Текст книги "Инъекция страха"

11. Ты и уголовный розыск

Уголовный розыск – это вам не КГБ-ФСБ, там нормальные люди работают. Андрей впустил гостя и на секунду-другую оторопел. Оперуполномоченный Ларин оказался точной копией оперуполномоченного Кивинова – того самого Кивинова, который оформлял отказ в связи с первой, мартовской кражей монеты. Единственное отличие – маленький, юркий, несолидный. Но с такими же тоскливыми глазами, выдающими глубокий жизненный опыт. Удивительный контраст. Отсутствие внешней солидности, очевидно, скрывало от противника убойной силы искушенность.

Общаться с совершенно незнакомым человеком, который похож на кого-то другого, трудно, особенно поначалу. Но уголовный розыск – это вам не КГБ-ФСБ, обижаться не приучен. И не простофиля-муж, от которого можно спрятаться под кровать.

– Что же вы так с Володей обошлись? – улыбнулся капитан Ларин для начала.

– С каким Володей? – испугался Андрей. Он ведь всего ожидал.

Был готов, как пионер.

– С Виноградовым. Мы с ним когда-то вместе воевали.

– Вы воевали?

– Да, на невидимом фронте. Только его «ушли» раньше времени, а у меня принципов поменьше оказалось, и человек я попроще. Поэтому я спрошу на всякий случай – что мне нужно сделать, чтобы ниточка нашего с вами контакта не оборвалась преждевременно, как это случилось с частными сыщиками?

Интересная для мента манера разговаривать. Впрочем, они там вообще интересные люди – этакие улыбчивые вампиры.

– Ой, да ладно вам насмехаться. Спрашивайте, о чем хотели, и ничего больше не нужно…

Андрей измученно опустился на диван, снял очки и принялся массировать пальцами брови. Капитан уселся возле стола, развернув стул спинкой к окну. Собеседники расположились в гостиной комнате: стол – у окна, диван – у противоположной стены. Лицо гостя терялось на фоне яркого городского пейзажа, зато лицо хозяина, оставшегося без очков, было прекрасно видно, читалось каждое мельчайшее движение… Такая композиция получилась случайно, никто этого не организовывал. Просто есть люди, которые предпочитают садиться к свету спиной, и есть все остальные.

– Вы плохо себя чувствуете? – деловито уточнил Ларин.

Андрей оторвал руки от лица и поднял голову, щурясь. На оперуполномоченного – точнее, сквозь – посмотрели беспомощные близорукие глаза. Красные невыспавшиеся глаза. Глаза, которым больно.

– Мне уже давно плохо. Это, кстати, алиби, потому что из дома я почти не выхожу.

– Вас не обвиняют, – вздохнул милиционер, скрестив короткие ножки. Судя по всему, последнее утверждение не доставило ему никакого удовольствия.

– Хотите чаю? – спохватился Андрей, даже привставать начал.

– На работе не пью.

Ларин улыбнулся, Андрей – нет. Улыбаясь, Ларин спросил Андрея про его жену: приехала, не приехала? И разговор покатился дальше, оставляя в душах черно-белые следы: вопрос – ответ, вопрос – ответ. Не будет ли гостеприимный хозяин возражать, если уголовный розыск снова позвонит сюда, скажем, завтра утром – договорится о встрече теперь уже с Зоей? Вот и отлично. А не даст ли любезный хозяин координаты своего отца, с которым также необходимо побеседовать? Вот и спасибо. Причем здесь отец? Ну, так ведь это он привозил позавчера, то есть в субботу, ребенка к Школьникову на занятия? Да-да, в субботу кража и произошла. Именно в то время, когда Школьников находился с детьми в бассейне. Поликлиничный комплекс включает в себя бассейн, небольшой, правда, «лягушатник», в котором раз в месяц логопед проводит свои групповые занятия. Интересно, сколько все это может стоить? Впрочем, не дело это милиции – лезть в чужие карманы. Кстати, какая зарплата у ассистента из Технического университета? Вместе с добавками за научную работу выходит так мало? Надо же, у капитана милиции столько же. Безобразие, никому мы с вами в этом мире не нужны. А в кукольных театрах люди как теперь получают? Почему такой вопрос? Да просто к слову пришлось. Разговор катится себе, катится… Так вот, возвращаясь к отцу Андрея – кем он работает, если не секрет? От уголовного розыска нет секретов: водитель. На собственной машине, частник. При мелком торговом предприятии, именуемом «Странник», на договоре. О, конечно, здесь нет ничего криминального! Вообще, хотелось бы верить, что в этой истории нет ничего криминального и что оперуполномоченный Ларин совершенно зря тревожит больного человека. Но вот новый вопрос: мог ли отец Андрея знать о том, что Ефим Маркович Школьников коллекционирует монеты?

Плавное движение беседы резко застопорилось. То ли бензин кончился, то ли дорога.

– Послушайте, мне действительно нехорошо, – отчаянно сказал Андрей. – Я ночь не спал, перед глазами плывет… Давайте определимся, чтобы ускорить дело. Кого вы подозреваете – всех нас вместе или кого-то одного?

Гость профессионально промолчал, ожидая продолжения.

– Ладно, если у вас нет желания задавать прямые вопросы, тогда я сам. Родителям, вроде нас с Зоей, трудновато было бы подружиться со Шлемой, это и без ваших подковык ясно! Устроиться в логопедический садик, где он ведет показательные занятия – еще куда ни шло, но в основную группу на Комендантском…

– Шлема?

– Ну, Ефим Маркович, какая разница?

– Почему «Шлема»? Это ведь, кажется, уменьшительное от Соломона. – Ларин игриво подмигнул. – Вы, наверное, антисемит? Андрей пожал плечами:

– Его все так зовут. А сам-то вы что, разве НЕ антисемит?

– У нас антисемиты в капитанах не задерживаются. Сразу в командный состав попадают, а то наломали бы внизу дров. Но я вас перебил, виноват.

– Да ну, все так глупо складывается, что хоть в петлю полезай, – сказал Андрей, расслабившись. – Я имею в виду – в жизни вообще, не только вчера и сегодня…

Шуточки капитана, как ни странно, помогли ему успокоиться. Капитану бы психотерапевтом служить, а не в рейды по помойкам ходить – или на что они там, кроме отшивания потерпевших, тратят рабочее время.

– В петлю – пожалуйста, лишь бы не на моей территории. В поликлинику к Ефиму Марковичу, настолько я понимаю, вы все-таки девочку возили?

– Заниматься со Шлемой мы начали весной этого года, как раз с марта. Потом был перерыв на лето, продолжили с конца августа. У нашего ребенка моторная алалия. Вряд ли вы в этом разбираетесь, но диагноз малоприятный. До трех с половиной лет она практически не говорила. А сейчас уже ничего, вполне. Шлема вывел ее на уровень общего недоразвития речи, так что спецшкола нам, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, не грозит. В принципе, я ему очень благодарен, и лично мне никакой суперценной монеты на это дело было бы не жалко… Вы ведь про монету пришли «просто побеседовать»?

Оперуполномоченный улыбнулся и снова подмигнул. Видимо, веселый парень. Веселый и злой – гремучая смесь.

– Не знаю вашего имени-отчества, – сказал Андрей. – Понимаете, про то, что Шлема нумизмат, у нас в семье никто не мог знать. Ни мать моя, ни отец… Отец бы просто по стене Зойку размазал, если бы догадался. И в садике, по-моему, никто ничего не знал. Лично я услышал о Шлеминой коллекции только сегодня, от этого вашего частного детектива, забыл его фамилию.

– Господин Школьников был абсолютно нормальным нумизматом, – согласился Ларин. – Рядовой член клуба, психически здоровый. Не афишировал свою страсть, не высовывался. О его коллекции вообще мало кто знал, а еще меньше – видел. Хранил монеты в своем кабинете, вдохновлялся от них, когда работал. Если, конечно, я правильно его понял.

– Кстати! – Андрей вспомнил, обрадовавшись. – У нас вчера была годовщина бабушкиной смерти. Позавчера ни отцу, ни матери не до чего другого не было дела. Мать пироги пекла, закуску готовила, для кладбища и для дома, а папа из-за этого Алису на Комендантский один возил, хотя обычно брал маму или Зою, чтобы самому спокойно внизу ждать. А Зои вообще в городе не было, запросите по своим каналам Псков, если не верите…

– Само собой, – кивнул капитан, – с этим у нас строго. Потом оцепим аэропорты, поднимем вертолеты и спустим собак. Вы, кажется, что-то рассказать хотели?

– Или вы думаете, что найдете здесь наводчика? – вдруг сообразил Андрей. Он вскочил, клокоча. – Да как вы не понимаете, что ребенок для всех нас – это главное!

Ответ был неожиданным:

– А вы знаете, что для меня главное? То, что и первая квартира Школьникова, и вторая, и даже поликлиника находятся в одном районе, как назло, в моем. Некоторые господа устраивают свою жизнь так, чтобы поменьше разъезжать по городу, у богатых ведь свои привычки.

– Вторая квартира? – Вскочивший было человек сел обратно. – У него две квартиры?

Оперуполномоченный задумчиво побарабанил пальцами по лакированной поверхности стола.

– Жаль, на эту удочку вы тоже не клюнули, – опять улыбнулся.

Была пауза.

– У меня сегодня нет аппетита, – зло ответил Андрей. – Вы ждете, чтобы я признался вам, как ограбил на пару с женой собственных родителей? Пожалуйста. Правда, я узнал об этом только сегодня, потому что жена, дура, ничего мне весной не сказала. Все сделала сама, боялась, наверное, что я буду против. Дура, я бы ей слова не сказал! Если логопеду нужна уникальная монета, чтобы спасти моего ребенка – я счастлив был бы, что мы договорились! Будь эта паршивая монета хоть «эр-девять», хоть «девять с половиной»! Объясните мне наконец, с чего Шлема взял, будто мы его обворовали? Звонил тут перед вашим приходом, компромиссы какие-то предлагал…

– Да уж, Шлема, – вздохнул Ларин как бы про себя. – Вы только не волнуйтесь, я обязательно выведу его на чистую воду… – Он вздохнул еще разок с искренней, неповторимой тоской.

– Что?

– Шучу, – пояснил милиционер без тени улыбки на лице. – Это он кого угодно выведет, я вас прекрасно понимаю. Хотите историю? Недавно на территории соседнего с нашим отделения милиции нашли руку, причем, не игрушечную. Возбудили дело – куда деваться! – и благополучно забыли бы про эту неприятность, если бы через день уже на территории второго соседнего с нами отделения милиции не нашли тело. Здоровенное такое тело! Как раз от той самой руки, зато без головы. Кому вести дело? По идее, тому, кто первый нашел расчлененку. Но ведь тут всего лишь рука, а там – целое тело! Пока они отпихивались друг от друга, на территории третьего отделения милиции, уже нашего – оно посредине между этими двумя – обнаружилась голова от тела. В подвале овощного магазина, среди кочанов капусты. И спор сразу решился. Дело должен взять тот, у кого нашли башку, такова практика. И никого не волнует, что бывшая голова ничем не отличается, скажем, от той же капусты, мясорубы ее хорошо обработали.

– О-ой! – простонал Андрей, не зная, куда деть уши.

– К чему я клоню? – продолжал веселый парень Ларин. – Совсем не к тому, чтобы, например, вас попугать для профилактики, и даже не к тому, что эта расчлененка повисла на мне в тот же день, что и господин Школьников со своей жизненной трагедией. В придачу к остальным десяткам дохлых «глухарей». Просто я думаю, что… Вот вы меня спрашивали, о чем я думаю? В каждом деле существует своя отрубленная голова, но, боюсь, в вашей квартире мне ее найти не удастся. Болейте спокойно и простите за столь выпуклую метафору.

Оперуполномоченный встал.

– И еще. Чтобы я не передумал, будет лучше, если ваша неуловимая супруга встретится со мной как можно скорее. Надеюсь, поведение ее окажется не менее искренним, чем ваше. Я понятен?

– А мой отец? – Андрей также встал. – Его вы действительно подозреваете или все шутите?

Гость пошел прочь. В прихожей остановился:

– Открою вам одну производственную тайну. Не моя, не жалко. Частные детективы проделали эксперимент – сгоняли на машине от поликлиники до второй Шлеминой квартиры, причем, в воскресенье, когда движение на улицах совсем не такое, как в субботу. Ваш отец, если предположить, что он проник в раздевалку бассейна и вытащил из шкафчика потерпевшего ключи, мог успеть только туда и обратно. Не было у него времени таскать коллекцию сверху вниз. Да еще предварительно снимать ящички со стен. Шлема развешивал свои монеты в специальных витринах со стеклами, вместе с этими витринами они и пропали.

– Моего папу так серьезно подозревают? – слабым голосом спросил Андрей.

– Откровенно говоря, основания есть. Сигнализация в квартире сработала ровно посередине той двадцатиминутки, когда родители в бассейне были предоставлены сами себе. Но ведь ключи оказались в итоге на месте?

– Ключи – это что, так важно? – Он уже почти шептал.

– Квартиру открыли ключами, с первого раза. Ваш отец, если на секунду забыть о существовании уголовников и других коллекционеров, единственный пока человек, который имел ясную причину поближе познакомиться с монетами Школьникова. Вы, конечно, перескажете ему наш разговор до того, как я сам с ним поговорю, так вот, посоветуйте заодно…

Андрей взмахнул рукой:

– Я не буду с ним разговаривать. Он ничего не знает про Зою, не было у него никаких «причин», как вы не понимаете?! Я просто даже не знаю, как ему такое сказать…

– Вы надеетесь, хм, что это удастся скрыть? Сочувствую.

Хозяин надеялся. Он посмотрел гостю в глаза, пытаясь уловить хоть какой-то отклик, и сказал:

– Вы все расскажете моему отцу?

Отклика не было.

– Не я, так другие. Деликатные люди сыском не занимаются, тем более, частным.

– Вот, значит, почему Шлема на нас бочку покатил…

Последнюю фразу произнес не Андрей. В разговор ворвалась его тоска, освободившись от пут ложной стыдливости, сам же он привалился к стене и закачался, протирая плечом обои. «Как все глупо…» Вокруг никого не было. Ларин внезапно перестал существовать, куда-то исчез, потому что разговор, собственно, уже закончился, потому что очередная тайночка раскрылась. «В петлю, значит, можно только на чужой территории?..»

Оперуполномоченный со звучной литературной фамилией Ларин, оказывается, был еще здесь. Мало того, он превратился на минуту в человека Ларина. В молодого человека, полного собственной тоски. В это невозможно поверить, любой мент скажет, что это лажа – чего ради в скучной черно-белой ситуации (вопрос – ответ; вопрос – ответ) становиться человеком! Однако гость проявил такую слабость. И конченый, казалось, разговор ожил:

– На самом деле, Школьников заподозрил вас до того, как возникла версия с ключами из раздевалки и гонкой на автомобиле…

Причем, Шлема заподозрил даже не «вас» и не отца Андрея, а Зою. Он ведь сразу понял, еще в марте, что доставшаяся ему монета взята без спроса. Во-первых, Зоя отказалась оформлять акт передачи нотариально, в виде купчей или дарственной, во-вторых, слишком уж нервничала. Но ему тогда было все равно, лишь бы получить желаемое. Это сейчас он здраво рассудил, что особа, взявшая однажды что-то без спроса, всегда готова повторить подвиг. И вообще, потерпевший ведь не обольщался насчет ценности своей коллекции – новая монета была сияющей звездой на фоне остальных экспонатов. Логично предположить, что именно с этим приобретением и связана кража. А поскольку Шлема осторожничал, возился вдали от всего мира с новой игрушкой («определение», «атрибуция» – даже терпеливого оперуполномоченного задолбал своими рассказами, зануда), то и круг подозреваемых оказался мал. Зоя могла догадаться, что у Шлемы где-то есть вторая квартира, так называемый кабинет, во всяком случае, когда она была в гостях в основном жилище логопеда, тот проговорился, что коллекции здесь нет. Вот почему сыщик Ларин и появился в жизни Андрея.

– Спасибо, – прошептал подозреваемый.

Да пожалуйста. Если Андрей связан с этим делом – и так все знает, если нет – вдруг что вспомнит, мысль какую подаст, критикой поможет… Но, если откровенно, Ларин не верит простым решениям, плавающим, как дерьмо, на поверхности. Потому что итоговое решение чаще всего оказывается еще проще. Коллекцию у Шлемы крал не одиночка, а группа, прекрасно подготовившая преступление. Профессионалы. Зря Виноградов со своим шефом тратят время (и деньги нанимателя) на заведомую ерунду. Когда сигнализация сработала, охрана по сигналу тревоги примчалась, как ветер, в строгом соответствии с нормативом. Дверь была закрыта, а коллекция пропала. И вокруг – никого. Восхитительно сработано. Такое возможно, если похититель живет рядом, на той же лестнице – этажом выше или ниже. Или, в порядке бреда («Бреда?» – встрепенулся Андрей), если коллекция была приготовлена к выносу заранее. Или если к моменту так называемого похищения вообще в квартире отсутствовала. Но эти версии пока в мечтах, в мечтах… Кстати, насчет лестницы… Что совершенно фантастично, так это то, что в момент кражи никого из жильцов в соседних квартирах не было. Ни на той же лестничной площадке, ни внизу, ни вверху. Отсутствовали ВСЕ, вот ведь совпадение. Ни одного свидетеля…

– Группа? – запоздало среагировал Андрей. – Вы думаете, мы с Зоей каких-нибудь бандитов наняли, чтобы вернуть себе монету? Или отец нанял?

– «А где найти такую группу?!» – хорошо поставленным тенором пропел Ларин. – Вряд ли вы не сообразили бы, что бандиты ни за что не станут делиться, тем более, главной достопримечательностью коллекции. Я вам, знаете, все-таки скажу кое-что, зря вы тогда не захотели меня дослушать. Когда у вас состоится разговор с отцом, пожалуйста, объясните ему как можно более убедительно, что, если в ближайшие дни коллекция объявится, похититель очень легко отделается. Похитителю попросту ничего не будет, потому что я оформлю отказ в возбуждении дела. Обещаю. С какой-нибудь формулировкой посмешнее, даже почитать дам – потом.

Он неотрывно смотрел на Андрея, помаргивая. Снизу вверх. Глаза у него были тоскливыми, как у пуделя, хотя внешне капитан Ларин напоминал, скорее, симпатичного бульдога. Андрей рванулся возразить, но не успел.

– Кроме того, как вам понравится такой поворот сюжета? Наводчики нужны бандитам только ДО, а не ПОСЛЕ. Если у кого-нибудь из вас все-таки есть знакомые профессионалы, советую подумать над моей историей про бесхозную человеческую голову среди капусты.

Слушателя передернуло. Что-то случилось сегодня с его чувством юмора, каждая шутка вонзалась в воображение, как дротик в пуховую подушку.

– Давайте выпьем чаю? – предложил он, конвульсивно пытаясь отвлечься. – Пироги остались от вчерашнего. Могу предложить бутерброды с сыром…

– И взяток я тоже не беру, – прощально улыбнулся оперуполномоченный.

Андрей открыл гостю дверь.

Все.

12. Ты и она

Он целился в тебя из «Макарова», зло прищурившись. «Ну, все», – цедил он сквозь хищный оскал. Что – «все»? НЕ МОЖЕТ БЫТЬ. «Как ты мог? – цедил он. – Такое не прощается…» Пистолет был огромным, длинным, величиной с гарпунное ружье. Сейчас будет звук, которого ты не услышишь, сейчас темнота ударит тебя в лицо – как ты мог? Все, все, все! Последнее мгновение…

За мгновение до выстрела ты проснулся, обманув палача. Что-то огромное и длинное щекотало твое лицо, кто-то нежно дышал тебе в ухо, еле слышно произнося твое имя. «Это был всего лишь сон! – возликовал ты, поворачиваясь со спины на бок. – Надо было рассказать сотруднику угрозыска об ЭТОМ…» – подумал далее. Попросить, нет, потребовать защиты от взбесившегося кэгэбэшника! И что произошло бы затем? Поскольку заявитель проживает на чужой территории, ему вежливо порекомендовали бы обратиться по месту жительства – там, мол, штат отличным ребятами укомплектован, настоящими щуками… Ты открыл глаза и привстал на локте. Рядом была твоя жена – лицо к лицу – стояла возле кровати на коленях и счастливо улыбалась. Ты упал обратно. Она вновь склонилась над тобой, нарочно щекочась своими роскошными волосами. Ее волосы пахли табаком и чужой парфюмерией.

– Хватит спать.

Пять часов вечера. Опять – всего полчаса сна подарил тебе сегодняшний день. Ничего не слышал – ни как дверь хлопнула, ни шагов по комнате. Разбудили, сволочи…

– Я болею.

– Боже мой, я не знала…

– Ничего страшного, просто бронхит становится хроническим. Антибиотики не пью.

– Бедненький мой, несчастненький. Что мне с тобой делать?

– Собрать и выбросить.

С другой стороны, женщина пришла домой, уставшая до предела (тоже ведь ночь не спала), а тут муж – нате, в разобранном состоянии, к тому же опять скулит. Не мужчина. Позор…

– Лежи, не вставай. Температура есть?

– Не знаю. Сразу, как ты уехала, по новой пошло.

– Не вставай, говорю. Я схожу за Алисой.

– Алису мать приведет, примерно в пять часов.

– Понятно.

У нее несколько испортилось настроение – от предстоящей встречи со свекровью, которой не избежать. Встала, отошла к шкафу, начала раздеваться. Старый растянутый свитер ручной вязки, давно и прочно пропахший какой-то химией (скипидаром? лаком? жженым пенопластом?) и еще, разумеется, табачным дымом. Все в этом мире пропахло табачным дымом: тела и одежда, слова и мысли. Ты смотрел. Следом за свитером тертые дорожные джинсы упали на пол вместе с колготками. Далее – рубашка. Твоя жена любила носить мужские рубашки…

– Как Псков, как спектакль?

– Нормально.

– Когда репетиции начнутся? Я бы съездил посмотрел, с тещей заодно повидался бы.

– Алису с кем оставим, опять со Светланой Антоновной?

– С собой возьмем, ей же интересно.

– Ладно, это нескоро, потом подумаем.

Она врала. Очень натурально, черт знает что. И все-таки удивительное ощущение, когда жена врет и не подозревает, что тебе все известно.

Итак, рубашка: пуговички расстегнуты. Прочь с гладких розовых плеч. Контуры женского тела грациозно изогнулись – быстрее, еще быстрее, потому что холодно в квартире – лифчик, трусики, все прочь. Ты закрыл глаза.

– Подвинься.

У вас широкая кровать, двуспальная. Лучше бы вы раскладной диван купили, а то слишком уж много места занимает.

– Ой, как хорошо быть голой. Как я соскучилась по одеялу – день и ночь в одежде, ненавижу.

Ха, проговорилась и не заметила. Усталость, бессонная ночь, все понятно. Теперь она пахла собой, разогнав прочие инородные запахи, только собой, однако ты не позволил своим рукам двинуться с места.

– Зоя, где ткань?

– Что?

– Ну, ткань где брошена? Жалко, если пропадет.

Твой неожиданный вопрос, вероятно, подействовал на нее сильно, как ты и хотел. Впрочем, реакция жены в полном объеме была не видна, слишком близко вы лежали.

– Какая ткань?

Глухой придавленный голос. Темное лицо – совсем рядом.

– Ладно придуриваться. Махровая ткань, полтора метра в ширину, которую вы из Вильянди привезли.

– У Лены, в подвале.

Ага! Вот и уложилась в схему подруга-керамистка. Мастерская, значит, вместо склада приспособлена, понятно. «Торговка», ха-ха, «угробила великую художницу» – смешно. Нет, не смешно, а символично. «Керамистка и кукольница торгуют мануфактурой» – отличное название для скульптуры какого-нибудь концептуалиста.

– Значит, товар достаешь ты, а Лена занимается реализацией? (Ох, как смешно…) Лена у тебя начальница отдела сбыта? Сколько процентов ты ей оставляешь?

Жена заплакала. Еще и заплакала! Чего ревешь? Я бы что, ругал тебя? Стыдил? Почему ничего не рассказала, зачем было нужно это вранье?! Или у тебя кто-то есть?

– Дурак!

Взвизгнула.

– Не трогай меня!

Оказывается, ты тряс ее за плечи.

– Да, есть у меня кое-кто, есть!

И все рухнуло… Из обломков сложилась неуклюжая, угловатая фраза:

– Кто же он?

– Ты у меня есть! Со своей грустной зарплатой! А вокруг – магазины со смешными ценами! А у тебя есть я – безработная старая баба! Мы нищие, можешь ты это понять?

Она закуталась в одеяло, словно надеялась защититься этим проверенным детским способом. Розовая куколка в коконе.

– Почему не рассказала, я спрашиваю?

Ты все мог понять, честное слово. Но понять – не простить. Трудно найти что-нибудь более хрупкое, чем доверие, жаль, что женщинам этого никто не объяснил. Собственный мелкий стыд для них почему-то важнее. Страх показаться хуже, чем есть – до чего же он усложняет жизнь тонко организованных существ! К счастью, это обстоятельство ты также понимал, и навязшее в зубах «почему» представляло собой всего лишь пустую, наивную обиду.

Жена рассказывала, исправляя допущенную ошибку, а твоя обида медленно превращалась в чувство вины. Ты слушал. Сначала сосредоточенно и цепко. Потом не очень, оставив в поле своего внимания лишь отдельные значащие слова. «Повезло, что познакомилась с Верой… Девушка твоего друга Саши, помнишь, они в гости приходили… Удивительно вовремя!.. Заинтересовалась Мати… Муж моей тети, господин Мати Греппа, мы с тобой к ним в Вильянди ездили, когда Эстония еще не была заграницей… Он, оказывается, теперь кладовщиком на мануфактуре работает… Русских всех повыжимали, только мотальщиц да чесальщиц оставили… Верка – просто ужас, какая деловая, сплошные идеи, комбинации… Именно что „компания“, правильно ты сказал… Ты бы со мной развелся, если бы с ними познакомился!.. Решил бы, что я такая же, как я могла тебе признаться?.. Два раза уже ездили, очень удачно… Если честно, я в их механике ничего не смыслю… Бумажки всякие, таможня, автофургон… Без меня им все равно не обойтись, это же у меня родственник в Эстонии, к тому же Мати только ради меня старался, не стал бы он для них ничего делать… Может, конечно, и отодвинут, если какой-нибудь новой комбинацией увлекутся… В Пскове у нас промежуточный склад, ну, еще привал там устраиваем… Мать нашла местную тетку, которая взялась часть ткани распространять… Вот увидишь, Андрюша, мы скоро будем жить, как люди… Не могла я тебе рассказать, ты же мне такие гадости про Верку говорил, помнишь?..»

– Сколько нам ткани дали? – спросил ты жену, стараясь бодрыми модуляциями своего голоса заглушить нелепое, неуместное чувство вины. – Какая наша доля?

Словечки «нам», «наша» вырвались непроизвольно, но твоя жена будто ждала их. Вдруг осмелев, она выбралась из кокона, размякшая и теплая, обняла тебя – рукой и ногой – ты ответил ей, и наконец вы стали вместе.

– Моя доля – два куска. Кусок – это целый рулон, со штампом на обрезе.

– Что за штамп?

– Если стоит штамп, значит, край не срезан, иначе паспорт к рулону недействителен. Знаешь, сколько рулон на фабрике стоит? А мы с Ленкой продаем по три с половиной бакса за метр. Прибыль – в два с половиной раза.

– А что вы ночью у Верки делили?

– Три куска отличались от остальных, двусторонняя махра. Решили резать на всех, чтобы никому не обидно.

Она начала объяснять, как резали спорные куски, как ссорились из-за мест пороков – текстильного брака или непрокраса – но тебя эта тема совершенно не интересовала. Другие темы ворвались в твою душу, заполняя освободившееся место. Те, которые еще предстояло обсудить с женой, и те, которые ты не хотел обсуждать даже сам с собой. Впрочем, в определенный момент коротенького рассказа ты включился, прислушался, потому что…

Потому что речь шла о Саше. Твой друг действительно навещал ночью свою «девушку» Веру. Мало того, попытался помочь в дележке ткани, но спьяну порезал руку ножницами. Ножницы были большие, портновские. Пошел в ванную мазать рану зеленкой, и хорошо, что над раковиной, иначе весь пол испортил бы. Короче, флакон разбил, а обе руки облил так, что Веркины девчонки чуть не родили со смеху. Спьяну – все это спьяну. Наверное, что-то у него стряслось, потому что портвейн он пил, как воду. А зеленка – такая штука, которую просто так не отмоешь. Жди теперь, пока сама сойдет. Да еще пачкается вдобавок, ни до чего дотронуться нельзя. Как он с зелеными руками ходить будет?

– В перчатках, – сказал ты. – В коричневых, шерстяных. Находчивый он парень, Саша.

Очередная тайна – прочь из мозгов! День загадок и разгадок, поскорее бы уж закончился. Мирно заснуть, а потом проснуться – окончательно…

– Теперь насчет Шлемы.

Она среагировала не сразу, сонная была, размякшая.

– Что насчет Шлемы?

– Кроме меня с моей зарплатой и Верки с ее бандой, у тебя есть Шлема. Про него тоже не смогла рассказать?

Впервые она испугалась. Наконец-то. До сих пор – только стыдилась, девочка строгих правил, существо с тонкой нервной организацией. Что ж, добро пожаловать в бред. Места хватит всем.

– Чего глаза выкатила? – нагрубил ты. Она смолчала. Настала твоя очередь вести повествование: она слушала, бросив дышать. Про то, что Шлема, оказывается, нумизмат. Про кражу его коллекции, про переговоры с частным детективом и самим Шлемой, про визит оперуполномоченного Ленского… тьфу, Ларина. Про истинную ценность пропавшей монеты. Про то, что твоего отца (дедушку Славу) подозревают сильно, а вас с женой – умеренно, но тоже подозревают. Хотя чего отца подозревать, если он не знал, кто изъял фамильную монету из бабулиной квартиры?

– Вячеслав Васильевич знал.

Твоя женщина села, обхватив колени руками. Она так разволновалась, что упустила из виду одно обстоятельство: прежде чем обсуждать последствия своего преступления, хорошо бы, если уж не покаяться, то для начала признаться в содеянном. Впрочем, такие психологические частности тебя не интересовали. Ты тоже сел.

– Как это – знал?

Да, он знал. Однажды, когда возил Зою с Алисой в поликлинику на Комендантский, вдруг вытащил детский рисунок и предъявил оторопевшей матери. Рисунок Алисы. Ничего особенного, у девочки полное отсутствие каких-либо способностей к рисованию, но солнышко на этой картинке было непростое. Большое, круглое, ровное (очевидно, она обвела карандашом шаблон), а в середине – крест. Плюс нечто из линий, напоминающее человеческий глаз. И еще палочки по ободу, как бы буковки. Только голубя не хватало, чтобы это «солнышко» идентифицировалось с другим круглым предметом совсем уж точно. Где Алиса могла видеть монету? Нигде. Ей не показывали семейную реликвию, дедушка Слава ни секунды в этом не сомневался. На всякий случай даже справился у собственной жены, вдруг любящая бабушка Света сдуру давала ребенку поиграть серебряной диковинкой? Нет, не давала. Монета – не игрушка. И как, в таком случае, объяснить детский рисунок? Короче, он «расколол» Зою прямо в машине. Почернел весь от переживаний, но держался достойно. Выспросил, точнее, выжал из Зои все – в том числе и то, что Шлема хранит коллекцию не дома, что где-то у него есть однокомнатная квартира-кабинет… Как к нему попал рисунок Алисы? Это вещественное доказательство появилось на субботних занятиях с Ефимом Марковичем; логопед использует самые разнообразные формы, поощряющие развитие детей, в том числе, безусловно, и рисование. Зоя сразу сообразила, насколько опасным может быть это проявление детской фантазии. Почему не порвала бумажку еще в поликлинике, не выходя наружу? Глупость, наваждение какое-то. Вот и поплатилась – потеряла рисунок. Очевидно, забыла второпях в гардеробе, там же, на Комендантском. Но как он попал к Вячеславу Васильевичу?

– Какая разница как?! – рявкнул ты. – Почему раньше ничего этого не рассказала?!

Опять «почему». Не уйти тебе было от пустого ненужного вопроса, не смириться с мировым порядком вещей.