Куталлу взял только две раковины, но самые большие, с трудом отделившиеся от камней. Воздух в груди кончался, он хотел уже всплывать, но тут заметил… кувшин. Позеленевший, покрытый патиной, наполовину ушедший в ил у камней. Куталлу, пожалуй, так и не заметил бы его, если бы до того не очистил камни от раковин… недолго думая, он схватился за скользкую ручку и рванулся с кувшином наверх. Тот поначалу опасно застрял, и Куталлу уже хотел его бросить, но затем в руке отдался шершавый скрип, и кувшин вылетел из щели.

Уже в лодке Куталлу рассмотрел его внимательней. Очень старый кувшин с непонятными надписями. Любые надписи были непонятны для Куталлу, простого рыбака из бедной семьи, которая не могла позволить себе отправить сына учиться грамоте.

Но это древняя штучка. И она может что-то стоить – и то, что внутри. Может, там вино, уксус или елей… сколько может храниться на дне моря вино?..

Пробка закупоривала горлышко плотно. Рыбак не смог ее даже подцепить, так глубоко она засела. Разбивать кувшин он не стал, потому что если разбить, то и содержимое разольется, и сам кувшин станет бесполезным. А он ведь что-то стоит даже если пустой, а уж если внутри вино…

Куталлу бы сейчас выпил. Он устал нырять за раковинами (в двух последних тоже ничего не нашлось) и сделал большой глоток из бурдюка. Воды, к сожалению – не пива и уж тем более не вина.

Теперь надо еще порыбачить. Непонятный кувшин и жемчужина – это хорошо, но в море он выходил не за этим. А в сети у берегов ничего крупного не попадет – так, барабуля да окушки…

И Куталлу продолжил свои труды, пока солнце не склонилось к закату. Энлиль ему сегодня улыбался во все щеки – две барракуды послал, неплохих размеров тунца, а прочей рыбы вовсе несчетно.

Ну хоть мать не будет причитать, что целый день пил в лодке.

Вернулся Куталлу с уловом в сумерках. Ну и ничего – вся жизнь, вся торговля в каре начинается только с вечерней прохладой. Покидают мастерские ремесленники, выползают из своих нор кар-кида… вот и мама уже стоит недовольно у дома. Ждет, уперев руки в боки.

– Припозднился, – поджала губы старуха. – Дыхни.

Куталлу послушно дыхнул. Мать принюхалась, недоверчиво зыркнула и бросила:

– Ужин остыл. Никто тебя ждать не будет. Поешь и иди в кар. А я… ох… спину прихватило.

Тут Куталлу сообразил, что мать держит так руки не из недовольства, а придерживая поясницу.

Куталлу подменял мать на рынке все чаще. Она, конечно, ворчит, что ничего-то он без нее не может и каждый проходимец норовит его обмануть, но Куталлу это давно пропускал мимо ушей. Жаль, конечно, сегодня он снова в питейный дом не попадет, зато сможет продать жемчужину, и монеты останутся только его – мама о них не узнает.

С рыбой так не получится. Мама всегда смотрит, сколько и чего он поймал, а цены знает лучше всех. Утаи хоть медный сикль – поднимет вой до небес. Будет стенать и жаловаться богам и соседям, что сын, родная кровь, обкрадывает маму, потому что хочет, чтобы она умерла с голоду и была похоронена в пустой земле, пока сын беззаботно пирует и веселится с блудницами.

Повеселишься тут…

Интересно, когда она уже и правда… В Куре ее, наверное, заждались, Азимуа давно внесла имя в таблицы…

Бросив найденный кувшин в сенях, Куталлу поужинал рыбной похлебкой и лепешками с чесноком. Мяса бы… а то все рыба и рыба… но мясо – это не каждый день, его в море не поймаешь, а стоит оно в приморском городке не в пример дороже рыбы. Разве вот тунца можно не продавать, а себе оставить – полакомиться…

Но тунец большой. Вдвоем с мамой они его не съедят, а продавать по частям себе дороже – портиться быстрее будет.

Мама, охая, прилегла на лавку.

– Может, травок тебе принести? – почесал в затылке Куталлу.

– Принеси… щавеля корешок принеси. Только не бери у Нисун, дрянь у нее, а не травы.

«Или ты поругалась и с ней тоже», – подумал Куталлу.

– …Сходи лучше к Ралине, у нее лавка под тисовыми деревьями, напротив питейного дома… в сам дом не заходи!

Поздно. Куталлу тоже нуждается в лечении. Пивом. Знает он, где лавка Ралины, и где питейный дом – тоже знает. Он в городе всего один.

Кар в Эреду не приречный, а приморский. Куталлу и другие рыбаки торгуют прямо с лодок, стоящих вдоль причалов. Мелкую рыбу забирают хозяйки и рабыни, с вечерней прохладой выходящие за покупками. За крупной являются повара богачей и аристократов, а самая лучшая идет к столу самого эна.

Именно слуги эна купили у Куталлу тунца, и тот долго восхвалял владыку небес Энки за оказанную ему честь.

– Может, камбалы еще? – с надеждой спросил он. – Для великого эна уступлю за полцены! Всего три медных сикля за хвост!

От камбалы посланники эна отказались, но та и без того разошлась быстро. Серебро рыбьих спин превратилось в серебро звонких сиклей. В серебро же превратилась и жемчужина – ювелир Эхта дал за нее целый сикль!

Куталлу нанизал блестящие колечки на шнур, подвесил к поясу и, совершенно счастливый, направил стопы в питейный дом. Про этот лишний сикль мама ничего не знает, так что его спокойно можно превратить в добрую ячменную сикеру.

Домой Куталлу вернулся, когда мама уже крепко спала. Выпил он вроде и немножечко, но отчего-то ноги заплетались колесом, а руки плохо слушались. Наощупь идя через сени, Куталлу обо что-то споткнулся… а, это ж его кувшин со дна моря. Совсем забыл о нем.

Куталлу снова стало интересно, что ж такое он выловил. Выйдя во внутренний дворик, под свет луны, он хотел сходить за ножом, поддеть пробку… но увидел, что пробки уже нет как нет. Видать, мама нашла и откупорила.

Куталлу понюхал горлышко – ничем и не пахнет, только солью и илом. Пустой-то кувшин был, ни вина и ни елея.

Жалко. Ну да хотя бы сам кувшин чего-то стоит, только почистить надо. В голове у Куталлу говорила сикера, и он решил отчистить медь прямо сейчас, но поскольку голос сикеры был громок, он просто несколько минут тер кувшин сухой тряпкой.

Потом ему надоело, и он лег спать.

Следующий день прошел так же, как все остальные. Мама с утра расхворалась, но в этом не было ничего особенного, с каждым годом она вставала с циновки все реже и неохотнее. Куталлу сам состряпал поесть себе и ей, заварил купленный у Ралины корень щавеля и ушел в море.

– Ма-ам!.. – крикнул он. – Щавель потом сама попей!..

Дома Куталлу или не дома, мама от того хворать больше или меньше не будет. А рыбу ловить надо. Вчера улов был хорош – вот так бы вот еще раз шестьдесят, и будет у Куталлу своя лавка, не придется торговать с причала. Можно будет и раба купить в помощь… а то рабыню.

Хотя кого он обманывает? Он просто рыбак. Никогда он не сможет купить раба. И то хорошо, что лодка и ослик есть.

Куталлу и сам немолод. Уже и сил меньше, и морщины появились. И то – он в море все время, а там и ветер, и солнце, и соленая вода.

Эх, у матери хотя бы есть он. Будет кому за ней ходить, когда совсем вставать не сможет, да и похоронить есть кому. А кто будет ходить за ним, когда он совсем состарится и уже не сможет выйти в море? Не женился ведь он, детей не завел.

Из-за матери ведь не женился. Бедный рыбак без отца и так незавидная партия, а она еще и нос каждый раз воротила. Пока Куталлу был молод и здоров, он хоть такую же беднячку мог взять, а там уж вместе бы хозяйство вели, из детей помощников себе растили.

А теперь если только вдовица невзыскательная сыщется.

Куталлу привычными движениями выводил лодку в море, привычными движениями ставил сети, а сам грустно смотрел вдаль и думал, что вот, больше половины жизни прожито, впереди вряд ли еще много лет, и годы эти, скорее всего, будут хуже прежних. Ведь у Куталлу нет ни денег, ни семьи, а молодость и здоровье подходят к концу.

Будь у него хотя бы денег побольше или будь он здоров как бык, то и ничего, жить можно. Но когда у тебя всего помаленьку, а прочего вообще нет, и никого вокруг нет, а впереди маячит старость, то немудрено, что ты все чаще ищешь забытия на дне кувшина.

О, клюет.

День и вечер прошли точно так же, как все дни и вечера. Вернувшись домой, Куталлу увидел, что мать все еще спит. Но еды стало меньше, а целебный настой выпит – значит, просыпалась, поднималась. Куталлу решил ее не будить.

Вряд ли ей долго осталось. Старуха уже.

Ну и пусть отдыхает. Куталлу, конечно, она во многом жизнь отравила, но ее же и дала. А когда ее не станет, он останется совсем один…